почему нельзя верить хромой собаке и слезам женщины
Фрида (Frida)
Осторожнее, ребята. Этот труп еще дышит.
Все должны сходить с ума перед свадьбой.
Ты всегда читаешь книги не в том порядке.
Мы тут заметили, что на твоем гипсе не осталось свободного места.
И Секейро сможет писать, если вытащит голову из задницы и посмотрит вокруг.
Я не жду от вас комплиментов. Мне нужна критика.
Все, что у него пока получилось — вышвырнуть из страны всех умных людей.
Лучше иметь немого врага, чем глупого друга.
Я рисовал фрески и спал с женщинами до вашего появления.
— Но ты же в брак не веришь.
— Конечно, верю. У меня уже было две жены.
Я не мимолетное увлечение. Я здесь останусь.
— Что скажешь?
— Сиськам не хватает тяжести.
Все великие художники — коммунистические свиньи.
Слушай, я не верю в бога. Но благодарю его каждый день за то, что он сохранил тебя.
— Это против моих принципов.
— Да, но вы поступались со своими принципами, когда ходили на наши вечеринки и ели с нашего стола.
— Это моя фреска!
— На моей стене.
Я устала от этих людей и от того, каким ты делаешься рядом с ними.
Только ты видишь, в какое дерьмо превратила меня эта страна.
У меня в жизни было две большие беды, Диего: автобус и ты.
— Я продам картины.
— Этого не хватит даже на выпивку.
Они кричат о гитлеровской агрессии и восхваляют Сталина-деспота. Разве они не близнецы?
Если может старик, сможет и калека.
Говорят, нельзя верить хромой собаке и женским слезам.
Я хочу, чтобы вы сожгли это предательское тело. Не хороните меня. Я и так слишком много лежала.
Доктор, если позволите текилу, я обещаю, что не буду пить на своих похоронах.
Надеюсь, уход будет радостным, и я никогда не вернусь.
Не верьте хромой собаке
Непраздные заметки о литературе нон-фикшн.
Не пристало, конечно, в самом начале обзора бормотать цеховые обиды, ведь давно уж известно, что «нон-фикшн» – это все-таки не «фикция», как говаривал логопед в советском фильме, а вполне внятная «дикция» транслируемого рынком формата литературы. То есть, очень даже коммерческое явление. И если уж авторам оного недосуг или неудобно идентифицировать жанровую характеристику своего детища-продукта, за них это сделают издательства. Но сделают, извините, соответственно с запросами рынка, а не сообразно табели о рангах. Так, например, уж и не сказать к какому литературному ведомству принадлежащее очередное новейшее детище Пелевина (социалка? художка?) можно прорекламировать нескромно и безо всякого вкуса – как «очень толстый роман». А уж в случае более близкого нашей теме «Дневника» Витольда Гомбровича, как более тонко удивляется «новомирская» рубрика «Non-fiction с Дмитрием Бавильским», издатели и вовсе «название на обложке дали шрифтом, раза в три превышающим имя автора: жанр важнее».
Итак, спрос, как видим, не в три, а во многие разы превышает предложение. И желающих читать бесфабульные тексты – то ли известных авторов вроде Ильи Стогова, вновь открывшим сей жанр в середине девяностых, и Дмитрия Быкова, тогда же продолжившего традицию в личном «блуде труда», а то и Эдуарда Лимонова, «закрывшего тему» в нулевых, и не писавшего в последнее время ничего, кроме «романной» публицистики «из себя». Кстати, что такое этот самый «нон-фикшн», то бишь «невыдуманная» проза уточнять, наверное, не стоит. Дневники и письма, эссе и мемуары и прочая историко-документальная проза вроде биографий, написанных на основе документальных свидетельств. «Наивно? Супер?» – перефразируя известного автора, поинтересуемся мы. Кстати, автор экспериментальной энциклопедии «Литература нон-фикшн / non-fiction» Елена Местергази считает данный жанр «наивным письмом», и поэтому стоит удивляться уже нашей наивности, поскольку «находящаяся ныне на пике популярности литература с главенствующим документальным началом» и есть этот самый нон-фикшн, и баста.
