Читать книгу бесплатно Приемный ребенок прямо сейчас на нашем сайте wow-guides.ru в различных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB без регистрации.

Tok. Мировой бестселлер
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ РОМАН ОТ АВТОРА МИРОВОГО БЕСТСЕЛЛЕРА «КАК Я ТЕБЯ ПОТЕРЯЛА».

МОЖЕТ ЛИ МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА БЫТЬ ИСТОЧНИКОМ ЗЛА, КОТОРОЕ ПРИВЕДЕТ К НЕПОПРАВИМЫМ ПОСЛЕДСТВИЯМ?

Когда детский психолог Имоджен Рид берется за дело одиннадцатилетней Элли Аткинсон, она решает не прислушиваться к предупреждениям, что девочка опасна.

Элли оказалась единственной выжившей в пожаре, в котором сгорела вся ее семья. Имоджен уверена, что отстраненность и замкнутость девочки естественны в такой ситуации, а злость – всего лишь выплеск накопившихся эмоций.

Только приемные родители и учителя убеждены в обратном. Каждый раз, когда Элли злится, случается что-то плохое. И очень быстро маленький сонный городок наполняется жуткими сплетнями. Со всех сторон при появлении девочки слышится одно: Ведьмы не горят…

«Захватывающе интересная книга. Она мне понравилась, и я не хотела, чтобы все заканчивалось». – Клэр Дуглас, автор мировых бестселлеров «Пара из дома № 9» и «Исчезновение»

«Глубокий, темный, тревожный… «Приемный ребенок» – книга, которая останется со мной навсегда. Мне понравилось». – Лиз Лоулер, автор бестселлеров «Я найду тебя» и «Не просыпайся»

«Атмосферный, жуткий и напряженный триллер, который пугал меня и заставлял гадать до последней главы. Читайте только при включенном свете!» – Compulsive Readers

Дженни Блэкхерст

Приемный ребенок

© Жукова М.В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Посвящается моим маме и папе. Я не могла бы просить больше, чем вы мне дали.

Пролог

– Имоджен? Это вы? – Голос на другом конце телефона полон отчаяния, кажется, что звонящая мне женщина задыхается. Я мгновенно узнаю ее.

– Сара, успокойтесь, – говорю я ей. – Что случилось?

– Элли. – Я слышу, как дрожит голос Сары Джефферсон. – Она в обед ушла из школы. Я не знаю, где она.

Я вздыхаю. «Повторяй, – приказываю себе. – Не мой цирк, не мои обезьяны».

– Я больше не работаю по делу Элли, Сара. Меня от него отстранили. Ее прогулы больше меня не касаются. У меня другой круг обязанностей.

– Вы не понимаете, – теперь голос Сары звучит напряженно. – Меня беспокоит не Элли, а Лили.

Моя рука автоматически опускается на живот до того, как я вспоминаю, что ребенка там больше нет.

– Что с Лили, Сара?

Звук, который издает Сара, – нечто среднее между рыданием и воем.

– Она пропала. Элли забрала малышку.

Глава 1

Элли

Элли лежит на кровати, которая совсем не ее кровать, в комнате, которая не принадлежит никому, и слушает, как чья-то семья смотрит телевизор внизу. Большим пальцем она вдавливает острый кремень сигаретной зажигалки, которую держит в руке. Появляется оранжевое пламя. Оно исчезает, когда она прекращает давить на кремень.

Щелк, пламя.

Щелк, пламя.

Щелк, пламя.

Она проводит кончиками пальцев сквозь пламя и удивляется, что оно не обжигает. Элли пробует сделать это еще раз, оставляя пальцы в пламени немного дольше. На этот раз оно кажется горячим, но ей все равно не больно. Она опускает палец в голубую часть пламени и держит его там, пока его не пронзает боль, но все равно ощущения нельзя назвать плохими. Элли чувствует себя великолепно. Так чувствовали себя члены ее семьи? Эту боль, это освобождение? Она снова щелкает зажигалкой, на этот раз держит пламя под основанием ладони, там, где она переходит в запястье. Элли не убирает пламя и ждет боль. Когда боль приходит, она оказывается сильной, и Элли шокированно снимает палец с кремня. Сердце бьется учащенно, но она все равно повторяет… щелк, пламя.

Как раз когда до ее ноздрей доходит запах паленой кожи, открывается дверь в комнату. В дверном проеме стоит Мэри, дочь ее временных опекунов и в некотором роде ее сестра. Когда Мэри видит, чем занимается Элли, у нее округляются глаза и отвисает челюсть, как у кошки из мультфильма.

– Элли! Что это за игра? – Мэри грубо хватает ее за руку и отдергивает от пламени. – Ты спятила? Тебе же будет больно!

Внезапно ее обожженную руку пронзает острейшая боль. Элли опускает на нее глаза и видит, как на коже появляются наполненные гноем волдыри.

– Я… я не знаю, что я делала. Я просто играла. Мне даже не было больно. – Элли с интересом смотрит на свою руку. – Но сейчас больно.

Мэри нежно опускает ладонь на руку Элли.

– Пошли, я тебе помогу. Намажу ожоги кремом, забинтую, а маме мы скажем, что ты порезалась, когда помогала мне готовить обед.

