То что обезьяны научились говорить
Планета (говорящих) обезьян: Как люди учили приматов говорить, и что из этого вышло
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Пока опыт за опытом, в ходе которого обезьяны должны были учиться произносить слова, проваливались, всё выглядело ожидаемо. Осмысленная речь — признак разума, а человеку было бы немного неуютно обнаружить, что превосходство его как исключительно разумного вида сомнительно.
Но, осмысляя один из провальных экспериментов, с обучением шимпанзе Вики, исследователи вдруг поняли, что сконцентрировались на её способности к устной речи и совсем не обращали внимания на то, что она отлично выражала свои чувства и желания жестами, а порой и картинками. Вики любила кататься на автомобиле и приносила вырванные из журналов изображения машин, когда хотела попросить её покатать. Голосовой аппарат шимпанзе мало подходил для речи, но ведь человек тоже не всегда разговаривает голосом. Веками люди использовали жестовый язык, как вспомогательный (например, индейцы Северной Америки) или как основной (люди с немотой).
Если голосовой аппарат обезьяны не приспособлен к устной речи, оставалось выяснить, хватит ли мощностей её мозга на жестовую и письменную речь и насколько эта речь будет «человеческой», с пониманием структуры предложения, иносказаний, времён.
Обезьяны, которые смогли говорить руками
Первой обезьяной, выучившей жестовый язык, была шимпанзе по имени Уошо. При обучении она как наблюдала за людьми, говорящими на жестовую языке, так и получала объяснения, как показать то или иное слово. Усвоив около триста пятидесяти знаков, Уошо непринуждённо общалась на все интересующие её темы. В основном, конечно, это были еда и игры.
Очень скоро выяснилось, что Уошо способна к иносказаниям. Не зная точного слова для какого-то предмета или животного, она описывала его, соединяя два других слова — такие составные слова есть во многих человеческих языках, включая русский (например, «летучая мышь»). Так, не зная жеста для утки, Уошо назвала её водяной птицей. Узнав, что некий жест обозначает открытие двери, она тем же жестом просила об открытии бутылки или коробки. Наконец, она сама догадалась ругаться словом «грязный».
Кроме того, Уошо явно хорошо понимала английский на слух. Однажды она удивила учёных, увидев летящий самолёт и попросив покатать её на нём. Поскольку ей никогда не рассказывали о самолётах на занятиях, понять, что это не птица, Уошо могла, только прислушиваясь к разговорам окружающих.
Оказались способны к жестовому языку и другие человекообразные обезьяны. Первопроходцами для своих видов стали орангутан Чатек, бонобо Канзи, горилла Коко. Языковой запас и речевое развитие у них были разные. Лидировал крошка-бонобо с маленькой по сравнению с остальными обезьянами головой. «Проще» всех оказался Чатек, он вообще не любил и не особенно понимал разговоров на абстрактные темы.
Если сначала обезьян учили напрямую, то позже стали изощряться. Например, называли предметы вслух на английском, и через некоторое время учили жесту, привязывая его к слову на английском, а не к предмету. Выяснилось, что так тоже работает.
Обезьяны, которые научились читать и писать
Чтобы понять, действительно ли обезьяны говорят или их наставники просто толкуют, подобно пифиям, их беспорядочно используемые знаки, учёные решились проверить способность обезьян читать и писать — если не буквами, то хотя бы специальными абстрактными символами. Общение при помощи наборов символов было нестественным, неудобным, непохожим на то, с чем обезьяна могла бы столкнуться в природе. Для него надо было или выложить карточки в ряд, или нажимать на кнопки с символами. Но с этим справились и подопытная шимпанзе Сара, и молодые бонобо Кандзи с Панбанишей.
Более того, выяснилось, что читать-писать бонобо могут выучиться так же просто, походя, как человеческие дети. Символам пытались научить мать Кандзи и Панбаниши. Кандзи в то время просто вертелся рядом и в какой-то момент стал выполнять задания, видя, что мать с ними не справляется.
Обезьяны, которые учили сами
Говорить, выполняя задания людей, которые за это вкусно кормят, совсем не то же самое, что поддерживать языковую среду и культуру самостоятельно. Интересно ли «говорящим» обезьянам общаться друг с другом и способны ли они передавать свой навык дальше?