И все-таки вопросы остались. Например, не только о «находящемся на пике», а просто о внятном нон-фикшн в ближайшем рассмотрении. Много ли его в переводах, и почему так мало авторов издается в этом жанре? Спрашивают – отвечаем. В переводах этого добра хватает, каждый норовит ухватиться за биографию в лучшем случае близкого знакомого, оказавшегося вдруг знаменитым (а до этого бывшего просто близким), и тогда выходит либо беллетризованная биография и вольный пересказ произведений вроде романа «Лимонов» Эммануэля Каррера, либо вовсе «Жизнь Пазолини», написанная другом одиозного кинорежиссера Энцо Сичилиано.
С любой непереводной версией нон-фикшн и сложнее, и проще. С одной стороны, как утверждают на одном популярном сайте в разделе «Справочник писателя», «подавляющее большинство книг, выпускаемых в России, – это нон-фикшн». Когда читатель придет в себя от категоричности подобного заявления, голос автора окрепнет, как у учительницы немецкого языка в рассказе Довлатова, и далее мы узнаем, что «нон-фикшн для взрослых бывает следующих видов…». Как бы там ни было, но вот в частности книга Георгия Дерлугьяна «Как устроен этот мир» в свое время в видовой список бестселлеров в категории non-fiction некоторого количества магазинов. И хоть критик Станислав Львовский считает, что «тут и у самого наивного читателя возникают некоторые подозрения на предмет методологии и того, насколько фокусы в этом роде имеют отношение к науке», но уже поздно метаться, ибо книге популярной – быть, как считают продавцы конкретных букв, а не критических замечаний. Нет, издатель, конечно, указывает автору рецензии на то, что «очень рискованно писать такие агитки, не разбираясь в сущности и особенностях той дисциплины, к которой принадлежит рецензируемая книга», но тому, по-видимому, согласиться все-таки категориальный аппарат мешает. Мол, все это собранье пестрых глав, то есть, журнальных статей, как у Бориса Гройса в «Политике поэтики (и не только), а не полновесный роман в письмах, как о Борисе Поплавском, если помните. Автор упомянутого документа эпохи ведь тоже не романист, а демограф и социолог, основатель Центра демографии и экологии человека Российской академии наук, а также хранитель памяти о дворянской семье Татищевых – русских парижан-эмигрантов, архив которых оказался в его руках. Избежав «беллетристического» соблазна, Анатолий Вишневский попросту составил свой роман-коллаж «Перехваченные письма из «семейных» текстов Поплавского. Чем они хуже журнальных статей Георгия Дерлугьяна в книжке с говорящим названием «Как устроен этот мир»?
Кстати, об устройстве механизма памяти, если кто забыл. В пестром мире нон-фикшн тенденции уже не нащупываются вслепую, и дуэли, как у Людоедки Эллочки, соревновавшейся с дочерью американского миллиардера (о чем та, естественно, даже не подозревала), давно отменены. Мысли носятся в воздухе, и в свое время целых две замечательные книги об искусстве числились в списках безусловных бестселлеров в категории нон-фикшн, чем и запомнились. С одной из них более-менее ясно, поскольку она, опять-таки, зарубежного производства, а там нон-фикшн пишут на довольно разнообразные темы. То есть, жанровое несоответствие даже приветствуется, и Джонатан Литтелл, будучи все-таки литератором, а не искусствоведом, после недавно одиозных «Благоволительниц» и не менее радикальной книги «Чечня. Год третий» взялся в своем «Триптихе» о Фрэнсисе Бэконе за самого «многозначного» живописца ХХ века. Причем, автора интересует не биографическая канва его героя, как в случае с «Лимоновым» и «Жизнью Пазолини (хотя Бэкон, выгнанный из дому отцом, после того, как тот застал будущего художника облаченным в женское белье в компании конюхов, был не менее одиозен), а непосредственно сами картины и их иконография. Причем мыслит автор, словно его подопечный, тоже в жанре триптиха. Первая часть описывает встречи Лителла с куратором мадридского музея Прадо, которая дружила с художником. Вторая посвящена анализу телесности, ведь на загадочных композициях его инфернальных полотен основной акцент ставился на первично-биологическом факторе человека, а изображения представляли собой зловещие переплетения смещенных частей тела, как правило, мужского пола. Ну, а в третьей части речь о смерти живописи после возникновения фотографии, а также о том, в каких жанрово-стилистических категориях определить подлинность образа. В жизни, на кресте, или, в конце концов, на конюшне.