Элли смотрит на волдыри на коже, рисует в своем воображении картины: они распространяются вверх по руке, покрывают ее плечи и шею.

Мэри качает головой, словно не может поверить в то, что видит.

– Я сама буду осматривать твою руку каждый день и менять повязки, а если мне покажется, что стало хуже, то мы придумаем что-нибудь новенькое. – Она по-доброму смотрит на Элли. – Зачем ты так издеваешься над собой, Элли? Неужели ты думаешь, что твоя мама обрадовалась бы, увидев, как ты себя калечишь?

– Но моя мама не может ничего увидеть, не правда ли? Моя мама умерла.

У Элли возникает ощущение, будто внутри нее все заполнено пульсирующей зеленой слизью. Это подобно апельсину, когда он гниет изнутри: оранжевая кожура остается нетронутой, а мякоть становится ядовитой. Она не такая, как Мэри, она не такая, как все здесь. Некоторые это видят – а она сама видит это в глазах людей, когда они, заметив ее на улице, переходят на другую сторону и крепче сжимают руки своих детей, на самом деле не зная почему. Хотя Элли знает почему. Они видят, что у нее внутри.

– Но она наблюдает за тобой. Ты же знаешь это, правда? – не успокаивается Мэри. – Твоя мама на небесах и видит все, что ты тут делаешь. И она хочет, чтобы ты была счастлива, она хочет, чтобы с тобой все было в порядке, чтобы ты выросла и обзавелась своей собственной семьей. Она хотела бы этого, если б была здесь, и она все равно хочет этого сейчас. Тебе нужно постараться встроиться, Элли. Я знаю, что это трудно, я знаю, что мы не твоя семья, но ты на самом деле должна попробовать.

– А что, если я не хочу пробовать? Что, если я не хочу быть частью вашей семьи?

– Я знаю, как тебе тяжело. Я видела много детей в этом доме, как они появлялись у нас, потом уезжали, много обозленных детей, которые никогда не знали любви. Но ты другая. Ты знаешь, что такое быть любимой, и ты знаешь, что такое жить в доме, полном сочувствия и тепла. Сейчас, вероятно, у тебя нет таких ощущений, но когда-нибудь у тебя все это снова будет. Ты должна помнить, что твоей вины нет ни в чем случившемся. Ты не должна себя винить, Элли, независимо от того, кто и что тебе говорит.

Элли кивает, но в глубине души она знает, что Мэри не права. Может, Мэри и старше, и думает, что знает все, но она не знает – она совсем не знает Элли. Никто не знает.

Глава 2

Имоджен

Мы едем под кронами деревьев, по дороге, ведущей в город Гонт. В тех местах, где солнце пробивается сквозь листву, на дорожном покрытии появляются яркие пятна, я прищуриваюсь из-за попадающего мне в глаза яркого солнечного света. По ощущениям мы едем по красивому туннелю к последнему месту назначения, до которого нам вообще суждено добраться. Там дорога закончится.

Томас Вулф говорил, что вернуться домой нельзя, может, мне стоило об этом вспомнить перед тем, как кликнуть по «Отправить» – и не посылать письмо с моим резюме. Но я запустила цепь событий, которая теперь ведет меня назад в мой родной город, где я не была пятнадцать лет. Может, не стоило этого делать.

Перед нами появляется Гонт – такой же мрачный и неприветливый, опустевший и зачахший, как предполагает название [1 — Слово gaunt означает «изнуренный, исхудавший, изможденный, угрюмый, мрачный». (Прим. пер.)]. При виде этого места думаешь о зале с криво висящими зеркалами, где независимо от того, с какой точки ты смотришься в них, всегда кажется, что что-то не так. Окрашенные в серый цвет дома опустели и теперь разрушаются. Население сокращается.

Со стороны могло показаться, что Гонт утратил свое было великолепие: иногда встречался богатый особняк или впечатляющая скульптура, которые намекали, что некогда на этот город имелись большие планы – но планы уже давно забыты. Даже ребенком я в равной степени была очарована родным городом и испытывала к нему отвращение. То же самое магическое притяжение привлекло сюда строителей и застройщиков, и то же самое ощущение беспокойства, необъяснимого страха и ожидания чего-то нехорошего, которое витало в воздухе, погнало их отсюда прочь. При этом они говорили про землю, которую нельзя использовать, необоснованные градостроительные нормы и правила, выполнить которые невозможно. Кто же захочет признавать, что отказался от возможности развития территорий только из-за предчувствия, при этом потеряв в процессе десятки тысяч фунтов?

Я почти забыла про это чувство. Я так долго жила в безопасности в крупном городе, в дымке обычных забот, что фактически забыла свою жизнь здесь. Едва ли я могу вспомнить что-то из моей прошлой жизни, даже если плотно закрываю глаза, и от попытки вспомнить у меня начинается головная боль.

Несмотря на ослепительный солнечный свет, меня пронизывает холод. Холод висит в воздухе. «Бодрящий воздух для начала новой жизни», – как сегодня утром выразился Дэн. Хороший знак, знак, что мы поступаем правильно.

– Я не верю в знаки и приметы, – улыбнулась я.

Но, вероятно, лицо меня предало, потому что муж нежно опустил ладонь мне на локоть и сказал:

– Все будет отлично. Это как отпуск в деревне. У нас обоих будет свободное время и место, где легко дышится.