К горилле Коко подселили по очереди двух самцов. Первым был Майкл (он же Михаэль). Мать Майкла вместе с другими родственниками убили на его глазах на мясо. Детёныша спасли и привезли в Австрию, где стали обучать жестовому языку. Процесс пошёл хорошо, и люди решили, что они с Коко были бы отличной парой. Увы, при всей нежной привязанности Коко и Майкл не только не зачали детей, но даже не пытались это сделать. Вероятно, они даже не знали, как. Зато с удовольствием общались друг с другом.
Второй самец был неговорящим, и Коко играла с ним так, как играла бы с животным вроде собаки или кошки. Кстати, котят она обожала.
Когда Уошо оказалась среди неговорящих шимпанзе, она во время течки подзывала самца жестовой фразой «подойди обнять!». Вскоре самец тоже использовал эту фразу. Когда Уошо ещё жила отдельно и ей дали на воспитание детёныша, она немедленно стала учить его фразе «иди сюда!», осознанно и очень упорно (это поймёт любая мать). Потом она учила его самого жестовым словам, показывая их и складывая правильно его пальцы. Закончился эксперимент с Уошо тем, что сейчас в Америке существует целая ферма говорящих шимпанзе.
Орангутан Чатек за попытку побега, да ещё с заложницей-студенткой, был сослан в зоопарк. Одиннадцать лет он сидел в небольшой клетке, пока его не перевели в лучшие условия. От скуки он пытался научить жестовому языку охранника, чтобы было с кем пообщаться.
Человек научил обезьяну говорить?
Почему кошку можно научить понимать много слов, копировать человеческие интонации, даже издавать отдельные осознанные сигналы, но не строить предложения и не обсуждать чувства? Что в мозгу человекоподобное обезьяны есть такого, что можно переключить на распознавание речи?
Современные методики позволили выяснить, что у шимпанзе за речь отвечает та же часть мозга, что и за распознавание мимики. А с бонобо и орангутанами всё оказалось ещё интереснее. Наблюдения помогли установить, что они и до человека пользовались жестовыми языками, правда, гораздо проще по структуре и лексике. Например, словарь орангутанов насчитывает только шестьдесят жестов-слов.
Получается, человек думает о себе слишком много, считая, что только он способен придумать речь, понимать течение времени (всё шимпанзе отлично отличали прошлое и будущее), пользоваться иносказаниями…
Но то, что рядом с нами живут похожие на нас разумные существа, ещё не значит, что Землю может ждать участь планеты обезьян. Людей гораздо больше, чем всех шимпанзе в мире, даже вместе с бонобо, гориллами и орангутанами. Развиваются обезьяны не дальше уровня человеческого ребёнка-дошкольника. Ну и, наконец, мы просто в разы лучше вооружены.
Текст: Лилит Мазикина.
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Жизнь с обезьяной, злобный попугай и похищение дельфинов: истории животных, с которыми люди научились разговаривать
Как учёные боролись с животным мозгом, чтобы научить говорить другие виды на Земле.
Потеря пальцев, обвинения в обмане всего научного сообщества, оскорбления от обезьян — через это и многое другое учёным пришлось пройти, чтобы поговорить с кем-то, кроме собственного вида. TJ рассказывает о важных вехах в истории попыток научить животных языку, от английского до специально созданного для обезьян.
У животных нет своего языка, но они общаются между собой. «Разговор» животных передаёт только состояние, которое действует в момент речи. Говорить о прошлом или о чём-то абстрактном они не могут. Эти сигналы непроизвольны — животные их не контролируют. Также у них нет конкретного адресата — сигнал получают все в округе.
Набор сигналов врождён, он не изменяется с возрастом. Всё это и отличает «язык» животных от языка людей. Человек может говорить не только о чём-то конкретном, но и об абстрактном, делая это осознанно. Есть конкретный адресат, а с возрастом словарный запас меняется.
У животных есть разные виды коммуникации:
У коммуникации животных есть сходства с человеческой речью. Одна из них — наличие смыслов у сигнала. Так, у обезьян верветок есть три разных сигнала для обозначения разных хищников: один — для птиц, другой для змей, третий для леопардов и других наземных хищников. У каждого сигнала своя реакция: при сигнале «змея» обезьяна залезает на дерево или другую возвышенность, после сигнала «птица» верветка прижимается к земле.