А вот уже о жизни в музее – это, в частности, у Александра Боровского, написавшего «Историю искусства для собак». Задумка нескучного путешествия в мир прекрасного в столь неожиданном формате, в принципе, проста. Ведь в современной культуре без ста грамм и книжек Деррида не разобраться, а с помощью этой забавной книжки – легко. Раньше как между собой чирикали специалисты-кураторы? Правильно, на птичьем языке постмодернистской рефлексии, который без специального образования понять было невозможно. А в «Истории искусства для собак» речь ведется уже не на псевдонаучном волапюке, а на чистом собачьем языке, то бишь от имени двух милых хвостатых особей – придворной таксы аравийских шейхов по имени Табакерк Двадцать Седьмой, сбежавшей от хозяев, и искусствоведа-самоучки Рыжего, дворняги, прибившейся к Русскому музею в Санкт-Петербурге. Разгуливают они по ночному хранилищу да и ведут себе разговоры об искусстве.
А посему не верьте (словно хромой собаке и слезам женщины) слухам о том, что маловато все-таки авторов издается во всенародном жанре нон-фикшн. Во-первых, он не всегда легок и завлекателен, и строгие серьезности вроде «Странной не-смерти неолиберализма» Колина Крауча, «Последнего витка прогресса» Александра Секацкого и «Безымянных сообществ» Елены Петровской не всегда компенсируются биографической вольницей типа «Реализма судьбы» Александра Путова, «Тотальной «Войны» Алека Эпштейна и «Ключей счастья» Елены Толстой о том же Алексее Толстом и литературном Петербурге.
Ну, а во-вторых, в веселой шипучке термина «нон-фикшн», словно в пене дней, тонут и неудавшиеся и переформатированные романы (не пропадать же добру) и неправленые конкурсные рукописи на различные конкурсы, и даже книжная ярмарка с таким названием имеется. Скоро им будет обозначена вся поднебесная литература, стремящаяся к невыдуманным историям то ли из себя, то ли из прочитанных в детстве и юности книжек «Это быль? – переспросит нас, словно в рассказе Довлатова, удивленный читатель. – Какая там быль, – немного подкорректируем мы ответ. – Это правда!» Словом, написанному верить.
Новое в блогах
Плачьте!
Из пособия для стервы. Если вам что-нибудь нужно от мужчины, или вы хотите что-либо скрыть от него, если вы желаете разжалобить его или заставить с вами согласиться, а также выиграть время или отвлечь его внимание – плачьте.
Мужчина не выносит женских слез. Он идет на все, чтобы их прекратить. Слезы! Используйте этот замечательный инструмент в своих целях.
Прием. Использование патриархальных чувств и стереотипов воспитания, ложь, сокрытие информации, напускание тумана.
Цель. Женщина, как ты знаешь, мастерица воздействовать на твои инстинкты в своих интересах. А слезы – один из самых простых приемов манипулятивной техники «женщина в опасности». Все дети капризничают и плачут, чтобы добиться своего, но мальчики взрослеют и перестают так себя вести, а девочки оттачивают и совершенствуют этот прием… Потому что он работает!
Как понимать и что делать. Просто не верь женским слезам. Никогда не верь.
– либо фикция с целью манипуляции;
– либо просто сброс эмоциональной энергии.
Никакого другого смысла женские слезы не имеют.
В любом случае не воспринимай их всерьез.