Он не произнес того, о чем думал на самом деле – об увеличении нашей семьи, и я была благодарна ему за это.

– Отпуск? Я не думала, что у писателей бывают отпуска. И его точно не будет у меня. Через четыре дня я выхожу на новую работу.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Отдых от всего этого. – Дэн показал на окно, на улицу, полную людей, которые быстро шли, не обращая внимания друг на друга и не отрывая глаз от своих телефонов. Мужчина в разноцветном плаще раздавал пустые конверты, в которых, как я знала по опыту, находились «волны позитива». Водители зло сигналили, если машина впереди ехала ниже тридцати пяти миль в час. – Отдых от людей. От давления. От ежедневной рутинной работы. Это как раз то, что нам нужно после всего того дерьма, в котором тебе пришлось вываляться.

Дерьма, в котором мне пришлось вываляться. Можно подумать, от случившегося в Лондоне можно просто отмахнуться, считая, будто мне не повезло.

В поле зрения возникают первые дома, перестроенные амбары и новые здания, которые появились, когда строительная отрасль снова встала на ноги. Когда я в последний раз была в этой части страны, здесь простирались поля. Кажется, кто-то хотел дать Гонту еще один шанс. Дэн толкает меня в бок и показывает на новые дома.

– Видишь их? После того как мы продадим дом твоей мамы, можем купить что-то подобное. Или построить свой дом.

Я улыбаюсь.

– Что ты знаешь про строительство домов? Кроме того, что строится в твоих воображаемых мирах. Это не так просто, как придумывать их для романа.

– Сказала та, которая никогда не пыталась описать замок в пустыне с точки зрения великана-людоеда. – Дэн притворяется обиженным, затем снова улыбается. – Хорошо, может, мы пока остановимся на покупке. Что-то с открытой планировкой. Большое.

– С бассейном и нашими инициалами, выбитыми в мраморном полу при входе в дом, – смеюсь я. – Думаю, ты не представляешь, сколько может стоить старый дом бабушки Тэнди. В любом случае недорого, потому что моя мать так его и не продала.

При слове «мать» у меня все сжимается внутри. «Ее больше нет, Имоджен».

Никакого стелящегося серого тумана при приближении к городу нет, нет и никакой старой ведьмы, которая вытянула вперед скрученный артритом палец и предупредила бы нас, что дальше ехать не следует. Никакой черный ворон не сидит на щите со словами «Добро пожаловать в Гонт» и не бормочет «Никогда больше». Тем не менее я чувствую, как ледяные пальцы страха сжимают мои легкие, и на мгновение становится трудно дышать. Щит старый, местами подгнивший, а буквы так выцвели, что при виде этого ты в последнюю очередь думаешь, что тебя здесь рады видеть. Щит темнеет у меня перед глазами, словно по нему растекается черная плесень, когда я на него смотрю. Поворот к дому моей матери находится всего в нескольких метрах слева. В груди все сжимается, дорога впереди плывет, все вокруг становится расфокусированным. Я вытягиваю руку и хватаю за руку Дэна.

– Не надо туда ехать.

Мой голос звучит как едва узнаваемый хрип. Дэн косится на меня, по его лицу пробегает тень обеспокоенности, он снижает скорость, и машина буквально ползет по дороге.

– С тобой все в порядке, Имоджен? Мне съехать на обочину?

Я смотрю на щит, он все так же кажется совсем не приветливым, но черной плесени больше нет. Я чувствую, как щеки снова краснеют, но теперь они горят от смущения. О чем я думала?

Гонт находится за этим щитом, наблюдает, ждет.

– Нет, со мной все в порядке, – вру ему. – Я просто подумала, что нам, возможно, следует заехать на главную улицу, чтобы взять еду навынос перед тем, как ехать к дому. А что, если электричество еще не включено?

Дэн легко кивает, но продолжает хмуриться. В эти дни он постоянно обо мне беспокоится.

– Отличная мысль, – соглашается он, оглядываясь через плечо и включая правый поворотник. – Мне самому следовало бы это предложить. Хотя нам надо заехать в магазин. Не думаю, что кухня в твоем городе будет разнообразной и найдется много мест, где можно купить еду.

– Это не мой… – открываю я рот, но затем пожимаю плечами. По крайней мере, сердце в груди больше не стучит так сильно. – В центре есть кафе, где подают рыбу с картошкой фри… по крайней мере, было раньше.

Дэн проезжает мимо поворота к дому и едет прямо, к главной улице, которая проходит меньше чем в миле от дома матери. Я помню, как мы с Пэмми бродили по длинным узким переулкам, как убеждали старших мальчиков купить нам алкоголь, обещая поделиться с ними. Я помню, как мы пытались устроиться на работу в магазин на выходные, и у нас не было никаких шансов получить эти места, на которые претендовали девушки типа Мишель Хоффман и Терезы Джонсон. Интересно, чем они занимаются сейчас. Я злобно надеюсь, что все еще работают в магазине на углу.