Ещё одна черта, схожая с человеческим языком — диалекты. У животных из разных регионов отличаются звуки, которые они используют для коммуникации. «Танец» пчёл, который указывает на еду, меняется в разных странах. Итальянские пчёлы танцуют, если еда в 36,5 метрах от улья, а индийские — если в трёх метрах.
Попытки научить животных речи начались ещё в 1911 году. Врач Уильям Фурнесс купил на Борнео двух орангутангов, один из них спустя шесть месяцев обучения научился говорить «папа», а потом и «кап» (чашка с английского). У второго ничего не получилось. Во время учёбы Фурнесс сначала держал губы «ученика» сомкнутыми, а затем отпускал их, повторяя звук. Уроки проходили напротив зеркала — так обезьяна видела свою мимику и мимику учителя. Больше двух слов выучить не получилось — орангутанг умер от пневмонии.
Следующей попыткой научить обезьян говорить по-человечески была шимпанзе Вики. Её в конце 1940-х годов «усыновила» семья психологов Хейсов. Обезьяну растили как обычного человеческого ребёнка, она всё время проводила с Хейсами. С ней разговаривали, не укрывая от человеческой речи. В пять месяцев Вики научили говорить слово «мама». Сначала супруги сами придавали нужную форму губам обезьяны, потом их помощь не требовалась. К трём годам она научилась говорить другие слова — «папа» и «кап». «Мама» она говорила, когда ей в требовалась помощь, «кап» — при указании на чашку. Слово «папа» она употребляла неосмысленно и в случайные моменты.
Обезьяны не могут говорить так же, как люди. У них другой речевой аппарат, но он всё же способен издавать звуки, как у людей. Проблема в том, что их мозг не может достаточно тонко им управлять, чтобы обезьяны говорили.
«Грязный Джек, дай пить!»: как ученые научили обезьян говорить и что это значит для науки
Теории и практики
Практически все используемые человеком знаковые системы так или иначе восходят к языку и представляют собой его производные. Исследования психологов показывают, что язык — не только важнейший инструмент человеческого интеллекта, но и обязательное условие его формирования. В издательстве Corpus выходит книга Бориса Жукова «Введение в поведение», посвященный многолетним попыткам человека понять других живых существ. В рамках спецпроекта с премией «Просветитель» T&P публикуют главу «Когда горилла заговорила» о том, как обезьяны овладевают языком с активным словарным запасом в 600 слов.
Дети, родившиеся с нормально сформированным мозгом, но не овладевшие языком («маугли» или больные тяжелыми формами детского аутизма), обречены на глубокую умственную отсталость. Как возник этот удивительный феномен — неизвестно, но если предполагать, что он сформировался естественным путем, то есть в ходе эволюции, то, может быть, самые близкие к человеку виды способны хотя бы до степени овладеть им? Руководствуясь этой простой мыслью, ученые еще в 1920-е годы попытались обучить человекообразных обезьян речи — как с помощью обычных методов дрессировки, так и путем воспитания в человеческой семье (как, в частности, Надежда Ладыгина-Котс). Результаты этих многочисленных, продолжавшихся десятилетиями проектов были двусмысленными: обезьяны прекрасно понимали то, что говорили их воспитатели, но их собственная речь даже в самых успешных проектах не шла дальше считанных слов.
Как-то в начале 1960-х американские зоопсихологи Аллен и Беатрис Гарднеры смотрели научный фильм об одной из так и не заговоривших обезьян — шимпанзе Вики, воспитанной психологами Китом и Кэтрин Хейс. Вики выучила всего четыре слова и произносила их всякий раз с немалым трудом. Но Гарднеры заметили, что каждая такая попытка сопровождалась выразительными движениями рук обезьяны, позволявшими понять ее, даже если фильм шел без звука. И у них возникла мысль: а что, если попытаться научить шимпанзе такому человеческому языку, который не требует непосильной для них координации движений губ и языка, — жестовому языку глухонемых? Аллен предлагал провести этот эксперимент в строго контролируемых условиях лаборатории, но Беатрис настояла на том, чтобы «объект» жил и рос в окружении людей, а обучение языку было такой же органичной частью повседневной жизни, как в обычных человеческих семьях.
Беатрис Гарднер и Уошо
В 1966 году Гарднеры и их сотрудник Роджер Футс начали работать с Уошо — годовалой самкой шимпанзе, обучая ее языку, известному как ASL (American Sign Language), или амслен. К концу третьего года обучения Уошо могла изобразить 85 слов и охотно ими пользовалась. (Позднее активный словарный запас Уошо продолжал расширяться и в итоге превышал 200 слов.) Это не удивило ее воспитателей: начиная эксперимент, они ожидали, что шимпанзе выучит много знаков амслена, будет их вполне правильно применять и, может быть, даже строить из них простые фразы, но вот вопросы, отрицание или разница между фразами, отличающимися порядком слов, окажутся для нее непреодолимым барьером. Однако юная шимпанзе перемахнула этот барьер, даже не заметив, что тут была какая-то трудность. Мало того: при встрече с новыми предметами Уошо сама начала давать им двусловные имена, построенные так, как это часто делается в английском языке и еще чаще — в языках типа пиджин-инглиша. Холодильник она назвала «холод-ящик», лебедя на пруду — «вода-птица», арбуз — «пить-конфета», редиску — «еда-ай-больно». А будучи запертой в клетку и чрезвычайно этим недовольной, просигналила служителю: «Грязный Джек, дай пить!» До этого случая ее собеседники использовали слово «грязный» только в буквальном значении, но обезьяна уловила, что это слово всегда употребляется с неодобрением, — и тут же превратила его в ругательство.
Общение с «говорящими» обезьянами показывает, что они вполне способны думать о том, чего в данный момент нет
Разумеется, новые возможности использовал не только Террейс и вообще не только скептики. Почти одновременно с Гарднерами другой исследователь, Дэвид Премак, начал работу с шимпанзе Сарой. Он предложил ей разработанный им самим язык условных символов — абстрактных фигур, каждая из которых обозначала какой-то предмет, действие и т.д. (При этом фигуры не имели ни малейшего внешнего сходства с тем, что они обозначали.) Сара могла «высказываться», извлекая нужные знаки из набора и вешая их на магнитную доску. По сравнению с проектом Гарднеров проект Премака имел как преимущества, так и недостатки. В его рамках невозможно было выяснить, способны ли обезьяны сами придумать не только названия-комбинации из уже известных им знаков, но и новые знаки (амслен дает им такую возможность, и Уошо воспользовалась ею по крайней мере дважды в жизни, придумав жесты для понятий «прятки» и «нагрудник»). Кроме того, на жестовом языке можно поговорить где угодно, а на языках, подобных созданному Премаком, — только там, где есть специальная установка и набор символов. Зато работа Премака «с порога» отметала одно серьезное возражение. Дело в том, что шимпанзе выполняют жесты (как и вообще все, что они делают) довольно небрежно по человеческим меркам, и скептики утверждали, что Уошо складывает пальцы «как попало», а человек видит в этом тот жест, которого он ждет. Язык Премака исключал такую интерпретацию: отвечая экспериментатору, Сара могла выставить только тот или иной стандартный знак, а не «невнятный» или «промежуточный». То, как она это делала, не оставляло сомнений: она пользуется условными символами вполне осмысленно.
Подход Премака был развит и усовершенствован в 1980-е годы сотрудниками Йерксовского национального приматологического центра. Разработанный ими условный язык-посредник йеркиш включал многие сотни хорошо различимых абстрактных значков — уже не вырезанных из пластика, а нанесенных на клавиши специально сконструированной огромной клавиатуры и проецируемых на большой экран. Еще одно отличие работ в Йерксовском центре состояло в том, что здесь группы обезьян жили собственным автономным сообществом, а люди лишь время от времени приводили их в лабораторию для общения и работы.
Звездой Йерксовского центра стал молодой бонобо Канзи. Он выучил йеркиш, можно сказать, нечаянно: знакам учили его приемную мать Матату (у шимпанзе и бонобо приемные дети — обычное дело), а Канзи вертелся рядом — кувыркался, лез обниматься, уплетал какие-то лакомства и вообще развлекался, как мог. Убрать его из лаборатории было нельзя — разлученная с сыном Матата закатила бы истерику, и дальнейшая работа стала бы невозможной. Исследователи старались не обращать внимания на юного сорванца, пока он в момент не начал вполне осмысленно отвечать на вопросы вместо матери. После этого ученые начали работать с ним уже целенаправленно — и были вознаграждены: Канзи оказался едва ли не самым способным из всех обезьян, которых учили языкам-посредникам, его активный словарный запас составляет около 600 слов (считая только регулярно используемые), а пассивный измеряется тысячами. Матата же, кстати, так толком и не освоила язык, и позднее Канзи, а затем его сводная сестра — родная дочь Мататы Панбаниша — служили матери переводчиками.
Горилла Коко заявила своей воспитательнице Фрэнсин Паттерсон, что она, Коко, хорошая птичка и умеет летать
Впервые за всю свою историю люди смогли в полном смысле слова поговорить с существами других биологических видов. Даже если оставить в стороне философское значение этого достижения и ограничиться чисто научной его стороной, то антропоидные языковые проекты наконец-то позволили нам заглянуть непосредственно в психику животных — пусть и очень немногих. У исследователей поведения наконец-то появилась возможность обойти проблему «молчания второго субъекта», узнать то, что невозможно узнать никакими наблюдениями и экспериментами. Да, обезьяньи высказывания просты — обычно в них от двух до пяти слов, — а словарный запас небогат. Самые продвинутые активно используют 400–500 слов, хотя понимают гораздо больше (впрочем, в всего около 600 самостоятельных, несоставных слов — и это полноценный человеческий язык, на котором выходят газеты и вещают радиостанции). Да, девять десятых этих высказываний представляют собой просьбы или требования: «дай», «открой», «пойдем» и т. д., — а более содержательное попадается в них редко, как золотые крупинки в речном песке. И все же «говорящие» обезьяны оказались способны использовать слова в расширительном и переносном значении, ругаться, шутить, фантазировать, спорить, учить друг друга обретенному языку и говорить друг с другом на нем. Вот лишь несколько примеров.
Канзи. © National Geographic/Vince Musi
Канзи больно ущипнул собачонку, ожидавшую ласки (бонобо и шимпанзе вообще не любят собак). «Плохо!» — упрекают его воспитатели. «Нет, хорошо!» — насупившись, набирает на пульте Канзи. Уошо, обидевшаяся за на Роджера Футса, сигналит ему: «Роджер, поди сюда!» Футс, не думая худого, подходит, и Уошо от души отвешивает ему пинка. Другой воспитаннице Футса, шимпанзе Люси, нравилось, чтобы он ее щекотал, и она нередко просила его: «Роджер щекотать Люси!» Однажды он ответил ей: «Люси щекотать Роджер!» «Роджер щекотать Люси?» — переспросила удивленная обезьяна и, получив в ответ «Нет, Люси щекотать Роджер!», принялась его щекотать.
Тот же Футс ухитрился обучить шимпанзе Элли амслену, поясняя значение того или иного жеста не показом означаемого им предмета, а произнесением соответствующего слова (как уже говорилось, обезьяны хорошо понимают человеческую речь, хотя и не могут ее воспроизвести). Видя или прося ложку, Элли делал знак, которому его учили, произнося spoon, но не показывая никакой ложки. Горилла Коко заявляет своей воспитательнице Фрэнсин Паттерсон, что она, Коко, хорошая птичка и умеет летать. А когда Фрэнсин предложила ей показать, как она летает, Коко ответила: «Птичка понарошку, дурачусь!» — и радостно рассмеялась. В другой раз Коко, большая любительница животных, грустно сказала об умершем котенке, что «он ушел туда, откуда не возвращаются».
По сути дела, это снова возвращает нас к проблеме естественного: как соотносятся все эти впечатляющие достижения обезьян в языковых проектах, с их естественными интеллектуальными и коммуникативными процессами? В данном случае, однако, этот вопрос стоит особенно остро благодаря одному чрезвычайно интересному аспекту. Как известно, у человека способность говорить и понимать язык жестко (пожалуй, более жестко, чем какая-либо другая психическая функция) привязана к строго определенным участкам мозга. Причем правильно созреть, «сложиться» эти структуры могут только в том случае, если в период их созревания ребенок слышит (или ощущает каким-либо иным образом) человеческую речь. Если же он лет до шести не встретился ни с одним человеческим языком, он уже никогда не научится говорить — что и доказывают трагические истории реальных «маугли». Успешное освоение обезьянами языков-посредников позволяет предположить, что в их мозгу есть эти (или аналогичные) структуры и что они достаточно развиты. Чем же они были заняты с незапамятных времен и до 1966 года, когда Аллен и Беатрис Гарднеры начали работать с юной Уошо? Что стимулирует их до такой степени, что позднее они позволяют обезьянам овладеть языком-посредником?