Слезы у женщин – самый любимый способ добиваться своего. В первую очередь от мужчины, но и от мира вообще. Многие женщины используют этот прием неосознанно, но поговори с любой из них, и она признается, что позывы заплакать возникают у нее в стрессовых ситуациях регулярно. Это уже инстинкт: даже если слезами горю не поможешь, слезы все равно льются рекой. Во-первых, это помогает достичь эмоциональной разрядки (поплачь, милая, легче станет), а во-вторых, призвано спровоцировать жалость и помощь со стороны.
Женщины и дети пользуются примерно одинаковыми способами взаимодействия с миром, и в данном случае это особенно хорошо заметно.
Итак, женщина плачет перед тобой, чтобы вызвать к себе жалость и отеческие чувства, размягчить твое сердце, заставить тебя почувствовать вину, да и просто используя рыдания как своего рода шантаж: ведь ты и в самом деле при виде женских слез начинаешь нервничать и пойдешь на все, чтобы прекратить эту пытку.
Часто рыдания просто имитируются, а глаза при этом остаются сухими. Такую ситуацию можно распознать, если женщина безутешно закрывает лицо руками и при первой же попытке к ней прикоснуться бежит в ванную якобы умываться.
В любом случае не паникуй. Будь сдержан. Утешай, разумеется, если она от тебя этого ожидает, погладь ее по головке, промокни слезки платочком. Это все дело хорошее, пусть подруга быстрей успокоится. Помоги ей.
Но при этом оставайся бесстрастен. Жалость вообще для мужчины чувство не самое полезное; это женская добродетель. Ты же должен все оценивать по-мужски здраво, не сердцем, а головой. И если ты умеешь логически рассуждать, сопоставляя факты и делая выводы, ты всегда без напряга поймешь, как только тебя начнут шантажировать или манипулировать тобой при помощи слез.
Вывод. Женщины хотя и эмоциональны, но не настолько, чтобы рыдать по любому поводу.
Поэтому в любой скользкой ситуации женские рыдания должны заставить тебя засомневаться в их истинности. Дамским слезам верить нельзя, и относиться к ним нужно легко: поплачет – успокоится.
Если же слезы служат инструментом манипуляции (а в отношениях с мужчинами это верно почти всегда), то делай выводы и не иди у женщины на поводу.
(фрагмент из книги «Женщина. Подчинись или властвуй», Вис Виталис)
Андрей Хаустов # написал комментарий 28 июля 2010, 13:50 Автор весьма и весьма наблюдательный человек. Наблюдашка, одним словом )))
РазЖАЛОбить можно даже и ЖЛОБа. И стервы этим пользуются. Это один из их профессиональных инструментов.
В общем, тема креатива раскрыта. Нареканий особенных нет.
Афтор ЖЖёт и пусть продолжает это делать.
Зачёт!
Не верьте хромой собаке
Игорь Бондарь-Терещенко о современном российском нон-фикшне
…Неудобно начинать обзор с подобного заявления, но в духе фильма «Изображая жертву» («русское кино сегодня в ж… е») осторожно заметим, что с литературой нынче чуточку получше. Не пристало, конечно, в самом начале обзора бормотать цеховые обиды, ведь «нон-фикшн» — это все-таки не «фикция», как говаривал герой-логопед в советской киноклассике, а вполне внятная «дикция» транслируемого рынком формата литературы. То есть, очень даже коммерческое явление. И если уж его авторам недосуг или неудобно идентифицировать жанровую характеристику своего детища-продукта, за них это сделают издатели. Но сделают, извините, соответственно с запросами рынка, а не сообразно табели о теоретико-литературных рангах. Так, например, уж и не сказать к какому литературному ведомству принадлежащее очередное новейшее детище Пелевина (социалка? художка?) рекламируется, как правило, нескромно и безо всякого вкуса — как «очень толстый роман». А уж в случае более близкого нашей теме «Дневника» Витольда Гомбровича, как более тонко удивляется нынче «новомирская» рубрика «Non-fiction с Дмитрием Бавильским», издатели и вовсе «название на обложке дали шрифтом, раза в три превышающим имя автора: жанр важнее».
Итак, спрос, как видим, не в три, а во многие разы превышает предложение. И желающих читать бесфабульные тексты — то ли известных авторов вроде Ильи Стогова, вновь открывшим сей жанр в середине девяностых, и Дмитрия Быкова, тогда же продолжившего традицию в личном «блуде труда», а то и Эдуарда Лимонова, «закрывшего тему» в нулевых и пишущего «романную» публицистику «из себя».
Кстати, что такое этот самый «нон-фикшн», то бишь «невыдуманная» проза уточнять, наверное, не стоит. Дневники и письма, эссе и мемуары и прочая историко-документальная проза вроде биографий, написанных на основе документальных свидетельств. «Наивно? Супер?» — перефразируя одного некогда модного автора, поинтересуемся мы. Кстати, автор экспериментальной энциклопедии «Литература нон-фикшн / non-fiction» Елена Местергази считает данный жанр «наивным письмом», и поэтому стоит удивляться уже нашей наивности, поскольку «находящаяся ныне на пике популярности литература с главенствующим документальным началом» и есть этот самый нон-фикшн, и баста.
И все-таки вопросы остались. Например, не только о «находящемся на пике», а просто о внятном нон-фикшн в ближайшем рассмотрении. Много ли его в переводах, и почему так мало российских авторов издается в этом жанре? Спрашивают — отвечаем. В переводах этого добра хватает, каждый норовит ухватиться за биографию в лучшем случае близкого знакомого, оказавшегося вдруг знаменитым (а до этого бывшего просто близким), и тогда выходит либо беллетризованная биография и вольный пересказ произведений героя вроде романа «Лимонов» Эммануэля Каррера, либо вовсе «Жизнь Пазолини», написанная другом одиозного кинорежиссера Энцо Сичилиано.
С российской версией нон-фикшн и сложнее, и проще. С одной стороны, как утверждают на одном популярном сайте в разделе «Справочник писателя», «подавляющее большинство книг, выпускаемых в России, — это нон-фикшн». Когда читатель придет в себя от категоричности подобного заявления, голос автора окрепнет, как у учительницы немецкого языка в рассказе Довлатова, и далее мы узнаем, что «нон-фикшн для взрослых бывает следующих видов…».
Как бы там ни было, но вот в частности книга Георгия Дерлугьяна «Как устроен этот мир» не так давно попала в видовой список бестселлеров в категории non-fiction московского магазина «Фаланстер». И хоть критик Станислав Львовский на Colta.ru полагал, что «тут и у самого наивного читателя возникают некоторые подозрения на предмет методологии и того, насколько фокусы в этом роде имеют отношение к науке», но уже поздновато метаться, ибо книге популярной — быть. Нет, издатель Валерий Анашвили, конечно, указывал автору рецензии на то, что «очень рискованно писать такие агитки, не разбираясь в сущности и особенностях той дисциплины, к которой принадлежит рецензируемая книга», но тому, по-видимому, согласиться все-таки категориальный аппарат мешает. Мол, все это собранье пестрых глав, то есть, журнальных статей, как у Бориса Гройса в «Политике поэтики», а не полновесный роман в письмах, как о Борисе Поплавском, если помните. Автор упомянутого документа эпохи ведь тоже не романист, а демограф и социолог, основатель Центра демографии и экологии человека Российской академии наук, а также хранитель памяти о дворянской семье Татищевых — русских парижан-эмигрантов, архив которых оказался в его руках. Избежав «беллетристического» соблазна, Анатолий Вишневский попросту составил свой роман-коллаж «Перехваченные письма» из «семейных» текстов Поплавского. Чем они хуже журнальных статей Георгия Дерлугьяна в книжке с говорящим названием «Как устроен этот мир»?
Кстати, об устройстве механизма памяти, если кто забыл. В пестром мире нон-фикшн тенденции уже не нащупываются вслепую, и дуэли, как у Людоедки Эллочки, соревновавшейся, как известно, с дочерью американского миллиардера Вандербильда (о чем та, естественно, даже не подозревала), давно отменены. Мысли носятся в воздухе, и вот уже две замечательные книги об искусстве числятся в списках безусловных бестселлеров в категории нон-фикшн. С одной из них более-менее ясно, поскольку она, опять-таки, зарубежного производства, а там нон-фикшн пишут на довольно разнообразные темы. То есть, жанровое несоответствие даже приветствуется, и Джонатан Литтелл, будучи все-таки литератором, а не искусствоведом, после недавно изданных одиозных «Благоволительниц» и не менее радикальной книги «Чечня. Год третий» взялся в своем «Триптихе» о Фрэнсисе Бэконе за самого многозначного живописца ХХ века. Причем, автора интересует не биографическая канва его героя, как в случае с «Лимоновым» и «Жизнью Пазолини» (хотя Бэкон, выгнанный из дому отцом, после того, как тот застал будущего художника облаченным в женское белье в компании конюхов, был не менее одиозен), а непосредственно сами картины и их иконография. Причем мыслит автор, словно его подопечный, тоже в жанре триптиха. Первая часть описывает встречи Лителла с куратором мадридского музея Прадо, которая дружила с художником. Вторая посвящена анализу телесности, ведь на загадочных композициях его инфернальных полотен основной акцент ставился на первично-биологическом факторе человека, а изображения представляли собой зловещие переплетения смещенных частей тела, как правило, мужского пола. Ну, а в третьей части речь о смерти живописи после возникновения фотографии, а также о том, в каких жанрово-стилистических категориях определить подлинность образа. В жизни, на кресте, или, в конце концов, на конюшне.
А вот уже о жизни в музее — это у отечественного автора, Александра Боровского, написавшего «Историю искусства для собак». Задумка нескучного путешествия в мир искусства в столь неожиданном формате, в принципе, проста. Ведь в современной культуре без ста грамм и книжек Деррида не разобраться, а с помощью этой забавной книжки — легко. Раньше ведь как чирикали между собой специалисты-кураторы? Правильно, на птичьем языке постмодернистской рефлексии, который без специального образования понять было невозможно. А в «Истории искусства для собак» речь ведется уже не на псевдонаучном волапюке, а на чистом собачьем языке, то бишь от имени двух милых хвостатых особей — придворной таксы аравийских шейхов по имени Табакерк Двадцать Седьмой, сбежавшей от хозяев, и искусствоведа-самоучки Рыжего, дворняги, прибившейся к Русскому музею в Санкт-Петербурге. Разгуливают они по ночному хранилищу, покуда полиция Санкт-Петербурга разыскивает заморскую гостью, да и ведут себе разговоры об искусстве.
А посему не верьте (словно хромой собаке и слезам женщины) слухам о том, что мало российских авторов издается во всенародном жанре нон-фикшн. Во-первых, он не всегда легок и завлекателен, и строгие серьезности вроде «Странной не-смерти неолиберализма» Колина Крауча, «Последнего витка прогресса» Александра Секацкого и «Безымянных сообществ» Елены Петровской не всегда компенсируются биографической вольницей типа «Реализма судьбы» Александра Путова, «Тотальной «Войны» Алека Эпштейна и «Ключей счастья» Елены Толстой о том же Алексее Толстом и литературном Петербурге.
Ну, а во-вторых, в веселой шипучке термина «нон-фикшн», словно в пене дней, тонут и неудавшиеся и переформатированные романы (не пропадать же добру) и неправленые конкурсные рукописи на различные наши нацбесты, и даже книжная ярмарка, как известно, с таким названием имеется. Скоро им будет обозначена вся поднебесная литература, стремящаяся к невыдуманным историям то ли из себя, то ли из прочитанных романов детства и юности. «Это быль? — переспросит нас, словно в рассказе Довлатова, удивленный читатель. — Какая там быль, — немного подкорректируем мы ответ. — Это правда!» Словом, написанному верить.