– Мне нравится, что мы получим лучшее из обоих миров, – объявляет Дэн, нарушая воцарившееся молчание. – Красивая тихая сельская местность и достаточно приличная главная улица совсем близко от дома. Я все еще смогу по утрам выскакивать за только что сваренным кофе и свежим хлебом…

– Все еще? – Я смеюсь, представив своего мужа в белом переднике с оборочками, покупающего в пекарне свежий хлеб. – Когда ты это делал? Должна признать: раньше я представляла, что сидящий дома муж будет в большей степени похож на домработницу, чем на подростка-переростка, который смотрит «Нетфликс» и съедает все вкусняшки.

– Не нужно было представлять ничего подобного. Я – не муж, занимающийся домашним хозяйством, я – творец.

– Так, мистер Бестселлер, пока я работаю изо всех сил, стараясь родить всех тех детей, которых ты хочешь, ты, по меньшей мере, мог бы обеспечить свежий хлеб и кофе по утрам.

Дэн широко улыбается, и я сразу жалею, что сказала это таким легким и шутливым тоном. Мне нужно помнить, что каждое подобное замечание служит искрой, от которой в Дэне загорается огонь – он хочет как можно быстрее увеличить нашу семью. Он не знает, как от слова «ребенок» у меня все сжимается внутри. Я поворачиваю голову и смотрю в окно, надеясь, что это послужит сигналом для окончания разговора.

Послеполуденное время в субботу на главной улице Гонта напоминает раннее утро в Лондоне. Я смотрю сквозь лобовое стекло, и мое внимание притягивают две девочки, которые стоят на тротуаре и смотрят друг на друга. У одной из них длинные темные волосы, закрывающие лицо. Она словно примерзла к месту. А вторая девочка, красивая блондинка, одетая так, как одеваются более старшие девочки, наклоняется ближе к первой. Может, они играют в какую-то игру, но что-то кажется мне странным в этой сцене. Я уже собираюсь обратить внимание Дэна на это, но когда мы проезжаем мимо, блондинка делает пару шагов в направлении дороги.

– Осторожно, – предупреждаю я. – Она, похоже…

Мои слова переходят в крик, и я зажмуриваюсь, когда девочка падает на дорогу прямо перед нами. Я слышу скрип тормозов и глухой удар.

Глава 3

Элли

День тянулся так долго, что по ощущениям получился дольше, чем все летние каникулы, вместе взятые. Хотя занятия в школе начались уже шесть недель назад, их только сейчас притащили в магазин, чтобы купить Мэри несколько новых блузок. Похоже, у дочери ее временных опекунов грудь выросла за одну ночь. Несомненно, Элли достанется что-то из ее старых мешковатых, посеревших вещей, которые она будет донашивать.

Сара возмущалась ценами, кажется, несколько часов. У нее с собой один из ее знаменитых списков, спланированный бюджет, и она не хочет отступать ни от одного, ни от другого, хотя несчастная молоденькая продавщица уже бессчетное количество раз повторила ей, что у них единственное складское предприятие [2 — Имеется в виду торговая фирма, которой производитель товаров дает льготные условия покупки в обмен на обязательство поддерживать определенный уровень запасов товара.] в городе и Сара не найдет ничего дешевле, даже если отправится в большой город.

Элли бьет носками туфель по одному из прилавков, Мэри время от времени сочувственно на нее посматривает, и тут заходит она. Наоми Харпер. А казалось, этот день не может стать еще хуже. Мама Наоми приветствует Сару как старую подругу, хотя Элли ни разу не видела, чтобы они в прошлом здоровались друг с другом. Они хором повторяют фразы типа «Как здорово встретить вас здесь» и «Как у вас дела?». Мама Наоми с любовью смотрит на свою дочь и объявляет, что та совершенно точно выросла за последние несколько недель. Элли думает, что мать Наоми не знает одну вещь: независимо от того, какой длины юбки она покупает, ее драгоценная дочурка закатывает их за пояс, как только выходит из дома. Мэри, которая старше их на четыре года и едва ли знает, кто такая Наоми Харпер, вопросительно смотрит на Элли, но та только безразлично пожимает плечами.

– Боже, не думала, что мне придется видеть твою страшную физиономию еще и в выходные. Будто учебных дней мало, – шипит Наоми со злобой, которая могла бы исходить от девочки гораздо старше двенадцати лет.

Элли представляет стрелу, летящую от ее плеча и пронзающую левый глаз Наоми, видит, как из пробитого глазного яблока текут гной и кровь, и молчит.

– Ты вообще когда-нибудь разговариваешь? – Наоми хмурится, не добившись от Элли никакой реакции. Она очень напоминает ребенка, тыкающего палкой в осиное гнездо и раздражающегося все больше и больше, когда оттуда никто не вылетает. – Давай, Вонючка Элли, скажи что-нибудь.

Элли чувствует, как у нее сжимаются кулаки, костяшки пальцев белеют. Она не должна позволять себе злиться, но это так трудно, когда жар поднимается к щекам, а сердце начинает учащенно биться в груди. Элли смотрит на Мэри, но независимо от того, как сильно она сосредоточивается, она не может заставить свою новую сестру развернуться и врезать Наоми кулаком в лицо. Затем Элли силой воли хочет заставить Сару заявить, что это место слишком дешевое для них, она страстно желает, чтобы ухмылка сошла с лица этой мерзкой девчонки и ее отталкивающей мамаши. Но ничего из этого не происходит.

Происходит другое. Наоми Харпер очень быстро, без всякого предупреждения выбрасывает вперед руку и сталкивает на пол весь ряд легких парусиновых туфель на резиновой подошве с ближайшей к Элли полки, и отскакивает назад до того, как кто-то заметил, что это сделала она.

– Элли! – вскрикивает Сара и бросается к образовавшейся куче. Лицо у нее становится темно-красного цвета. – Зачем ты это сделала?

Смысла возражать нет, Сара в любом случае не послушает, а Наоми с матерью переглядываются, словно Наоми говорит ей: «Разве я тебя не предупреждала?» И только Мэри с подозрением переводит взгляд с Элли на ее одноклассницу и обратно.

– Можно я подожду снаружи? – спрашивает Элли. Она знает, что происходит, если ее вывести из себя. Несмотря на то, как сильно она ненавидит Наоми, лучший способ не выпустить ситуацию из-под контроля – это удалить из нее себя.

– Я пойду с тобой, – предлагает Мэри, но Сара качает головой.

– Ты должна примерить эту блузку, Мэри. Элли достаточно большая, чтобы пять минут подождать нас на улице.

Она на самом деле достаточно большая, и если б все на этом закончилось, то и проблем бы больше не было. Если б только Наоми осталась внутри.

Но всего через несколько минут она уже стоит рядом с Элли, снова извергая свою ядовитую желчь.

– Все в школе хотят знать, почему ты такая странная. Ты в курсе?

– Иди прочь, Наоми, – предупреждает Элли.

– Но я знаю, – заявляет Наоми, не обращая внимания на слова Элли. Наоми отступает назад, предположительно потому, что понимает: то, что она собирается сказать, будет уже не тыканьем палкой в осиное гнездо. Она возьмет его обеими руками, раскроет и заглянет внутрь. – Хочешь послушать, что мне известно?

– Нет, – отвечает Элли. Ее сердцу некомфортно в груди, а по рукам бегут мурашки. Она знает, что сейчас что-то случится, и она не в силах это остановить. Она может только наблюдать, словно сторонний свидетель разворачивающейся перед ним сцены. – Заткнись.

– Ты сказала, чтобы я заткнулась? – Наоми недоверчиво смотрит на нее. Она не понимает. Пока не понимает.

– Просто прекрати это. Возвращайся в магазин, – предупреждает Элли и все это время чувствует нарастающую внутри нее злость, разворачивающуюся как маленький клубок шерсти, который становится все больше и больше, жестче и жестче.

– Ты думаешь, что испугала меня? Я выгляжу испуганной?

Элли неотрывно смотрит на Наоми, и ее темные глаза становятся жестче от ярости.

«Тебе следует меня бояться, Наоми Харпер. Следует».

– Уходи. Тебе нужно уйти. Уходи, – тихо бормочет Элли. – До того, как пострадаешь.

– Что ты делаешь? – спрашивает Наоми, и хотя она все еще говорит высокомерно и заносчиво, теперь ее голос окрашен и чем-то другим. К нему добавилась неуверенность, может, даже страх. – Боже, какая ты странная. – Она делает шаг вперед, протягивая руку, чтобы толкнуть Элли в плечо.

– Уходи. Прочь, – приказывает Элли на этот раз громче, и Наоми опускает руку, едва не прикоснувшись к Элли. Та сжимает кулаки, руки свисают вдоль тела, и плотно зажмуривается. «Сдерживайся. Сдерживай свою злость».

– Что ты делаешь? – спрашивает Наоми, отступая на шаг. – Что ты бормочешь? Прекрати. Прекрати это!

Наоми делает еще шаг назад и неудачно ставит одну ногу.

Теперь слова Элли звучат громче, глаза остаются закрытыми, но губы снова и снова повторяют одно и то же:

– Уходи, уходи, уходи…

Наоми едва ли чувствует, как ее каблук соскальзывает с края тротуара, но в душе улавливает ту ужасающую секунду, когда теряет равновесие. Она машет руками, когда летит по воздуху навстречу движущимся машинам. И хотя у нее за спиной громко гудит машина, скрипят тормоза и орут люди, Наоми Харпер слышит только эти повторяющиеся слова:

– Уходи, уходи, уходи…

Глава 4

Имоджен

Когда машина тормозит, меня с силой бросает вперед. Я отвожу руки от лица, с ужасом думая, что сейчас увижу перед собой на дороге раздавленное тело девочки. Вместо этого я вижу, что она сидит с обалдевшим видом, а машина, в которую врезался Дэн, чтобы не сбить девочку, застряла на нашем переднем бампере. Я вылетаю из салона и бросаюсь к девочке, а когда опускаюсь рядом с ней на колени, из ближайшего магазина выбегают две женщины, и сразу же за ними девочка-подросток. Крик первой женщины прорезает воздух так, словно горячий нож масло.

– Наоми! – Она бросается на дорогу и прижимает ошеломленную девочку к своей груди. – «Скорую» вызовите! Что случилось, детка?

Наоми, которая все еще не отошла от шока, теперь переводит взгляд с машины на девочку на тротуаре и обратно, у нее в глазах отражаются страх и непонимание.

– Она упала перед нашей… – начинаю объяснять я, отчаянно пытаясь снять с нас какую-либо вину, но женщина на меня даже не смотрит.

– Это она сделала? – Женщина тычет пальцем в застывшую на тротуаре девочку, и Наоми кивает. Женщина поднимается на ноги и бросается к девочке, ее лицо искажает ярость. – Что ты с ней сделала?!

Вторая женщина и более старшая девочка встают перед младшей на тротуаре, пытаясь ее защитить, и эта вторая женщина – ее мать? – спрашивает очень напряженным голосом:

– Элли, что случилось? Что ты сделала с Наоми?

Элли продолжает молчать, но все так же неотрывно смотрит на Наоми. Что в этом взгляде? Злость? Страх?

– Ты же могла ее убить! – визжит мать Наоми. – Она пыталась ее убить!

– Так, подождите секундочку, – перебиваю я, вскидывая вперед руку ладонью к собравшимся, чтобы всех успокоить и разобраться с ситуацией, пока все не вышло из-под контроля. Кто эта женщина, кричащая на испуганную маленькую девочку? – Я знаю, что вы беспокоитесь за вашу дочь, но нет необходимости выкрикивать обвинения.

– Простите, а вы кто? – Мать Наоми гневно смотрит на меня, и я мгновенно понимаю, что терпеть не могу эту женщину.

– Очевидно, что я – единственный человек, который видел, что случилось на самом деле. Этой девочки – Элли, да? – Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Элли, которая до сих пор не произнесла ни слова. Ее мать кивает. – Элли не было рядом с Наоми, когда та упала. Я думаю, вам нужно просто успокоиться.

– Успокоиться? У вас есть дети? – Мать Наоми не ждет моего ответа. – Если б у вас были дети, вы бы знали, что чувствует мать, когда одного из них толкнули под колеса движущегося автомобиля.

– Ее не толкали…

– Что происходит? – Рядом со мной оказывается Дэн и обнимает за плечи, словно пытаясь защитить. – С ней все в порядке? С тобой все в порядке?

Его лицо побелело от шока. Он смотрит на Наоми, которая теперь поднялась на ноги и стоит у края тротуара.

– Мы не задели ее, Дэн. С ней все в порядке. – Я стараюсь говорить тихо и спокойно и передать ему свое спокойствие. – И со мной тоже. А с тобой? Ты не ударился? Я думаю, что кто-то позвонил в «Скорую». Может, следует вызвать полицию? Я не хочу, чтобы нас обвинили в оставлении места ДТП. – Поняв, что я несу, мгновенно закрываю рот. Это последствия пережитого шока. В первую минуту я думала, что мы врезались в эту Наоми. Я думала, что мы ее убили.

Дэн притягивает меня поближе и крепко прижимает к себе, я наслаждаюсь ощущением спокойствия у его крепкой груди.

– Я уже позвонил, – сообщает он. – И проверил человека во второй машине. Кажется, что со всеми все прекрасно, за исключением машин. У страховой компании будет истерика, черт возьми.

– Со всеми не все прекрасно, – рявкает мать Наоми, очевидно, не намереваясь успокаиваться, она просто пышет злобой. – Моя дочь…

Ее слова зависают в воздухе, потому что в эту минуту рядом с нами тормозят машины с парамедиками и полицейскими.

– О, слава богу, наконец-то.

– Мы получили сообщение, что девочку сбила машина, – объявляет парамедик, переводя взгляд с одной девочки на другую. – Мы сказали, что двигать пострадавшую нельзя.

– На самом деле машина ее не сбила, – поправляю я.

– Вон она уже стоит, – одновременно со мной говорит Дэн.

Полицейский смотрит на Дэна.

– Вы были за рулем? – Дэн кивает. Полицейский достает ручку и блокнот. – Так, вы можете мне рассказать, что здесь произошло?

– Что произошло? – Мать Наоми поворачивается к полицейскому. – Я вам расскажу, что здесь произошло. Вот она, – женщина тычет пальцем в маленькую девочку, чье лицо до сих пор остается ничего не выражающей маской. – Она пыталась убить мою дочь! Она толкнула ее…

– Минутку, – перебиваю я, чувствуя, как мое лицо краснеет от злости. – Элли и близко не было рядом с Наоми, когда та упала. Мы их видели: девочки просто здесь стояли, по крайней мере в футе [3 — 1 фут = 30,48 см.] друг от друга, Наоми шагнула назад, не удержала равновесия и упала на дорогу.

– Она права, – говорит старшая девочка, стоящая рядом с дрожащей Элли. – Я все видела из магазина, мама. Элли к ней даже не прикоснулась. – Она придвигается поближе к Элли, обнимает ее, и та утыкается ей в плечо.

– Вы все это видели? – Полицейский смотрит на Дэна.

– Я уверен, что так и было. – Дэн смотрит на меня, словно ожидая подтверждения. – Да, я хочу сказать, что все произошло очень быстро, но я совершенно точно не видел, чтобы кто-нибудь кого-нибудь толкал.

Судя по всему, его слова вызывают возмущение у матери Наоми.

– Вы утверждаете, что моя дочь вот так взяла и упала на дорогу? Ей двенадцать лет, у нее нет проблем с равновесием. Скажи им, Наоми, скажи им то, что сказала мне.

– Я… – Наоми выглядит как выбежавший на дорогу зверь, внезапно оказавшийся в свете фар. – Я… она… я упала, – слабым голосом заканчивает она. Услышав эти слова, ее мать напоминает человека, которому только что дали сильную пощечину. Мне стыдно за то, что я чувствую радость победы и ликую. Меня словно омывает этой волной, когда у нее краснеют щеки.

– Но ты же сказала…

– Я ошиблась. Это был несчастный случай. – На лице у Наоми на мгновение промелькнул страх? Если и так, то никто, кроме меня, этого не заметил.

– Так, – выдыхает ее мать. – Как я вижу, никто здесь не собирается ничего делать. Пошли, Наоми.

Она берет дочь за руку, но парамедик вытягивает перед ними руку, останавливая обеих.

– Простите, но раз уж мы сюда приехали, мы должны проверить состояние вашей дочери.

– Но вы же слышали, что она сказала! Она просто упала! Машина ее даже не коснулась!

– На всякий случай нужно проверить. – Он виновато смотрит на нее. – Я не выполню свою работу, если этого не сделаю.

– А мне нужно записать свидетельские показания всех присутствующих, – объявляет полицейский. – Это не займет много времени. Конечно, при условии, если вы не хотите официально выдвинуть обвинение в попытке убийства?

Я получаю большое удовольствие при виде того, как лицо матери Наоми снова меняет цвет. Так ей и надо.

– Нет, не похоже, что в этом есть необходимость.

Глядя на двух девочек, трудно понять, что же произошло на самом деле между ними. Элли даже не пыталась себя защитить во время этого скандала – вероятно, ее просто ошеломил напор властной матери Наоми. Я впервые толком рассматриваю ее. У нее бледное лицо, словно с него смыли все цвета, глаза пустые, но это и неудивительно, учитывая, что ее только что вербально атаковала взрослая женщина. Я пытаюсь поймать взгляд девочки, показать ей свою поддержку, но она даже не смотрит в мою сторону.

– Мы можем подождать в машине? – спрашиваю у полицейского. Мне отчаянно хочется убраться с этого места, вызывающего у меня клаустрофобию. Он кивает.

– Если машина на ходу, переставьте ее к краю тротуара. – Он указывает Дэну на нужное место. – Если нет, то мы попросим парамедика следующим осмотреть вас.

– Не нужно, со мной все в порядке, – отвечает Дэн. – Сейчас переставлю, и мы подождем вас.

Мы возвращаемся к машине и осматриваем капот. Водитель второго автомобиля теперь уже выбрался из нее и разговаривает с полицией, а я гадаю, что он им говорит и видел ли он девочек на тротуаре. Повреждения нашей машины не кажутся такими ужасающими, как показался звук удара. Слава богу, она легко завелась. Руки Дэна на руле немного дрожат.

– Боже, это было нечто, – говорит он, опуская руку мне на бедро. Она теплая, прикосновение успокаивающее. Даже после многих лет совместной жизни я подпитываюсь от его прикосновений как суккуб, как пиявка высасываю спокойствие из его тела в свое. Дэн всегда так на меня действовал. Когда мы только познакомились, я любила лежать, положив голову ему на грудь и втягивая в себя его дыхание, теплое и успокаивающее. – Вот ведь какое возвращение получилось. С тобой все в порядке?

Я киваю с отсутствующим видом.

– Да, нечто, – тихо отвечаю я и смотрю на девочек, все еще стоящих рядом с полицейским и парамедиком, матерью, которая так быстро обвинила маленькую девочку в попытке убийства, и второй матерью, которая не предприняла никаких попыток защитить своего ребенка от обвинений.

Что это за место, в которое я вернулась и привезла мужа?

Глава 5

Имоджен

Единственное кафе, где можно съесть рыбу с картошкой фри, находится на главной улице и выделяется там, как монахиня в ночном клубе. Фасад здания покрыт хромированными металлическими панелями, вывеска со светодиодной подсветкой гласит «О, моя треска!», рядом изображена подмигивающая рыба серебристого цвета. Кафе сильно отличается от того, которое я помню. Тогда отслаивающаяся белая краска приобрела грязно-серый цвет, в местах, где она облупилась на вывеске, просматривалось дерево, и поблекшими голубыми буквами будто нехотя объявлялось: «Жареная рыба». Я задумываюсь, кто же сделал этот косметический ремонт и модный ребрендинг. Уж точно не Рой – низенький и полноватый менеджер с вялым и изможденным лицом, который заправлял тут в годы моей юности. Я улыбаюсь, представляя отвращение на его сердитом лице, когда подмигивающую рыбу поднимали на самое видное место над входом в его совершенно точно немодное заведение.

Но, к моему огромному удивлению, Рой стоит за прилавком и кажется, что он не постарел ни на день за пятнадцать лет, будто его притащили в этот мир уже полностью сформировавшимся пятидесятилетним мужчиной, и он с тех пор стоически отказывался стареть даже на день.

– Какое неприятное происшествие.

Я дергаюсь, услышав голос с одного из четырех блестящих стульев у себя за спиной. Разворачиваюсь и вижу женщину, которая кажется настолько серой, что почти полностью сливается с модно оформленной стеной от Farrow and Ball [4 — Farrow and Ball – название фирмы-производителя настенных покрытий и красок высочайшего качества.]. Ее волосы, лицо и одежда кажутся абсолютно лишенными цвета. Я пытаюсь улыбнуться, чтобы скрыть свое удивление.

– Все могло быть гораздо хуже, – замечает Дэн дружелюбным и веселым тоном до того, как я успеваю ответить. Он быстро сжимает мою руку. Я задумываюсь, чувствует ли он, что я все еще немного подрагиваю. – Оказалось, всего лишь немного разбито колено. И вмятина на капоте.

– Да, сынок, тебе пришлось так резко тормозить, – подключается Рой. В его голосе звучит доброта, которую я девочкой никогда не слышала. Я ее не помню! С другой стороны, я не помню особой доброты, исходившей от кого-либо здесь, за исключением Пэмми и ее семьи. – Авария могла быть гораздо серьезнее.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – объявляю я, желая положить конец этому разговору. Однако серая женщина игнорирует мой намек.

– Этой девчонке, Харпер, повезло, что за рулем были вы. Многие из живущих здесь не смогли бы так быстро отреагировать. С другой стороны, – у нее в глазах появляется стальной блеск, – едва ли можно ожидать, что девочка в таком возрасте толкнет другую на проезжую часть, не правда ли?

Дэн смотрит на меня уголком глаза, и я понимаю, что он молча просит меня не ввязываться в разговор. Не клюй на эту приманку, Имоджен. Не твой цирк.

– Она ее не толкала. – Я слышу, как мой муж тихо выдыхает. Он знал, что я не смогу устоять. – Мы же все видели, правда, Дэн?

– Да, видели, – кивает Дэн. – Она ее не толкала.

– А вот здесь вы ошибаетесь, – хитро улыбается женщина. – Этой девчонке не нужно к вам прикасаться, чтобы что-то сотворить. Я сидела здесь, где сижу сейчас. И я видела, что она сделала.

Я хмурюсь.

– Я не понимаю. Вы утверждаете, что она ее толкнула, не прикасаясь к ней? Но это же безумие.

Я оглядываюсь на Роя, ожидая, что он засмеется или закатит глаза после того, что сказала старуха, может, покрутит пальцем у виска, чтобы показать, что она совсем ку-ку. Вместо этого он стоит, словно приклеенный к полу, избегая встречаться со мной глазами, и только снова и снова переворачивает рыбу на небольшой электрической плите. Я обращаюсь прямо к нему, чтобы он не смог меня проигнорировать:

– Кто эта девочка? Ее вроде бы зовут Элли? Кто она такая?

– Элли Аткинсон, – сообщает старуха со смешком. – Приемный ребенок.

– О, предполагаю, поэтому она…

Я запинаюсь, чувствуя, как Дэн сильно дергает меня за руку. Дверь в кафе раскрывается с громким звуком: на пороге стоят Элли и женщина, которая, как я теперь знаю, является ее приемной матерью. Девочка-подросток, пытавшаяся защитить Элли на улице, находится у них за спинами.

Тишину нарушает старуха, издав еще один смешок. Дэн откашливается.

– Две маленькие порции рыбы и большую картошку, пожалуйста, – заказывает он Рою. Тот кивает с таким видом, словно последних нескольких минут не было вообще.

– Пять минут, и будет готово, – тихим голосом отвечает Рой, и мы занимаем столик в противоположном углу кафе, как можно дальше от страшной старухи, от одного вида которой мурашки бегут по коже. Приемная мать Элли заказывает еду девочкам, а затем идет к нам.

– Я просто хотела вас поблагодарить за то, что дали отпор этой ужасной женщине. – Она выглядит усталой, почти деморализованной и опустошенной. Волосы мышиного цвета зачесаны назад и стянуты в неаккуратный хвост, некоторые пряди торчат под странными углами, словно это ее чуть не сбила машина. – И, очевидно, за то, что не сбили ее дочь, – добавляет женщина, словно эта запоздалая мысль только что пришла ей в голову.

– Не беспокойтесь. – Я улыбаюсь ей и надеюсь, что моя улыбка выражает заботу и сочувствие и женщина не посчитает меня помешанной. Она знает, что люди говорят про Элли? «Этой девчонке не нужно к вам прикасаться, чтобы что-то сотворить». – Надеюсь, с тобой все в порядке?

Я адресую вопрос Элли, которая стоит, уставившись в пол. Она не двигается. Вторая девочка толкает ее в бок, но та снова не двигается, и старшая тихо отвечает:

– Спасибо, с ней все в порядке.

Дэн фыркает, и я бросаю на него гневный взгляд. Сидевшая в углу серая женщина все это время наблюдала за нами за всеми. Она встает, шаркая ногами.

– Миссис Эванс, – Элли поднимает голову и обращается к удаляющейся спине старухи тихим голосом, четко произнося слова. Я впервые слышу, как она говорит, и ее слова звучат неестественно.

Женщина медлит, словно ей не хочется смотреть на девочку. В конце концов она поворачивается и смотрит Элли прямо в лицо.

– Вам на самом деле не следует врать. В старые времена вам бы вырезали язык.

Глава 6

Они идут по улице, между ними всего несколько футов, но это вполне могло бы быть несколько миль. Она поднимает глаза и смотрит на руку женщины, болтающуюся сбоку, и ей страшно хочется потянуться к этой руке и вставить в нее свою ладошку. