Читать книгу бесплатно Визионер прямо сейчас на нашем сайте wow-guides.ru в различных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB без регистрации.

Альтернативная Российская империя. Московские расследования
Новогодняя ночь 1920 года, январская Москва, веселье, подарки – и мертвая Снегурочка на площади под ёлкой. Идеально спланированное убийство: ни улик, ни свидетелей. За своё первое дело берётся молодой сыщик и бойкая барышня из дворянской семьи. Может, им стоит объединить усилия, ведь кто знает, куда заведёт их поиск убийцы? Потому что на одной жертве он явно не остановится.

Женя Гравис

Визионер

© Гравис Ж., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Часть 1

Бег за тенью

Пролог,

в котором под ёлкой обнаруживается удивительный сюрприз

Снегурочка была хороша.

Да только городовой Фрол Есаулов поручился бы револьвером, что полчаса назад её тут не было.

Явилась, понимаешь, кукла. Да ещё в такой богатой шубе – с белым мехом, золотыми узорами и гнутыми застёжками. В искусно расшитых варежках и пушистой шапке.

Снегурочка выглядела изящной и ладной. Руки чуть в стороны расставила и глядела, словно ждала чего-то. Глазища только и виднелись на белёном лице – тёмные и круглые, что твои вишни. И губы алые.

К слову, на фоне Деда Мороза она смотрелась очень славно. Он-то болван болваном – сразу видно, что вырублен топором из бревна. Глаза нарисованы, борода ватная, старый овчинный тулуп кушаком повязан, в рукавах сено. Снегурка рядом с таким чурбаном казалась живой. Ну что за фокусы в Новый год?

Городовой достал из-за пазухи фляжку, отхлебнул, спрятал обратно. Задумался. Стало быть, Деда Мороза поставили аккурат перед Рождеством. Пока студенты из художественного училища наряжали куклу, Фрол Петрович присматривал, чтобы местные мальчишки чего не покрали. А то ишь толпа ротозеев набежала!

Раньше не было такого – чтобы рождественская ёлка у Лубянского пассажа стояла. Это Иван Матвеич, владелец, распорядился. Широкой души человек! И работников своих, и даже его, городового, на праздник одарил золочёными орехами. И ёлку приказал поставить не внутри, а на улице – для всех, значит.

В ней сажени три в высоту, не меньше[1 — Около 6 метров.]. А украшений сколько! Городовой пошевелил губами, вспоминая. Шаров красных – пятнадцать штук, золотых – восемнадцать. Картонажных серебряных игрушек – сорок две. Светящихся магических сфер – всего десять, и каждая сумасшедших денег стоит. Видать, старые запасы коммерсант вскрыл. До Великой войны-то этого добра навалом было, а уже три последних года всякие магические штуки в диковину. Так что сферы эти сторожить надо как зеницу ока. Кому радоваться чуду, а кому следить за таким ценным имуществом. Умаешься тут.

Ёлка-то красивая вышла. Вся Москва только про неё и говорила, от желающих поглазеть на чудо отбоя не было. И торговля в пассаже так бойко шла. А карманников сколько шастало! Ох, тяжёлая для полиции выдалась неделя…

Но сейчас у торговых рядов было пусто. Первое утро нового года – не время для веселья. Гуляки уже по домам спали, труженики на службу ещё не выехали. Лишь ранние водовозы толпились вдалеке у фонтана. Стояла нарядная ёлка, щедро присыпанная снегом. И Дед Мороз под ней. И Снегурка.

И всем бы Снегурочка услаждала взор, да только Фрол Петрович и теперь бы поклялся, что не было её тут и в помине.

Мерещится?

Городовой потёр глаза, но Снегурочка не исчезла. Подходить к ней поближе он не спешил. Откуда взялась? Какой шутник куклу поставил? Да ещё и нарядную такую, явно не топором тёсанную? Похожа на манекенов, что в витринах пассажа красуются. Неужто покрал кто и решил поглумиться?

Факт налицо. Снегурочка есть. Предписаний и циркуляров на её счёт не поступало. Неувязочка выходит.

Думалось городовому с трудом. Всё-таки ночная смена в новогодье для немолодого уже человека сорока семи лет, коим Фрол Петрович себя считал, – испытание не из лёгких.

Благо участок достался спокойный – сплошь торговцы да ведомства. Телефонная станция, почтамт, музей, дорогие доходные дома, мужская гимназия да училище для художников. В последних порой бывало шумно, но ныне-то дни вакантные, неприсутственные. Отдыхают все, кроме телефонисток. Это в соседних кварталах, где кабаки-рестораны и гулянье до утра, в такую ночь городовому не побездельничать. А тут?

Около полуночи ещё молодёжь приезжала – вокруг ёлки поплясали, шампанским в воздух постреляли. Угощали. Холодное. Шипит. Эх, в такую погоду стопка зубровочки бодрее пошла бы. Городовой вспомнил про зубровку и снова полез за пазуху. Не пития ради – для сугреву! Всю ночь, считай, грелся. Ну, может, немного лишку хлебнул. Оттого теперь мерещится разное.

После трёх пополуночи-то вовсе спокойно было. Может, снегопад тому виной – экие сугробы намело, не до прогулок. Извозчики ещё мотались туда-сюда, да и те часам к пяти закончились. Благодать. Холодно только. И снег не перестаёт. Вот и пришлось ходить вокруг участка – по Большой Лубянке до Сретенского бульвара, там направо и обратно – по Мясницкой. Полчаса или три четверти, если не спешить. Возвратился на круг – а следов твоих и нет уже, замело всё. Может, ещё оборот сделать и вернуться? И на пару глотков зубровки осталось как раз.

Есаулов поёжился, стряхивая снежные хлопья с шинели, потоптался на месте. Клонило в сон. Глянул на часы на здании страхового общества «Россия». За половину седьмого утра перевалило. Значит, меньше полутора часов ещё, и можно смену передавать. И… ах да – Снегурочка же!

Городовой зажмурился несколько раз. Ну, как исчезнет? Нет. Стоит. И что делать?

Позади него послышался лёгкий топот и скрип. Кучер, засыпанный снегом, неспешно правил низкой двухместной коляской на полозьях. Ранние пташки? Нет, скорее, поздние гости домой едут. Семейная пара и малец лет пяти. Отца в шубе вон совсем сморило, а мальчонка так и стреляет глазами из-под шапки.

– Мама! Ёлка! Стой! – В тишине утра детский вопль резанул городовому по ушам. Отца семейства крик из дрёмы не вывел, а вот дама приложила к виску руку в замшевой перчатке и поморщилась. Повозка остановилась в нескольких метрах от ёлки.

– Арсений, солнышко, зачем же так кричать? Папа спит.

– Мама, там ёлка! И Дед Мороз! И Снегурочка! Я только посмотреть! Я быстро!

И, не дожидаясь ответа, шустрый Арсений спрыгнул с коляски и побежал к дереву, проваливаясь в снег, но не сбавляя скорости.

– Ах, боже мой, что за несносный ребёнок. Арсений, вернись! – кричала дама. – Саша! – тормошила мужа, который продолжал спать. – Пахо?м! – это уже кучеру, который, скрючившись, тоже дремал. – Верни его обратно сейчас же! Нам ехать пора!

– А… Да, барыня, сию минуту. – Кучер медленно разогнулся и стал слезать с облучка. Движения его отличались неспешностью. Барыня прикрыла веки и вздохнула.

Арсений добрался до ёлки и уже тряс её за нижние ветки и пытался укоротить бороду Деду Морозу. «Ростом мал, силёнки не те, имуществу не навредит», – отстранённо рассудил Фрол Петрович и приподнял шапку, слегка поклонившись даме. Потом пробормотал что-то невнятное – не волнуйтесь, мол, присмотрю за мальчиком.

– Арсений, если будешь баловать, тебя заберёт городовой! – пригрозила на всякий случай дама. Мальчуган только сверкнул глазами в сторону Фрола Есаулова и потянулся к Снегурочке. Пахом всё так же неторопливо брёл в их сторону.

– Снегурочка! Эй! – Арсений дёргал её за варежку и заглядывал снизу вверх в бесстрастное лицо. – Ты меня слышишь? Поехали к нам! У нас тоже ёлка!

«Тембр у мальчонки, вестимо, как у дверного звонка», – тоскливо подумал городовой и погладил через шинель недосягаемую фляжку. Зато сон почти прогнало. Расшитая варежка упала в снег, и Арсений продолжил дёргать куклу уже за руку.

– Ай!

– Что такое, милый? – встревоженная дама выглянула из коляски.

– Холодно! – сердитый Арсений подышал на свою ладошку и недобро посмотрел на Снегурку. – Ты ледяная. Не буду с тобой дружить!

– Дорогой, но это же сказочная девочка изо льда и снега. Конечно, она холодная. Садись в коляску, тут тепло! – И успокаивающий тембр женского голоса вдруг вплелась железная нотка: – Пахом, поторапливайся уже!

Кучер ускорился, дошагал до ёлки и без слов сгрёб юного Арсения в охапку. Тот молча снёс такое обхождение – видимо, неожиданное приключение ему уже наскучило. Так же в тишине Пахом донёс ребёнка до коляски, сгрузил внутрь и сел на своё место. Лошадка, проснувшись от звучного «пшла!», взяла сразу бодрой рысью. Экипаж отъехал.

Фрол Петрович снова остался один.

Сверху продолжали лететь хлопья. На снегу осталась лежать расшитая золотом Снегурочкина варежка. Непорядок.

Есаулов подошёл, поднял варежку, отряхнул от снега и попытался приладить обратно, дотронувшись нечаянно до кукольных пальцев. И вправду ледяные.

Городовой наклонился, чтобы рассмотреть руку получше. И обмер. А потом с ужасом и обречённостью понял, что смена его через час никак не закончится.

Восковые манекены он уже видел. Искусно их мастерят. И лица как живые выглядят, и волосы как настоящие. Только не бывает у кукол таких синих ногтей. И мозолей на пальцах.

Часы на здании «России» пробили семь. Снег продолжал падать.

Глава 1,

в которой говорится о пользе бульварной прессы

Завтрак в семье Загорских начинался в половину девятого.

И, как всегда, Соня на него опаздывала.

Внизу уже вовсю гремели тарелками, двигали стулья, а она, стоя перед зеркалом, лихорадочно застёгивала многочисленные пуговички на домашнем платье. Пуговицы, как назло, выскальзывали из пальцев. Платье – одно из любимых, синее, клетчатое, но, откровенно говоря, Соня к своим семнадцати годам из него выросла. Пора в этом признаться самой себе. «Сегодня же Глаше отдам», – решила она, застегнув наконец последнюю, самую упрямую пуговку.

– Софья! Бегом завтракать! – раздалось снизу.

– Бегу, мама?!

Соня бросила на себя последний взгляд в зеркало. Лучше уж опоздать ещё на несколько секунд, чем прийти неряхой, как считает матушка. Она, разумеется, вслух ничего не скажет, но лицом непременно продемонстрирует. И, считай, настроение к завтраку уже испорчено.

Так. Рыжую косу заплела неплохо, хоть и кривовато. Прядь на лбу, как обычно, выбилась. Соня заправила её за ухо, но локон тут же вылез обратно. Лицо выглядело свежим, щёки после холодной воды были румяные. Девушка потрогала широкие скулы – «эхо монголо-татарского ига», как иронично называл их папа. Глаза, видимо, тоже были из тех монгольских степей – хоть и голубые, но слегка раскосые. А вот нос достался наш, славянский – курносый и слегка конопатый. Соня состроила гримасу отражению. Всё, можно бежать.

И, дробно топоча каблуками по лестнице, спустилась в столовую.

Вся остальная семья Загорских уже была за столом. Папа, Николай Сергеевич, как обычно, спрятался за газетой «Биржевые ведомости». Мама, Анна Петровна, указывала кухарке Варваре, как изящнее расставить розетки с вареньями. Младший брат Лёлик (он же Алексей) вяло ковырял в тарелке кашу.

– Доброе утро! – поздоровалась Соня, проскользнув на своё место.

– Воспитанную барышню, Софья, отличает пунктуальность, – не обошлась без упрёка мама и окинула внимательным взглядом дочь и её наряд. Видимо, утренние Сонины усилия не прошли даром. Не найдя видимых огрехов, Анна Петровна расслабилась, и лицо её приняло выражение приятное и благонравное, как и подобает супруге дворянина и биржевого чиновника пятого класса.

В наряде и наружности Анны Петровны царили те же приятность и благонравие. Волосы с утра тщательно завиты и правильно уложены – спереди локоны, сзади сложный пучок. И не ярко-рыжие, как у Сони, а благородного оттенка тёмной меди. Блузка белоснежна, воланы манжет безупречны, крахмальный воротничок-стойка огибает шею, поверх него – нитка жемчуга. Верхнее платье цвета сомо[2 — У Сони все эти французские названия вызывают смех. Если платье цвета лосося – так и скажите! На худой конец – розовое.] изящно облегает слегка располневшую после рождения двух детей фигуру. Кружев и вышивки совсем немного. Всё по протоколу рекомендованных нарядов женщине средних лет для завтрака в кругу семьи. Глаза у Анны Петровны были голубые, как и у дочери, но без всякой татарской раскосости – большие и глубокие.

Папа в качестве приветствия пошевелил газетой. Это означало, что котировки какого-нибудь зерна внезапно упали или выросли, и отвлечься от этой важнейшей информации глава семьи никак не может. Лёлик молча помахал Соне ложкой. Он вообще неразговорчивый и на удивление спокойный ребёнок – в отличие от сестры и маме на радость. И лишь кухарка Варвара расцвела в улыбке – ну как не любить единственного в семье человека с превосходным аппетитом?

– Утречко, барышня! – Варя вытерла руки полотенцем. – Садись, моя деточка, сейчас каши пшеничной принесу с маслицем.

– Масла, Варежка, не жалей!

Соня, не дожидаясь каши, правой рукой схватила ещё горячий калач, а левой вытащила свежую газету из стопки: прессу и письма всегда доставляли к завтраку. Николай Сергеевич считал, что человек должен развиваться разносторонне, потому в семье Загорских выписывали и читали разное: «Биржевые ведомости» (это папино чтиво, сплошные цифры и таблицы, скукотища), консервативное «Русское слово», либеральные «Русские ведомости», «Парижские моды» (это мамина скукотища). Был даже журнал «Всходы»: «Добротное чтение для плодотворной работы мысли и чувства подрастающего поколения», как значилось на титульном листе (бывают неплохие рассказы, но в целом детский лепет, конечно).

Соня с интересом читала практически всё, но более прочих ей был по душе «Московский листок» – ежедневная массовая газета о Москве и её жителях. Как раз свежий «Листок» от третьего января 1920 года она из стопки и вытащила. Развернула и, не переставая откусывать калач, принялась читать. С пристрастием дочери «поглощать» газеты вместе с завтраком мама после долгих баталий смирилась («Папа же читает! Значит, и мне можно!»), но за выбор печатных изданий тихая битва всё ещё велась.

– Ах, Софья, не понимаю твоей любви к бульварной прессе. – Анна Петровна приподняла брови и аккуратно опустила чашку с чаем на блюдце. – Это же сплошные скандалы и фельетоны, сплетни и происшествия. Совершенно обывательская жизнь людей… не нашего круга.

– Как раз это, мама, самое интересное. – Рядом с Соней возникла тарелка с кашей, и девушка, не прерывая чтения и разговора, вонзила туда ложку. – Вот смотри: у каждой партии своя газета. Они ни в Думе договориться не могут, ни в печати. Правительство одну линию гнёт, оппозиция – другую. Спорят вечно об экономике, о последствиях Великой войны, о том, вернётся ли магия, каким курсом надо двигаться, какие законы принимать. А жизнь-то вот она! Мимо них проходит! – и Соня встряхнула газетой.

– Да какая это жизнь, – нахмурилась Анна Петровна. – Мелочь всякая, финтифлюшки про каких-то лавочников да певичек.

– Это жизнь города, мам. – Соню обидело такое сравнение. – Она как раз из таких «мелочей» и складывается. Чем люди живут, что делают, что думают, куда ходят, что им нравится, а что нет. Это как… лоскутное покрывало. По отдельности все лоскутки разного цвета и рисунка и кажутся неподходящими, а вместе выходит цельная вещь, и вся картина видна.

– Кустарщина, – вздохнула мама. – А сегодня пришёл новый каталог «Ворт», там такие изысканные весенние платья…

Анна Петровна, к счастью, не заметила, как дочь при этих словах закатила глаза.

«Нет, мама совсем ничего не понимает в жизни», – убедилась Соня и, решив не продолжать привычный спор, снова углубилась в чтение. Однако молчать долго она не умела, и желание поделиться прочитанным и продолжить беседу (точнее, доказать свою правоту) её всё-таки распирало.

– Смотри, мам. – Соня подвинула газету поближе и не глядя макнула калач в малиновое варенье. – Тут не только про нашу провинцию пишут, но и что в мире интересного происходит. Вот, например: «Так как уже более месяца в Лапландии стоит бесснежная суровая зима, то оленям очень трудно найти себе лишаев. Если в придачу замёрзнет на деревьях хвоя, оленям угрожает голодная смерть»[3 — Новости и объявления взяты из реальных московских газет начала XX века.]. Представляешь?

– Какой ужас, – сказала Анна Петровна, совершенно, впрочем, не дрогнув лицом. – Лапландия, и без снега. Зато у нас нынче сугробы и холода, каких давно не припомню.

– И про это пишут, – продолжила Соня. – «Московский градоначальник предписывает в большие морозы впускать больше людей в хлебные и другие лавки во избежание хвостов на улицах». Или вот: «На Петровке с крыши церкви Диоса Чудотворца упала ледяная сосулька весом в полпуда на проходившего по тротуару М. О. Звёздышева, причинив ему ушибы».

– Серьёзные ушибы? – вдруг заинтересовалась мама.

– Вряд ли. Пишут, что от медицинской помощи Звёздышев отказался.

– Вот и славно. Но напомню, Софья, что не стоит просматривать раздел происшествий. Это не лучшее чтение для барышни. Слышал бы тебя папа…

– А он всё слышит, не сомневайся. – Соня хитро улыбнулась. – Хочешь, проверим? Просто он всю ненужную информацию отторгает, а на нужную сразу реагирует. Сейчас найду подходящую новость… Ага! «Лучший сюрприз получили к Рождеству столичные извозопромышленники: сено вдруг сразу подешевело почти вдвое и продаётся теперь по…» Папа! Почём нынче торгуется пуд сена?

– Два рубля двадцать копеек. Но котировка явно завышена и до конца недели, скорее всего, понизится до полутора, – ответил без заминки Николай Сергеевич и даже слегка опустил газету, чтобы посмотреть на дочь. Взгляд его из-под очков был несколько удивлённым оттого, что привычная семейная трапеза и светская беседа вдруг пересеклись с его товарно-денежной реальностью.

Биржевой чиновник и профессор политической экономики Загорский обожал свою семью. С не меньшей страстью он любил финансы – не как средство обогащения (хотя доход у Загорского был весьма достойный), а как предмет изучения. Но дома рабочие вопросы негласно старались не обсуждать. Поэтому и тонкие очки Николая Сергеевича, и чёрные усы его, и вся начавшая лысеть ото лба голова вновь скрылись за газетой.

– Спасибо, пап, – кивнула Соня, быстро проверила цифры в «Листке» и торжествующе повернулась к матери: – Вот видишь!

– Ну кого интересуют цены на сено? – иронично возразила Анна Петровна. И тут же, спохватившись, добавила: – Кроме твоего отца, разумеется. Но ему по должности положено. А извозчики и так знают. Нам-то это зачем? Вот если бы там что-то полезное печатали – про диеты или чудо-капли…

Тема диет и средств для похудания с подачи Анны Петровны и к неудовольствию кухарки Варвары вот уже несколько лет не теряла актуальности.

– Поступила в продажу натуральная углекислая столовая вода «Кувака» из радиоактивных источников! – бодро зачитала Соня объявление. – А ещё рекомендуют новое средство от кашля и нервических расстройств «Амфитрин».

– Хуже криминальных хроник только бездарная реклама, – резюмировала Анна Петровна и выразительно постучала по пустой чашке ноготком, подзывая прислугу. – Алексей, ешь, а не размазывай кашу по тарелке, я всё вижу.

«Всегда последнее слово оставляет за собой, – мрачно подумала Соня. – А ведь криминальные хроники – это самое интересное».

Хроники она как раз и читала, благоразумно прикрыв газету от матери чашкой. Происшествий было несколько, но одно очень странное. Мёртвую девушку в костюме Снегурочки обнаружили в первый день нового года на Лубянской площади прямо под рождественской елью. Убитая неизвестна.

Заметка была довольно скудной, зато имелась фотография. Не лучшего качества, конечно, но всё видно. Вот ёлка, вот Снегурочка, вот полицейские вокруг. И чем больше Соня всматривалась в строчки и фото, тем больше хмурилась и погружалась в задумчивость, пока из этого состояния её не вывел настойчивый мамин голос:

– Софья! Ты меня слышишь? Я спрашиваю, какие планы у тебя на сегодня?

– Я… Я, пожалуй, проедусь в ателье или магазин одежды, – произнесла Соня и сразу же поняла, что говорить такое вслух не следовало.

– По магазинам?! – Анна Петровна изумилась невероятно, зная, что дочь не выносит хождений по торговым рядам.

– Придётся, – сориентировалась Соня и горестно вздохнула. – Просто… Домашнее платье совсем теснит, видимо, пора заказать новое.

– Я рада, что ты наконец решила заняться внешним видом. И куда же именно планируешь поехать?

– В Лубянский пассаж.

– Можешь, позовёшь кого-нибудь из гимназических подруг?

– Они мне не подруги, мам. Мы просто учимся вместе.

Соня решительно встала, пожелав всем хорошего дня, и поспешила наверх. Газету она прихватила с собой.

* * *

Для сыщика Дмитрия Самарина завтрак начался в семь.

И, как это нередко случалось, Митя его сжёг. Казалось бы, отвлёкся буквально на минуту, отжался всего тридцать раз – и яичница тут же обросла по краям чёрной каймой, а яркий желток подёрнулся мутной плёнкой. Ну вот, вчерашнюю засохшую сайку уже не макнёшь, придётся грызть так.

На запах горелого тут же примчалась из соседней комнаты Даша. Всплеснула пухлыми руками и ловко схватила сковородку, переставив её подальше от огня.

– Ой, горюшко-то какое, Дмитрий Саныч, зачем вы яишню-то затеяли сами собой? Вона сгорела вся. Я же тут, чавой не попросить сготовить?

Самарин пожал плечами:

– Даша, я ведь вас нанимал для уборки и стирки. Бог с ней, с яичницей, кофию вон попью с хлебом.

– Ну конечно, – прислуга упёрла кулачки в пышные бока. – Так и едите всухомятку, ажно щёк совсем нет, пынжак висит в плечах. Неполезно это для здоровья. А хотите, я вам борща сварю? На косточке?

Серые Дашины глаза опасно затянуло мечтательной дымкой. Вид у округлой румяной служанки в такие минуты становился очень практичный и хозяйственный. Словно она уже и меню составила, и планирует весь остальной распорядок Митиной жизни. Нет уж. Уборка и стирка раз в неделю, не более того. А борщ и в трактире поесть можно.

– Благодарю, но не стоит беспокоиться. Вы не отвлекайтесь, я тут сам.

– Ну как скажете. А вообще… жениться вам надо, вот что.

Даша взмахнула тряпкой и ушла в гостиную, где нарочито громко начала переставлять стулья и причитать об избытке пыли.

С уборкой Дмитрий и сам бы справился, порядок поддерживать с детства умеет. И пуговицы пришивать научен. Казалось бы, фронт работ невелик – спальня, гостиная (она же кабинет), кухонька да ванная комната. Но где найти время с таким бессрочным графиком работы? В общем, приходящая прислуга – лучший вариант. Если бы ещё не совала нос в дела и не давала непрошеных советов – цены бы ей не было.

«Жениться, скажет тоже», – размышлял Митя, наливая кофий в кружку почище и рассеянно разглядывая объявления в свежем «Московском листке».

Как нарочно, «брачный» раздел сегодня был набит до отказа. Выбирай не хочу.

«Красивая, с русалочьими глазами, вся сотканная из нервов и оригинальности, зовёт на праздник жизни интеллигентного, очень богатого господина, способного на сильное, яркое чувство; цель – брак»[4 — Новости и объявления взяты из реальных московских газет начала XX века.].

Митя тут же представил волоокую русалку на своей небольшой кухне. Как она сидит напротив за столом и брезгливо поджимает длинный хвост, который нечаянно атакует шваброй Даша: «Хвост-то приберите, барышня, не дай боже задену». Нет, ундина в этот антураж не впишется.

«Красавица двадцати четырёх лет, интеллигентная брюнетка, очень шикарная, прогремевшая в Москве и Париже по красоте и нарядам, ищет знакомств, цель – замужество с миллионером пожилых лет».

Роскошная брюнетка с томиком Вольтера тут же непроизвольно возникла посреди кухни и повела точёным носиком: «А чем это тут пахнет? Я на завтрак предпочитаю устрицы. Это совсем не похоже на Ривейру. И возраст свой вы неправдоподобно занизили, как я погляжу. Где ваша зажиточная седина?» Пока Митя собирался с достойным ответом, красавица исчезла так же внезапно, как и появилась.

«Двадцать лет, образованная барышня ищет мужа, миллионера, непременно пожилого, во избежание неверности».

Да что они все так одержимы старостью? А если молодой – то сразу неверный, что ли? Кто их разберёт, этих девушек? Ну ладно, возраст: всего-то лет тридцать ещё прожить – и можно в старики записываться. Пункт, по которому Митя не проходит, – деньги. Миллионов не заработал, тут ничего не попишешь. Да, жалованье в полиции платят хорошее, а ему, как новоназначенному начальнику отдела, ещё и прибавку дали. Прислугу вон может себе позволить, квартира неплохая, хоть и казённая. Но для женитьбы, как следует из газетных девичьих грёз, этого явно недостаточно.

Дмитрий представил, как могло бы выглядеть его объявление в брачной рубрике:

«Я надумал жениться, но не знаю на ком. Двадцать пять лет, симпатичный брюнет высокого роста, не богатый, но с достойным жалованьем, служащий сыскной полиции. Прелестей семейной жизни не вкушал, но полагаю быть хорошим семьянином. Ищу интеллигентную и симпатичную барышню, родственную душу, стремящуюся к деятельной жизни, не жадную до денег и не глупую».

«И чтобы не обижалась на частые задержки на службе», – мысленно добавил Митя и настроился в надежде, что искомая барышня немедленно материализуется на кухне так же, как это сделали предыдущие кандидатки.

Барышня, увы, не появилась.

Зато в проёме двери возникла деятельная Даша с синим костюмом на вешалке.

– Дмитрий Саныч, вы сюртук нонче этот надевайте, я его как раз обузила по фигуре. И сорочки накрахмалила, в шкапу лежат.

Иногда с женщинами лучше не спорить.

Сгоревшая яичница запоздало полетела в мусорное ведро.

Глава 2,

в которой строятся невероятные предположения

– Много видел мертвецов, но таких никогда. Занимательный случай, хоть монографию пиши, – прозектор Глеб Шталь снял шапочку и провёл пятернёй ото лба к затылку, приминая непослушные светлые волосы, которые тут же вспушились обратно.

– Подождут твои мемуары, Глеб. Ты мне скажи, от чего она умерла? – Стоявший напротив врача Дмитрий Самарин покачал головой.

– Понятия не имею, Митя, – широко улыбнулся Шталь.

Мужчины внимательно посмотрели друг на друга. Мёртвая девушка, лежащая на столе между ними, безмятежно глядела в потолок.

– И это говорит мне друг и лучший полицейский врач Москвы, – сыщик иронически прищурился. – Ладно, хватит шуток. Давай по порядку.

– Как скажешь. Итак: девушка, от семнадцати до двадцати лет, рост метр шестьдесят два, телосложение худощавое, цвет волос – русый. Особых примет вроде родимых пятен или шрамов не имеется. Судя по внешности – не из богатых, но и не крестьянка или прачка. В общем, тяжёлым физическим трудом не занималась. Но есть нюанс… Точнее, два.

– Какие?

– На глаза посмотри внимательно.

– Тёмные. Блестящие. Погоди…

– Ага. А должны быть тусклые и сухие. Она же не пять минут назад умерла.

– Что за фокус?

– Краска. Масляная. Нарисовано поверх роговицы. Весьма правдиво, кстати.

– Бред какой.

– Вот именно. Зачем это сделано, ума не приложу. Никогда такого не видел.

– А второй нюанс? Тоже странный?

– Второй проще. Вот, гляди. – Доктор отвернул простыню и взял труп за руку, повернув ладонью вверх. – Видишь мозоли на пальцах? Такие характерны для швей, причём тех, что шьют руками.

– Это ж сколько надо шить, чтобы такие заработать? – Дмитрий наклонился, чтобы изучить мозоли.

– Много, Митя. Мы-то с тобой фабричное носим, а в дорогих ателье по-прежнему ценят ручной труд, тонкую работу. Кстати, бельё своё эта Снегурочка, вероятно, тоже сама шила, но про одежду потом. Меня больше заинтриговала причина смерти и её обстоятельства.

– А с ними что?

– А тут начинаются загадки. – Доктор откинул простыню полностью. – Смотри сам. Ни ушибов, ни порезов, ни следов удушения. Один крохотный след еле нашёл – вот, на шее. То ли укол, то ли укус. Есть пара синяков, но все старые, к делу не относятся. Невинность, замечу, не нарушена, признаков полового насилия нет. На вскрытии тоже чисто – молодой, крепкий организм. Ну, коронарные артерии слегка сужены – сердечко, видимо, трепыхалось перед смертью, но, опять же, не до приступа.

– Может, замёрзла насмерть?

– Думал об этом, но клиническая картина совсем не та.

– Болезни? Тиф? Испанка? Туберкулёз? Что-нибудь хроническое?

– Никаких болячек. Абсолютно здоровая, хоть и худосочная, на мой вкус.

Митя поморщился. Нет, врачебный цинизм иногда всё-таки переходит рамки.

– Отравление рассматривал?

– Пока склоняюсь к этой версии, хотя в желудке ничего не нашёл. В крови есть следы каких-то непонятных химических соединений. По всем известным ядам прогнал – определить не смог, уж извини. Отправил образцы коллегам в университет, у них лаборатория и финансирование получше наших. Обещали помочь.

Как будто в подтверждение его слов лампочки на потолке угрожающе замигали и затрещали. На пару секунд свет погас вовсе, и в полной темноте Митя ощутил, как замерло сердце и перехватило дыхание. Всего лишь сбоит электричество. Сейчас пройдёт.

Освещение вернулось, а с ним и голубые стены со слегка облезлой краской, и коричневый терракотовый пол с выбоинами от каталочных колёс. Глеб, казалось, не заметил некоторую бледность приятеля и махнул рукой:

– Сколько месяцев уже требую независимый генератор! Постоянно электричество сбоит, а тут же холодильные шкафы, вентиляция. Артефакт стазиса ещё до войны выпрашивал, а теперь уже и не пытаюсь, мёртвое дело. Но генератор-то можно купить?

– И не говори. – Тема финансирования и для Дмитрия была такой же болезненной. – Мы стазис тоже просили – для архива документов и улик. Нету – и весь разговор. В последний раз отписали – заведите, мол, кота, если вам грызуны досаждают. За свой счёт, разумеется.

– Мне кот точно не поможет. Скорее наоборот. Ладно, о чём мы там с тобой?

– О причинах смерти. Если склоняешься к отравлению, то могла ли она сама…

– Не исключаю. Но есть неувязка. Ты помнишь, как мы её нашли?

Дмитрий, к сожалению, помнил. Это москвичи после больших праздников безмятежно отсыпаются, в то время как полиция собирает оставленный отдохнувшими «урожай». Кому – разбитые витрины, кому – пропавшие вещи, а Мите – труп. Прекрасный подарок в новогоднее утро, лучше не придумаешь.

– Положение её тела мне сразу показалось странным, – продолжил доктор. – Неестественным. Она будто… позировала как для фотографии. И словно в один момент замерла и окоченела в этой позе, что невозможно.

– Магическое воздействие?

– Исключено. Проверили. Думаю, тут другое.

– Говори уже.

– Сразу после смерти кто-то её намеренно в такую позу поставил, зафиксировал, подождал, пока труп окоченеет, а потом водрузил возле ёлки. Как экспонат. Ещё и деревяшками её под шубой подпёр, чтобы не упала. Трупных пятен два вида, барышню двигали и переносили.

Дмитрий задумался. Выходит, одно из двух. Либо некто нашёл уже мёртвую девушку и зачем-то «украсил» ею площадь у пассажа, либо этот же некто её убил и там выставил. Обе версии, если честно, казались бредовыми. Зачем такое делать? И Дмитрий, кажется, понял, почему доктор Шталь был так озадачен.

– Глеб, ты время смерти определил?

– Судя по окоченению, не более сорока восьми часов, но и не менее суток. То есть умерла она, скорее всего, днём тридцатого декабря. Но учти, сейчас морозы. В общем, её могли раньше убить и хранить в холоде. Из-за этого картина смазана.

– Прекрасно. Я к тебе за ответами, а ты мне ещё больше вопросов набросал. Мирозданию не чуждо чувство юмора. Первое дело же!

– А ты хотел, чтобы всё было легко? – Теперь доктор иронически прищурился.

– Закрыть хочу быстрее. Ладно, надеюсь, разберёмся, что за убийственный спектакль там случился. Может, загадка совсем не сложная, просто мы ответа пока не видим.

– Всё возможно. Но я с этой барышней ещё поработаю, уж больно дело интересное. И как в университете анализы закончат – результаты пришлю. Ты тоже держи меня в курсе.

– Буду. А что ты про одежду говорил?

– Заберёшь у дежурного, там все её вещи. Они тоже… странные. Шуба богатая, как и вся верхняя одежда – явно с чужого плеча. А вот исподнее, судя по виду, своё. Там записка от меня есть, посмотришь.

– Отлично. По делу вроде всё. На воскресенье есть планы?

– Я тут с медсестричкой познакомился из хирургии, в кинематограф зовёт, на мелодраму «Водопад жизни». И подружка у неё есть – говорит, миловидная. Не сходить ли нам вчетвером?

– Почему нет? Телефонируй, как условишься.

На том и попрощались.

Сев с увесистым мешком в служебный автомобиль, Дмитрий размышлял и анализировал разговор с Глебом. Эх, если бы всё было просто… Сыщик и так, откровенно говоря, чувствовал себя не в своей тарелке. Да, вернулся с войны, неплохо себя показал в полиции после перерыва, но дать ему целый отдел под руководство? В его-то возрасте? Есть люди старше, опытнее. Но нет. Вызвал под Рождество сам Карл Иванович Ламарк, начальник сыскной полиции Москвы. Хвалил, руку жал и сообщил, что на него, Дмитрия Самарина, возложена серьёзная задача – возглавить новый отдел, который будет заниматься исключительно убийственными делами.

– Такое дело, Дмитрий, государственной важности, – объяснял Карл Иванович, подкручивая шикарные усы. – Видишь, расширяемся, реформа идёт. А работать кому? С войны через одного вернулись, потом «испанка»[5 — Карл Иванович имеет в виду эпидемию так называемого «испанского гриппа», которая случилась в 1918–1920 годах.], чтоб её. Одни штатские у нас теперь, пенсионеры да юнцы сопливые. А ты человек с опытом, хоть и молод ещё. Теперь все по своим направлениям будут – кражи ли, хулиганства, незаконная торговля. А тебе, значит…

– Смертоубийства?

– Они, родимые. И сам знаешь почему.

Митя догадывался. «Сытинское» дело полгода назад. Тогда в работном доме в Сытинском переулке нашли восемь трупов, и во многом благодаря ему, Дмитрию Самарину, преступление раскрыли по горячим следам. Коллеги говорили о редком чутье, а Митя считал, что ему просто повезло.

– Возьмёшь это направление в свои руки. Надеюсь на тебя, Самарин. Троих человек тебе в подчинение выделю. Больше пока не могу, уж не обессудь. Но если хорошо себя покажете, то похлопочу, чтобы расширили штат. В общем, с нового года и отдел себе принимай новый – Смертный.

– Может, Убийственный, Карл Иванович? Или Убойный? «Смертный» слишком зловеще звучит.

– Как хочешь называйся, главное, результат покажи.

Дмитрий вспоминал и этот разговор, пока автомобиль неторопливо пробирался по заснеженным улицам Москвы. Слева – синий отсвет в стёклах, справа – красный. Это ещё лет шесть назад вышло цветовое предписание к государственным и общественным экипажам – конным и автомобильным. У полицейских выездов два фонаря – синий и красный, у пожарных – оранжевый, у скорых медиков – белый. У извозчиков зелёный должен гореть, если экипаж свободен. Кстати, удобно оказалось. Сразу видно, кто едет и торопится ли, если в придачу есть звуковое сопровождение.

Тут, правда, промашка вышла. По звуку предписаний не выпустили, и начали все придумывать кто во что горазд. Пожарные себе трубные рога на транспорт установили – звук низкий, тревожный от них выходит. Врачи, напротив, партию особых колокольчиков заказали – с высоким, зудящим голосом, ни у кого таких больше нет.

А полиция что? Купила по дешёвке партию артефактов… с собачьим воем. Тогда, в начале Великой войны, магия ещё предметом роскоши не считалась. От того воя полицейские лошади, конечно, неслись как на скачках. Однако люди и животные по всей Москве шарахались, как от прокажённых. Нескольких насмерть в суматохе передавило. За эти завывания московских полицейских даже прозвали «псами государевыми». Обидно. И стилистически неверно, кстати. Полиция давно подчиняется не Государю, а Правительству и премьер-министру. Император ещё пятнадцать лет назад отошёл от дел после смерти наследника и государственным устройством вовсе не занимается, лишь духовными деяниями и благотворительностью.

Митя тогда ещё был маленьким, но отец рассказывал, как страшно начинался тысяча девятьсот пятый год. Смута катилась по стране, были стачки и забастовки, плодились революционеры и бунтовщики. В начале января эти возмущения чуть не переросли в революцию, когда настоятель приюта Святого Тируса, маг мудрости Георгий Гапон, повёл к Зимнему дворцу десятки тысяч недовольных людей с петицией государю.

Войска охраны и толпа были на взводе. Казалось, ещё минута – и послышатся ружейные залпы, когда из главных ворот дворца вышел государь: один, без охраны, с прямой спиной и траурной лентой через грудь. Он дал знак солдатам, и те опустили оружие. А потом пошёл сквозь толпу, и лицо у него было такое, что людей брала оторопь, и те поспешно расступались. Он поравнялся с главным «смутьяном» и что-то тихо ему сказал. После этого Гапон без церемоний обнял императора, и они стояли так несколько минут среди недоумевающего народа.

«Государь примет все наши требования, – сообщил наконец отец Георгий собравшимся. – Наша миссия исполнена. А ныне смените гнев свой на скорбь и помолитесь со мной за упокой души младенца-цесаревича». Он первым упал на колени. А вслед за ним царь, и солдаты, и вся многотысячная толпа.

Сильный был маг Гапон, могущественный менталист, если умел одной силой воли как поднять толпу, так и успокоить в один миг. С тех пор многое произошло. Приняли Конституцию, ввели всеобщее избирательное право, дали широкие полномочия Государственной думе и Земскому собранию, выбрали премьер-министра, который с тех пор сменился уже трижды. Некоторые горячие революционеры, послужив в новом правительстве, убедились, что управлять страной не так просто и что политика строится на компромиссах, а не на терроре. Сам Гапон управлял Министерством церковных и магических дел. Пока магия была в силе.

Теперь, после Великого разлома, что случился в конце войны, большинство старых артефактов бесполезны без подпитки, а на создание новых, столь же мощных, у магов не хватает резерва. Хотя от «собачьих сирен» полиция ещё раньше отказалась. Сняли их потихоньку да заменили на клаксоны особого тембра – на кряканье похожего. Так что теперь охранителей порядка иногда «утками» зовут. Но уж лучше утки, чем собаки.

Сам Дмитрий «крякалку» старался не использовать. Если спешишь – так лучше лихача-извозчика нанять, быстрее будет. А для того и гражданский костюм лучше форменной одежды, тем более что им, сыщикам, к обязательному ношению она не предписывалась.

Так и доехал в раздумьях до Малого Гнездниковского переулка, где размещалась Московская сыскная полиция. Внешний вид легкомысленного трёхэтажного особнячка в стиле ампир (обильная лепнина и французские балконы) с внутренним содержанием не вязалась совсем. Интерьеры стараниями начальства привели к виду весьма лапидарному, точнее – казённому. Никаких завитушек и декораций – суровое государственное учреждение.

Дежурному Митя кивнул, поднялся на второй этаж и через общую комнату, где размещался весь его невеликий отдел, прошёл к себе в кабинет. Трое сотрудников были на местах, сдержанно поздоровались. Сидят, работают, икону Диоса вон повесили в красном углу, надо же. Туда бы лучше портрет Видока. Или Ивана Путилина[6 — Иван Дмитриевич Путилин (1830–1893) – первый глава сыскной полиции Санкт-Петербурга. Человек-легенда, провёл тысячи расследований и раскрыл сотни дел.]. Самарин сообщил подчинённым: «Через пятнадцать минут – ко мне», и сел разбирать мешок с вещами и запиской от Шталя.

Находки без труда разместились на большом дубовом бюро. Его основательный остов вкупе с несколькими креслами, потёртым диваном и парой шкафов красного дерева и составляли всю обстановку небольшого кабинета.

Итак, Снегурочкина шуба, шапка и варежки – всё явно из одной «коллекции». Ткань дорогая, златотканая. Но ни ярлыков, ни монограмм нет. Производителя бы найти. А вот бельё, наоборот, – простенькое, хлопковое, такое небогатые девушки носят. Глеб в записке отметил, что платья на девушке не было, под шубой сразу исподнее. Вряд ли она сама бы так оделась, если до сих пор невинна. Значит, шуба, скорее всего, не её. А вот остальное…

Поборов первое стеснение, Митя всё-таки рассмотрел бельё внимательно. Самодельное, руками сшитое, с простенькой вышивкой по краю, но видно, что изготовлено со старанием. А вот и подсказка – на сорочке теми же нитками, что и вышивка, – маленькие буквы «П. М.». И на нижней юбке те же инициалы, и на кофточке, и на чулках. Это уже хорошая зацепка. Ботинки особой информации не дали, кроме той, что подошва у них почти прохудилась. В общем, самая обычная дешёвая обувь.

В кабинете уже собрались подчинённые.

Дмитрий оглядел свою команду. Более разношёрстный коллектив было трудно себе представить. Наскребли, как говорится, по сусекам.

Старший по возрасту, но не по званию – Семён Осипович Горбунов. Пятьдесят пять лет, бывший городовой, недавно перешедший на «штабную» работу. Всегда спокоен, немного ленив, усами и корпулентностью фигуры напоминает моржа. Зато по выслуге лет обладает многочисленными связями и знакомствами в самых разных кругах. Знает почти все городские сплетни и слухи.

Младший в команде – Михаил Афремов, Мишка. Восемнадцать лет, выпускник полицейских курсов. Рыжий, тощий, с неуёмным темпераментом. На месте усидеть не может, хочет быть везде и сразу, на самые сложные задания вызывается первым. Правда, бестолковости от его действий тоже бывает много ввиду малого опыта, зато энергии в нём хоть отбавляй.

Ну и третий сотрудник – Лев Вишневский. Тридцать три года, «человек в футляре». Он вообще из Управления статистики вдруг решил перейти в полицию. Обществу людей предпочитает бумаги, всегда чисто выбрит и строго одет. Неразговорчив, зато незаменим для самой скучной работы, за которую никто не хочет браться. Написать длинные отчёты, сверить сотни таблиц построчно, отыскать в картотеке одно лицо из тысяч – для него в радость.

Эти трое и сейчас совсем по-разному ждали совещания. Семён Осипович развалился в кресле, неторопливо набивая трубку табаком. Мишка примостился на самом краешке стула, нервно стуча каблуком по полу, а Лев достал блокнотик с карандашом, приготовился записывать.

Вот такая команда.

Ну и начальник над ними – Дмитрий Самарин, двадцати пяти лет. Учился в церковной школе, потом на полицейских курсах, а после на юридическом факультете Императорского московского университета. На госслужбе уже четыре года (с недолгим перерывом на военные действия). Высокий худой брюнет, левый глаз – зелёный, правый – карий. Из особых примет – шрам на левой брови. Человек энергичный, работоспособный, умеет сходиться с людьми…

В последнем, однако, Митя был уже не так уверен. Самозванец он, вот кто. Лжедмитрий. То есть Дмитрий-то настоящий, а вот действительный ли начальник? Вот же сидят перед ним люди – более опытные, зрелые (Мишка не в счёт). Поэтому есть сомнения. А вдруг не получится? Вдруг не примут всерьёз?

Оттого Митя, человек в жизни открытый и живой, с подчинёнными пока решил вести себя сухо и отстранённо. Чтобы, так сказать, завоевать авторитет.

– Значит, так, – начал он. – Есть новая информация по Лубянскому убийству от полицейского врача, который производил вскрытие. Исходя из этих данных, считаю необходимым незамедлительно заняться сбором улик и опросом граждан, могущих иметь причастность к делу.

«Ох, что за язык, что за жуткая канцелярщина», – ужаснулся сам себе Дмитрий, но остановиться уже не мог. Подробно пересказав коллегам полученную от Шталя информацию, а также собственные заключения от изучения одежды, Митя перешёл к раздаче заданий.

– Семён Осипович, вам поручаю ещё раз опросить городового Фрола Есаулова – надеюсь, он уже протрезвел и выспался. Вы с ним давно знакомы, думаю, вам он расскажет, если что-то новое вспомнит. Ну и на его участке организуйте опрос свидетелей из числа проживающих в квартале граждан.

Горбунов хмыкнул и выпустил клуб дыма.

– Тебе, Михаил, задание: бери любой предмет из этого белья, хоть сорочку, хоть чулок, фото девушки не забудь – и отправляйся по ателье, швейным мастерским, фабрикам. Ищи тех, кто опознает швею с инициалами «П. М.» или её одежду. Начни с ближайших к месту происшествия участков.

– Есть! – Мишка подскочил, схватил сорочку со стола. – Разрешите идти?

– Беги. Ну и Лев… Янович (Митя не мог пока решить, как обращаться к третьему сотруднику – разница в возрасте вроде невелика, но вид у Вишневского очень уж чопорный). Вас я попрошу составить список театральных и прочих лавок, выдающих маскарадные костюмы напрокат, а также запросить в этих лавках официальным письмом информацию о тех, кто арендовал костюм Снегурочки, но обратно не вернул.

Вишневский всё это время строчил в блокноте не переставая. А с окончанием Митиной речи поставил на листе жирную точку и сухо кивнул.

Поручения розданы, план действий определён. Первое дело – сложное, но интересное. И раскрыть его нужно как можно быстрее. Иначе оно не только буквально, но и фигурально – станет мёртвым.

Глава 3,

в которой дело движется и не движется

«У-у-у… Вот же бюрократ! Формалист! Буквоед! Зануда!» – Соня Загорская ругалась про себя и готова была топать ногами, но городовой был непреклонен.

– Не положено, барышня. Не имею полномочий разглашать никаких сведений, – отвечал полицейский.

Фрол Петрович уже с утра был не в духе. Мало того, что разнос после Нового года устроили, взыскание наложили за пьянство на посту, а тут ещё какая-то рыжая пигалица лезет со своими вопросами.

У Сони настроение тоже портилось. За пятнадцать минут беседы (точнее, монолога) с представителем правопорядка она перепробовала, кажется, весь арсенал приёмов: милое хлопанье глазами (не произвело впечатления), притворный ужас (не возымел действия), просьбу о помощи (предложил самой сходить в участок), таинственное выражение лица (не поверил), лесть (никакого эффекта) и, наконец, самое позорное – занудное упрашивание (без результата). Оставалось последнее оружие.

– Вам тут, наверное, холодно стоять. Хотите, я вам чаю принесу или чего покрепче?

– Подкуп должностного лица! – рявкнул вконец уставший от назойливой девицы Фрол Петрович. – Идите уже отсюда, неча выспрашивать, не ваше дело, что тут случилось!

«Непробиваем, туп как полено», – разочарованно поняла Соня, оставив городового на посту возле ёлки. И что дальше?

А случай казался таким перспективным. Наконец-то интересная загадка большого масштаба! В целом на Сонином счету было уже три раскрытых «дела». Неплохо, но всё как-то мелко, несерьёзно.

Прошлогоднее «Дело о пропавшем уродце». Уникального лысого щенка родом из Южной Америки якобы украли прямо на приёме в его честь в доме княгини Фальц-Фейн. Соня в этот вечер там тоже была и нашла маленькое страшилище в почти остывшем камине – пёсик хотел погреться и закопался в угли, где безмятежно уснул. Очевидно же, что голая дрожащая собачка будет искать самое тёплое место?

Потом «Дело о безголовом коте», которого по ночам видели на Мясницкой и страшно боялись. Там вовсе смешно вышло – оказалось, белый кот залез мордой в консервную банку, а снять не смог. Чёрную от копоти банку в темноте кто разглядит? Кота поймали, от «украшения» на голове избавили, до сих пор бегает.

Ну и «Дело о призраке младенца». Здесь чуть сложнее вышло. Папины знакомые – промышленник Скарятин с женой – купили новый особняк. А он оказался с сюрпризом. По ночам в спальне супругов стал плакать младенец. Прямо из стен плач, и жалобный такой. Пошли нехорошие слухи – мол, дом проклят, убиенное дитя не даст покоя новым владельцам. Уже и батюшку три раза приглашали, освятили каждый угол, и медиумов с провидцами звали, и даже одного из императорских магов уговорили проверить окаянный особняк. Всё без толку, лишь деньги на ветер.

Промышленник страдал. На дом было потрачено целое состояние, но стоил он теперь дай бог десятую часть от того. А покупателей и на ту цену не наблюдалось.

Соня напросилась погостить в дом Скарятиных, с дочкой которых дружила. И на вторую ночь сама услышала плач (и вправду жуткий), а через два дня обнаружила его причину.

Платон Скарятин спать любил в полной темноте и тишине, и одними лишь портьерами удовольствоваться не мог. По приказу коммерсанта на фасаде со стороны спальни повесили деревянные роллеты, которые днём складывались, а ночью полностью закрывали окна. Неумелый плотник при сборке пробил воздуховод. Маленькое отверстие, почти незаметное, а в итоге столько шуму наделало. В сложенном виде роллеты дыру прикрывали, а в открытом, да при определённом ветре, и получался тот самый жалобный плач. Всё решение обошлось в двугривенный – дали рабочему, чтобы штукатуркой прореху замазал.

Но вот это Снегуркино «дело» – совсем другое. Серьёзное. Соня прямо сердцем чувствовала, что есть в нём захватывающая фабула. Но пока неясно, какая именно. И городовой, что в ту самую ночь на месте преступления был и что-то видел, никак не желал Соне с её «расследованием» помочь. Несносный человек. Определённо, из этих сотрудников правопорядка слова не вытянешь. Придётся пойти другим путём. Например, прокатиться в Лаврушинский переулок и проверить одну догадку.

И почему в жизни всё устроено не так, как в детективных романах? Там свидетели сразу все подробности рассказывают. Соня, конечно, не полицейский и даже не частный сыщик (разве что в душе?), но что мешало просто поделиться информацией? Жалко ему, что ли?

Место преступления она, конечно, осмотрела, да что толку? Всё убрали давно, да и снега столько навалило за эти дни, что не отыщешь ничего. И давешний городовой уже начал косо посматривать на Соню, которая десять минут бродила вокруг ёлки. Нет, здесь ловить было нечего.

В общем, Софья Загорская если и расстроилась, то ненадолго, поскольку знала верное средство от такого рода мелких огорчений. Клюквенная пастила от Абрикосова[7 — Алексей Иванович Абрикосов (1824–1904) – русский предприниматель, фабрикант, основавший во второй половине XIX века кондитерский концерн «Фабрично-Торговое Товарищество А. И. Абрикосова и сыновей» (ныне концерн «Бабаевский»).]. Или глазированные бисквиты от «Эйнема». А лучше – и то и другое.

«Мозг, Соня, самый энергоёмкий орган в человеке, – говорил папа. – Чтобы голова работала хорошо, топлива нужно много». Десерты в качестве «горючего» подходили лучше всего.

Мама на пристрастие дочери к сладкому реагировала с печальным снисхождением и, как казалось Соне, с затаённой завистью: «Софья, во избежание проблем с лишним весом барышне следовало бы блюсти фигуру с раннего возраста». Двигаться надо больше – вот и весь секрет. Хорошо ещё, что корсеты давно не носят. Соня смотрела старые мамины фотографии в альбоме – талия перетянута в «рюмочку», юбка узкая, сзади длинный шлейф. Ужас! Как они в таком ходили?

В частной гимназии Крейтера, куда Загорскую-младшую устроили больше года назад, девчонки поначалу посмеивались, увидев, что Соня украдкой грызёт на уроках конфеты и пряники. Но потом сообразили, что у сладкоежки всегда выполнено домашнее задание и она никогда не откажется помочь в обмен на лакомство.

Соне было нетрудно выручить одноклассниц. Ну что поделать, если у них в голове один ветер? Ходят, вздыхают и спорят целыми днями, кто же привлекательнее – актёр Артур Звёздный или учитель географии Манюрин. Бедняжки.

Нет, всё-таки на домашнем обучении было проще. Расписание свободнее, оставалось время на свои дела. С другой стороны, надо лишь последний год доучиться. Можно и потерпеть.

Соня бросила последний возмущённый взгляд на упрямого городового и отправилась в кондитерскую.

* * *

– Дмитрий Саныч, я нашёл! – Громкость Мишкиного голоса не могли приглушить даже телефонные провода (а ещё говорят, что связь в Москве плохая). – Опознали Снегурочку, Прасковья её звали, и вправду швея. Ателье мадам Шаттэ? на Кузнецком, приезжайте.

– Понял, еду. – Митя не сомневался, что его самый молодой и неугомонный сотрудник «выстрелит» первым.

Ателье соответствовало месту – на Кузнецком Мосту дешёвых заведений не бывает. Тяжёлые занавеси, зеркала в витых рамах, кадки с диковинными растениями, красный попугай… И сама Виктория Шаттэ, которая в ином месте, вероятно, смотрелась бы тоже диковинно, этот интерьер гармонично дополняла.

Наряд её – полосатый, чёрный с серебром – в районе груди крест-накрест пересекали две ленты, отчего немалый бюст мадам Шаттэ темпераментно стремился вперёд. С такой же страстью вверх рвалась «пика» шёлкового банта, украшавшего чёрный тюрбан хозяйки. Ткань казалась не просто накрахмаленной, а остро заточенной – ещё немного, и поцарапает штукатурку. «Пиковая дама», – тут же окрестил Митя хозяйку ателье. Про себя, разумеется.

– Итак, мадам Шаттэ… – начал он, когда они расположились в её кабинете.

– Виктория, – голос у мадам оказался низкий и бархатистый. – Обойдёмся без формальностей. Ваш мальчик показал мне фотографию. С прискорбием должна признать, что эта девушка – моя бывшая работница Прасковья Молчанова, Прося.

– Вы сказали – бывшая. Ей дали расчёт? Провинилась в чём-то?

– Бог с вами, юноша. Одна из лучших моих швей… была. Золотые ручки, золотые. Ах, вы бы видели её потайной рулик на шифоне – такая прилежность, такое тщание…

– Почему же она оставила место?

– Письмо. Получила от родни как раз на Рождество. Мол, кто-то заболел тяжело – отец или мать, не помню. Просили срочно вернуться.

– А откуда она родом?

– То ли Макеево, то ли Ивантеево. Где-то под Тверью. Или под Саратовом? Такая жалость. Уж я её, голубушку, упросила в последние дни какие можно заказы доделать, у нас всегда под Рождество совершенная суматоха. И то не всё успела, хоть и сидела допоздна.

– Когда, выходит, её последний день тут был?

– Двадцать девятого числа. Я, конечно, пообещала, что место за ней будет, если дома всё сладится и выйдет вернуться. Да только редко после такого возвращаются. А Прося, выходит, и вовсе сгинула. – Дама склонила голову, и шёлковая «пика» угрожающе нацелилась прямо на Митю. Он слегка вжался в кресло.

– Не знаете, были у неё тут друзья, знакомые?

– Катерина, подружка её, тоже у меня работает. Она вам больше расскажет, они комнату вместе снимали, так многие девочки делают, дешевле выходит.

– Спасибо, вы мне крайне помогли. И ещё один вопрос напоследок. – Дмитрий достал из-за пазухи Снегурочкину варежку и положил на стол. – Не знакомо ли вам это изделие? Или ткань?

– Наши заказчицы предпочитают перчатки. – Виктория покрутила варежку в руках. – А вот ткань узнаю. Парча это, шёлковая, довольно дорогая, но не штучная – фабричная.

– У вас такая используется?

– Милый мой, вы совершенно не разбираетесь в модах. – Мадам Шаттэ жалостливо взглянула на Митю. – Такие орнаменты и золотую вышивку уже года три как не носят. Ныне актуальны пайетки, бисер. Впрочем, вам, мужчинам, к чему знать такие тонкости? Хотя костюм у вас неплохой, английский. Вам, наверное, жена одежду покупает?

– Я не женат.

– И не торопитесь. Вы ещё так молоды. Между прочим, я ведь и в мужской моде знаю толк. Так сложно найти джентльмена со вкусом. Если нужен будет совет по части гардероба…

– Виктория…

– …от опытной, искушённой женщины, – голос мадам опустился ещё на два тона, – вы знаете, к кому можно обратиться без стеснения.

– Благодарю, но, кажется, мы отвлеклись от темы. Так где мне найти эту подругу Катерину?

– Я позову. Долго её не задерживайте, дорогой мой, у нас работы невпроворот.

В отличие от мадам Шаттэ пухленькая Катя вправду выглядела огорчённой. Вытирая слёзы и периодически сморкаясь в платок, она сбивчиво рассказала о подруге.

– Она такая хорошая… была. Работала всегда больше остальных. Я её гулять зову, а она сидит. На дом заказы брала, по ночам шила, деньги домой отправляла. В Берендеево, это под Ярославлем село. У неё ж там пять братьев и сестёр, все младшенькие. И матушка вот заболела. Соседка Просе написала – мол, при смерти матерь твоя, езжай домой немедля. Она и собралась. Плакала сильно. И место терять жалко было, а маму ещё жальче, и себя тоже. Ох, горе-то какое, – и Катя снова залилась слезами.

Из ателье Дмитрий выходил в задумчивости. Мишка, чрезвычайно довольный собой, окинул на прощанье взглядом изящную вывеску на входе: «Ателье мадам Шаттэ. Настоящий французский шик» – и заговорщицки сообщил:

– Мадам Шаттэ, как же. Я тут поспрашивал. Кошкина[8 — Мадам Виктория не сильно погрешила против истины, ведь Шаттэ – это безграмотная побуквенная калька с французского chatte – кошечка.] она, Василиса, из Самарской губернии. Сама из простых, а теперь вон какая… цаца.

– Ты, Михаил, конечно, молодец. – Дмитрий искренне похвалил сотрудника. – Но нам эта подробность погоды не сделает. А вот другое интересно. Прасковья-то наша – из Берендеево.

– И что с того?

– А то, что, по традиции, Снегурочка жила в царстве Берендея[9 — Традиции, о которой говорит Митя, на деле не так много лет. Пьеса Островского «Снегурочка», где говорится о царстве Берендея, вышла в свет лишь в 1873 году.]. Думай, Миша.

* * *

Первоначальный азарт Дмитрия Самарина прошёл примерно через неделю. Через две начальник Убойного отдела вспоминал о швее всё реже, а через три – лишь иногда стыдливо поглядывал в дальний угол стола, где лежала папка со Снегуркиным делом. Что тут попишешь, когда зацепок нет, а команда другими делами завалена?

И не сказать, что иные случаи совсем просты, но закономерны же! Вот, к примеру, на прошлой неделе некий П. Ефимов семнадцати лет, проходя по улице с компанией, встретил С. Урываева восемнадцати лет, к которому питал злобу, бросился на него с ножом в руках и, ударив человека по голове, проломил череп. При свете дня, да ещё и в компании. Даже бежать не пытался. Следствие закрыто, дело передано в суд.

Вот крестьянин Степан Кузнецов тридцати семи лет. Продал верши для рыбной ловли, на вырученные деньги напился пьяным и, возвращаясь в деревню, на берегу реки Москвы упал, не смог подняться и замёрз. Всё ясно как на ладони.

А вот история не совсем характерная, но тоже в схему укладывающаяся. Тридцатичетырёхлетний рабочий И. Иванов затеял ссору с другим рабочим Д. Миропольским. Затем лёг спать в общежитии. Миропольский взял топор и наносил Иванову удары до тех пор, пока буквально не изрубил его. Поразительная энергия для восьмидесятилетнего старика. Далеко, правда, не ушёл – по горячим следам взяли[10 — Все случаи взяты из реальной хроники происшествий в Москве начала ХХ века.].

Вот она, типичная криминальная Москва 1920 года, вся на столе. Пьяные драки, карточные долги, ревнивые мужья, наследственные споры, зависть, месть… Все мотивы, могущие привести к самому страшному исходу, очевидны и понятны. А тут?

Митины зацепки, казавшиеся такими крепкими, оборвались, как шёлковые ниточки на Снегуркиной шубе. Одно стало ясно – Прасковью Молчанову выманили подложным письмом. Оказалось, в Берендеево все живы и здоровы. Значит, кто-то наблюдал, хотел умертвить, но для чего? Жила тихо, скромно, ни с кем не зналась. Как такая может кого-то навести на злой умысел? Ведь душегуб не надругался даже, просто нарядил и оставил. Ни следов, ни отпечатков. Нехитрые Просины пожитки сгинули вместе с письмом. Нарядной Снегуркиной одежды никто не хватился. И даже Глеб Шталь до сих пор не помог – в университетской лаборатории до сих пор бьются с химическим составом той мешанины, что в крови была. Тупик, откровенно говоря.

Поэтому Снегурочкина папка так и лежала на дальнем краю бюро, и Митю всякий раз мучили угрызения совести, оттого что самое первое его дело так и не сдвинулось с мёртвой точки.

До тех пор, пока не настал первый день февраля.

Глава 4,

в которой демонстрируются два фокуса с переодеванием без последующего разоблачения

Вокзал большого города – место всегда людное и шумное. Ни погода, ни время суток не сбивают с темпа этот кипучий поток. Александровский[11 — Ныне Белорусский вокзал был построен в 1870-м году и носил название «Смоленский», позже, когда железную дорогу продлили, был переименован в «Брестский». В 1912 году его снова переименовали и назвали «Александровским» в честь императора Александра I.] вокзал в Москве тому не исключение.

К семи утра тёмное небо над городом еле-еле начинает сереть, а на площади перед вокзалом ночная жизнь, немногим уступающая по громкости дневной, перерастает в привычный балаган. Цокают лошадиные подковы, скрипит снег под полозьями, надрываются извозчики, ругаются отъезжающие, покрикивая на нерасторопных носильщиков. Фырчат автомобили, гудят паровозы, дребезжит ранний трамвай, минуя арку Триумфальных ворот.

Не какофония – симфония. И не хаос – упорядоченная кутерьма, каждый участник которой имеет свою цель и свою траекторию движения.

Городская пролётка с номером «432», прибывшая утром на Александровский вокзал, ничем от прочих компаньонок не отличалась. Чёрные бока так же покрыты снегом и грязью, кожаный верх наполовину поднят, открывая взгляду жёлтое суконное нутро и очертания молодой пассажирки. Извозчик номера «432», внешности столь же непримечательной, как и его повозка, прибыв на стоянку, спокойно слез с козел, приладил на морду лошади торбу с овсом и направился в сторону вокзала – видимо, для встречи прибывающего гостя. Клиентка осталась в экипаже.

Но ни через десять минут, ни через полчаса кучер не вернулся.

Пассажирка его продолжала сидеть не шелохнувшись.

К моменту, когда окончательно рассвело, соседи номера «432» заподозрили неладное.

– Слышь, Ванька, – бородатый извозчик толкнул в плечо такого же бородатого товарища. – Чой-то сидит барышня одна и не моргает даже.

– Да спит, поди! – Ваня подслеповато прищурился.

– Глазья-то открыты! Свои разуй шире!

– Ей-богу, зрит. И не шевелится никак. Эй, дамочка! – Ваня подошёл, пытаясь привлечь её внимание. – Здравие ваше ладно ли? А?

Кучер приблизился вплотную, заглянул в бездонные чёрные глаза и визгливо заорал на всю площадь, перекрикивая трамваи и клаксоны:

– А-а-а! Беда-то какая, люди! Барышня помёрзнула совсем!

* * *

Отгонять зевак пришлось целым нарядом. И всё равно натоптали изрядно. К счастью, когда тело увезли, бо?льшая часть из них с разочарованием на лицах сразу рассосалась.

– Тефтельку надо звать. – Семён Горбунов огладил свои «моржовые» усы и рукой на сиденье указал. – Ежели кучер тут сиживал, Тефтелька сразу след возьмёт.

– Будем надеяться. – Митя наблюдал, как Вишневский посыпает порошком внутренности пролётки в поисках отпечатков. Этот ничего не пропустит, да только «пальцев» тут слишком много – экипаж, видно, не часто мыли. А сколько пассажиров в день у городского извозчика?

Здание вокзала – белое, новое, с двумя башенками над входом – разбудило в Мите воспоминания. Отсюда уезжал на фронт, сюда же с него и вернулся. Казалось бы, совсем недавно, а будто в прошлой жизни. Площадь тогда была чёрно-серая из-за обилия шинелей. И Дмитрий в этой толпе стоял такой же чёрно-серый, неразличимый среди других.

Маги, помнится, отдельно от солдат теснились – растерянные, сердитые, одетые вразнобой. Они и ехали потом особняком, в мягких вагонах, в отличие от солдат, которых утрамбовали битком в эшелон, едущий на запад. Дмитрий вспомнил и обратный поезд: с почти пустыми пассажирскими вагонами и грузовыми, набитыми до отказа длинными ящиками.

Теперь на мирный уже вокзал снова приехала смерть. На обычной городской пролётке.

Место происшествия поразительным образом напоминало картину месячной давности у пассажа. Не общим сюжетом, но деталями. Снова девушка в странном наряде, выставленная словно напоказ, снова эта нарочитая поза.

Собравшихся-то ротозеев вроде убедили – мол, замёрзла барышня, расходитесь, нет тут ничего интересного. Но приехавший доктор Шталь смерть от охлаждения сразу отверг («Помилуйте! Минус три по Цельсию, а она в шубе!») и, погрузив труп в полицейский катафалк, Дмитрию шепнул: «Глаза».

Глаза у барышни и впрямь знакомо блестели. Мите это всё очень не понравилось.

Вскоре привезли Тефтельку. По случаю зимы и ввиду особой ценности лучшую розыскную собаку Москвы обмотали пуховым платком, и всё равно ищейка подрагивала всем телом, перебирала тонкими ногами и нервно поднимала острые уши. Ну точь-в-точь породистая скаковая лошадка перед забегом.

– Давай, Тефтелька, работай, – сопровождающий собаку маленький ефрейтор подвёл её к кучерскому сиденью.

Тефтелька обнюхала потёртое сукно. Покружилась около пролётки. Вытянулась в стойку, раздула большие коричневые ноздри. И рванула налево, чуть не выдернув поводок из рук своего спутника.

Митя помчал за ними. Сзади пыхтел Семён Осипович.

Бежали недолго. В переулке возле здания вокзала Тефтелька внезапно остановилась возле придорожной канавы и начала яростно отбрасывать лапами наваленное сверху сено. Митя бросился помогать. Под сеном на дне канавы обнаружились синий кучерский армяк и шапка.

– Ну же, Тефтелька, ищи дальше. – Митя ткнул шапкой в узкую пёсью морду. – Ищи!

Собака, принюхиваясь, забегала возле канавы. Метнулась на дорогу. Вернулась. Дёрнулась к сену. Чихнула. Потом села перед Дмитрием и растерянно заскулила.

* * *

«Да, хуже дурака только старательный дурак», – размышлял сыщик, глядя в бесхитростное лицо извозчика Ваньки. И тот, ещё пять минут назад стучавший кулаком себе в грудь с криками: «Всё видел! Всё расскажу!», под этим взглядом сник и бравурность свою подрастерял.

Вот что взять с такого «свидетеля»?

– В котором часу экипаж прибыл? – начал расспросы Дмитрий.

– Так я приехал – он уже тута стоял.

– Как извозчик выглядел?

– Да вседневно, как все кучера.

– Роста какого?

– Обычного роста.

– Возраст?

– А как у всех. Не младой, не старый.

– А как ты его видел, если позже приехал?

– А… может статься, и не видел. Авось попутал я? Как есть попутал. Не видел, вашбродь. Но барышню-то видел!

Что ж, прекрасный, исчерпывающий опрос свидетеля преступления. Хоть в учебники ставь.

А преступник хорош, зараза. Митя снова вспомнил море солдатских шинелей. Хочешь потеряться в толпе – слейся с ней. Синий армяк, подбитый ватой, да меховая шапка – зимняя униформа московского извозчика. Их и сейчас таких одинаковых на площади десятки. Все неопределённого среднего возраста и роста, на один манер бородатые. Поди отличи одного от другого.

Знал. Точно знал, что уйдёт незамеченным. Оттого и «подарок» на виду оставил.

* * *

Настоящий владелец экипажа за номером «432» обнаружился на Неглинной, в кабаке с претенциозным названием «Париж». Отчего-то московские извозчики именно его почитали за место отдохновения. Сверху-то более-менее приличное заведение, а подземный этаж – дыра дырой. Но французские клошары, пожалуй, оценили бы.

Спустившись вниз, Митя едва не задохнулся от смрада – густой смеси табачного дыма, алкогольных паров, прелой плоти и кислой капусты. В дальнем закутке, под низким сводом, за столом спали вповалку четыре тела. Кто – откинувшись назад и пуская пузыри, кто – пристроив физиономию на тарелке с остатками закуски.

– Ваш – вон тот, с капустой в бороде, – указал на одного из собутыльников хозяин заведения, человек усталый и спокойный.

– И давно они так? – поинтересовался сыщик.

– Почитай со вчерашнего вечера. Как в восьмом часу сели, так и не вылезали. Именины отмечали. Ну а мне что? Люди смирные, драк не учиняли, посуды не били. Гнать не стал, подумал, пусть проспятся.

Силами Горбунова нужного извозчика подняли, влили внутрь стакан огуречного рассола (без особого эффекта) и в статусе недвижимого имущества перевезли в арестантскую. Проспится – расскажет. Если есть что рассказать. В последнем, однако, Митя сильно сомневался.

* * *

Не то чтобы Соня целенаправленно искала новые загадочные происшествия, но хроники в последний месяц просматривала очень тщательно. Прежде всего, ждала новых подробностей про историю со Снегурочкой. Но их, увы, не было. Ни строчки. А история не давала покоя.

– У тебя, Соня, неуёмная голова, – говорил, бывало, папа. – Словно в ней птичка сидит вроде попугая. Когда видит что-то интересное – начинает звонить в колокольчик. И звонит до тех пор, пока не удовлетворит своё любопытство.

Ну, пусть попугай. Не самая глупая птица, хоть и беспокойная.

Сегодняшняя заметка в газете вновь была со странностями. Снова найдено тело девушки. Снова в первый день месяца. Случайное или намеренное совпадение?

Соня цеплялась за отдельные фразы в скупом тексте: «около 20 лет», «хорошо одетая», «городская пролётка», «старинного фасона наряд», «уверяют, что смерть наступила в результате переохлаждения».

Воображаемый попугай наклонил голову, поднял лапку и аккуратно дотронулся до колокольчика: «Дзынь!»

Положительно, хорошо одетые девушки не носят старинных вещей. Это раз. Это даже Соне с её нелюбовью к модным нарядам очевидно. Кто наденет в двадцать лет бабушкино платье? Разве что на костюмированный бал? Хорошо одетые девушки не замерзают в экипажах. Тем более когда на улице чуть ниже нуля. Это два. А если и замерзают или чувствуют себя неладно, то зовут на помощь или чай пьют в тепле. Это три.

Не заметка, а набор несуразностей какой-то. Жаль, без фото.

С полицейскими разговаривать бесполезно, это Соня уже поняла. А как насчёт журналистов? Они, наверное, любят поболтать. Если всю жизнь расспрашиваешь других людей, может, и самому хочется выговориться? И лучше кому-то… своему. Простому человеку. Журналисты же простые люди?

Горничную Софья нашла за уборкой в малой гостиной. И, решив не вести долгих предисловий, с порога огорошила вопросом, который, судя по деловитому Сониному тону, не предполагал отказа:

– Глаша, ты не одолжишь мне своё пальто? И шляпку?

* * *

Редакция газеты «Московский листок» занимала особнячок с двумя флигелями в Ваганьковском переулке. Трёхэтажное здание с игривым балкончиком над крыльцом имело слегка потрёпанный вид. Каково оно внутри, Соне узнать не удалось. Весьма к месту встреченный у входа дворник разъяснил, что хрониками происшествий в редакции ведает некий Чижов, имеющий обыкновение в это время суток перекусывать на свежем воздухе на соседнем бульваре: «Блондин, коричневое пальто. Не ошибётесь».

Искомый блондин – с записной книжкой и пирожком – впрямь отыскался на лавочке. И, глядя, как он щедро делится крошками со стайкой воробьёв, Соня тут же выработала план знакомства – такой же незатейливый и доступный, как этот пирожок с ливером.

«Девица в беде».

Проходя мимо скамейки, Соня поджала ногу, охнула и покачнулась. Блондин ожидаемо подскочил. Воробьи возликовали – им досталась почти половина репортёрского обеда.

– Что случилось? Вам помочь?

– Кажется, я подвернула ногу. – Соня оперлась о заботливо подставленную руку и, прихрамывая, потянула спасителя в сторону скамейки.

– Вам больно? Вызвать врача?

– Нет-нет, благодарю вас. Ничего страшного. Просто надо посидеть немного. Вот здесь, на лавочке, будет хорошо.

– И всё же, может, стоит позвать лекаря?

– Вы очень любезны, но не стоит волноваться. – Тут Соня спохватилась, что, позаимствовав одежду горничной, чуть не забыла скопировать и её лексикон. – Споткнулась так глупо, а вы экий жентльмен, спасли меня, мерси. Я Аглая, Глаша.

– Чижов. Сергей. – Мужчина пожал протянутую руку. Молодой – пожалуй, и тридцати нет. Вид только осунувшийся какой-то. Спит, что ли, мало? Или оттого, что питается всухомятку?

– Как удачно вы здесь оказались. Наверное, служите неподалёку?

– Да, в редакции «Московского листка». Я журналист.

– О, я обожаю вашу газету! – Сонин восторг в эту секунду был неподдельным. – Надо же, настоящий журналист! У вас такая… героическая профессия. – Соня с восхищением заглянула мужчине в глаза. Глаша уверила, что в её одежде барышня выглядит «миленько», а это как раз то, что было нужно.

Чижов смутился.

– Ну что вы… По правде говоря, геройства в моей работе немного. Больше беготни и писанины.

– Не говорите так. Ведь нужна смелость и мужество, чтобы везде успевать и всё разузнать первым. А вдруг пожар? Или кража? Это же опасно.

– Здесь вы угадали. Как раз всякие происшествия – это мой, так сказать, конёк.

– Ах, это моя любимая рубрика. Вы так увлекательно пишете, невозможно оторваться.

Проглотит наживку? Люди так любят рассказывать о себе. А уж когда их хвалят…

– Благодарю. – Журналист смущался уже меньше, и было заметно, что Сонина похвала ему приятна. – Хотя, признаться, места под хроники мало дают, не распишешься.

– О, вам просто нужен большой репортаж о каком-нибудь интересном деле. Наверняка вам попадалось что-то ужасно волнующее?

– Не сказал бы… В нашей провинции нечасто случается интересное. Сегодня вот наблюдал, как студенты подрались в очереди в театральную кассу.

– Нет, не то. Вот если бы, к примеру, случилось загадочное убийство…

– Ну, на днях был достойный внимания случай.

– Расскажите же, не томите.

– Девушку в пролётке кто-то привёз на вокзал. Хватились – а она бездыханная.

– Боже мой! Совсем неживая? Что с ней случилось?

– Полиция сказала – переохлаждение, но по секрету мне в полицейском морге сообщили, что это не так. Опоили её и уже такую привезли. Правда, просили пока не писать об этом – мол, расследование ещё идёт.

– Батюшки-светы, страсти-то какие… А вы её видели? Красивая?

– Видел. Пожалуй, красивая. Брюнетка, молодая. Меня, признаться, её взгляд удивил.

– А что взгляд?

– Надменный очень, высокомерный даже. Нелепо говорить об этом, но она там сидела безжизненная и смотрела на нас так – сверху вниз, презрительно. Ох, я увлёкся… Зачем вам, милой девушке, такие жуткие подробности.

– Что вы, что вы! Я такие тайны люблю. Там наверняка трагическая история несчастной любви. – Соня сложила руки внутри заячьей муфты и сделала драматическое лицо. В кино так делают: глаза вверх и мировая скорбь во взгляде. – А кстати – она слева или справа сидела? Или посередине?

Чижов удивлённо посмотрел на девушку. Ох, Соня, опасно балансируешь.

– Вдруг там мужчина рядом сидел? Бросил бедняжку, отверг её и опоил? – поспешила добавить Софья.

– Справа она была. А мужчин никаких не наблюдалось.

– А может, всё-таки замёрзла, как думаете?

– Сомневаюсь. Одета она тепло была, по погоде, только вот несколько странно.

– В чём же странность?

– Фасон старинный совсем. Я-то, признаться, в этом мало понимаю, но мой источник в полиции всё подробно описал. Слова ещё архаичные такие, в статью не возьмёшь, все их забыли давно. Информатор сказал, что лет сорок назад такое носили. Вот, смотрите.

Чижов развернул блокнот, который всё это время держал в руках:

– Я всё записал, да не пригодилось.

Зрительная память у Сони всегда была отменная. А обстоятельный журналист не упустил ни одной детали: и костюм, и внешность убиенной описал во всех подробностях.

– Занимательно вы рассказываете, но, боюсь, мне уже пора. Я и так вас задержала сверх меры. – Соня покрутила носком ботинка. – И нога совсем не болит. Премного благодарна за помощь, и приятно было познакомиться.

– И мне. Жаль, что вы так скоро уходите. Может быть, увидимся ещё? Я тут всякий день бываю. Как вас найти? Где вы живёте?

Ох, Соня, всё-таки немного переиграла. Не надо было так на него глаза таращить. Слишком восторженно.

– Какой вы расторопный, сразу адрес вам сказать. – Соня нахмурила лоб. – Я девушка приличная. Можете написать свой номер, я вам телефонирую как-нибудь. Хозяйка вообще-то не разрешает, но я иногда пользуюсь. Ну, до свидания!

Листок с номером Софья, подумав, решила всё же не выбрасывать. Вдруг ещё пригодится. Болтливые журналисты на дороге не валяются.

Попугай в голове звонил не переставая.

Глава 5,

в которой постигается искусство общения

– Так и знала, что ЭТА плохо закончит.

Взгляд помещицы Шиповой – цепкий, насторожённый – прошёлся от Митиных штиблет вверх, по слегка измятым брюкам, по клетчатому пиджаку, задержался на белом воротничке и наконец сердито остановился в районе левой брови со шрамом. Митя давно привык к тому, что собеседники бесцеремонно разглядывают его внешность, отмечая (порой вслух) разноцветие радужки. «Гетерохромия, Митя, у одного из ста, не такая уж и редкость», – успокоил когда-то Глеб Шталь. Да только всем разве объяснишь?

Старухины глаза – выцветшие, но бдительные – не обещали ничего хорошего. Вдова поджала губы, отчего на лице её обострились неприятные складки.

Особняку Шиповой на Большой Никитской более всего подходил эпитет «былая роскошь», остатки которой проглядывали тут и там – в облупленных барельефах на фасаде, в траченных молью тяжёлых шторах, в ярких квадратах обоев на фоне их блёклых собратьев.

Посреди ветшающих элементов уходящей эпохи вдова Шипова смотрелась как капитан тонущего корабля, который до последнего с гордо вздетой головой будет стоять на мостике, пока волны смывают в небытие его команду и подотчётное имущество.

В самом деле, проглядывало что-то офицерское в прямой осанке старухи и её наглухо застёгнутом под горло чёрном платье с двумя рядами блестящих пуговиц. Кажется, покойный Шипов был генерал-майором. Или полковником?

Покойная же пассажирка номера 432 оказалась девицей Анастасией Лазаренко, которая по сведениям числилась при жизни прислугой в этом тоскливом доме.

«Пальчики» её в полицейской картотеке обнаружил Вишневский. Вот же любопытный поворот – все отпечатки с экипажа оказались пустышками, а сама убитая в базе данных нашлась. Проходила по делу о мелкой краже в лавке пять лет назад. Ввиду несовершеннолетия и малости ущерба, а также поимки на месте преступления вместе с поличным юную воришку пожурили, сделали внушение и отпустили. Поскольку обильно рыдала и изображала искреннее раскаяние, хозяйке сообщать не стали. Но отпечатки взять озаботились. Мол, не балуй больше, а то сразу найдём.

Так Дмитрий оказался в особняке Шиповых.

– Вы не похожи на полицейского, – с подозрением заявила старуха, внимательно изучив перед этим Митины документы.

– Я из сыскного. Нам разрешено носить штатское.

– А зря. Форма дисциплинирует.

Представителя закона вдова приняла в видавшей виды гостиной, самым нарядным в которой был портрет покойного мужа в богатой раме. Всё-таки генерал-майор. И до чего же неудобные тут стулья. Ей-богу, медные шляпки гвоздей – тайные инструменты экзекуции. Митя ёрзал. Старуха глядела не мигая. Под этим взглядом сыщику показалось, что это его сейчас будут допрашивать.

– Прислугу надлежит держать в строгости, – изрекла вдова. – Но некоторых даже пороть бесполезно. Рассчитала я её. В конце января. Вернее сказать, расчёта не дала. Просто выгнала.

– За что, позвольте узнать?

– За кражу. Ложечки покрала. Серебряные. Столовый набор, ещё из моего приданого.

– Серьёзный грех. А почему украла, выяснили? Просто понравились или, может статься, из крайней нужды?

– Нужда? Не смешите меня. В чём ей нуждаться? Жалованье достойное – пятнадцать рублей в месяц, крыша над головой, питание. Одежду ей свою старую отдавала. А ей лучшей жизни хотелось. Выше головы не прыгнешь. Родилась прислугой – прислугой и помрёшь!

– Вот и померла, как видите. – Митя сделал паузу. Может, мелькнёт в глазах старухи жалость? Нет, ни проблеска. – Вы её знали, помогите разобраться. Что за человек была Анастасия?

– Дрянь. Дрянь и вертихвостка. Чуть что – сразу за порог. Кинофильму смотреть любила. Ага, знаем мы эту кинофильму. То один её встретит, то другой провожает. Дворник-то всё видел, докладывал. Гулящая она. Я уж по-всякому вразумить её пыталась. Может, сурово, но как мать – неразумную дочерь. Да только впустую.

Митя поёжился. Такая мать – ехидна. Или самка богомола. Откусит голову и не поморщится. А может, и вправду вдова руку приложила? Хотя вряд ли. Силы не те. Ходит вон как медленно, с тростью, хоть и спину прямо держит.

– Вам её совсем не жаль? Выгнать девушку на улицу, зимой, без денег…

– А пусть её тот содержит, кто на кинофильму водил! Артистка, тоже мне. Плакала, умоляла оставить, клялась, что невиновна. Да только веры тем слезам нет.

– Что ж, позиция ваша мне понятна. С дворником я тоже побеседую. И, кстати, раз пропали столь ценные предметы, почему же вы в полицию не обратились?

– Так нашлись ложечки-то, – невозмутимо ответила старуха. – На дальней антресоли. Скрала, поди, и запрятала, чтобы потом забрать. Нашлись – и ладно. А репутации уже нет.

Дмитрий был уверен, что вредная старуха сама прибрала проклятые ложки и просто забыла. К совести или милосердию тут взывать бесполезно. Такие всегда убеждены в своей правоте и никогда не раскаиваются.

Удивительно, что горничная Настя сама не удрала отсюда раньше. Мите сбежать хотелось уже с первой минуты.

* * *

Делать нечего – придётся обращаться к знатоку.

Соня в который раз перечитала тщательно воспроизведённые ею на листке журналистские записи. Но даже от многократного повторения некоторые слова не перестали выглядеть полной абракадаброй. С таким же успехом их можно было разглядывать вверх ногами.

Знаток в лице Загорской-старшей работал в своём кабинете с корреспонденцией. Один час ежедневно. На приглашения надлежало подобающе ответить, многочисленных родственников – известить о семейных делах, поздравительные открытки – сложить в специальную коробку, счета – проверить и оплатить.

Анна Петровна размышляла, машинально делая пометки в ежедневнике.

Молоко опять поднялось в цене, а в последнее время подозрительно кислит. Может, сменить поставщика? Двоюродная тётка из Шебекина снова изъявляет желание приехать в гости («Так скучаю за Сонечкой и Лёликом!»). Знаем мы эти визиты – прибудет на неделю, а потом через два месяца не выгонишь.

Княгиня Фальц-Фейн устраивает литературный салон. Ох уж эти салоны… С некоторых пор вместо обсуждения традиционного Пушкина или модного имажиниста Есенина её светлость одаривает гостей стихами собственного сочинения. Видит бог, природа наделила подругу красотой, а удачное замужество – почти неприличным достатком, но литературный талант, увы, вместе с деньгами не образовался. Отказаться нельзя – уже два вечера под благовидными предлогами пропустила. А значит, снова придётся заедать плохие стихи кремовыми пирожными. Они у Фальц-Фейнов всегда в избытке и отменного вкуса. Но диета же, диета…

По мнению Загорской-младшей, вся это писанина была преимущественно пустой тратой времени. Чем писать пространные письма о казусах погоды и Лёликовых соплях, не проще ли телефонировать?

– Мам… – Соня просочилась в дверь и села напротив. – Мне нужна твоя помощь.

Анна Петровна кивнула, не переставая выводить изящные буквы. Пока не допишет – не ответит. Соня в ожидании осмотрелась. Этот кабинет ей нравился: лёгкая светлая мебель, зелёная обивка, высокие шкафы с книгами и журналами, изящный письменный прибор из бронзы с малахитом. Основание для чернильницы украшает каменный олень. Однорогий. Сониных рук дело, десятилетней давности. Кто ж знал, что у него такая хрупкая конституция?

Загорская-старшая закончила письмо, тщательно вытерла перо, положила в подставку и лишь тогда посмотрела на дочь.

– Мама, подскажи, пожалуйста, как выглядит шляпа «Франциск»? Это капюшон как у францисканского монаха? Мне для учёбы надо…

Если Анна Петровна и удивилась, то виду не показала.

– Не капюшон. Скорее шапочка, а не шляпа. Бархатная и присборенная.

Заметив, что дочь не особенно понимает объяснения, женщина поднялась, открыла один из шкафов и, стремительно пробежав пальцем по корешкам, вытащила старый журнал. Пролистала и, найдя нужное, положила на стол, развернув к Соне.

– Вот, смотри. Это из восьмидесятых годов прошлого века. Довольно модный был головной убор. Чёрный бархат, золотой отворот, страусиные перья.

– Ты такой тоже носила?

Анна Петровна не удержала показной скорбный вздох.

– Софья, я всё-таки не настолько стара, как тебе кажется. Такое могла носить твоя бабушка.

– Прости-прости, это всё так интересно. А вот ещё скажи. – Соня заглянула в свой листок. – Пальто «Скобелев» она носила?

– Может быть. – Мама перелистнула несколько страниц. – Вот оно. Подражало синему мундиру генерала Скобелева. Разумеется, женский вариант, без эполет, зато с мехами и лентами. Ах, мне больше из тех времён нравились пальто в стиле помпадур. Или вот тальони[12 — Пальто тальони (по имени итальянской танцовщицы Марии Тальони) было длиной до колен, имело узкие рукава и бархатный воротник.] – очень изысканно. Как думаешь?

– Ага. – Соня деловито черкала карандашом на листке. – Спасибо, мам, ты мне исключительно помогла. Можно одолжить журнал?

– Только не вырывай страницы! – Голос Анны Петровны летел уже в спину убегающей дочери.

* * *

Два часа в библиотеке. Обед пропустила.

Вокруг Сони высились стопки книг. В какой-то момент она перестала ставить их обратно на полки – потом разложит, и уселась прямо на полу, просматривая каждую и складывая ненужные куда-то за спину.

Где-то было похожее. Где-то должно быть. Но что именно? В какой из них? Вероятно, в этой?

Затекли ноги. Заныла спина.

Может, показалось? Фотографий-то не видела, всё только по описаниям. А воображение – оно такое. Коварное. Возьмёт и нарисует не то, что было.

Взяв очередной том, Соня уже пролистывала книгу почти бессознательно, когда на очередной странице наконец нашла то, что искала.

Есть!

Софья вначале даже не поверила, что обнаружила именно то, что представляла.

Но книга не врёт.

Попугай в голове был изумлён, но доволен.

* * *

– Полагаю, эти два дела – Молчановой и Лазаренко – как-то связаны. Возможно, стоит объединить их в одно. – Митя примостился на краю Мишкиного стола, решив провести короткое совещание, так сказать, на ходу, без формальностей.

Полтора месяца совместной работы показали, что официальным языком и канцелярщиной в этом коллективе успеха не добиться. Такую манеру общения всецело воспринимал лишь Вишневский, только и работал после этого как механизм – исполнительно, но без воображения. А ум у Льва проницательный, его лишь в нужном направлении подтолкнуть надо.

Период недоверия и притирки прошёл. И оказалось, что команда у них собралась довольно деятельная. К середине февраля Дмитрий постепенно переключился с казённого языка на человеческий и почувствовал себя гораздо лучше. Внутри отдела негласно перешли на «ты». И коллектив, можно сказать, расслабился. Не в смысле небрежения обязанностями, а в плане общения. И дела более споро пошли.

Горбунов даже притащил в кабинет пузатый самовар, а у Вишневского дома обнаружилась коллекция редких чаёв, среди которых были как бодрящие, так и «думательные», и даже успокаивающие. Последние пользовались устойчивым спросом у визитёров женского пола и почтенного возраста.

Ещё Мишка хотел было снаружи на дверь навесить листок с черепом и костями, но Митя решил, что это уже слишком. Их отдел иронично именовали «смертниками», но такому сарказму вряд ли отдали бы должное. Так что череп разместили с внутренней стороны.

Он явственно напоминал о тленности бытия.

– Не вижу связи, – отозвался Семён Горбунов, наливая в кружку кипяток. – Первая-то, Прося, хорошая, невинная девушка была, а эта Настя – кокотка. Два полюбовника! Это ж надо так словчить, чтоб обоих водить за нос.

Полюбовники, как самые вероятные подозреваемые, отыскались быстро. Один, молодой офицер, по счастливой случайности за неделю до преступления укатил в Санкт-Петербург, чем избавил свою пылкую персону от возможных подозрений.

Второй, мебельный лавочник, узнав новость об убийстве, подался в совершенную панику. Но не оттого, что был к оному причастен, а потому, что оказался женат и сие неуместное обстоятельство от убиенной горничной тщательно скрывал. Как, надо полагать, скрывал и наличие самой горничной от добродетельной супруги и троих детей. Вероятность полного изобличения его любвеобильной натуры привела торговца в полнейший ужас. Он клятвенно божился не нарушать никогда более брачных уз ни с горничными, ни с иными девицами соблазнительных профессий. К его благу, алиби у лавочника имелось – крепкое, дубовое и унылое, как и его мебель.

– Может, мораль у неё не самая высокая, но разве это повод для убийства? Верно, девушки разные, но мне кажется, что их что-то связывает, – возразил Митя.

– Согласен, – подал голос Лев. – Мазки краски на роговице у обеих, следы от уколов идентичные. И химический состав опиата в крови у девушек один и тот же. В отчёте прозектора отмечено… – Вишневский пошуршал бумагами на столе. – Вот! Смесь триэтилового эфира, гидрохлорида триацетилморфина и эфира бензоилэкгонина, по заключению лаборатории университета. Вещества не сказать, что редкие, но вместе раньше не применялись. А эффект убийственный, извините за каламбур.

– Если не редкие, то теоретически достать их несложно. Но чтобы догадаться смешать – на это, пожалуй, медицинские знания нужны?

Коллеги задумались.

– Лев, займись, – обратился Митя к Вишневскому. – Поищи среди знакомых наших жертв – вдруг там врачи найдутся, студенты-медики, ветеринары, на худой конец. Семён, а что там с допросом извозчика? Удалось что-то выяснить?

– А, пьянь возничая, ендовочник[13 — Ендовочник (устар.) – пьяница, пропойца. Ендово?й называли широкий сосуд с носиком для разливания напитков.]! – Горбунов досадливо хмыкнул и отхлебнул из чашки. – Удивляюсь, как он ещё лошадь свою не пропил. Бестолковый человек. Помнит лишь, что повозку в переулке возле кабака оставил. Знал, что не положено, так многие же нарушают. Несколько экипажей там стояло. Я так думаю, убивец наш просто взял первый попавшийся.

– Похоже на то. Значит, просто номеру «432» в этот раз не повезло.

– Ещё как не повезло. Бляху-то отобрали! И поделом. Не пей сверх меры. Понял, Мишка?

– А я что? – обиделся Афремов. – Я вообще никогда!

– Молодой ещё, дурости много. Смотри у меня, если замечу. – Горбунов в этот момент как никогда напоминал городового, который делает внушение малолетнему хулигану.

– А я ещё одно общее понял! – спохватился Мишка. – Обеих девушек нашли в первое число месяца. Может, это тоже имеет значение?

– Не исключено, – поддержал Дмитрий. – Как говорят, первый раз – случайность, второй – совпадение, третий – закономерность. Если так, мне бы не хотелось обнаружить третий аналогичный труп. Иначе выходит, что в Москве появился…

– Серийный душегуб? – заворожённо прошептал Мишка. – Как английский Джек-потрошитель?

Глава 6,

в которой тайное не должно стать явным

Соседями «смертников» в здании в Малом Гнездниковском были «пропащие» – отдел поиска пропавших без вести. Оба подразделения нередко работали в паре. Тут ничего не попишешь – на десяток найденных, живых и здоровых, всегда отыщутся уже не столь здравствующие и совсем упокоенные. И зачастую коллеги препровождали своих заплаканных посетителей в ближайшую дверь – к Самарину.

Запасы успокаивающего чая съёживались с удивительной скоростью.

Сегодня, несмотря на воскресный день, завершающий второй месяц года, у «пропащих» творилась форменная суматоха. Хлопала дверь, бегали туда-сюда люди, не замолкая трезвонил телефон.

Одного из взмыленных сотрудников поискового отдела Митя буквально поймал за рукав на лестнице:

– Что у вас случилось?

– Полный хаос, Митя! – ответил сосед, вытирая потный лоб, и добавил пару выражений позабористее. – С утра все в мыле, как кони на скачках. Дочка у Барышкина пропала, младшая, Мария.

– Это который Барышкин? Сахарный?

– Он самый, раздуй его горой. Весь город на уши поднял, рвёт и мечет.

Павел Барышкин, владелец трёх сахарных заводов, был не самым крупным фабрикантом, и даже в десятку богатейших не входил. Но прославился на всю Москву вспыльчивым и свирепым нравом. Частыми свидетелями тому бывали хрустальные графины ресторана «Яр» и его же, яровские, официанты.

С некоторых пор специально для Барышкина куверты[14 — Куве?рт – полный набор предметов для одной персоны на накрытом столе.] подавали серебряные, а прислуга всякий раз тянула спичечный жребий на предмет высочайшей чести обслужить самого благожелательного клиента. Счастливчику полагались двойные чаевые и вакантный день, наслаждаться которым, как правило, приходилось в лазарете.

Дочерей своих числом три коммерсант держал в строгости и всем составил выгодные партии. Старшая уже была замужем, средняя недавно обручилась, младшую шестнадцати лет готовили на выданье и уже подыскали жениха. Но у Машеньки Барышкиной на этот счёт оказался свой интерес, никак с выбором отца не пересекающийся.

– Оставила записку, – поделился сослуживец. – Мол, простите, папенька, но кандидатуру, вами выбранную на роль будущего супруга, заверить никак не могу. Он старый и воняет сыром, а я люблю другого и сегодня же ночью с ним тайно повенчаюсь, будет ли мне дано ваше родительское благословение или нет.

– Ох, так и вижу выражение его лица. Надо же, утёрла нос деспоту. Шестнадцать лет, любовь на всю жизнь?

– Вот-вот. Уже обвенчались, поди, и укатили куда дальше, а мы тут с ног сбиваемся. Или прячется где-нибудь, рыдает и боится папеньке на глаза появиться.

– Я могу чем-то помочь?

– Возьми фотографии, раздай своим, авось кто приметит, где эта влюблённая Джульетта скрывается.

Дмитрий взял стопку карточек с кратким описанием пропавшей барышни. Отменного, к слову, качества фотографии. С чёрно-белого снимка на Митю смотрело миловидное девичье лицо с по-детски округлыми щеками. Копна тёмных локонов, большие глаза, густые брови. В таком возрасте всякое душевное пристрастие представляется большой любовью на всю жизнь. Тем более если живёшь как в заточении и мнения твоего никто не спрашивает.

Это Митя по себе помнит. В таком же возрасте влюбился как мальчишка. Хотя почему «как»? Он мальчишкой тогда и был, полным дураком, если честно. Аврора Кизерицкая. Лучезарная, как утренняя заря. И такая же, как солнце, беспощадная. Да что о ней. Дело прошлое, даже вспоминать неловко.

А вот соседям с поисками надо помочь.

Сыщик прочёл описание, дошёл до последней строчки и присвистнул: «Любому, кто обнаружит место нахождения пропавшей, – вознаграждение в 500 рублей!»

Барышкин, может, и гневлив, но не жаден. Пятьсот рублей – почти годовое жалованье городового. Вот почему все носятся как угорелые.

* * *

Мите снилась буря.

Во сне сыщик прятался под хлипким навесом. От шквального ветра тот не спасал, но зато давал защиту от падающих сверху градин. И если вначале они сыпались мелким горохом, то вскоре выросли до размеров куриного яйца, а затем и более крупные с грохотом начали ударять в ненадёжную жестяную крышу над головой.

Бум!.. Бум!..

Отдельные удары участились. Казалось, небеса прицельно обстреливают Митю и его сомнительное укрытие.

Тра-та-та! Бум! Хлоп! Бац!

Самарин заворочался, приоткрывая глаза, пытаясь выбраться из нечаянного кошмара. Грохот не исчез, наоборот – усилился. Кто-то настойчиво молотил кулаками во входную дверь.

Митя очнулся в полной темноте и лихорадочно начал шарить рукой в поисках спичек, которые всегда оставлял возле кровати. Всем хороша квартира, только окна выходят в тёмный двор, засаженный старыми тополями. Зимней ночью – хоть глаз выколи. А электричества на всю ночь не напасёшься.

Поставленная с вечера свеча за ночь превратилась в плоский блин. Сыщик зажёг запасную и, накинув на себя что под руку попалось, дошёл до передней и открыл дверь. Тусклый свет керосиновой лампы в руке дворника Николая осветил его мрачное лицо. Рядом с дворником подпрыгивал худой мальчонка лет десяти.

– Митрий Саныч, уж простите за побудку. Вот малец к вам, бает, что дело спешное, – пробубнил Николай.

Не первый раз к жильцу третьей квартиры вторгались среди ночи внезапные посетители. Служба у него такая, что поделать. А дворнику когда спать?

– Здрасьте! Меня за вами послали! – выпалил паренёк, и Митя разглядел, что одет он в форму посыльного. – Велели найти и срочно ехать. Он записку дал, усатый такой хенерал.

Мальчишка достал из кармана помятый клочок и отдал Дмитрию. Знакомым резким почерком Ламарка на бумаге были выведены несколько слов: «Самарин, срочно – “Славянский базар”! Дело плохо. К. И.».

– Ясно, жди.

Чему-чему, а быстро собираться рядового Самарина на войне научили. Там счёт идёт на секунды. Замешкался – и не ровён час можешь уже никуда не торопиться. Забытые было навыки вспомнились сразу, и уже через несколько минут сыщик мчался по ночным улицам. Колёса, шурша, месили снежную кашу, ошмётки грязи летели в разные стороны. На улице ночь не казалась такой глубокой: пожалуй, ближе часам к пяти уже.

«Дело плохо», – написал Ламарк. Но подробностей не уточнил. Вероятно, настолько плохо, что огласке предавать нельзя. Ни шоффер, ни посыльный ситуацию тоже не прояснили. Мальчишка лишь мотал головой и твердил, что в отеле какой-то «ынцыдент», подробностей которого он не знает.

Автомобиль свернул на пустынную Никольскую и притормозил возле шикарного входа в одну из лучших гостиниц Москвы, с богатым, но изрядно затоптанным ковром на крыльце.

Здесь начальник Убойного до сих пор не бывал. Помпезный вестибюль с купидончиками на стенах и розовыми обоями. Статуя Меркурия в полный рост. Золочёные узорные балясины на перилах. Испуганный персонал в холле. Полицейский на входе, ещё пара – возле лестниц и дальних выходов. Митя кивнул собравшимся и в сопровождении ефрейтора прошёл через коридор, который вывел в огромную полукруглую пристройку-ресторан.

Вот это да!

Таких роскошных и удивительных интерьеров Митя ещё не встречал. Огромное помещение в три этажа сверху было накрыто стеклянным куполом, изящные столбы тянулись ввысь, расходясь наверху гнутыми арками и поддерживая хрупкий потолок. Посередине возвышался огромный помост с теми же купидонами и завитушками. Сыщик рассмотрел драпировки, узорчатые обои, кованые люстры, пальмы, пухлые диваны и… столы, столы, столы, покрытые глянцевито-молочным бельём. От обилия декора глаза разбегались даже при скудном освещении, а границы зала терялись где-то в темноте.

Группу полицейских Дмитрий увидел слева от помоста и направился туда, огибая столики. Сколько же их здесь, сколько стульев и… фонтан! Мать честная, тут ещё и бассейн с фонтаном и рыбками! При таком шике там должны плавать не иначе как стерлядки. Жаль, в сумраке не разобрать.

Неподалёку Самарин увидел и Ламарка – тот беседовал с кем-то. Митю узнал, качнул головой, но беседы не прервал. Ладно, успеется. Главное – место преступления. И что же такого страшного тут случилось?

В этой части ресторана столы были расставлены в полукруглых нишах, образующих укромные закутки. В одной из них и суетились стражи порядка. И чем ближе Митя подходил, тем более нехорошие предчувствия теснились у него внутри.

«Чёрт возьми, а ведь сегодня первое марта», – некстати вспомнил Дмитрий.

Полицейские чуть расступились, открыв картину происшествия полностью.

Она сидела в нише, за столом, сложив руки на белоснежной скатерти, сжимая в ладонях то ли абрикос, то ли персик. И по её нарочитой позе, по вымученной полуулыбке, по странно застывшей фигуре Митя догадался сразу и похолодел.

Третья.

Машенька Барышкина.

* * *

– Митя, слушай внимательно, дело дрянь. – У Ламарка обвисли мешки под глазами, и даже знаменитые пышные усы печально поникли. – Это неслыханный скандал, убийство в центре Москвы. Полный… zusammenbrechen![15 — Zusammenbrechen (нем.) – коллапс, катастрофа.]

От волнения Ламарк перешёл на немецкий, что делал крайне редко.

– Понимаю, Карл Иванович. Такое место… респектабельное.

– И место солидное, и жертва непростая. Огласка нам не нужна. Ни нам, ни Барышкину, ни тем более Запалову, владельцу этой гостиницы. Никаких журналистов, боже упаси. Пока вроде сдерживаем.

– Из персонала кто труп видел?

– Двое. Оба тут, под присмотром, вроде понимают, что лучше помалкивать. Сам допросишь, всё расскажут. Остальные пока не в курсе и, дай бог, не будут. Придумайте им версию – скажем, была попытка кражи, но всё обошлось. И лучше побыстрее, пока слухи не пошли.

– Всё выполним, Карл Иванович. Никаких слухов не будет.

– И вот что, Митя. – Ламарк схватил сыщика за пуговицу, слегка притянул к себе и заглянул в глаза. – Это дело – первостепенное. Важнее его нет. Раскрыть нужно как можно быстрее, иначе Барышкин нас всех тут… Ну, ты понял.

– Сделаю всё, что в моих силах и в ресурсах моих сотрудников, не сомневайтесь.

– Кстати, о силах. – Ламарк хлопнул в ладоши, привлекая внимание. – Слушать сюда! Это, если кто не знает, начальник Убойного отдела Самарин Дмитрий Александрович. Руководство по расследованию этого преступления возложено на него. Всем, независимо от звания и линии подчинения, слушать его и выполнять, что скажет. Спать пойдёте, когда он позволит! И срать пойдёте, когда он разрешит! Всё поняли?

– Так точно! – нестройно ответили полицейские.

– Работаем дальше! – Начальник сыскной полиции снова повернулся к Мите: – Всё, полномочий я тебе дал выше Спасской башни. Действуй тут по усмотрению, а я… к Барышкину. Возьму на себя, Gott sch?tze[16 — Gott sch?tze (нем.) – сохрани Господь.]. И Запалова заодно, если жив останусь.

– Спасибо, Карл Иванович. Я не подведу.

Лишь после ухода Ламарка Митя понял, что очень опрометчиво пообещал начальнику разобраться с этим делом как можно быстрее. Если это тот самый третий случай (а в этом Митя практически был уверен), то быстро не получится. Что Дмитрий осознал по первым двум убийствам – преступник за ними стоит крайне изворотливый и продуманный. Отпечатков и других улик не оставляет, следы заметает мастерски, планирует всё тщательно.

А факт наделения широкими полномочиями Митю скорее привёл в ступор, чем обрадовал. Он только-то с тремя подчинёнными успел сработаться, а тут их человек десять! И хорошо, что работу свою знают, пока все заняты делом, а дальше как быть?

– Дмитрий Александрович…

Возле сыщика возник небольшого роста мужчина лет тридцати в чёрном костюме. Прилизанные русые волосы, квадратный подбородок, запавшие от недосыпа глаза. Человек протянул правую руку:

– Я Виктор Игнатьев, ночной администратор, один из тех, кто нашёл… барышню. Подумал, вы захотите со мной побеседовать.

– Захочу, – в этот момент Митя был даже благодарен портье, который вывел его из оцепенения. Что он в самом деле стоит как сомнамбула, действовать надо. Не знаешь как – действуй по инструкции. – Тут есть помещение, где можно поговорить кулуарно?

– Есть отдельные «кабинеты» на верхней галерее ресторана. Там тихо, никто не помешает.

– Отлично. Ждите тут.

Митя двинулся обратно, к месту убийства, где разглядел знакомую кудрявую голову доктора Шталя.

– Глеб, рад, что ты здесь. Осмотр трупа закончил?

– Так точно, Дмитрий Александрович. – («Как он в такую минуту ещё и шутить может?») – Время смерти навскидку – пятнадцать – семнадцать часов назад. Интенсивность трупных пятен показывает, что…

– Стоп. Полный отчёт потом. Одно скажи – на шее есть след от укола?

– Есть.

– И на глазах снова краска?

– Она самая.

Приятели посмотрели друг на друга и поняли без слов.

– Так, если всё сделал – увози её отсюда, пока не рассвело. Автомобиль подгоните к чёрному ходу, сделать всё максимально быстро и незаметно.

Пока Шталь занялся организацией погрузки, Митя поискал глазами своих. Где же они? А, вот, нашлись.

– Семён, Лев, Михаил, за мной. Остальным оставаться на местах и ждать дальнейших распоряжений.

– Есть!

Глава 7,

в которой происходит первое безумное чаепитие

Небольшой уютный кабинет и вправду лучше располагал к разговору. Видимо, это огромное помещение ресторана просто давило на Митю своей массой. А тут почти как на работе. Разве что стулья мягче и отделка богаче. Расселись впятером за круглым столом с белой скатертью. Один из полицейских любезно принёс чаю. Ну хоть взбодрит. Хотя кофий был бы лучше, пожалуй.

– Лев, ведёшь протокол подробно. Итак, Игнатьев, расскажите, кто и когда обнаружил труп?

– Около половины пятого. Кухонный помощник, Андрейка. Он немного… блаженный, недалёкого ума, но безобидный. Благо крик поднимать не стал, пришёл ко мне и сказал, что в ресторане девочка сидит. Я пошёл проверить, и вот… В полицию тоже я позвонил.

– Он всегда так рано приходит?

– Да. Повара обычно к пяти-шести появляются, а он пораньше – проверяет кухню, залы, всё ли в порядке, убирает мусор.

– Где он сейчас?

– В подсобке сидит. Под охраной.

– С ним позже поговорим. Вы эту барышню опознали? Встречали её раньше в гостинице?

– Опознал. Только… я сегодня утром понял, кто это на самом деле. Видите ли, она сняла номер два дня назад и жила тут.

Митя вначале потерял дар речи. А потом, не сдержавшись, заорал:

– Вы в своём уме? Вся Москва на ушах! Барышкин дочь ищет, а она тут была всё это время? Не говорите, что не слышали! Да вас под суд отдать надо! Несовершеннолетней, да ещё и в бегах, сдать номер?! Она вас подкупила, что ли?

К чести ночного администратора, Митину тираду он выслушал совершенно спокойно.

– Я понимаю ваш гнев, но поймите и вы меня. В роскошных гостиницах гости ценят не только комфорт, но в первую очередь конфиденциальность и анонимность. И мы это обеспечиваем. Барышня приехала позавчера, около девяти вечера. Выглядела взрослой, была под вуалеткой, имела багаж и средства. Сказала, что она артистка и путешествует инкогнито, так как устала от поклонников. Мол, хочет пожить несколько дней уединённо и подготовиться к новой роли. Кто бы заподозрил? Поверьте, у нас такие гости не впервой. Вела себя уверенно, сняла номер люкс и заплатила вперёд за двое суток.

– А как вы её опознали? – включился в разговор Горбунов. – То есть как поняли, что Мария Барышкина и есть та самая артистка?

– По родинке на руке. Когда дама расписывалась при въезде, я родинку заприметил. А сегодня в ресторане увидел тот же знак. Так и понял.

– Вот уж впрямь… артистка. – Митя немного пожалел, что не сдержался, и был благодарен Горбунову за то, что тот дал время на передышку. – На чьё имя она сняла и какой номер?

– Назвалась мадемуазель Павловой, номер двести семнадцать.

– Миша! Идёшь туда, внутрь не входить, ждать меня. Никого не впускать и не выпускать из номера, если будут таковые. За коридором следить, всех запоминать. Беги!

Афремов умчался стремительно, как всегда.

– Продолжим. Она за это время выходила из номера, принимала гостей, спускалась в ресторан?

– Насколько мне известно, нет. По крайней мере, в моё дежурство. Дневной сменщик лишь передал вчера вечером, что она заказала завтрак в номер, около полудня. И всё, с тех пор никаких известий. До сегодняшнего утра.

– Выходит, официант последний, кто видел её живой? Кто относил еду?

– Это вам метрдотель подскажет, он к семи приходит. Ну и официанты в то же время. Можем вызвать его сейчас, если нужно.

– Не нужно. Не будем создавать лишнюю панику. Придёт – побеседуем. Ночью в вашу смену посторонние были, поздние гости?

– Никаких посторонних. Около полуночи заехал купец из Твери, занял люкс. И пара гостей вернулась в свой номер около двух. До утра больше никого.

– Проверим. Я так понимаю, вы, как администратор отеля, напрямую за рестораном не следите, но имеете представление, как он работает?

– Разумеется. Гости звонят мне, если хотят заказать еду в номер, когда бронируют стол или отдельный «кабинет». Меню я тоже должен знать – что есть в наличии, чего нет.

– Когда открывается ресторан и когда заканчивает работу?

– Открывается в восемь, но рано утром постояльцы предпочитают заказывать в номера. Основной поток – с полудня до трёх, так называемые завтраки, очень популярны. Там и наши гости, и посетители с улицы – купцы, фабриканты, чиновники. У ресторана есть отдельный вход, с Никольской. Вечером людей гораздо меньше, а к полуночи всё уже закрыто.

– Так рано?

– На ночные кутежи обычно едут к «Яру» или к Тестову. У нас спокойное, респектабельное место, ночной покой постояльцев мы тоже ценим.

– Вы сказали, есть отдельный вход. Ночью он заперт?

– Безусловно.

– Тогда скажите мне, дорогой Виктор, как же так случилось, что ночью в ресторан кто-то безнаказанно протащил труп через всю гостиницу и никто этого не заметил? А?

Митя в этот момент почти торжествовал. Вот оно! Этот портье вроде славный малый с первого взгляда, но мимо него преступник не мог проскользнуть. Тем более с таким грузом. Выходит, этот тоже в доле? Или просто спал в свою смену?

Администратор вздохнул.

– Видите ли, Дмитрий Александрович, в этом и весь подвох. Из номеров люкс, а их всего шесть, есть прямые ходы непосредственно в ресторан. Для сохранения конфиденциальности и анонимности наших гостей, как я уже говорил.

Да чтоб тебя! Будьте вы прокляты со своей приватностью!

Митя почесал шрам на брови, а потом нервно забарабанил пальцами по столу.

– Что ж… В таком случае расследование значительно упрощается для нас и сильно осложняется для вас.

– Что вы имеете в виду?

– Если единственный путь, по которому труп мог попасть в ресторан, это тайный ход из номера, то наш убийца перед совершением преступления уже был в отеле. А это значит, что под подозрением не только персонал, но и ваши гости. И нам придётся допросить всех. Понимаете?

– Вы не посмеете! У нас солидная публика. Допрашивать гостей, вы с ума сошли? Это конец репутации отеля! Нет-нет, это невозможно!

Виктор закрыл побледневшее лицо руками и начал раскачиваться вперёд-назад.

– Ещё как посмею. Если честно, репутация вашего заведения мне безразлична. Но я обещал начальству не предавать дело широкой огласке. С другой стороны, не допросить ваших постояльцев я тоже не могу. Так что вы сейчас прекратите истерику, и мы все вместе придумаем благовидный предлог для того, чтобы побеседовать с каждым из них, не вызывая подозрений.

Виктор отнял руки от лица. Глаза его блестели. Надо же, и впрямь переживает происходящее как личное горе.

– Правда? Вы обещаете?

– Обещаю. Давайте подумаем. Если мы скажем, что, к примеру, в отеле подозрение на вспышку тифа?

– Нет, ни в коем случае! Никаких заразных болезней!

– Я так понимаю, проверку на наличие крыс и тараканов тоже исключаем?

– Не дай бог!

– Может, пожарная инспекция номеров? – предложил Горбунов. – Или строительная? Проверить там крепкость стен или работу водопровода.

– Исключено. Пойдут слухи, что здание ветшает или того хуже – в аварийном состоянии. Тут всё должно быть идеально, понимаете?

– Ну а что тогда? У меня идеи вышли.

Повисла пауза.

– Позвольте предложить, – молчавший до сих пор Вишневский подал голос. – Во Франции сейчас набирает популярность так называемое анкетирование – в отелях, ресторанах, клубах. С целью повышения качества сервиса гостей опрашивают, что им понравилось в обслуживании, а что нет. Как правило, людям очень нравится делиться своими впечатлениями, особенно нелестными. Мне кажется, это могло бы нам помочь. Да и администрации гостиницы, пожалуй, тоже.

– Лев, это отличная идея! И никакого подвоха. Игнатьев, как полагаете?

– Думаю, это может сработать.

– И ещё. – Вишневский постучал карандашом по блокноту. – Доказано, что люди становятся более разговорчивыми, если в качестве вознаграждения за участие в анкетировании им полагается комплимент – ваза с фруктами, например, или сладости.

– Будут вам фрукты.

* * *

В основной зал ресторана Митя спустился уже собранным и сосредоточенным. Совсем не тот человек, который в растерянности стоял тут ещё полчаса назад. Стеклянный купол постепенно светлел, расширяя огромное помещение (хотя куда ещё больше?). Полицейские, закончив работу на месте преступления, развалились на стульях и диванах и без зазрения совести дремали. Однако, увидев Митю с командой, вскочили со своих мест и вытянулись по струнке.

Хм, а в широких полномочиях что-то есть.

– Вольно, слушаем вводную. Кто тут криминалист и фотограф?

Вперёд высунулись два худых паренька с чемоданчиком и камерой. Братья, что ли? Или просто похожи?

– Пойдёте со мной. И… – Митя обвёл взглядом собравшихся и остановился на крупном ефрейторе с кустистыми бровями. – Ты тоже. Это, – Митя указал на Вишневского, – мой… заместитель, Лев Янович Вишневский. Всех остальных он поделит на две группы. Одна будет допрашивать персонал, вторая – общаться с гостями отеля. Вишневский проведёт вам подробный инструктаж – что именно спрашивать и как. Всё ясно?

– Так точно!

– Виктор, ваша задача сейчас – объяснить сотрудникам, что в ресторане была попытка кражи. Всё обошлось, но дать объяснения всем, кто был ночью на смене, так или иначе придётся. Из отеля никого не выпускать, пока с ним не побеседует полицейский. После этого жду вас в номере двести семнадцать.

Виктор ушёл, и Митя повернулся к Горбунову:

– Семён, отыщи в подсобке этого Андрейку, который труп нашёл. Выясни, что помнит, и постарайся внушить, что болтать ему не следует. Ты к детям имеешь подход, а там, судя по всему, ребёнок и есть. Потом поможешь Вишневскому с анкетами.

– У меня четверо внуков, Митя. Разберусь.

В сопровождении криминалиста, фотографа и ефрейтора Дмитрий поднялся на второй этаж. Дверь номера двести семнадцать по-прежнему караулил Мишка, который доложил, что за прошедшее время никого в зоне наблюдения не заметил. Отпечатки с дверной ручки сняли быстро, а вот с самой дверью вышла заминка. Запасной ключ от номера в скважину не лез. Заперто изнутри. Значит, версия верна – преступник вытащил труп через тайный ход. Ломать дверь? Или пойти другим путём?

Оставив Мишку на посту, Митя вернулся с остальными в ресторан. С помощью персонала отыскали тот самый тайный ход. Как выяснилось, из каждого номера вела своя лестница, в конце они соединялись, выводя в основной зал в неприметном углу.

По нужной лестнице поднялись осторожно, по стеночке. Ефрейтор светил фонарём. Дмитрий ожидал увидеть пыльные ступеньки и отчётливые следы. Но нет. Чистюли проклятые – даже здесь полы моют.

Дверь в номер, как и предполагалось, была не заперта. Ну да, если несёшь такой груз, закрывать замки рук уже не хватит. Дмитрий оставил ефрейтора на карауле внизу тайного хода, а другим сотрудникам дал возможность заняться своей работой.

* * *

Собрались через несколько часов своим отделом в привычном уже «кабинете».

Жизнь гостиницы постепенно входила в привычную колею. Других блюстителей порядка Дмитрий отпустил – всё, что могли, они уже сделали. В принципе, и самим можно ехать, но Самарин решил всё-таки задержаться. Вдруг что прозевали?

Сначала рассказал коллегам, что обнаружил сам.

Как и предполагал Митя, ушлый преступник почти не оставил улик.

По предварительной версии, в номер он проник почти сразу после официанта – заказанный завтрак так и остался нетронутым. Из комнат пропала простыня и два полотенца. Несколько волокон от простыни обнаружили в ватерклозете – видимо, порезал на кусочки и смыл. Зачем? Там же нашлись частички волос – предположительно жертвы. Митя ещё в ресторане обратил внимание, что вместо пышных локонов на голове у Марии Барышкиной было какое-то неровно стриженное «гнездо». К чему этот чудной обряд?

Полотенца, видимо, использовал, чтобы обмотать обувь. Они и звук приглушили, и помешали увидеть чёткие отпечатки. Ах да, чуть не забыл – нашатырь! Поганец протёр им всё, что мог, и на полотенца, видимо, тоже побрызгал – бедная Тефтелька только чихала, но никакой след взять не смогла.

Ни вещей, ни денег Барышкиной-младшей не тронул. А ведь там только драгоценностей не на одну тысячу рублей!

Что ещё? А вот: в вечер приезда барышня телефонировала пять раз на один номер – в Английский клуб. Всё ещё пытаемся выяснить кому. Пока всё, пожалуй.

– Что у тебя, Семён?

– С Андрейкой этим поговорил. И правда дурачок блаженный. По развитию ума ему лет восемь, ей-богу. Там проблем не будет, Митя. Я ему лошадку подарил глиняную. Для внучка брал, а ишь, пригодилась. Он про девочку и забыл сразу, давай с лошадкой играть.

– Одной проблемой меньше. Лев, как там наше анкетирование?

Вишневский разложил перед собой разношёрстные анкеты.

– Неплохо прошло. Из шестидесяти номеров заняты были двадцать восемь. Ну или двадцать семь, не считая люкса Барышкиной. Пятеро ещё спят, решили пока не будить, взяли на карандаш. Остальных опросили всех. Сомнительных постояльцев я отдельно отложил, потом подробнее их изучим. А в остальном, боюсь, мало полезной информации. Ночного шума и подозрительных персонажей никто не слышал и не видел. Если жалобы и есть, то какие-то несущественные. Или полная бессмыслица.

– Например?

– Даму из триста второго раздражает бордовый цвет портьер, «вызывает ужасные мигрени», просила особо подчеркнуть. Фабрикант из триста десятого подозревает, что метрдотель – немецкий агент, потому что после работы пьёт пиво. А пожилая мадам из двести двенадцатого жалуется, что колёсики сервировочных тележек отвратительно скрипят.

– Погоди-ка. Двести двенадцать – это же напротив того самого люкса?

– Почти. По диагонали. Из ближайших к нему номеров он единственный был занят, остальные пусты.

– И что там про скрип? Есть подробности?

– Сейчас зачитаю: «Настоятельно прошу смазать ресторанные тележки, они издают гнусный скрип. Не далее как вчера около полудня, когда я выходила из комнат, у номера люкс с этим гадким скрипом проехал официант. Я, разумеется, сделала ему замечание по поводу звука, но этот отвратительный брюнет даже головы не повернул. Прошу немедленно разобраться с воспитанием персонала и ужасным скрипением!»

– Стоп. Барышкина же как раз заказывала завтрак около полудня?

– Так и есть.

– Где тут допрос официанта? Ага, вот он. «Доставил в полдень в нумер двести семнадцать завтрак для мадемуазель Павловой: расстегаи с грибной икрой, осетрину в сметане, тартины с костным мозгом, чай, фрукты. Артистка выглядела прелестно, улыбалась, дала двугривенный на чай, дай бог ей доброго здоровья. Тележку просила оставить, сказала, мол, накроет позже сама. После этого вернулся в ресторан, где и был до конца смены».

– И что не так?

– А то. – Митя ткнул в верхнюю часть листка, где проведший допрос полицейский записал особые приметы официанта. – «Никита Нилов, двадцать восемь лет, метр восемьдесят, плотного телосложения, блондин». Блондин, чёрт возьми!

– Ох ты ж…

– Надеюсь, он ещё тут. В арестантскую его, в «холодную». Может, освежит память.

Глава 8,

в которой происходит второе безумное чаепитие

– Но он меня вдруг покинул, оказался он подлецом,
И только горькие слёзы вспоминают его лицо…

Княгиня Фальц-Фейн читала нараспев, прижав правую руку к сердцу, а левой грациозно взмахивая в такт словам. Декламация продолжалась уже почти полчаса и, откровенно говоря, изрядно утомила собравшихся.

Соне ещё, можно сказать, повезло. Загорской-старшей, как одной из ближайших подруг, полагалось место в партере, а там ни подремать, ни отвлечься никак невозможно. Отсюда, с «галёрки», Соня видела напряжённый затылок матери, который покачивался в такт стихам. Маму даже было немного жаль.

Здесь, на задних рядах в большой гостиной Фальц-Фейнов, иные беззастенчиво спали, другие – без зазрения совести сплетничали. И то и другое можно было делать без опаски – мягкие диваны и обильные растения в мраморных вазонах отлично глушили звук. А свечи, коими сопровождались литературные салоны княгини («поэзия – это интимное действо»), озаряли по большей части саму хозяйку, оставляя последние ряды в приятном сумраке.

Озарять было что. Сегодня Ангелина Фальц-Фейн и правда напоминала ангела. Белый и воздушный её наряд символизировал чистоту и целомудрие, широкие рукава взметались подобно крыльям, светлые волосы княгини охватывал тонкий золотой обруч, серые глаза влажно блестели – видимо, от тех самых «горьких слёз», вспоминающих подлую натуру бросившего лирическую героиню персонажа.

Хозяйка вечера была великолепна.

Стихи были невероятно плохи. Ужасны, что уж там.

– Он оставил меня одну, бедную и грустную,
Словно помятый цветок, словно брошенную корку арбузную, –

донеслось до галёрки.

«А вот с коркой неожиданная аллегория, – мысленно удивилась Софья. – Не всё ж страдать увядшей розой. И зачем ей страдать? Молодая, красивая, муж обожает, денег много. А у неё что ни стихотворение – всё про несчастья, муки и неясные томления души. Я бы на месте мужа задумалась – кто её там бросает постоянно?

То ли дело Ахматова, например. Тоже, конечно, любит про всякие горечи и скорби сочинять, но чувствуется в ней сила, страсть. “Ты свободен, я свободна, завтра лучше, чем вчера”, – другое дело. Разошлись и живите дальше. А тут любовь-кровь-морковь…»

Подслушивать малоразличимых в полумраке соседок было гораздо интереснее.

– Слыхала, у Дуткевичей-то новый повар, француз.

– Зачем им француз? Они ж из купцов, кроме русской кухни ничего в жизни не ели. Луковый суп вместо солянки? Смешно.

– Дуткевич-то тоже не рад, да жена настояла. Столичная мода, говорит. Мол, мы тут в Москве ничего в кухне не смыслим.

– Что бы они там сами понимали, в столице? Ходят вон бледные, немощные.

– И то правда. Одним луком и тухлым сыром сыт не будешь.

– А у Барышкина-то, слышали, младшенькая преставилась в первый день весны. Говорят, скоротечный тиф.

– Ох, горе какое, совсем молодая девочка, помню её.

– Барышкин с лица спал, пить бросил. А на похороны никого не позвал, по-тихому отпел в семейной церкви. Тиф-то – он заразный весьма.

– Моя кухарка бабку знает из плакальщиц. Бабка там была, говорит – и вправду девочка как после тифа выглядела, голова стриженая.

– А вот старуха Зубатова сказывает, что никакого тифа не было, а умерла она от разбитого сердца.

– Она ещё жива, Зубатова-то? Ей же сто лет в обед, сыпется вся.

– С памятью у неё, слава богу, всё в порядке. Все сплетни помнит.

– Кто ж ей сердце-то разбил?

– Зубатовой?

– Да Барышкиной же! Маше!

– А-а-а… Говорят, что её какой-то соблазнитель бросил прямо в зале ресторана. И бедняжка там на месте и окаменела от горя, не вынесла бесчестья. Там за столом и нашли.

– Боже упаси, страсти какие. А не врёт ли?

– Ей свояченица рассказала, а у той свояченицы есть дядя, так вот того дяди приятель знает жену метрдотеля. По всему, не врёт.

– А в какой ресторации это случилось?

– В «Славянском базаре», кажется.

– Ну надо же, у меня на эту субботу там столик заказан.

– О, дорогая, непременно возьмите фруктовый суп с бисквитами. Бесподобный вкус…

Соня и сама была готова окаменеть в этот момент. Машу Барышкину она несколько раз встречала и разговаривала, но близко знакома не была. И всё равно сердце болезненно сжалось. Как ужасна смерть, когда ходит так рядом. Ладно старики, они уже пожили, но умереть в шестнадцать лет… В газетах ничего об этом случае не писали. Сплетням, с одной стороны, верить нельзя, а с другой (Соня не раз в этом убеждалась) – на пустом месте они не вырастают. Значит, что-то подозрительное было в Машиной смерти.

А ведь ещё несколько дней назад папа рассказывал, что Барышкин ищет дочь и сулит богатую награду любому, кто её обнаружит. Соня тогда промолчала, но себе в голове почему-то представила Машу в санях – что едет она с красивым офицером куда-нибудь в Петербург и улыбается оттого, что свободна. Уж больно Барышкин нравом суров, как с таким отцом жить?

А тут, выходит, никаких Петербургов и офицеров. Погибель одна.

Соня, шёпотом извиняясь, протиснулась между креслами и на цыпочках прокралась в соседнюю комнату. Прижалась к стене. Прикрыла веки. Перевела дыхание. Как же это всё необъяснимо и пугающе. И снова в первый день месяца.

Чьё-то лёгкое покашливание заставило девушку вздрогнуть и открыть глаза. Соня поняла, что сбежала из гостиной в малую столовую, где для предстоящего чаепития уже было накрыто. За столом в одиночестве сидела старуха Зубатова.

* * *

Зубатова считалась своего рода легендой. Сколько ей точно лет – не брался оценить никто. Вроде не так давно отмечали её девяностолетие? Или столетие всё же? Небольшая, сгорбленная, но всё ещё удивительно подвижная старушка пережила, кажется, пятерых мужей. Многочисленных её детей, внуков и правнуков разбросало по миру, но, казалось, бабку это обстоятельство ничуть не тяготит.

Жила Дарья Васильевна Зубатова одна, кроме немногочисленной прислуги (по большей части такой же древней, как и она сама), в своём особнячке. В деньгах, судя по всему, не нуждалась и в удовольствиях себе не отказывала. Да и какие удовольствия пожилой женщине нужны? Вкусно поесть да хорошо поспать. Вместе с этим шустрая старушка обожала всяческие вечера и приёмы и не пропускала практически ни одного мало-мальски интересного мероприятия. И откуда узнавала только? Удивительное чутьё. Едва где соберутся люди – Зубатова уже тут. Порой без приглашения. Но, к чести сказать, её никогда не прогоняли и не отказывали. Легенда всё же. Наоборот, считалось, что Дарья Васильевна на приёме – как своего рода свадебный генерал. Ест как птичка, зато много полезного рассказать может. Такая вот птичка-сорока, пусть и дряхлая.

Зато память прекрасная: всех известных персон и их родню до седьмого колена – и прошлых, и настоящих – перечислит с закрытыми глазами. Кто когда родился, женился и умер, где жил и куда уехал, кому бородавки выводили, а кто «французкой»[17 — «Французкой», или «французской болезнью», раньше называли сифилис.] болел, и прочие совсем уж неприличные подробности. Ну зачем, скажите, серьёзному генералу слушать, как он пятьдесят лет назад опростоволосился и упал в навоз, слезая с лошади? А старушка Зубатова, к радости генеральских гостей, и цвет штанов вспомнит, и даже кличку кобылы. Страшная женщина.

– Кто здесь? – Старуха сощурилась, пытаясь разглядеть размытый силуэт.

– Добрый вечер, Дарья Васильевна. Это я, Соня. Соня Загорская. – Софья подошла к столу и села напротив.

– А, Сонечка! Здравствуй, милая. Как дела? Как семья?

– Всё хорошо, спасибо. А как ваше здоровье?

– Какое здоровье в мои годы, деточка. Потихоньку поживаю, пока Диос не прибрал. Чайком вот балуюсь, налей себе тоже.

Соня налила. Чай и вправду подействовал успокаивающе. Или Зубатова тому причиной? После зловещей истории в тёмной гостиной окружающая обстановка казалась такой безмятежной и умиротворяющей. Мягкое освещение, белая скатерть, сверкающие приборы, запах фруктов и пирожных. И Дарья Васильевна в старинном палевом платье представлялась родной и уютной бабушкой. Соня вдруг поняла, что проголодалась, и потянулась к тарелке со сладостями.

– И мне, милая, возьми эклеров. Тут хорошие эклеры – мягкие, пышные. Мне-то уже грильяжей всяких не погрызть. Была Зубатова, да одна фамилия и осталась, а зубов-то и нет совсем.

Старуха зашлась в тихом булькающем кашле, который при некотором размышлении можно было истолковать как смех. Соня тоже улыбнулась:

– Зато чувство юмора у вас прежнее.

– Только оно, милая, и остаётся в нашу сумрачную эпоху.

– Что же в ней сумрачного, Дарья Васильевна? Войну закончили, с испанкой справились, революций – и тех у нас не случилось, не то что в Европе. Неплохо живём вроде.

– Война – зло большое, но исправимое. И болезни проходят. А вот с другим злом бороться непросто.

– Вы о чём? Что за зло такое? – Соня поёжилась. Кажется, гнетущая атмосфера гостиной начинает просачиваться и сюда.

– Ясно какое. Диавол. Сатана. – Старуха откусила эклер и начала медленно пережёвывать.

Соне вдруг показалось, что Зубатова намеренно создала провокацию и теперь наслаждается произведённым эффектом. Не то чтобы девушка считала себя крайне набожной, но праздничные службы с семьёй исправно посещала. И Книгу Диоса читала, разумеется. Но дьявола представляла себе как нечто абстрактное – незримое воплощение всех бед и несчастий. Старуха же говорила о нём скорее как о конкретном человеке, о чём Софья не преминула заметить.

– Разумеется, так и есть, – подтвердила Дарья Васильевна. – Я ещё не сошла с ума. Не демон с рогами, а вполне себе человек, просто натура у него дьявольская. Магический разлом помнишь в конце Великой войны? Хотя где тебе помнить, ты молодая ещё. Думаю, то бедствие Диавола и пробудило.

Не так уж давно та катастрофа и случилась – около трёх лет назад. Но об этом почему-то крайне скудно писали и старались не упоминать. Соня лишь знала, что после разлома война как-то сразу закончилась, а в Европе и Российской империи практически исчезла магия.

– И кто он такой, этот дьявол? Что ему надо?

Разговор получался очень странный и какой-то мистический, но Соня решила подыграть старушке. Сто лет всё-таки, или сколько ей там. В таком возрасте поверишь в любую чушь. Например, что аэроплан сотню человек в воздух поднимет или что плесенью можно победить инфекцию. Что же, подыграем.

– А что нужно Диаволу? Души. Вот он их и собирает. Со Смертью решил потягаться.

– И много собрал?

– Слышу по голосу, тебе чудно? это кажется. Думаешь, Зубатова совсем свихнулась на старости лет?

Соня покраснела, понадеявшись, что близорукая собеседница не заметит.

– Простите, пожалуйста, не хотела вас обидеть. Просто это всё звучит как… сказка, выдумка.

– Выдумка или нет, а Барышкина-младшая по-настоящему умерла. Слышала небось?

– Да. Это ужасно, в таком возрасте. Но это же был тиф? Или разбитое сердце? Все разное говорят.

– Врут все, не верь никому. Диавол её прибрал. Хитрый, подлый. Прикинулся добрым, в ресторацию позвал, искушал. Плод греха дал, персидское яблочко. Она взяла, но не надкусила. Побоялась. Так и померла с яблочком в руках.

Старуха покрутила перстень с огромным рубином на иссохшем пальце. Соне показалось, что камень кровожадно вспыхнул. От кольца веяло тёмной, какой-то яростной силой. Не иначе артефакт – из старых, родовых. Ну надо же. Соня читала, что мощные артефакты перед концом войны у владельцев позаимствовали (как выяснилось, насовсем), а у Зубатовой перстень остался. Интересно, что он делает?

Соня пожалела, что вступила в разговор. Определённо, старуха не в себе. Всё-таки возраст. Надо бы княгиню предупредить, а то сейчас люди придут, неловко будет. А старуха продолжала нести свой бред, уже не обращая внимания на девушку.

– Три души уже собрал и дальше будет. Третья, дурочка молодая, розовое надела и чёрное. Надеялась и прощалась, как знала. Оттого и косу состригла, боялась, что не совладает с соблазном, корила себя. Эх, Машенька, легковерная душа. И ты остерегайся, деточка. Коварный он, Диавол…

В гостиной зашумели отодвигаемые стулья, зашуршали платья, и через пару мгновений в дверях столовой появились утомлённые стихами дамы с хозяйкой во главе. Зубатова затрясла своей маленькой седой головой:

– Уж не взыщите со старухи, душа моя, Ангелина. Захотелось чаю, вот я и упросила Сонечку меня проводить.

– Что вы, что вы, это так мило! – замахала руками княгиня. – Прошу вас, дамы, к столу, к столу. Лиза, подавай торт! Неси меренги! Всё неси!

Гости начали рассаживаться по местам. Дарья Васильевна улыбалась, приветствуя новых соседок по столу, задавала вопросы, что-то отвечала. И Соня могла поклясться, что сейчас безумная старуха выглядела абсолютно нормальной.

* * *

Письмо от тёти Саши пришло на следующее утро.

Соня утащила его к себе в комнату после завтрака, не распечатывая. Хотела почитать в одиночестве.

Тётя Саша очень милая и добрая. Правда, грустная всегда. Надо ей ответ написать быстрее. Хоть и не любит Софья писать писем, но телефона у тёти, увы, нет. А то бы звонила ей хоть каждый день.

«Здравствуй, милая Сонечка!

Пишу тебе из нашей заснеженной глуши. Снегопады нынче такие, что нас завалило почти полностью. Гулять совсем неудобно стало, поэтому я только на крылечко выхожу. Деревья белые-белые стоят, и река застыла, очень красиво вокруг. Фёдор дорожки кое-где прокопал, ездит на санях в деревню и на почту, так что с провизией у нас всё в порядке, и письма приходят регулярно. Дров мы тоже запасли с избытком, не замерзаем. А там, глядишь, и весна скоро, а за ней и лето, и вы меня навестить приедете, как обычно.

Очень по всем вам скучаю и жду встречи. Напиши мне, Сонечка, как твои дела, как учёба? Не нашла ли себе жениха? Знаю, знаю, ты сейчас фыркаешь, но вдруг приглянулся кто?

Маме твоей я отдельное письмо отправила. Передавай ей, и отцу, и Лёлику сердечный привет от меня.

Высылаю тебе фотокарточку. Это у нас ещё прошлым летом снимали, помнишь? Я запамятовала, забыла тогда готовую забрать, а владелец ателье, любезный Филипп Степанович, напечатал и прислал две копии, и даже цветные. Я тут в глуши про новинки не знаю, а оказывается, фотокарточки можно акварелью раскрасить. Диво дивное. Очень мы тут чудесно получились, как думаешь?

Обнимаю тебя от всей души и надеюсь на скорую встречу.

Твоя тётя Александра».

Из конверта на зелёное покрывало кровати выпала фотокарточка, и Соня сразу вспомнила. Июль, прошлый год. Тётя Саша обнимает с двух сторон Софью и Лёлика, все улыбаются. И… не может быть.

Нет, всё-таки может.

Разрозненная мозаика, крутившаяся в голове со вчерашнего вечера, сложилась полностью. Соне даже показалось, что она услышала характерный щелчок.

Зубатова, конечно, старуха со странностями, но не сумасшедшая. Разве что совсем немного.

И персидское яблоко – это не яблоко вовсе, а персик.

Дальше тянуть нельзя.

Пора действовать.

Глава 9,

в которой любитель с лёгкостью обходит профессионала

На службу Митя возвращался в мрачном настроении.

Дело Марии Барышкиной подвисло, как и предыдущие два. Ламарк злился и даже слышать не хотел о первых жертвах, а тем более объединять три дела в одно.

Какая горькая ирония: смерти портнихи и горничной никого не взволновали, а стоило найти тело дочери фабриканта – и все как с ума посходили. Митя понятия не имел, что начальник сыскной полиции сказал Барышкину, но тот скандалить и орать не осмелился. Молча забрал тело. Организовал тихие похороны. Официально считалось, что девочка умерла от тифа.

Митю шеф дёргал каждый день в надежде, что расследование вот-вот завершится. Оно же встало, как паровоз, в котором закончился уголь. Не помогал даже «думательный» чай Вишневского.

Самой перспективной казалась линия с официантом Никитой. И после суток в «холодной» тот, рыдая, признался. Не в убийстве, увы – в получении взятки. Целых десять рублей! Именно за эту сумму продажный официант согласился отдать тележку с завтраком «приятелю артистки Павловой». Поразительный идиотизм. И жадность. Даже лица не разглядел в полутёмном коридоре. Увидел красненькую бумажку и, как говорится, поплыл.

И что мы имеем? Лишь что убийца был мужчина и брюнет. И то не факт. Надел парик – стал брюнетом, нацепил бороду – стал извозчиком.

Официанта в кутузке пока придержали – на всякий случай. И за ночным портье решили присмотреть.

Среди персонала и гостей отеля нашлись несколько сомнительных личностей. А кто не без греха? Взять того же официанта Никиту. Может, подворовывал кто или проводил сомнительные операции, но обвинять в убийстве без прямых улик и веских доказательств? Тупик.

Вторая зацепка – Английский клуб, куда барышня телефонировала несколько раз за вечер. Женщинам туда вход, как известно, воспрещён. Телефонного собеседника там и нашли. Играл в бридж третьи сутки подряд, и не очень удачно. Какой-то хлыщ южных кровей с распутными глазами. Эх, Маша, и как же ты могла увлечься таким пижоном?

Южный щёголь в самом деле оказывал дочке фабриканта знаки внимания: красиво ухаживал и читал стихи, чем, несомненно, тронул девичье сердце. Вероятно, рассчитывал с помощью удачной женитьбы поправить свои финансы, изрядно отощавшие за ломберным столом. Но, узнав о дивном характере папеньки, внимательно изучил свои «карты» и решил, что он «пас». А то, что жениться обещал – так это он иносказательно, поэтически! Барышня себе напридумывала лишнего, фантазия у ней богатая.

Хлыщу захотелось дать в морду прямо в клубе. Митя сдержался. Но искренне посоветовал пижону погрузить свой азартный организм в ближайший поезд и никогда более в город не возвращаться. А то не ровён час Барышкину расскажут подробности, и тогда, может статься, читать стихи пылкий джигит будет рыбам на дне Москвы-реки. А полиция под водой, уж простите, надзор не осуществляет.

Немного помог Глеб. С помощью медиков из университета разобрались, наконец, со странной смесью в крови жертв. Дегидрированный амфитрин. Средство от кашля, кто бы мог подумать! Новое, популярное, доступно в каждой аптеке. В количестве нескольких капель в стакане воды достаточно безобидно, но в концентрированном виде и внутривенно – смертельная вещь. Причём особых условий тут не требуется – при желании всё можно сделать и дома. И что этим фармацевтам неймётся? Только с морфином разобрались, запретили, а тут новая напасть!

От такой дозы жертва засыпает мёртвым сном и буквально каменеет. Отрава ускоряет трупное окоченение, а значит, время смерти тоже нужно корректировать.

Триэтиловый эфир, судя по всему, преступник использует для предварительного обездвиживания. Подкрался, платком рот зажал – и всё, довольно одного вдоха. Так и сильного мужчину внезапно одурманить можно, не то что хрупкую девушку.

Зацепок с гулькин нос, Ламарк зол, душегуб гуляет на свободе и наверняка готовит четвёртое убийство. Скверный оборот.

В общем, в здание сыскной полиции Митя зашёл не в лучшем расположении духа. И сразу же наткнулся на небольшой скандал. Дежурный на входе вяло ругался с какой-то рыжеволосой девушкой.

– Что происходит?

– Здравия желаю, Дмитрий Александрович. Да вот барышня требует самого главного начальника и не говорит, по какому делу. Я ей толкую, что на приём нужно записываться или заявление оставить, а она и слышать не хочет.

– Это срочно! Как вы не понимаете, некогда мне заявления писать! – Тон у девушки был отчаянный, но уверенный.

Митя посмотрел на неё внимательно. Лет семнадцать на вид, немного растрёпанные косы, изящная фигурка, которую подчёркивает бархатное синее пальто с меховым воротником. Барышня не из простых. Симпатичная, пожалуй. Глазищи вон какие пронзительно-голубые. И вид у посетительницы хоть и немного испуганный, но решительный. Стопку книг в руках держит – обхватила так сильно, словно это самое ценное в мире сокровище.

– Может, я смогу вам помочь? – предложил Митя. Раз уж дело всё равно не движется, почему бы не отвлечься на миловидную барышню? Хоть что-то приятное должно быть в работе?

– А вы здесь служите? – Рыжая прошлась недоверчивым взглядом по серому костюму сыщика.

– Так точно.

– В каком департаменте?

– Я начальник Убойного отдела, занимаюсь смертельными случаями.

– Правда? – В глазах девушки мелькнула надежда.

Митя кивнул. Барышня перевела вопросительный взгляд на дежурного, и тот тоже кивнул – так и есть, мол.

– Вы-то мне и нужны.

– Что ж, пойдёмте.

Через общий кабинет оба прошли под заинтересованными взглядами Митиных сотрудников. Девушка села в предложенное кресло, но книг из рук не выпустила.

– Меня зовут Софья Загорская, Соня, – представилась она.

– А я Дмитрий Самарин. Итак, Соня, чем я могу вам помочь?

– Надеюсь, это я смогу вам помочь. Только прошу вас, не подумайте, что я сумасшедшая.

Митя удивлённо уставился на посетительницу. Нет, на сумасшедшую она никак не походила. Взволнованная – это да. Немного испугана, но храбрится.

– Поверьте, в этом кресле побывали люди самого разного толка. Пока вы мне кажетесь вполне здравомыслящей особой. Что у вас за дело?

– Дело Снегурочки первого января у Лубянского пассажа помните? Вы им занимались?

Вот это поворот! Митя ожидал чего угодно, но не этого вопроса.

– Конечно, помню. Я и сейчас им занимаюсь. Вы о нём что-то знаете?

– Думаю, да. Но скажите сначала – вы же не нашли убийцу?

– Пока нет. Дело… это очень сложное дело, Соня. Боюсь, оно почти не двигается. У вас есть какая-то информация?

Рыжая вздохнула и наконец расцепила руки, сжимавшие книги. Потом вытащила один том, раскрыла на нужной странице, развернула и положила сыщику на стол.

– Вот. – Девушка ткнула пальцем в картинку на странице. – Скажите, та Снегурочка так выглядела?

Митя вытаращил глаза. Видимо, выражение его лица было очень красноречивым, потому что барышня облегчённо выдохнула. Сыщик всматривался в детали картинки, в подпись и снова в картинку и не мог поверить глазам. Давешняя Снегурочка казалась точной копией нарисованной.

– Откуда вы?.. Как?.. Как вы узнали? – Вопросы бурлили в Митиной голове и опережали друг друга.

– Я всё объясню, правда-правда. Но сначала хочу ещё спросить. Первого февраля была ещё девушка на Александровском вокзале, так ведь? И тоже… странно выглядела.

– Верно, – подтвердил Митя. – Вы и про неё что-то знаете?

Соня раскрыла вторую книгу и положила рядом с первой. И снова Митя опешил от увиденного и поразился необычайному сходству. Ай да рыжая! Вот это поворот! Или девушка имеет отношение к этим случаям? Как она узнала?

– Соня, вы немедленно должны объясниться, как пришли к таким выводам.

– Пожалуйста, дайте мне ещё минутку, и я всё расскажу. Я просто хочу убедиться, что я не сошла с ума и поняла всё правильно. И если вы мне поможете, я всё объясню, хорошо?

– Договорились.

– Есть ещё… Я не уверена. Видите ли, про те случаи писали в газетах, а про этот нет. Но слухи ходят, и мне кажется, эта смерть не была естественной, и она тоже случилась в первый день месяца. Маша Барышкина. Вы её в таком виде нашли?

На этот раз рыжая не открывала никаких книг, но достала из сумки раскрашенную фотокарточку, которую положила перед Митей. На карточке была снята сама Соня с какой-то женщиной и мальчиком, а вот сзади… Сзади на стене висела картина. А на картине была копия Марии Барышкиной. Вернее сказать, это Маша в момент смерти достоверно скопировала нарисованный портрет. Как это сделали и две предыдущие жертвы.

Вот они, все трое, лежат на столе перед Митей. «Снегурочка» Виктора Васнецова, «Неизвестная» Ивана Крамского и «Девочка с персиками» Валентина Серова. Три мёртвые девушки. Три портрета.

А напротив сидит вполне живая и взволнованная барышня, которая каким-то невероятным образом всё это обнаружила.

– А теперь, Соня, мы с вами очень обстоятельно побеседуем.

* * *

Через две минуты Дмитрий вызвал Мишку, попросил забрать у Сони пальто и принести чаю со сладостями. Разговор, видимо, будет долгий.

– Дело в том, что у меня была сумасбродная гувернантка Елена. – Соня грызла пряник и одновременно пыталась рассказывать. – Извините. Я, когда волнуюсь, всегда хочу есть. Так-то она была нормальная, но совершенно одержима живописью. Теперь я понимаю, что её на самом деле художники интересовали.

– Художники?

– Ну да. Она сначала пыталась рисовать сама, но таланта не обнаружила. Потом мечтала стать для кого-нибудь музой – таскала меня с собой на выставки, вернисажи, художественные салоны. Мы скупали книги по искусству, папа не возражал. Я поначалу тоже была не против: это всё интересно, конечно. Но есть же и другие науки – литература, математика, языки… Образование должно быть разносторонним, как думаете?

– Наверное, да. Правда, боюсь, моё образование было очень далёким от живописи. В церковной школе я изучал лишь иконопись, а на полицейских курсах и в университете нам искусство не преподавали.

– А, тогда понятно, почему никто из ваших не догадался. Не обижайтесь, пожалуйста. Вы вроде нормальный полицейский, не то что некоторые городовые. Просто работа у вас такая, что надо уметь ловить преступников, а не отличать Моне от Мане.

Митя хотел было спросить, кто эти двое, но благоразумно промолчал.

– А вот эти три полотна, они известные?

– В общем, да. Вот эту «Снегурочку», – Соня указала на картинку, – я видела раз пятьдесят, наверное. Она висит в галерее Третьяковых.

– А остальные? Я не понимаю, почему никто их не узнал, если они так популярны.

– С ними сложнее. «Неизвестная», к примеру, наделала много шума, когда была представлена. Её сильно раскритиковали за вульгарность. Считалось, что прототипом героини послужила дама… не самых чётких моральных принципов.

– А вот это любопытно.

– Что именно?

– Видите ли… – Митя замялся, не будучи уверенным, стоит ли посвящать девушку в подробности расследования. С другой стороны, она только что сообщила такую ценную информацию, которая позволит взглянуть на все три дела совершенно по-новому. И ум у неё острый, вдруг до чего-то ещё доищется за время разговора? – Вторая жертва, Анастасия, тоже не очень-то придерживалась… принципов.

– Ага! То есть преступнику нужен не только похожий типаж, но и какая-то деталь, объединяющая жертву с прототипом, так?

– Вы рассуждаете как детектив. Я тоже об этом подумал. Первая жертва, Прасковья, была родом из Берендеево, как и Снегурочка. Но что же тогда объединяет Машу Барышкину и эту девочку на картине?

– Мне кажется, я знаю. Вот эта женщина на фотографии рядом со мной и братом Лёликом – тётя Саша, Александра Саввична Мамонтова. А девочка на картине – её сестра Вера. Они обе – дочки промышленника и фабриканта. Как и Маша.

– Звучит логично, спасибо за подсказку. Вы сказали, что «Снегурочка» находится в Третьяковке. А что с остальными, знаете?

– «Неизвестная» где-то в частной коллекции. Она сменила нескольких владельцев. Говорят, что у картины дурная слава и она приносит несчастья. Её давно не выставляли и, видимо, просто забыли. Портрету почти сорок лет. Если полотно долго не показывать людям, оно стирается из памяти. Поэтому, наверное, никто не понял, что Анастасия изображала эту картину.

– Но вы как-то поняли?

– Мне помогла хорошая память и один дотошный журналист. И журнал мод ещё.

– Соня, вы уникальная девушка. Жаль, в полицию не берут женщин – из вас бы вышел прекрасный сыщик. – Митя заметил, что щёки у рыжей порозовели, и она, смутившись, потянулась за очередным пряником. – А что по поводу третьей картины?

– А её почти никто не видел уже лет тридцать.

– Как так вышло?

– Она висит в усадьбе тёти Саши, в Абрамцево. Это недалеко от Москвы, на севере, мы там бываем каждое лето. Тётя Саша живёт очень уединённо, у неё нет родни и друзей. Наша семья – почти единственные люди, с кем она общается.

– Понятно. А скажите, может, вы обнаружили ещё что-то общее в этих трёх случаях?

Девушка задумалась. Внимательно посмотрела на книги и фотографию и покачала головой.

– Разве что одно. Все три картины написаны русскими художниками.

– Это тоже может пригодиться. Соня, вы не представляете, как я благодарен за помощь. Это очень ценная информация. Скажу честно, мы с таким раньше не сталкивались. Этот душегуб – очень нетипичный преступник. Но теперь, по крайней мере, мне отчасти понятно, что за вернисаж он устраивает. Спасибо вам. Жаль только, что мы не узнали этого раньше.

– Мне тоже жаль. Но ещё я очень рада, вы даже не представляете. Я ведь думала, что мне всё мерещится! Сюда боялась идти, думала, меня поднимут на смех. А вы меня выслушали так серьёзно. Значит, всё не зря.

– Поверьте, Соня, очень даже не зря. Я попрошу вас одолжить мне эти книги и фотокарточку, хорошо? Обещаю вернуть как можно быстрее. Запишите мне свой адрес, я сам их потом привезу. И, кстати – что случилось с вашей гувернанткой?

– О, у неё всё прекрасно! Мама, правда, её уволила, когда поняла, что моё образование пошло не туда, и меня перевели в гимназию. А Елена стала музой, как и хотела. Прислала мне открытку из Испании, написала, что встретила потрясающего мужчину и он рисует её портреты, только зовёт её почему-то Галей. Странные эти испанцы.

– Так вы ещё учитесь?

– Да, в частной гимназии Крейтера. Последний год заканчиваю.

– Я напишу благодарственное письмо вашему директору. Вы очень талантливая ученица.

– Умоляю, не делайте этого. У меня и так репутация заучки. А это не так, просто память хорошая. Прошу вас, не надо.

– Что ж, не буду настаивать. Тогда примите ещё раз мою благодарность.

Проводив девушку и вернувшись в общий кабинет, Дмитрий первым делом наткнулся на хитрый взгляд Горбунова.

– Какие интересные барышни к тебе, Митя, ходят. И симпатичные к тому же. А, напарники? – и Семён подмигнул остальным.

– Эта барышня, Семён, Софья Загорская, и она бесценный источник информации по самому важному делу.

– Загорская… – Горбунов подвигал бровями. – Это не профессора ли Загорского дочка?

– Живёт в Чудовском переулке, – заглянул Дмитрий в бумажку с адресом.

– Точно его! Хорошая семья. Матушка-то её в девичестве Ладыгина. Древний род, знатный. А он из обедневших дворян. Мезальянс, как говорили, совершила по любви, пошла против семьи. А он, Загорский, проницательный человек оказался, талантливый, работящий. Выучился сам, в гору пошёл, теперь других учит. Уважают его и студенты, и купцы, и князья даже.

– А какую бесценную информацию она принесла? – вмешался в разговор Мишка.

– Вы не поверите…

И Митя рассказал коллегам всё, что узнал от Сони.

Глава 10,

в которой душегуб получает имя, а сыщик – благосклонность

– Тихо! – Зычный голос Ламарка разнёсся по залу, и аудитория мгновенно присмирела.

В помещение для собраний в здании сыскной полиции набилось человек пятьдесят сотрудников. Карл Иванович обвёл взглядом зал:

– Я позвал вас ввиду особой важности дела. В Москве совершён ряд серьёзных убийств. Мы подозреваем, что это дело рук одного человека. Это не обычный душегуб, а некто… совершенно иной. Поэтому призываю всех внимательно выслушать и принять информацию к сведению. Подробнее вам доложит начальник Убойного отдела Самарин Дмитрий Александрович. Прошу.

Митя поднялся на сцену, чувствуя, как подрагивают руки, сжимающие листки с речью. Ещё ему публичных выступлений не хватало! Лишь бы голос не дрожал, а то совсем позор будет. Дмитрий поискал глазами своих. Вот они, в первом ряду. Мишка улыбнулся и показал большой палец. Присутствие подчинённых подействовало успокаивающе. Значит, всё будет хорошо. Главное, говорить уверенным голосом. Тему Дмитрий знает, текст всю ночь писал, наизусть выучил.

– Доброе утро… коллеги. – Митя прокашлялся. – Как уже сказал уважаемый Карл Иванович, мы действительно имеем дело с совершенно новым типом преступника, с которым ранее не сталкивались. По всем признакам это серийный душегуб наподобие лондонского Джека-потрошителя, о котором вы, разумеется, слышали.

В зале поднялся ропот.

– Но есть и отличия, – продолжил Самарин. – Лондонский душегуб действовал во многом импульсивно, неосмотрительно, оставлял следы. Наш убийца – другой. Он умён, продуман, дисциплинирован и очень аккуратен. Он тщательно заметает следы присутствия – отпечатки пальцев, обуви. Не оставляет улик. Вероятно, он знаком с основами криминалистики и знает, как себя обезопасить. Второе существенное отличие – в выборе жертв. Джек, как известно, предпочитал девушек лёгкого поведения. Для нашего преступника род занятий не так важен. Ему необходимо, чтобы жертва соответствовала определённому типажу. Это проще показать наглядно.

Митя подошёл к доске и кнопками прикрепил к ней заранее отпечатанные фотографии с мест преступлений и сделанные с Сониных книг фотокопии репродукций.

В зале зашумели. Раздались крики: «Ну ничего себе!», «Глянь, один в один!»

– Как видно, душегуб подбирает девушек, похожих на выбранные портреты, и максимально подробно воспроизводит нарисованное – причёски, позы, одежду. Сходство и вправду поражает.

– Художник, бляха-муха! – раздалось с галёрки.

– Не совсем художник, – возразил Митя. – Скорее… Визионер. Человек с богатым творческим воображением, мечтатель, если хотите. Просто он воплощает свои видения в такой вот чудовищной форме. Мы пока не знаем, зачем он это делает и что хочет этим сказать.

– А кто он такой? Его видели? Как он выглядит? – полетели вопросы из зала.

– Сведений крайне мало, – покачал головой Дмитрий. – Он хорошо маскируется, полагаю, использует парики и грим. На Александровском вокзале он переоделся извозчиком, в гостинице его видели лишь со спины и запомнили как брюнета среднего роста. Возможно, тоже в парике. Так что особых примет у нас нет.

– Но хоть что-то есть? Возраст, род занятий?

– Возраст тоже неизвестен. Ему может быть от двадцати до пятидесяти, но это опять же лишь предположение.

– А что мы вообще о нём знаем?

– Наши выводы, к сожалению, имеют вероятностный характер. Повторюсь, раньше с серийными душегубами сыскная полиция Москвы не сталкивалась. Это новый опыт для всех, так что действовать приходится методом проб и ошибок. Но я всё-таки озвучу некоторые умозаключения, к которым мы пришли вместе с моими сотрудниками.

Мы подозреваем, что преступник имеет какое-то отношение к миру искусства и соответствующее образование. У него есть вкус, поскольку свои замыслы убийца воплощает очень тщательно, соблюдая детали. Исходя из этого, предположу, что у него имеются средства, и неплохие, он не из простого сословия. Вероятно, он одинок, поскольку на подготовку такого рода убийств необходимо много времени, а тела надо где-то хранить и подготавливать. Такое сложно скрыть от семьи.

Есть версия, что убийца страдает половым бессилием – он не пытался надругаться над жертвами, невинность девушек не нарушена. Возможно, из-за своего недуга он и ощущает неприязнь к женскому полу. С другой стороны, Джек-потрошитель женщин тоже ненавидел и старался нанести им как можно больше увечий. Наш же душегуб, если можно так выразиться, чистоплюй – он довольствуется одним смертельным уколом, не бьёт девушек, не ранит их. В общем, его мотивы нам пока неясны.

– Думаете, он будет убивать и дальше?

– Уверен в этом. Наш убийца – педант и до сих пор чётко соблюдал график. Каждая новая жертва появлялась в первый день месяца. Ему важно действовать по намеченному плану. А значит, в конце марта он активизируется и начнёт новую охоту.

– Знать бы ещё, за кем именно.

– Да уж, знать бы…

– Не думали, что это ритуальные убийства? Как-то театрально всё выглядит.

– Не могу исключить эту версию. Сами знаете, сколько после войны развелось обществ возрождения магии. Сектантов и липовых колдунов хватает. В таком случае дело принимает совсем скверный оборот. Выходит, где-то у нас под носом действует неизвестная и организованная банда фанатиков, практикующих человеческие жертвоприношения. Это возможно. Но мне думается, что за всеми этими смертями стоит один… не человек. Чудовище.

* * *

Видимо, разговоры о сектантах и фанатиках что-то всколыхнули в душе, потому что по пути к Загорским сыщик внезапно повернул в крохотную церковь Святого Тируса – мага мудрости. А ведь много лет уже обходил храмы стороной.

Удивительно всё-таки получается. Всё детство отец объяснял маленькому Мите, что магия часто бывает незримой, но при этом существует. И маги обладают большой силой, но не расходуют её по пустякам. Порез на руке – это мелочь, не надо бежать с ним к церковному виталисту, лучше к доктору. Но та же оспа, например, совсем не ерунда. Почему тогда её тоже лечат врачи, а не маги? А прививка, которая не даёт заболеть, – это же волшебство! Но в ней, как выясняется, нет ничего магического. Одна лишь наука. Может, маги не так сильны, какими хотят казаться? Митя задавался вопросами, на которые отец не всегда находил ответ. И в таких случаях призывал лишь верить всем сердцем.

Дмитрий купил у служителя храма освящённый греческий орех и разломил его пополам. Одну половинку положил на алтарь, вторую, освободив от скорлупы, съел, разделяя мысли со святым Тирусом. Мудрость в поиске серийного убийцы сейчас бы не помешала.

Митя огляделся. Храмы обычно ставят входом на север, где, по преданиям, и обитает мудрость. Считается, что в святой дом надо заходить с холодным рассудком и чистыми помыслами. Но для церквей Тируса сделали исключение, иначе статую святого пришлось бы ставить сразу возле входа. А так она на своём месте – на северной стороне.

Этот храм был небольшим, и статуя ему под стать – не выше человеческого роста. Старая, каменная, с проросшим на ступнях Тируса мхом. В былые времена тут бы висела хотя бы парочка волшебных светильников. А теперь одно лишь электричество. Нет, магия – совсем не та сила, которой была много лет назад. Не та, о которой пишут в церковных книгах и продолжают верить написанному. Как там отец рассказывал пятилетнему Мите эту известную историю? Тогда она звучала как сказка: «Однажды много лет назад в Святом городе появился человек…

…и звали его Диос. Тогда его ещё не знали как бога и великого мага. И до сих пор никто не ведает, где он родился, как рос и что делал до того, как пришёл на Святую землю.

Он быстро завоевал сердца горожан, потому как был открыт любой душе и для каждой находил нужное слово. Исцелял незрячих и поднимал на ноги недвижных, превращал солёную воду в пресную, а мёртвую землю – в плодородную. Мог зажечь огонь движением пальца и пролить дождь взмахом руки. И даже, к радости ребятишек, иногда брал их с собой полетать.

Много раз его звали к себе на службу цари и знатные вельможи, обещая щедрую плату. Но никому он не стал служить, и денег за свою помощь никогда не брал.

Слова его были просты и понятны каждому, а деяния – убедительны.

Не все из учеников вынесли годы странствий и суровых испытаний.

Восемь лет странствовали Диос и его спутники по земле, пока не остановились в древнем Семиградье.

В последний день весны великий маг собрал на опушке леса учеников, коих к тому времени тоже осталось восемь, – вполовину мужчин и женщин:

Диос возложил свою руку на голову самого первого воспитанника:

– Тебе, Метеор, дарую я силу огня, власть над крохотными искрами и величайшими вулканами. Да будет пламя твоё горячим и ярким.

И на предплечье бывшего кузнеца Метеора зажёгся огненный символ, а глаза сверкнули как угольки.

– Тебе, Тифия, даю господство над силой воды. Будь рекой и морем, дождём и туманом, горным родником и каплей росы. Да будут помыслы и дела твои чисты и прозрачны.

У бывшей добытчицы жемчуга Тифии на запястье засверкал водяной знак, а глаза стали лазурными, как прохладный океан.

Каждый ученик получил свою силу, свою стихию. Их восемь, и они известны всем: огонь, вода, земля, воздух, жизнь, смерть, мудрость и любовь.

Последней же, Ашере, великий маг отдал силу жизни. И после этого закрыл глаза и отошёл в иной мир.

И когда остыло тело Учителя, новые маги поступили с ним, как было велено. Предали огню, развеяли пепел по ветру и оросили дождём, чтобы прах покрыл землю, чтобы из мёртвого вновь проросло живое и чтобы царили в мире разум и добросердечие.

После этого Ученики попрощались и разошлись по свету. Каждый выбрал свою дорогу. Каждый гордился своей силой, использовал во благо и одаривал ею потомство. С каждым годом магов становилось всё больше. И бывало, что рождались дети не с одной силой, а с двумя. Но никогда больше не появлялся маг столь великий, как Диос – повелитель всех стихий.

Символ его – восьмигранник. Две пирамидки, соединённые основаниями. У каждой грани три угла, означающие три состояния каждой силы. Как вода может быть льдом, паром или жидкостью, так и любая стихия принимает разные формы.

Силы-соперники – такие как жизнь и смерть – занимают противостоящие грани. Не зря мудрый Диос поделил их между разными полами. Жизнь есть женская стихия, оттого виталистки всегда сильнее магов жизни. А смерть есть стихия мужская. Оттого эти силы борются между собой, но, как и грани, соединяются в одной точке, потому что не могут жить друг без друга…

Митя вернулся из детских воспоминаний в реальность так же быстро, как в них погрузился. Съеденный орех оставил во рту неприятный привкус. Вот такая она – мудрость, доставшаяся ученику Тирусу. Спрятанная за крепкой скорлупой и при этом горькая. Воистину, как говорил Соломон, «во многой мудрости много печали».

Может, волшебство рассеялось как раз из-за того, что магов стало слишком много? Как будто каждое следующее поколение слабело и теряло часть своей мощи. Первые маги по сумме сил были равны великому Диосу, а их потомки через пятьсот лет и вполовину не обладали такими умениями. Да и потомков тех не сказать, что родилось много. Если верить статистике, число людей с магическими способностями никогда не превышало десятой доли процента. Что уж говорить про наше время…

Митя в детстве любил просматривать старые храмовые архивы и ещё тогда сильно удивлялся. Выходит, лет двести назад служители и воспитанники почти сплошь были «одарёнными». А в Митино время на всю общину служил один церковный виталист. Да в классе был маг-воздушник Филька, чей талант был лишь в виртуозном умении рассеивать кишечные газы по всему учебному классу.

Пора признать – магия и так иссякала. Церковники, конечно, как главные покровители чародейских знаний, до сих пор убеждены, что все это – лишь временное наваждение. Мол, магический фон над Россией по-прежнему огромен и стабилен, а сомневаться в этом – богохульство. Но их-то как раз понять можно.

Церковь, созданная вскоре после смерти Диоса, столетиями собирала и упорядочивала подаренные им знания, искала и взращивала новых магов, хранила традиции и создавала новые ритуалы. Согласиться с тем, что фундамент веры почти полностью обрушен, – значит, признать победу науки над магией и отдать первой бразды правления новой, «чудесной» эпохой. Нет, такого самоубийственного поступка оставшиеся маги и церковники никогда не совершат.

А в том, что волшебство не вернётся, Митя был практически уверен. Не надо быть ни магом, ни профессором, чтобы сопоставить так называемый Великий магический разлом с финальным боевым ударом русской армии в Семиградье три года назад. Не стоило вмешивать магов и их умения в военное противостояние. Слишком плохо это для них закончилось. Настолько, что нынче сил осталось лишь на создание простейших артефактов. Таких, которым инженеры и учёные уже нашли современные и дешёвые научные аналоги.

Митя сам по стечению обстоятельств оказался три года назад в Семиградье, в эпицентре событий, о чём не любил вспоминать. Да и документ о неразглашении обязывал. Нет уж, в деле Визионера точно придётся обойтись без волшебства. Надо действовать своим умом.

* * *

Белый особняк Загорских в Чудовском переулке Митя нашёл быстро. Ожидал почему-то увидеть нечто большое и роскошное, а дом оказался компактным, без показной вычурности. И внутреннее убранство Дмитрию понравилось – никаких пошлых завитушек и купидончиков, как в «Славянском базаре». Удобная мебель, светлые стены, картины, книги. Пахнет свежеиспечёнными булочками с корицей. Мм… Надо было, наверное, пообедать перед визитом. Хорошо, что ботинки почистил и новый воротничок надел. Царапается только, зараза.

Служанка, открывшая дверь, была милой и приветливой. Правда, лишь до тех пор, пока Митя не сообщил, что пришёл к мадемуазель Загорской, представился и уточнил, что он из сыскного. Глаза у девушки расширились, она прижала ладонь к открывшемуся рту и убежала куда-то в комнаты. Ну что за странная реакция?

Митя топтался в холле, когда в дверях появилась грациозная женщина в голубом платье, чем-то похожая на Соню – только гораздо старше и волосы темнее. Вид у неё был слегка нервный (Дмитрий заметил это лишь по лёгкой складке между бровями), но в целом держалась дама спокойно и с достоинством. Она остановилась напротив сыщика и спросила встревоженно:

– Что натворила моя дочь?

Через пару минут, когда недоразумение разрешилось и оба расположились в гостиной, Митя всё ещё чувствовал неловкость и не переставал извиняться:

– Простите ещё раз, Анна Петровна, за эту оплошность. Я как раз хотел уточнить цель визита, а ваша прислуга так быстро убежала, я и сказать ничего не успел.

– Давайте забудем, Дмитрий Александрович, этот неловкий казус. Просто Софья очень… непосредственная и неуёмная девушка. Я и подумать не могла, что она помогает полиции, а не затрудняет её работу.

– Здравствуйте! – Соня, запыхавшись, вбежала в комнату, но под взглядом матери сбавила скорость и чинно присела на диван. – Я очень рада вас видеть. Вы принесли мои книги?

– Добрый день, Софья. Я тоже рад. – Митя улыбнулся. Появление Сони окончательно развеяло возникшее до этого замешательство. – Возвращаю ваши книги, как и обещал. И ещё раз хочу выразить вам благодарность, вы оказали неоценимую помощь следствию.

– Позвольте узнать, Дмитрий Александрович, о каком именно деле идёт речь? – спросила Анна Петровна.

Соня в этот момент начала незаметно от матери странно таращить глаза и мотать головой. Митя догадался, что Загорской-старшей не нужно раскрывать всех подробностей.

– Это необычайно важное дело, связанное с убийством. Но вам, Анна Петровна, не стоит волноваться. Софья, точнее её знания по искусству, оказались неоценимы при работе с некоторыми уликами. Могу лишь выразить своё восхищение тем, что вы воспитали крайне инициативную и ответственную дочь.

Анна Петровна на мгновение показалась озадаченной. Как будто слова «дочь» и «ответственность», стоящие рядом, в её представлении совершенно противоречили друг другу.

– Благодарю вас, но перехваливать её нет нужды. Я рада, что Софья смогла вам помочь.

– По правде говоря, Анна Петровна, я надеялся и к вам обратиться с просьбой.

– Ко мне?

– Именно. – Митя достал из книги фотографию. – Софья немного рассказала мне про эту картину и её владелицу, вашу подругу. Насколько я понял, она живёт очень уединённо и избегает общения с людьми. А мне бы очень помогла в расследовании беседа с ней. Если картину почти никто не видел много лет, крайне важно узнать, интересовался ли кто-то ею в последнее время. Я был бы премного обязан, если бы вы поспособствовали организации этой встречи.

– Неожиданная просьба. – Анна Петровна призадумалась. – Александра недоверчива к чужим людям, у неё была непростая жизнь. И к полиции у неё определённые предубеждения, так уж вышло. Я, разумеется, могу её попросить, но не гарантирую, что…

– Мама?, – Соне внезапно пришла в голову идея, – а если мы поедем вместе? Меня тётя Саша знает, она будет рада увидеться, и ей не будет так неловко. Можно же? Пожалуйста…

– Ох, это так внезапно, Софья. А как же занятия? А Дмитрия Александровича не хочешь спросить? Вдруг ты только помешаешь?

– По-моему, это отличная идея. Безусловно, если вы не против, Анна Петровна. И под мою персональную ответственность, – вставил Митя.

– Ну если вы так считаете… Разумеется, я сначала наведу справки о вас, Дмитрий Александрович. Я должна знать, с кем поедет моя дочь. И, боюсь, лишь факта службы в полиции для этого недостаточно. Надеюсь, вы понимаете.

– Всецело с вами согласен.

– Если всё будет в порядке, я телеграфирую в Абрамцево, вас встретят на станции. Ближайшее воскресенье подойдёт?

– Вполне. Премного вам благодарен.

«Что, так и уйдёт? – Соня была немного раздосадована. – А как же обсудить расследование? Столько вопросов накопилось, а он даже не задержался, чтобы рассказать подробности. Наверное, при маме было неудобно. Ладно, если получится с поездкой в Абрамцево, там и расспрошу».

Глава 11,

в которой поднимается проблема отцов и детей

С выбором мест возник небольшой спор. Анна Петровна настаивала на первом классе, Митя, сопоставив цены, предпочёл бы третий. В итоге сошлись на втором. Самарину проездных, оплаченных полицией, не хватило – пришлось добавить из собственных средств.

Разместились в жёлтом вагоне, на мягких диванах. В холодное время года пригородные, они же дачные поезда, ходят полупустыми. И в этот раз желающих поехать в Северное Подмосковье оказалось мало. Носильщик поставил большую Сонину сумку рядом на сиденье, пожелав счастливого пути. Здание Ярославского вокзала за мутноватым стеклом дёрнулось и медленно поплыло назад.

Ехать предстояло недолго – около двух часов. День в Абрамцеве, и к ночи можно вернуться домой. «И зачем девушки всегда берут столько вещей, даже в короткую поездку?» – удивился про себя Митя.

– Гостинцев собрали для тёти Саши, – объяснила Соня, словно прочитав его мысли. – А ещё Варя успела положить кое-что для нас. – И девушка достала из сумки аппетитно пахнущий свёрток. – Мм… Ещё горячие! Есть с картошкой и с яблоками. Будете?

– Спасибо, не откажусь.

Пирожок был восхитителен – идеальное соотношение теста и начинки.

– Про расследование расскажете?

– После такого «подкупа» придётся, – рассмеялся Дмитрий. – С вашими подсказками нам удалось наконец объединить три дела в одно, это очень упростило работу. Но с поисками преступника пока далеко не продвинулись. Зато мы теперь понимаем, что наш убийца – человек не бедный и с художественным вкусом.

– Эстет, значит?

– В полиции ему дали кодовое имя «Визионер». Но это между нами, хорошо?

Дмитрий поделился ещё несколькими подробностями расследования. Некоторое время ехали молча. Мимо прополз очередной полустанок с памятной стелой в честь какого-то сражения.

– А вы были на войне? – внезапно спросила Соня.

– Был, – нахмурился Самарин. – Но я бы предпочёл не говорить об этом.

– Вас там ранили? – сочувственно поинтересовалась девушка. – Ваш шрам… Он оттуда, да?

– Шрам? – Митя коснулся левой брови. – Нет, что вы. Я ещё в детстве его приобрёл. Смешная история.

Это сейчас, по прошествии лет, история представлялась весёлой. В момент, когда шило в руке алтарника Стёпки чуть не проткнуло левый глаз, двенадцатилетнему Мите было совсем не смешно.

«А-а-а! Диавол! Диавольский глаз твой выколю! Бес в тебе сидит! Убью беса!» – орал Стёпка, размахивая шилом. По правде говоря, из них двоих бесноватым Митя считал самого алтарника, своего одноклассника. Дёрганый он какой-то, припадочный, вечно дразнит и подначивает.

«Не держи на него зла, Митрий, – приговаривал отец, перевязывая рассечённую бровь. – Прости ему грех. Не со злобы он, а лишь от глупости. “Зри не оком, но сердцем и разумом”. Так святой Тирус говорил. А твой глаз зелёный оттого, что матушка тебе по смерти частичку себя отдала, храни Диос её душу».

Матушку сыщик никогда не видел – она умерла, рожая Митю. А через год после той истории с глазом ушёл и священник-отец – заразился чёрной оспой, когда помогал заболевшим прихожанам.

Стёпка после этого взялся за старое с удвоенной силой. Уже без шила, правда, но кулаками и при поддержке пары приятелей. И что с того? У Мити тоже кулаки имеются, и пользоваться ими он быстро научился. Отец любил повторять слова: «На зло отвечай добром, на удар по щеке подставь другую». Прости, папа. Если ударили по щеке – надо бить в ответ. Пусть не самая добросердечная заповедь, но действенная.

Митя и сам не заметил, что, рассказав про шрам, давно уже переключился на воспоминания из детства. Соня слушала очень внимательно, подперев щёку ладошкой. Пирожки давно были съедены.

– Мне так жаль ваших родителей. Ваш отец, наверное, был очень хороший человек.

– Замечательный, мне его не хватает до сих пор. Хотя, знаете, мне повезло в жизни встретить хороших людей. Наш глава церкви, отец Фёдор, например. После папиной смерти он позволил мне жить в церковном доме, ходить в школу, кормил, одевал. Он и посоветовал потом учиться дальше и пойти на госслужбу. Нашёл протекцию в полиции, когда понял, что представителя церкви из меня не выйдет.

– А почему он так решил?

– Это было очевидно. Я всё детство провёл при храме и за это время не разуверился, но сильно разочаровался в церкви. Истинно верующих, благочестивых служителей там не так много, как должно было быть. При этом хватает стяжателей, лицемеров, тщеславных людей. После истории со шрамом пошли слухи про «дьявольский глаз», на меня косо смотрели. Внешность для священника у меня оказалась не самая подходящая. Я понял, что не смогу быть в этой среде. И отец Фёдор, как мне показалось, при всей своей доброте был рад от меня избавиться. Даже деньгами ссудил – мол, батюшка мой средства на учёбу оставил. Я, дурак, только через много лет понял, что не оставлял он никаких денег.

– А мне нравится, что у вас глаза разные. Правда-правда! Это так необычно. И ничего дьявольского в этом нет. Мне кажется, вам всё равно повезло. Такая захватывающая судьба. Не без горести, конечно, но всё равно увлекательная жизнь. Не то что моя…

– Подъезжаем к Абрамцево! Стоянка поезда одна минута! – зычным голосом оповестил о прибытии проводник.

* * *

Небольшая, в деревенском стиле, с розовой крышей, усадьба Абрамцево и вправду почти утонула в снегах по самые окна первого этажа.

– Сонечка! Как я рада! Не ждала до лета увидеть, а тут такая нечаянная оказия! – Женщина лет сорока крепко обняла и расцеловала Соню и лишь потом обратила внимание на её спутника. Дмитрий представился.

– Тётя Саша, вы не подумайте, он хороший, хоть и из полиции, – затараторила Соня. – Я ему помогаю с очень важным делом, и ему правда очень-очень надо с вами поговорить. Мы ловим преступника, это ужасный человек. А Дмитрий Александрович его обязательно поймает, если вы ему расскажете.

– Соня, Соня… Угомонись, душа моя. Если так нужно – всё расскажу. Но сначала обед. Надеюсь, вы голодные?

Когда наконец унесли пустые тарелки, Митя, не спускавший глаз с картины в течение последнего часа, попросил разрешения рассмотреть её поближе.

Полотно разительно контрастировало с окружающей обстановкой, но при этом, как ни странно, не казалось чем-то инородным. Интерьеры усадьбы напоминали чёрно-белую фотокарточку – мебель в чехлах, тусклые цвета, приглушённые оттенки. При этом дом не смотрелся заброшенным – казалось, он просто спал до наступления лета.

И оно уже просачивалось сюда с этой большой картины на стене. Там был жаркий август, солнце грело дом через большие окна, играло бликами на мебели. И пахло луговыми травами и персиками. И девочка, присевшая за стол, лукаво улыбалась и готова была в любой момент вскочить и побежать дальше по своим девчачьим делам.

– Очень красиво, – произнёс Дмитрий.

– Веруша… – Лицо женщины на миг просветлело. Она сама удивительно подходила этому дому – с поблёкшими глазами и строгой причёской, в чёрном платье, украшенном лишь серебряным кулоном на цепочке. – Честно говоря, не знаю, Дмитрий Александрович, чем могу вам помочь. Картина написана более тридцати лет назад и с тех пор тут и находится. Она и до смерти отца редко выезжала на выставки, а после и подавно.

– Что тогда произошло? Я немного навёл справки. Ваш отец, оказывается, был богатым предпринимателем, известным меценатом.

– Он был великим человеком. Увлечённым, смелым, прогрессивным. И авантюристом немного. Это его и подвело. Отца обвинили в злоупотреблениях и бросили в тюрьму. У него было много проектов, зачастую он спонсировал одно строительство за счёт прибыли от других предприятий. Что здесь преступного? Обвинители посчитали иначе. Прошёл суд. У нас был хороший адвокат, он сумел доказать, что отец невиновен. Но это уже не помогло.

– Кредиторы?

– Они самые. Слетелись, как коршуны на умирающего льва. Отец продавал всё – акции, ценные бумаги, дома, картины… Мама плакала и умоляла его не оставлять семью без средств. Он был непреклонен, сказал, что пока не отдаст долги до последней копейки – не сможет восстановить своё честное имя. На это ушло два года. Он рассчитался со всеми, но сам уже не смог оправиться. Через год его не стало[18 — В этом мире судьба Саввы Мамонтова хронологически сложилась чуть иначе, чем в реальности. Если вам интересно, почитайте, как было на самом деле. Это увлекательная, хоть и грустная история.]. А в восьмом году умерла и мама. Эта усадьба и несколько картин – всё, что осталось от огромного состояния.

– Какая страшная история. Мне правда очень жаль, что на долю вашей семьи выпало столько испытаний. Такое непросто пережить. Я слышал, до того, как всё случилось, здесь, в Абрамцеве, было что-то вроде объединения художников?

– Художественный кружок, всё верно. Это тоже идея отца. Он приглашал сюда знаменитых живописцев, музыкантов, актёров. Они жили тут месяцами – рисовали, творили, пели, ставили спектакли. Сейчас в это сложно поверить, но в доме всегда было полно народу, и отец это только приветствовал. Он обожал искусство, творческую богему. А после ареста и суда они враз исчезли, как отрезало.

– И больше никто сюда не приезжал?

– Отчего же, кредиторы наведывались. Многие из картин отец продал, но эту оставил, она была ему очень дорога. А художников и прочих «друзей» как ветром сдуло. Нас избегали, как прокажённых. Пожалуй, только Анечка, моя давняя подруга, и Сонина мама, а потом и её муж, не перестали общаться, я им так благодарна за это. Аня наперекор всем тогда пошла, заявила, что если общество решило не принимать Мамонтовых, то и ей такое общество без надобности. С тех пор, боюсь, кроме Загорских, картину особо никто и не видел. Лет пятнадцать назад ещё спрашивали про неё, хотели выкупить, а потом тишина. Нет, я её никогда не продам. Когда умру – подарю галерее Третьяковых, я так решила.

– Это очень благородно с вашей стороны. Скажите, а ваша сестра, Вера, которая здесь нарисована, как сложилась её судьба?

Женщина обхватила ладонью кулон на шее.

– Отца называли «Саввой Великолепным», он был блистателен и очень самолюбив. Вы знаете, что если сложить первые буквы имён его детей, то получится «САВВА»? Вот так. Серёжа, старший, скончался пять лет назад от болезни. Андрей в девяносто первом, отёк лёгких. Всеволод… считай, что тоже умер – уехал в глушь и ни с кем не хочет знаться. Веруша ушла в седьмом году, воспаление лёгких. Одна я осталась.

Александра перечисляла ушедших родственников так спокойно, словно зачитывала список покупок. И лишь пальцы, стискивающие кулон, стали очень белыми.

Митя покидал Абрамцево со смешанными чувствами. Собственные переживания детства и юности, и даже недолгое пребывание на войне, вдруг показались ему такими несущественными. Он тоже потерял родителей и не раз потом видел смерть, но никогда не был настолько одинок. У этой женщины рухнул весь её мир, а она держится и мечтает открыть в усадьбе музей в честь отца.

Об этом Александра рассказала сыщику напоследок, а также посоветовала заглянуть в Московское художественное общество. Все известные люди, связанные с миром искусства – живописцы, меценаты, коллекционеры, искусствоведы, критики – так или иначе связаны с этой организацией. Если где-то и искать информацию по делу, а возможно, и преступника – то там.

Соня выглядела удивительно притихшей. Живая и болтливая ещё во время обеда, после разговора сыщика с хозяйкой поместья девушка присмирела, и даже в поезде продолжала молчать. Митя забеспокоился:

– Соня, с вами всё в порядке? Вы молчите всю дорогу, это на вас непохоже.

– Я такая глупая!

– Что? Зачем вы так о себе?

– Я ведь туда езжу с детства, каждый год. И мне почему-то в голову не приходило узнать подробнее про тётю Сашу – почему она живёт совсем одна, где её родственники? Я принимала всё как есть. А сегодня услышала её историю, и у меня мурашки прям побежали. Это так несправедливо!

– Да, история немыслимая и жестокая. Но с другой стороны, подумайте, ваша семья не оставила её в беде, поддерживает всё это время. Такая дружба дорогого стоит.

– Наверное. И это меня тоже… беспокоит. Я не знаю, как объяснить. Вот тётя Саша сегодня рассказала про маму, и я… Понимаете, у нас сложные отношения. Она считает, что я несговорчивая и взбалмошная. А мне кажется, что её волнуют только наряды и мнение светского общества. Что скажут, что подумают, как сохранить лицо. И то, что тётя Саша рассказала сегодня, что мама её защищала вопреки всем, у меня это не укладывается в голове. И я не знаю, что с этим делать. Это же… очень смелый поступок, да?

– Конечно. Я восхищён её храбростью. И ваши переживания мне тоже близки. Ваше волнение и растерянность говорят о том, что вам не всё равно. Просто люди сложнее, чем кажутся на первый взгляд. Поверьте, если бы все преступники были абсолютными негодяями, полиции было бы легко работать. Но среди них есть обаятельные мошенники и убийцы, которые кормят бездомных котят. Что уж говорить про обычных, законопослушных людей. А ваша мама… Думаю, она очень вас любит и волнуется, просто выражает заботу так, что вам кажется, будто вас ограничивают.

– Иногда её опека просто невыносима. Мне скоро восемнадцать! Я сама могу решать, что делать. Без ежедневных указаний и постоянного контроля.

– Сможете, конечно. Но вспомните рассказ Александры. Думаю, когда случилась та история, вашей матери было ненамного больше лет, чем вам. И она приняла очень смелое решение. Смелое, но не безрассудное. Мне кажется, от безрассудства она и пытается вас уберечь, зная ваш упрямый характер. И тут я с ней согласен.

– Вот, и вы туда же, поучать и контролировать. Я-то думала, мы теперь команда.

– Но ведь одно не исключает другого? Работать в команде – это значит принимать коллективные решения, а не бросаться с разбегу в гущу событий, полагаясь только на догадки и интуицию. Тем более в таком запутанном и опасном деле.

– Это намёк, что я девушка без опыта и ничего не понимаю в полицейской работе?

– Нет, ваш пол и возраст ни при чём. У меня есть сотрудник, Миша, по совпадению тоже очень молодой. И такой же темпераментный и неудержимый. Это отличные качества для сыщика. Но иногда ему недостаёт терпения ждать, когда к делу присоединятся другие. Он хочет быстрее прийти к финишу и совершает ошибки, которые отражаются на всех. Приходится его притормаживать. Это не контроль, всего лишь способ направить энергию в нужное русло. Не теряя голову и не совершая необдуманных поступков.

– Это ужасно сложно – ждать, а не действовать. Папа говорит, что у меня в голове живёт воображаемый попугай, и это ужасно нетерпеливая и своевольная птица.

– Вы дали ему имя?

Тон у Мити был серьёзный, но в глазах прыгали весёлые бесенята. Соня не выдержала и рассмеялась первой. Через мгновение оба хохотали в голос..

Глава 12,

в которой возникают живописные детали и персонажи

– Если вы конкретизируете ваш интерес, Дмитрий Александрович, я буду рад помочь. Но пока, помилуйте, я не совсем понимаю, что от меня требуется.

Митя и сам пока не очень понимал, о чём именно следует расспрашивать невысокого пухлого секретаря Московского художественного общества, Олега Евсеевича Попышева. Вместе они прошлись по залам здания, в котором располагалось объединение. Богато живут, надо признаться. Одна парадная зала на пятьсот человек чего стоит. Везде картины, статуи, музейные витрины с древними экспонатами. Вычурная лепнина, блестящий паркет. И никого.

Попышев болтал без умолку. Иногда замирал возле очередного полотна, сложив маленькие ручки на груди, и с восторгом начинал расписывать его уникальность. На Дмитрия нескончаемой лавиной сыпались непонятные термины – «пленэр», «лессировка», «контрапост», «пастозность»… Сыщик давно внутренне позёвывал, но потока речи не прерывал, надеясь выловить в море бесполезной информации хоть что-то полезное. Крючок, к сожалению, оставался пустым.

Секретарь успел рассказать про историю Общества, которая насчитывала почти девяносто лет. Оно появилось как творческий кружок, натурный класс коллективного рисования. Через тринадцать лет на его базе были созданы Московское художественное общество и Училище живописи, ваяния и зодчества. Оба заведения тесно связаны до сих пор. Организация выделяет стипендии талантливым, но неимущим студентам, проводит благотворительные мероприятия в пользу нуждающихся художников, устраивает выставки. Одним словом, сплошная благодать и филантропия.

Как вторгнуться с убийствами в этот райский мирок? С какой стороны подобраться? Не спросишь же в лоб: «Кто у вас тут самый подозрительный и ненадёжный?» Митя медлил. Попышев словесно разливался. Улова по-прежнему не наблюдалось. В конце концов Олег Евсеевич предложил продолжить беседу в кабинете. Там и устроились.

Попышев болтал что-то о задачах современного художественного творчества, новой идеологии, страстном переживании искусства в новых формах… Сыщик огляделся по сторонам. Ничем не примечательная комната. Тёмно-зелёные полосатые обои, стол, шкаф, пара плюшевых кресел. На стенах порядком утомившие уже картины, в углу аккуратно сложены рамы и холсты. Слева от стола – большой настенный календарь. Репродукция и мартовский табель под ней. «Девочка с персиками». Снова эта проклятая девочка.

Митя, подчинившись спонтанному порыву, вскочил и подошёл ближе.

– Вы позволите?

– Да-да, разумеется, – недоумённо ответил служащий.

Самарин снял календарь со стены. Отличная печать, хорошая бумага. Митя рассеянно пролистнул страницы, пробежал взглядом остальные месяцы. Потом провёл пальцем по оторванным корешкам сверху. Ну да, разумеется – январь и февраль уже прошли.

– Откуда это у вас, Олег Евсеевич?

– Ах это… Наше общество выпустило. Такая традиция. Печатаем и дарим каждый год друзьям и соратникам.

– Всё раздарили? Целых не осталось случайно?

– Пожалуй, найдётся парочка.

Попышев, бормоча, задвигал ящиками стола и в нижнем обнаружил искомое.

– Вот, прошу вас. Примите в дар, от всей души.

Подарок слабо пах типографской краской. Митя прочёл выведенное витиеватым шрифтом на обложке: «Женский портрет глазами русских художников. Календарь Московского художественного общества на 1920 год» и аккуратно отвернул первую страницу.

Январь. «Снегурочка».

Февраль. «Неизвестная».

Таких совпадений не бывает.

Теперь осторожно. Не спугнуть.

Сыщик встал напротив секретаря. Наклонился над столом. Зловеще навис над испуганным человечком и, глядя в глаза и тщательно выговаривая каждое слово, угрожающе спросил:

– КТО, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ЭТО ПРИДУМАЛ???

* * *

– Ох, и напугали вы меня, Дмитрий Александрович! Аж сердце подпрыгнуло. Пощадите, мил-сударь, у меня здоровье и так слабое. Ну и методы у вас, – спустя минуту секретарь всё ещё вытирал платком вспотевшую лысину и нервно пил воду из стакана.

– Вам, Попышев, не следует волноваться, если вы ни в чём не замешаны. Или замешаны?

– Помилуйте, бог с вами. Я человек маленький, моё дело бумаги заполнять. Я и ведать не ведал, что наше объединение может заинтересовать полицию, а тем более Убийственный отдел.

– Убойный. Ладно, давайте к делу. Когда принималось решение выпустить календарь?

– Комитет, управляющий обществом, заседает раз в месяц. Календарь, стало быть, мы начали готовить заранее, в августе. С темой-то сразу определились – у нас все мужчины, ну, вы понимаете. А вот с выбором портретов спор возник. И какой! Два часа бились, препирались. Не могли прийти к единому мнению.

– Но кто-то в итоге выбрал? Председатель?

– Что вы, у нас демократия. Решили тайным голосованием. Поскольку членов комитета как раз двенадцать человек, каждый по одной и выбрал.

– И ни у кого предпочтения не совпали?

– К тому времени уже стало понятно, кто к чему склоняется, так что нет. Бог миловал, и так полдня прозаседали.

– То есть кто именно за кого голосовал – узнать уже невозможно.

– Боюсь, что нет.

– Кто курировал печать, вы?

– Нет, у нас есть подопечный, студент училища Анисим Самокрасов, очень талантливый юноша. Он занимался подбором репродукций и следил, чтобы календари изготовили вовремя.

– Сколько напечатано экземпляров?

– Пятьсот штук.

– Раздали, видимо, почти всё. И кому именно – вы наверняка не знаете.

– Отчего же. – Попышев возмущённо надул и без того пухлые щёки. – Представьте себе, знаю. Вы видели парадную залу? Каждый год в середине декабря мы устраиваем там большой приём. Вот на прошлом рауте и раздали. Список гостей, наверное, попросите? Так у меня есть.

– Это облегчает задачу. Когда следующее заседание вашего комитета?

– Двадцатого марта.

– Известите учредителей, что я тоже посещу собрание. Из уважения к их регалиям я не буду вызывать каждого на допрос, но сообщить о происшествии обязан.

Из здания общества Митя выходил со стопкой бумаг. Час от часу не легче. Ну почему, скажите на милость, в деле фигурируют не пьяные извозчики, не проигравшиеся драчуны, не обычная московская шпана? Двенадцать членов комитета – сплошь именитые художники, щедрые меценаты, видные искусствоведы. Пятьсот гостей большого приёма – вторая головная боль. Чиновники, купцы, дворяне, живописцы, коллекционеры. Аристократы и богема, чёрт их раздери. Все – люди с образцовой репутацией и приличными манерами. И где-то среди них есть чёрная овца. Или, скорее, волк.

Пинкертону и не снилось такое. Холмсу, пожалуй, тоже. Хорошо быть героем детектива. Там либо всё очевидно сразу, либо чудесным образом находятся невероятные намёки. Тут Митя себя одёрнул. Соня с её книжками и знаниями – тоже удивительная подсказка. И внезапно обнаруженный календарь – необычайное везение. Не надо прибедняться, Самарин.

С другой стороны, ну и бог с этими титулами и званиями. Убийства и среди знати происходят. Аристократы – тоже люди. Со своими слабостями и недостатками. Не небожители. Просто этот преступник оказался чуть умнее. Но неужели умнее всей полиции Москвы? Ха, это мы ещё посмотрим.

С такими размышлениями Митя возвращался в здание сыскной полиции. И всё же великодушно сгрузил список гостей на Вишневского, решив начать с «талантливого юноши» Самокрасова.

Подопечный художественного общества отыскался в натурном классе Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Митя не раз, проходя мимо, обращал внимание на это нетипичное здание на углу Мясницкой и Юшкова переулка. Особняк буквально выпирал на перекрёсток округлым «животом» огромного балкона с монументальной колоннадой. Изнутри дом выглядел не менее основательным и богатым, хоть и пустынным. Видимо, урочное время, все на занятиях.

Студент Самокрасов увлечённо рисовал и появлению сыщика явно не обрадовался. Выглядел он именно так, как, по мнению Мити, и должен смотреться начинающий художник. Высокий, худой до измождённости, бледное лицо, встрёпанные чёрные волосы, простая рубашка и фартук, заляпанные краской.

– Руки не подам, сами видите. – Студент повернул к посетителю испачканную узкую ладонь с длинными пальцами. – Чем могу служить?

Глаза у Самокрасова были красноватые и воспалённые. Не выспался?

Митя объяснил цель визита.

– Заурядная рутина, – пожал плечами Анисим. – Собрал, отвёз, проследил, забрал готовые. Я и прошлый календарь тоже помогал делать. Всё как обычно. В девятнадцатом году были натюрморты, в двадцатом – женские портреты. Издательство Сытина их печатало, как и раньше.

– Удивительно, что простому студенту доверили такое ответственное дело.

– Я лучший. – Самокрасов сверкнул глазами. – Заслужил. Думаете, это легко? Седьмой год, изо дня в день, только и доказываю, что могу и достоин.

– Седьмой? Сколько же лет тут надо учиться?

– Художникам – восемь, архитекторам – десять. Конкурс огромный, а вылететь можно в два счёта. Тем более таким, как я – без связей и протекции.

– Ну, тут вы лукавите, Анисим. Общество вон для вас стипендию выбило, поддерживает всячески.

– Да, на пятом курсе только. Но я всё равно благодарен. Они и место помощника преподавателя мне выхлопотали. Копеечка, как говорится, а рубль бережёт.

– Нуждаетесь в деньгах?

– А кто не нуждается? – Анисим удивлённо уставился на сыщика. – Вы разве студентом не были? Кручусь как могу. Художник может быть голодным, но протягивать ноги от голода – увольте. Я ещё стану известным, вот увидите.

– А можно посмотреть, что вы сейчас рисуете? – Митя попытался заглянуть за холст с другой стороны.

– Нет! – резко выкрикнул Самокрасов и для верности даже отодвинул мольберт от сыщика. – Не люблю показывать неоконченные работы.

«До чего же нервные эти творческие натуры», – поморщился про себя Дмитрий.

– Простите великодушно, не хотел задеть ваш талант. – Мите показалось, что он вложил в слова достаточно сарказма, но студент, кажется, этого не заметил. – Где вы были в ночь с двадцать девятого февраля на первое марта?

– Что? – Анисим изменился в лице. – К чему этот вопрос?

– Мне повторить?

– Я… Дома, наверное. Не помню. Или на ночной смене.

– По ночам работаете?

– Иногда подменяю ночного сторожа. В театре Корша.

– Хм, а это любопытно, я проверю. Проживаете где?

– В «Ляпинке», это общежитие в Богословском переулке. Я не понимаю. В чём меня обвиняют?

– Пока ни в чём, Самокрасов. Но, может статься, вы нам ещё понадобитесь. Так что настоятельно рекомендую пределов города не покидать.

– Это возмутительно! Я буду жаловаться!

– А вы куда-то собирались?

Вопрос остался без ответа. Студент сжал челюсти, на щеках его проступил лихорадочный румянец. Интересно, почему он так негодует?

– Анисим, вот ты где! А я тебя ищу. Через десять минут занятие, а у нас ещё ничего не готово. – В помещение зашёл крупный шатен лет сорока пяти, с аккуратной эспаньолкой. В отличие от растрёпанного и заляпанного всеми цветами радуги Самокрасова этот выглядел очень опрятно – белая рубашка, бордовый галстук, синий жилет с большими карманами, из которых торчали наточенные карандаши. Наверняка учитель.

– Не знал, что у тебя посетитель, Анисим, – озадачился вошедший.

– Фараон, – процедил студент сквозь зубы.

Митя назвался.

– Вот как. – Мужчина улыбнулся и протянул руку Самарину. – Орест Максимович Ганеман, преподаватель натурного класса. Должен сказать, нечасто нас посещают представители закона. Анисим, неужели ты попал в переделку? Не ожидал, не ожидал…

– Ваш студент пока проходит свидетелем по делу об убийстве.

– Убийство, ну надо же. Какая неприятность. Уверен, он окажет всю необходимую помощь следствию. Он, знаете ли, на редкость прилежный и трудолюбивый юноша, хоть и вспыльчивый иногда. Ведь так, Анисим?

Самокрасов мрачно кивнул.

– Что ж, не буду вам мешать, ухожу, ухожу. А вы бы не хотели как-нибудь попозировать нашим ученикам? У вас очень фактурное лицо. Этот шрам…

– Благодарю покорно, – перебил Митя преподавателя. – Служба. Некогда.

– Жаль, жаль. Такая выразительная натура нечасто попадается. Вы всё-таки подумайте.

Ещё чего! Он сыщик, а не модель человека!

А студент что-то слишком нервничает. Надо бы за ним приглядеть.

* * *

В общем кабинете происходило что-то нетипичное. Видеть Митя не видел, зато слышал неплохо. Вот Горбунов бубнит что-то неразборчивое низким голосом, вот Мишка что-то весело восклицает, потом женский смех. Женский? Кто у них там?

Любопытство пересилило. Митя выглянул из-за приоткрытой двери.

– Здравствуйте! А я вот баранок вам принесла. – Соня встряхнула связкой сушек, которую держала в руке. – Вы не против?

– Соня, вы чудо, – ответил за начальника Семён. – Это очень к месту, я чайку сейчас организую.

«Вот умеет же, – с лёгкой завистью подумал Митя. – Второй раз в жизни их видит, а уже как своя. Что они так вокруг неё вьются?» На самом деле сыщик обрадовался и удивился, снова увидев нечаянную напарницу. После поездки в Абрамцево они не разговаривали. Мите показалось, что она тогда слегка обиделась. Или просто расстроилась? А сейчас вон какая жизнерадостная. Наверное, примерещилось. С барышнями никогда не угадаешь, какое у них настроение и по какой прихоти оно меняется.

Усевшись в кресло для посетителей и узнав новые подробности о деле, Соня сразу же сделалась сосредоточенной и серьёзной.

– Это же просто невероятно! – Девушка разглядывала календарь. – Совершенно безумный план. Этот ваш Визионер определённо маньяк. Но какой изобретательный!

– Зло тоже бывает гениальным, как оказалось. Зато теперь мы в курсе плана его действий, если я всё верно понял. До первого апреля ещё две недели. И если мы сможем угадать, кого он наметил на следующий… перформанс, то ничего не случится. Может, у вас есть какие-нибудь идеи?

Соня перелистнула календарь на апрель и прищурилась:

– Очень известное полотно кисти Врубеля. Висит в галерее Третьяковых уже десять лет. Это сказочный, мифический персонаж. У неё вроде как двойственная природа – тёмная, земная, и воздушная, небесная. Но так или иначе она царевна.

– Ещё нам царевен не хватало после дочки фабриканта. Надеюсь, никто из императорской семьи не планирует визитов в Москву. Три великие княжны, одна из которых наследница, я даже думать о таком опасаюсь.

– Ваш преступник, конечно, ловкий. Но там такая охрана, вы не представляете даже. Мы с родителями в прошлом году были на приёме, папе вручала награду княжна Татиана. Чужого человека на выстрел бы не подпустили к царской семье. Нет, он будет искать здесь.

– Это наша главная задача – узнать, кто именно ему нужен.

– Есть одна мысль… Через неделю состоится Цветочный бал.

– В марте? В разгар поста святой Ашеры?

Митя порой сам удивлялся, как его церковное воспитание вылезает иногда в самые неподходящие моменты.

– Общественный бал. Коммерсанты устраивают. Они люди новой формации, могут себе позволить манкировать правилами. Дело в другом. Ежегодно на балу выбирают цветочную царевну, коронуют самую красивую девушку. Я бы на месте вашего Визионера выбирала там.

– Соня, вам с мятой или с чабрецом заварить? – В проёме двери возникла худая фигура Вишневского.

– На ваш вкус, Лев Янович, благодарю.

«Ну надо же, даже этого педанта очаровала», – поразился Митя и ощутил что-то похожее на лёгкую досаду.

Если бы кто-то сведущий сказал сейчас сыщику, что это чувство называется ревность, Дмитрий рассмеялся бы ему в лицо.

Глупость какая.

Глава 13,

в которой шумят двенадцать разгневанных мужчин и одна типография

– …шут гороховый – этот ваш Язвицкий! Чёрная клякса, уродующая белизну листа!

– Дали бы ему шанс, глядишь, молодёжь больше бы интересовалась искусством.

– Только через мой труп!

– Поддержу. Это, простите, не живопись, а мазня!

– Тихо, тихо, коллеги, мы отвлеклись…

«Культурные, творческие люди, а кричат, как зазывалы на ярмарке», – размышлял Дмитрий в ожидании за дверями кабинета, где заседали двенадцать членов комитета Московского художественного общества.

За полчаса сыщик успел изучить все завитушки на резной ручке, паркетные узоры под ногами и пересчитать по три раза яблоки на натюрмортах. Томительное безделье иногда прерывалось шумными выкриками, которые не могла приглушить даже тяжёлая створка. Горячие у них там дискуссии. Кто же знал, что живопись – такой азартный вид искусства?

Дверь внезапно приоткрылась, и в коридор выкатился смущённый секретарь Попышев.

– Извините, Дмитрий Александрович, обсуждение авангардистов неожиданно затянулось. Такое случается. Сейчас с ними закончат, и я вас приглашу. Прошу прощения за задержку.

– Ничего, ничего, я подожду. Конечно, авангардисты важнее, чем три мёртвые барышни.

Попышев вздохнул и снова скрылся за дверью, чтобы через пять минут пригласить сыщика внутрь.

Собрание, судя по атмосфере, продолжалось уже не первый час. В комнате было душно и накурено, на большом овальном столе вперемешку теснились бумаги, рюмки и тарелки, пепельницы щетинились окурками. Кое-кто из комитетчиков уже развязал галстук, а иные и вовсе сняли пиджаки.

Двенадцать представительных мужчин. В возрасте от сорока и выше. Уработались. Расслабились. Немного устали. Лучший момент для «десерта».

Митя представился и занял место за столом.

– Сыскная полиция? – удивился кто-то из присутствующих. – Признавайтесь, господа, кто сверх меры пошалил? Никак вы, Марковец?

– Будет вам, Степан Степаныч…

– Что за балаган снова? Дайте послушать уже.

– Прежде всего, хочу предупредить о конфиденциальности нашей с вами беседы, – продолжил Дмитрий, когда утихли шепотки и смех. – Я рассчитываю на ваши благоразумие и честность. Подробности этого разговора должны остаться между нами. По крайней мере, до тех пор, пока идёт расследование и пока полиция сама не сделала публичной информацию, которую я вам намерен сообщить.

– Что за расследование? О чём речь?

– Три убийства, совершённые с начала года. Не без помощи изданного вашим обществом календаря.

Митя кратко изложил подробности.

В комнате повисло недоброе молчание. Потом некоторые нервно закурили, а кто-то начал лихорадочно теребить галстук.

– Неслыханно!

– Какая дерзость!

– Календарный убийца, надо же, какая фантазия.

– Это всё занятно, конечно, но мы-то здесь при чём?

– Вы нас в чём-то обвиняете?

На последний вопрос сыщик ответил:

– Не в моих привычках выдвигать обвинения без всяких на то оснований. Вы все уважаемые, влиятельные люди. Смею надеяться, что к тому же законопослушные. По крайней мере, без душегубских привычек. Но эта история отчасти задевает вашу организацию. Потому я счёл своим долгом предупредить, что ваш календарь фигурирует в этой прискорбной истории.

– Что вы от нас-то хотите?

– В общем-то, ничего исключительного. Возможно, вы что-то вспомните. Может, кто-то из вашего окружения проявлял повышенный интерес к календарю, выспрашивал о нём.

– То есть кто преступник – вы не знаете?

– Ведём поиск. В одном мы уверены точно – вкус у него имеется.

– Эстет, значит…

– Декадентская эстетика, Василий Петрович. Хтоническая, я бы сказал. В вашем духе.

– Я бы попросил… Вы, как всегда, путаете автора и замысел. А художник не есть его творение.

– Ради бога, не затевайте снова этот пустопорожний спор…

– А когда этих барышень находили? В первых числах?

– Да.

– У меня алиби имеется! Меня не было в Москве!

– Да что вы всё о себе, Чепелев? Кого волнует ваше алиби?

– Меня! Так и запишите себе, уважаемый сыщик.

– О господи, какая бессмыслица…

– Налить вам ещё?

– И мне, и мне капельку.

– Попышев, а кто там этот календарь печатал?

– Студент Самокрасов занимался сопровождением.

– Это же наш подопечный! Мы ему обучение оплатили, помните?

– Точно, был такой. А вы с ним не говорили, господин сыщик?

– Он мне никогда не нравился. Такой нервный, раздражённый юноша.

– Точно! Подозрительный тип. Вы его допросите с пристрастием.

– Оставьте Самокрасова в покое! Не похож он на душегуба.

– А вы много душегубов видели, Степан Степаныч? Не поделитесь, как они должны выглядеть?

– Да хватит уже!

– Говорил я, надо было открытки выпускать. С видами Москвы.

– Снова вы своего маляра Юмина тащите. Не будет ему протекции.

– Меня тоже в Новый год в Москве не было!

Митя молча наблюдал, как собрание превращается в балаган. Столько шума. И как все по-разному отреагировали. Один хмурился, второй кричал, третий курил не переставая, четвёртый оправдывался… Ситуация напоминала комическую сцену из какого-нибудь спектакля. Неплохая бы вышла постановка. Ещё бы дать ей яркое название. «Двенадцать разгневанных мужчин», например. А что, неплохо…

– Тихо! – Седовласый председатель, наконец, не выдержал. – Господа, бессодержательные прения ни к чему не приведут. Дмитрий Александрович, благодарю вас за информацию. Думаю, все понимают, что разглашать её пока не следует. Престиж общества и репутация не должны пострадать. А мы, со своей стороны, постараемся оказать следствию необходимую помощь. Согласны?

Раздались нестройные одобрительные возгласы.

Выходя из здания Художественного общества, Митя подумал, что своим заявлением спровоцировал бурную реакцию. Подобную той, что вызывает капля крови в банке с пероксидом водорода. Шипение и пена, лезущая во все стороны. Теперь эти приличные люди будут сердито ворчать и подозревать друг друга. Пусть. Может, из этого бурчания родится хоть крупинка полезной информации.

* * *

Не менее шумно было и в издательстве Сытина, куда Митя заехал узнать технические подробности изготовления календаря.

Типографские помещения занимали все четыре этажа монументального здания на Пятницкой. Большие полукруглые окна с частыми переплётами плохо пропускали свет из-за въевшейся чёрной пыли. Шум станков доносился на улицу через стены.

Митя вдруг подумал, что работа у него хоть и хлопотная, но всё-таки интересная. Не каждому любопытному доведётся посмотреть вживую, как делают книги и журналы. А здесь печатают треть всей продукции, издающейся в Москве.

В большом цеху сыщик практически оглох от грохота станков, которые как раз выдавали свежий тираж «Московского листка». Огромные рулоны бумаги медленно крутились, уходя в недра лязгающей машины, с другой стороны которой выезжали один за одним ещё тёплые, пахнущие краской экземпляры. Двое рабочих тут же их подхватывали и ловко сгибали, складывая в стопки. Пачки упакованных газет, перевязанные бечёвкой, ожидали отправки. Вот, значит, как делается ежедневная пресса.

Сотрудник типографии, молодой долговязый парень, долго кричал Дмитрию в ухо, пытаясь рассказать, как организован процесс. Но в итоге махнул рукой и провёл сыщика на второй этаж, где, к счастью, было тихо.

В большом помещении сидели за наборными станками люди в грязных фартуках и с чёрными пальцами и очень ловко укладывали в металлические формы маленькие брусочки. Сильно пахло свинцом и краской. Митя подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Оказалось, что на каждом бруске есть буква или знак и рабочие находят нужный и складывают отдельные символы в слова. Так быстро! А главное – в зеркальном отражении.

– Никогда не видел, как это происходит, – признался Самарин сопровождающему. – Впечатляющая скорость. Как называется такой специалист?

– Наборщик, или метранпаж, – ответил провожатый. – Видите, у каждого есть верстатка, металлический уголок, в который ставятся литеры из наборной кассы. Когда страница или гранка полностью готова, её фиксируют и переносят на спускальную доску. Покрывают краской, сверху кладут бумагу, а потом уже под прессом делают оттиск.

– И сколько отпечатков так можно получить?

– Тысячи, десятки тысяч. Но для больших тиражей мы используем ротационные станки, вы их видели на первом этаже. А более мелкие заказы делаем тут, вручную.

– И календарь здесь делали?

– Само собой. Там набор совсем простой, текста почти нет, только сетки с датами.

– А репродукции?

– Это как раз была самая трудоёмкая часть. Гелиогравюры на медных пластинах. Их покрывают лаком, потом протравливают в кислоте, чтобы получить нужный рисунок. Процесс небыстрый, зато изображения получились очень качественные, вы сами видели.

– Жаль только, что не цветные.

– Ну, наука не стоит на месте. Думаю, кто-нибудь скоро до этого догадается. Можно было и акварелью раскрасить, но в таком количестве вышло бы крайне накладно. Это ведь ручная работа.

Отчётные документы по печати календаря Митя тоже просмотрел и убедился, что они в порядке. Подписи на месте, лишних тиражей нет, работа полностью оплачена.

– Хорошие заказчики, – одобрительно отозвался сопровождающий. – Не скупые, пунктуальные, с фантазией. Приятно с ними иметь дело.

– Представителем от них был Самокрасов, не так ли? Студент.

– Он самый. Серьёзный юноша, ответственный. Соблюдал сроки, с утверждением не тянул. Побольше бы таких клиентов.

– А кто-нибудь из ваших сотрудников проявлял к календарю повышенный интерес?

Экскурсовод рассмеялся.

– Вы, верно, шутите. Представьте себе булочника, который ежедневно выпекает сотни буханок. Как думаете, проявляет он особое внимание к какой-нибудь из них? У нас потоковое производство: каждый день выходят сотни книг, календарей, брошюр, учебников, газет… Как только заказ закрыт – о нём никто не помнит. Да и в процессе нет времени на пристальное изучение. Здесь конвейер, почти как у Форда.

Глядя, как стремительно наборщики (то есть метранпажи) выкладывают свинцовые литеры, Митя мысленно согласился со своим провожатым. Нет, у сотрудников типографии точно нет времени не то что на убийства, а даже на вдумчивое осмысление своей работы. Фантазии здесь не место.

* * *

– Эх, жалко, фотокарточек нет, – вздохнул Мишка и перелистнул страницу.

– Каких карточек? Ты что там изучаешь так внимательно? – удивился Самарин.

– Список дебютанток на Цветочном балу. Княжна Тамара хороша. Видел её фотографию в газете. Обворожительная красавица!

– Лев, это ты ему дал?

– Видимо, не уследил, у меня большое количество документов. Михаил, будь добр, верни список.

– Я же для дела! Кандидатуры вон присматриваю.

– Присматривает он. По одним фамилиям, без фотокарточек. Что-то мне подсказывает, Миша, тебя на этот бал точно брать не нужно. Ты не работать будешь, а барышень разглядывать.

– Так он и так их целыми днями разглядывает. У него открыток с актрисами полный ящик, – вставил Горбунов.

Мишка покраснел и, опустив глаза, вернул бумаги на стол Вишневского.

– И вообще Ламарк пока никаких балов не одобрил. Так что не надейся особо. Лев, а что со списком гостей с художественного приёма?

– Изучаю. Проверка такого количества людей займёт не один день.

– Может, тебе Мишу в помощь дать? Кажется, у него много свободного времени.

– Благодарю, но лучше я сам. В таком ответственном деле можно доверять лишь собственным умозаключениям. Не в обиду коллегам. У меня своя методика.

– Как скажешь, не буду мешать. Ты, Михаил, к мадам Шаттэ съездил с вещами Лазаренко и Барышкиной, как я просил?

– Угу. Она сказала, что это не фабричная одежда, а домашнее производство. Но строчки ровные, рука у портнихи набита. А ткани не новые, иным десяток лет уже. Некоторые вещи перешиты, перелицованы, потому что видны следы прежних швов.

– У душегуба бездонный гардероб, не иначе. Ты вот что сделай: пробегись с вещами по старьёвщикам на Сухаревке. Вдруг кто-нибудь опознает одежду.

– Будет сделано. А ещё мадам Виктория про тебя спрашивала.

– Что именно?

– Как у тебя дела, почему сам не заглянул? Вздыхала очень.

– Ох, авантажная мадама, – крутанул ус Горбунов. – Ежели бы не жена…

– Она же старая, – скривился Афремов.

– Глупый ты, Мишка, зелёный ещё, в женщинах разбираться, – проворчал Семён. – Ступай вон на Сухаревку, как начальство приказало.

– Ну и пойду. – Михаил сердито схватил мешок с одеждой и выскочил за дверь.

Вишневский проводил его укоризненным взглядом и облегчённо вздохнул. Лев предпочитал работать в тишине, а неуёмный рыжий сосед, напротив, не выносил молчания. Когда никто не поддерживал разговор, Афремов начинал вслух комментировать свои действия и мысли.

С Мишкиным уходом в кабинете воцарилось вожделенное Вишневским безмолвие.

Митя отстранённо наблюдал за разыгравшейся сценкой. Что поделать: в маленьком коллективе, как в семье – небольшие стычки неизбежны. Главное – чтобы в целом было согласие.

А мадам Виктория, значит, им, сыщиком, интересовалась. Зачем, спрашивается? Впрочем, Митя тут же отбросил эту мысль как несущественную, не подозревая, что навестить пылкую владелицу ателье придётся гораздо раньше, чем он планировал.

Глава 14,

в которой корона ищет достойную голову

– Софья, может быть, всё-таки розы? В оранжереях, говорят, вывели новый сорт прелестного голубого оттенка. Очень подошли бы к твоим глазам.

Соня, стоя на табуретке, мужественно отражала атаку с двух сторон. Слева – от матери с цветочным каталогом в руках, справа – от модистки, закалывающей булавками складки на недошитом платье.

– Мама?, только не это! Розы – это ужасно по?шло. Я бы предпочла васильки, но их в такое время года не найти.

– Васильки? Это так по-деревенски, ты же не сельчанка. А как тебе гиацинты?

– Запах не нравится. Незабудки! Хорошие цветы, и к глазам подойдут.

– Хорошо, закажем незабудки. Маруся, не надо так сильно сборить, нынче носят свободнее. А на плечи шифона больше добавь. Ох, сплошная головная боль с этим балом. И что тебе вдруг в голову взбрело, Софья? Ты же не хотела ехать и вдруг передумала. Теперь всё в ужасной спешке – цветы найти, платье за неделю сшить…

– Платье – это ваша идея. Я бы и в старом пошла.

– Вот ещё. Мы не мещане какие-нибудь.

Соня только вздохнула. Расследование требует жертв. Но если в качестве «пожертвования» придётся всего лишь надеть новое платье – то можно и потерпеть.

* * *

– Что это? – Самарин вертел в руках что-то огромное и изрядно помятое.

– Фрак, Митя. Парадный костюм. – Служащий «костюмерной» сыскной полиции минуту назад выудил это страшилище с верхних полок. – Замечательный костюм, почти новый, пыльный только. Никто раньше не спрашивал.

Полицейская кладовая славилась своими запасами одежды, обуви, париков и бород на любой вкус. Сыщикам часто приходится работать под прикрытием. Одеться извозчиком, почтальоном, посыльным, рабочим – не проблема. Но прикинуться дворянином… А вот поди ж ты – даже фрак нашёлся. Правда, размеров на пять больше, чем нужно.

– И куда мне такой? – Митя встряхнул костюм, в воздухе повисло облако пыли. – Это Ламарка размер или Горбунова. Я в нём утону.

– Ну поясом обмотайся. Булавками зацепи. Просил шикарный костюм? Вот тебе костюм, других не держу.

– Нет уж, благодарю.

Митя вернул великанское одеяние. Лучше вообще не идти на этот светский раут, чем таким огородным чучелом.

Ламарк идею с балом одобрил и поддержал: «Людей выделю, на охране и лакеями задействуем. А тебе, Митя, гостем придётся поработать. Да не тушуйся! Приглашение обеспечу. Наряд только себе подбери подобающий. Вот тебе десять рублей на чрезвычайные расходы».

Свои ежедневные костюмы Митя, конечно, придирчиво пересмотрел. Чёрный неплох, всего два раза надёван. Но всё равно не подойдёт. Какой там этикет, на этих балах? Перчатки надо или нет? Какого цвета? А галстук? Нет, без специалиста тут не разобраться. По счастью, есть у Мити одна знакомая, которую он давно не навещал…

* * *

– Дорогой мой, вы про меня совсем забыли, так и не заглянули с января. – В этот раз мадам Шаттэ была в чёрно-золотом и чем-то напоминала сытую и довольную тигрицу.

– Здравствуйте, мадам… Виктория, – успел в последний момент поправиться Дмитрий. – Боюсь, новостей о вашей работнице Прасковье я пока сообщить не могу. Расследование идёт, душегуб ещё не найден. Потому и не заходил.

– Что вы, милый мой, никакого упрёка. Служба, дела, всё понимаю. Но вам повода не нужно, я и без всяких предлогов всегда рада вас видеть.

– Вы очень добры. Но, откровенно говоря, я пришёл с поводом. Мне бы не помешал ваш совет в… одёжном вопросе.

Митя изложил свою проблему. Виктория расцвела в улыбке.

– Любезный мой, вы обратились к нужному человеку. Я, конечно, больше по части дамских нарядов, но вам с удовольствием помогу. Дуся-я-я! – Бархатный голос мадам внезапно прорезался мощным контральто.

– Да, мадам, – в дверях возникла испуганная девушка.

– Сбегай-ка через дорогу, к Аарону Моисеичу, возьми у него чёрный смокинг размера… – Виктория быстро окинула Митину фигуру профессиональным взглядом. – Сорок восемь, да поприличнее. Ещё сорочку, жилет, галстук, перчатки… В общем, всё, что нужно молодому человеку по бальному этикету, он au courant de toutes les choses[19 — Au courant de toutes les choses (фр.) – в курсе всех дел.]. Скажи, потом рассчитаемся. И побыстрее.

– Подождите, – растерялся Митя. – Я ведь только спросил. А вы уже так быстро всё организуете, так много вещей. Боюсь, я несколько стеснён в средствах, чтобы это оплатить.

– Дорогой мой, не портите мне творческий замысел своей унылой кредитоспособностью, – махнула рукой мадам. – Как-нибудь разберёмся. Не спорьте, я лучше знаю. Идите-ка вон лучше за ширму и раздевайтесь.

Спорить с Викторией Шаттэ было безнадёжно.

Через полчаса слегка пострадавший от булавок (физически) и непринуждённости владелицы ателье (морально) Митя покинул гостеприимное заведение с обещанием получить подогнанный по фигуре костюм через два дня.

И хотя сыщик был безмерно благодарен мадам за помощь, что-то подсказывало ему, что действовала она не полностью бескорыстно. Выданный Ламарком аванс Дмитрий после долгих препираний всё же вручил. Но кажется, Виктории нужны были совсем не деньги.

* * *

Безусловно, звездой вечера сегодня стала княжна Киприани. Юная жгучая брюнетка с огромными голубыми глазами покорила мужские сердца с первого взгляда. Все танцы красавицы были расписаны задолго до начала бальной части. И мало кто сомневался, что цветочная корона достанется прекрасной грузинке. Одно имя чего стоит – Тамара! Кому быть царевной, как не ей? Хорошенькая, молодая, прекрасное воспитание, знатный род, более чем достойное приданое – что ещё нужно для счастья?

Парадная зала арендованного особняка на Тверской чем-то напоминала витрину с мороженым или кондитерскую. Девичьи наряды светились самыми нежными оттенками белого, слоновой кости, голубого, розового, сиреневого… Пышные и воздушные платья пенились, как взбитые сливки, как невесомые меренги, как ажурные папильотки на ножке котлеты по-киевски… Мысленно дойдя до котлет, Софья Загорская поняла, что перед балом всё-таки не мешало перекусить.

Цветы были повсюду. Букеты, гирлянды, панно, корзины всех форм и размеров щедро украшали помещение.

Гости, само собой, тоже были богато декорированы флорой. Чего тут только не встречалось! Разумеется, весенние первенцы – крокусы, первоцветы, гиацинты и подснежники, ирисы и адонисы, тюльпаны и нарциссы. А ещё орхидеи и фиалки, камелии и лилии, фрезии и каллы… Надо полагать, оранжереи и цветочные лавки Москвы накануне события заметно оскудели ассортиментом, но собрали выручки на полгода вперёд.

Ароматы цветов и духов летали по помещениям, причудливо смешиваясь между собой. Ближе к утру, в разгар танцев, среди разгорячённых гостей они станут совсем пахучими и душными, бутоны будут мертвы и затоптаны каблуками. Но пока цветы ещё живы, а приглашённые – свежи и опрятны.

Тамара Киприани своим цветком выбрала розу. Крохотные розаны – живые и шёлковые – изобильно покрывали её розовое платье с широкой юбкой-панье[20 — Юбка-панье – юбка с широким силуэтом в области бёдер, но плоская спереди и сзади.]. Маленькими бутонами «клементин»[21 — «Клементина» – сорт розы кремового оттенка.] были отделаны сложная причёска и веер. Само собой, розочки были на туфельках и перчатках.

На взгляд Загорской-младшей, с цветами княжна всё-таки переусердствовала. Розовый куст какой-то вышел. Сама Соня сегодня была в голубом. Нижнее платье из плотной тафты, верхнее – из газа небесного оттенка, плечи прикрыты невесомым шифоном, юбка из отдельных «лепестков» разной длины, которые при движении волнуются и порхают. Незабудки в волосах и на корсаже смотрелись превосходно. В общем, Софья сама себе очень понравилась. И даже поймала несколько заинтересованных взглядов. Хотя до прелестной княжны Тамары ей, конечно, далеко. Вон как все вокруг неё вьются.

А полицейских, напротив, нигде не было видно. Соня знала, что они работают под прикрытием. Неужели так превосходно замаскировались? В ожидании танцев девушка рассеянно бродила возле буфета с шампанским, клюквенным морсом, миндальными напитками и фруктами. Слева внезапно возник официант с подносом и предложил Соне лимонаду. Какое у него знакомое лицо. Ой, это же Митин сотрудник – Михаил! Псевдолакей ничем, однако, себя не выдал, лишь в последний момент еле заметно подмигнул Софье. Соня моргнула в ответ – мол, сохраню тайну. Раз Миша здесь, значит, и его начальник неподалёку. И это обстоятельство почему-то заставляло волноваться в ожидании.

Двери залы между тем распахнулись, и церемониймейстер объявил о прибытии новых гостей (и кто же посмел так возмутительно опоздать?):

– Купец первой гильдии Алексей Кириллович Нечаев с дочерью Полиной!

Соне в её «буфетном» углу прибывших видно не было. Зато прекрасно ощущалось, как на пару мгновений затихла зала, а потом среди гостей начался невнятный ропот, который усиливался по мере продвижения вошедших от входа к центру. Соня прислушалась к обрывкам фраз, доносящихся из-за спин присутствующих.

– Святой Диос! Как непристойно!

– Где так носят? Что за фасон?

– Она приехала из Северо-Американских Штатов.

– Так вот откуда такой вульгарный стиль!

– Я что, вижу её коленки?

– Боже, я не зря считала Америку континентом зла и порока.

– Какие короткие волосы! У мужчин длиннее бывают!

– Ужасно неприлично, но какая шикарная вышивка!

– Восхитительный скандал! А ты говорила, будет скучно.

– Дорогая, её отец – один из устроителей этого бала. Она может надеть хоть мешок из-под картошки.

– Мешок бы выглядел более уместно.

Да что там такое происходит? Соня, бормоча «простите-извините», протиснулась между гостями в первый ряд, чтобы своими глазами посмотреть на неслыханное бесстыдство. И как раз попала на проходящих мимо Нечаевых.

Дивная Полина в своём красном платье пылала как масленичный костёр – на фоне пастельных оттенков туалетов барышень, тёмных одеяний замужних дам и чёрных мужских силуэтов. Наряд её необычного, прямого кроя завершался ниже колен длинной бахромой. Платье было обильно расшито геометрично расположенным бисером и стеклярусом. Волосы барышни, дерзко подстриженные «а-ля гарсон», опоясывало золотистое оголовье. Над левым ухом полыхал алый мак. Синие глаза смотрели самоуверенно и с вызовом.

Задний фасад безусловной новой звезды бала, оголённый примерно до талии, собрал не меньше восторженных и возмущённых оценок.

Проходя мимо Тамары, Полина еле уловимым движением наклонилась к уху княжны и шепнула нечто, отчего не коронованная ещё царевна пошла пунцовыми пятнами и замахала веером, с которого суетливо посыпались розы.

* * *

Праздник близился к середине, и Софья начала нервничать, сама не понимая почему. Балы она любила, и сегодня тоже отплясывала с удовольствием. Полонез достался сыну фабриканта Григорию Башмакову. Редкостный зануда, как назло, отхватил самый длинный танец. Кадриль получил весёлый Владислав Ирецкий, очень зажигательно исполнили. Уже и вальс прошёл. А Соня всё безотчётно ждала чего-то.

– Добрый вечер, Анна Петровна, Софья Николаевна. Вы обе сегодня очаровательно выглядите.

Ого! Соня поначалу даже не узнала сыщика. В чёрном облегающем смокинге и белоснежной рубашке он выглядел совсем иначе, даже осанка у Дмитрия изменилась. Из нагрудного кармана пиджака выглядывала маленькая бутоньерка… с незабудками. Надо же, какое совпадение.

– Здравствуйте! – ответила девушка и тут же добавила шёпотом, почти не разжимая губ: – Пригласите меня на танец. Быстрее, ну же.

Самарин поклонился и получил в ответ милостивый кивок от Загорской-старшей и протянутую руку от Загорской-младшей.

Заиграли мазурку.

«Я ведь даже не спросила, вдруг он танцевать не умеет, а отказаться было неловко?» – мысленно ужаснулась Соня, выйдя на середину залы. Митя между тем, решительно ведя партнёршу, свободно исполнил «па-де-буре»[22 — «Па-де-буре», «па-де-баск», «па глиссе» (фр.) – переступание ног, прыжок с ноги на ногу, скользящий шаг. Разновидности танцевальных движений.] влево-вправо и в завершение фигуры произвёл отличный «ку-де-талон», он же «голубец», он же – удар каблуками друг от друга. Соня синхронно щёлкнула своими каблучками и облегчённо выдохнула.

– Вы отлично танцуете, – прокомментировала она.

– А вы, кажется, удивлены этим, – заметил Митя. – В университете преподавали хореографию и часто устраивали студенческие балы. Мне нравится танцевать. А вам?

– Очень, особенно если партнёр хороший.

Вальсовый «па-де-баск»: «раз-два-три» с левой, «раз-два-три» с правой. Какие сильные, однако, у сыщика руки. Митя уверенно закружил Соню в вальсе, ещё немного – и она взлетит.

– Вам идёт смокинг. Я сразу вас и не узнала.

– Благодарю. А вам очень идут незабудки. Под цвет глаз.

– Спасибо. Вы тоже выбрали этот цветок, как я заметила. Кстати, видела в зале вашего сотрудника Михаила, в костюме лакея.

– Скажу по секрету, нас тут сегодня много, но в качестве гостя я один.

«Па глиссе» – два прыжка, вынос на «три». Названия фигур механически всплывали в Сониной голове, ноги же двигались сами собой, повторяя наизусть выученные движения. Как всё-таки приятно танцевать с опытным партнёром. Вся былая нервозность куда-то улетучилась, и Соня просто получала удовольствие.

– И как вам высший свет, так сказать, изнутри?

– Занимательно. Я даже фамилию не менял. Говорю всем, что из ярославской ветви Самариных, остальное уже сами додумывают, хотя дворян у нас в роду не было. Одна старушка, правда, очень дотошно о предках выспрашивала.

– Такая маленькая, сухонькая, на пальце огромный перстень с рубином?

– Она самая.

– О, это Зубатова. Вы ей лучше не попадайтесь, её провести невозможно.

– Буду иметь в виду. Но в целом, конечно, тут интересные люди.

– Интересные для расследования?

– Сложно сказать. Здесь ведь в основном промышленники, купцы. А наш преступник, как я предполагаю, из творческой среды. Есть одна зацепка в Училище живописи, один из студентов как раз готовил «убийственный» календарь. В общем, я тут пока хожу, знакомлюсь, присматриваюсь.

– Есть идеи насчёт предполагаемой царевны?

– Боюсь, трудно загадывать. Вначале я, как и многие, ставил на княжну Тамару…

– …пока не появилась Полина.

– Да, это было эффектное прибытие.

– Так кто из них, как считаете?

– Не знаю. Обе барышни, безусловно, прелестны и подходят под образ.

– Вот как.

Поворот. Следуя очередной фигуре танца, Соня развернулась к партнёру спиной и порадовалась, что в такой позиции не видно выражения лица. Митина реплика её отчего-то задела. Странно. Ведь Софья сама отметила, что обе – редкие красавицы. Но слышать это от сыщика почему-то было обидно.

– Но я не буду гадать, – продолжил Дмитрий. – Дождёмся церемонии награждения.

– Знаете, что я думаю? Все эти конкурсы красоты – редкостная чушь. Мне корона не нужна.

Митя опустился на одно колено и вытянул правую руку вверх, удерживая девичьи пальцы. Соня летящим шагом начала «променад» вокруг партнёра. И, глядя на её гордый профиль, на сверкающие глаза, на взлетающие при каждом шаге воздушные шифоновые «лепестки», Митя поймал себя на мысли, что при иных обстоятельствах он бы ещё поспорил, кого достойна цветочная корона.

Несколько минут спустя сыщик отвёл девушку к буфету с напитками.

– Я вот что придумала, – утолив жажду морсом, заявила Соня. – Вы упомянули про Училище живописи. Там скоро начинаются курсы рисования для вольнослушателей. Я, пожалуй, запишусь. Хочу посмотреть, что там за люди.

Митя помрачнел.

– Соня, мне кажется, это очень опрометчивая и рискованная идея.

– Вот ещё. Я видела апрельский табель. У меня совсем не тот типаж.

– Я решительно против. Даже если вы не подходите Визионеру в качестве жертвы, боже упаси, очень опасно переходить дорогу такому человеку.

– Вы ведь даже не знаете, там он или нет?

– Вероятность есть. Прошу вас, не надо никаких курсов. Не в моей власти запретить вам…

– Вот именно. Вы не мой папа.

– Именно поэтому я призываю, а не требую. Пожалуйста, будьте благоразумны. Прошу как ваш напарник, как друг, если хотите.

– Друзья на «вы» не обращаются. Если перейдём на «ты», тогда обещаю подумать.

– С ва… с тобой невозможно спорить. – Митя склонил голову. – Хорошо, тогда скажу как друг, без церемоний. Соня, ради нашей дружбы и удачного завершения дела, держись подальше от училища..

Глава 15,

в которой светский приём оборачивается скандалом

Вот уж кого не ожидала встретить в дамской комнате.

Соня, забежав освежиться после очередного танца, сполоснула руки, приложила холодные пальцы к вискам и лишь тогда заметила в зеркале красный силуэт. Полина Нечаева, сидя на кушетке и закинув ногу на ногу, артистически изгибала руку с длинным мундштуком, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг.

Софья, раздираемая любопытством ещё с момента появления Нечаевых на балу, покусала губы и решительно развернулась к необычной гостье:

– Привет. Мне понравилось твоё платье.

– Неужели? – Полина скептически приподняла тонкую бровь.

Соня подошла ближе. Брови у барышни Нечаевой были потрясающие – тонкие, чёрные, огибающие высокими дугами яркие синие глаза. Все актрисы сейчас ходят с подобными. Соня, хоть и критически относилась к моде, попыталась как-то раз из интереса сделать такие же, незаметно утащив из маминого будуара специальные щипчики.

Оказалось, что быть модницей очень больно. Хватило пары вырванных волосков. Да и брови у Сони рыжие, а не чёрные, сильно на лице не выделяются. Не красить же их, в самом деле? Совсем нелепо будет выглядеть. А вот Полине новомодные брови очень шли. Как и шикарное платье, которое сверкало и переливалось стеклярусом и стразами.

Так что Соня, похвалив наряд, ни на секунду не слукавила.

– Правда, – ответила она. – Очень оригинальное и восхитительное платье, я такого никогда не видела. Тебе очень идёт.

– На то и был расчёт. – Девушка, усмехнувшись, откинулась на спинку дивана. – Полагаю, трюк удался. Ты видела лица этих снобов?

– Я думала, некоторых удар хватит на месте. Тут таких нарядов не носят. – Соня осмелела и присела рядом. – Но, мне кажется, такой переполох только на пользу. Все эти бесконечные правила этикета, обязательные церемонии, по-моему, прошлый век и ужасная скука. Почему не устроить просто танцы без занудной чопорности?

– Да, местные аристократы – ископаемые динозавры, – согласилась новая знакомая. – А ты вроде нормальная, не тепличный цветочек, раз в обморок не упала. Полина, – девушка протянула ладонь.

– Соня.

Рукопожатие у барышни Нечаевой было совсем не девичьим.

– Правда, что ты жила в Америке?

– Пять лет в Новом Орлеане и Чикаго. Северо-Американские Штаты – шикарная страна. Молодая, современная. Там всё по-другому.

– А ты видела небоскрёбы?

– Ха, я в них жила! Весь город – как на ладони. Дух захватывает.

– Это так сказочно звучит, мне бы тоже хотелось. Жаль, у нас высоких домов не строят. А что ещё интересного в Штатах?

– Да всё. Еда, например. Американцы очень любят есть «горячих собак». Это божественно вкусно.

– Собак? – ужаснулась Соня.

– Не настоящих! Так называют сосиску в булочке. Мясо, понятно, обычная свинина. Просто юмор такой. Американцы вообще весёлые люди.

Соня облегчённо рассмеялась.

– Я поняла. Это метафора – как картофель в мундире, да?

– Вроде того. Забавно, в Штатах картошку вообще не чистят, она всегда просто картошка – в мундире или без.

– Мне ещё кажется, что американцы изобретательные. Я в газетах постоянно про какие-нибудь технические новинки читаю.

– Пожалуй, что так, – согласилась Полина. – Но это понятно – в Америке всё определяет наука, ведь магия там не приживается.

– Это для меня всегда было удивительно.

– Ничего необычного. Мне один учёный рассказал, что всё дело в старом глобальном катаклизме. Вроде Великого разлома, который случился в конце войны три года назад. Профессор считает, что это был второй разлом в истории мира, и вообще правильнее называть его разрывом.

– Почему?

– Потому что вся планета когда-то была накрыта магической сетью – как паутиной. Так вот – на месте Северо-Американских Штатов в этой сети уже лет пятьсот как огромная дыра. Никто не знает почему. Но этот учёный предполагает, что виноваты сами люди. Потому что в конце Великой войны на территории Европы и России появилась такая же дыра. Ну, теперь и вы почти без магии. Так даже лучше.

– А мне нравилось. В детстве, помню, волшебные огоньки на Рождество и сказочные фигуры в небе. Так красиво было…

– Электричество и фейерверки чем хуже? Умный человек не на такие фокусы способен. Посмотри на Штаты! Они занялись наукой и техникой и правильно сделали. Пока Европа надеялась на чудеса, американцы строили небоскрёбы и железные дороги, изобретали автомобили, аэропланы, бытовые приборы. Кинематограф, в конце концов! Там можно воплотить любую мечту.

– Если там так хорошо, почему же вы вернулись в Россию?

– Папа закончил в Америке свои дела. И теперь мы тут. – Полина иронически закатила глаза.

– В Москве тоже интересно, – вступилась за родной город Софья. – Театров много, есть хорошие спектакли, концерты, балет. Балы опять же. Я танцевать люблю.

– Танцы… Полька, мазурка, полонез? Древность непроходимая. В Америке давно такое не танцуют.

– А что танцуют?

– О, каждый раз что-то новое. Вот, например, в прошлом году был безумно популярен Chicken Walk. Как это по-русски? Куриный шаг? Цыплячий ход? Я лучше покажу.

Полина вскочила и, прищёлкивая пальцами, начала выделывать странные фигуры, выворачивая вперёд то левую, то правую ступню и крутя бёдрами. Длинная бахрома игриво кружилась вокруг коленей. Мундштук в правой руке опасно сыпал искрами. В завершение девушка резко дёрнула ногу вбок носком внутрь.

– А вот это движение называется «свивл»! Я сама ещё не до конца выучила. Ну как?

– Ух ты… – Соня была под впечатлением. – А под какую музыку такое исполняют? Шопен вряд ли подойдёт.

– Эх, старик Шопен… В Штатах играют джаз и диксиленд. Каждый вечер в клубах танцы до утра. Там совершенно потрясающие джаз-бэнды – и чёрные, и белые. И люди открытые, не такие высокомерные. В Америке вообще свободные нравы, особенно на севере.

Соня в этот момент почувствовала себя деревенской дурочкой. Кажется, впервые в жизни.

– Никогда не слышала джаз? – удивилась Полина. – Мы это исправим, я чемодан граммофонных пластинок привезла, послушаем. И танцевать так научу, хочешь?

«Маменька не одобрит», – внезапно проснулась внутри воспитанная Загорская-младшая, но вслух сказала совсем иное:

«Хочу!»

– Эх, жаль здесь такого не играют, тут даже музыкального радио нет, – вздохнула бывшая американка.

– А твой папа был не против ночных клубов? – засомневалась вдруг Соня.

– Я уже совершеннолетняя, а он прогрессивный человек. В Америке невозможно быть старомодным, эта страна несётся как гонщик, только успевай. И женщины там гораздо независимее, чем в России. Почти во всех штатах им дали избирательные права.

– А в России во всех губерниях ещё два года назад, – ввернула Софья.

– Неужели? – удивилась Полина. – Надо же, опередили. Но ещё есть куда стремиться. Мужчины тут, конечно, совершенные архаисты и сторонники патриархата. Им с детства, что ли, это в голову вбивают – обращаться с девушкой, как с хрустальным бокалом? Будьте любезны, не дует ли на вас, не подвинуть ли вам стул, не изволите ли шампанского… Учтивые до тошноты. Хотя попался один интересный, с разными глазами. Люблю таких… отстранённых.

– Так ты из этих, суфражисток? – перевела Соня разговор с рискованной темы. Уж не на Митю ли эта американка глаз положила?

– Они тоже устарели, – махнула рукой девушка. – Теперь в Америке феминистки. Избирательное право – это хорошо, но есть же свобода личности, доступ к образованию, к распоряжению доходами. А если я не желаю выходить замуж? А если хочу носить штаны?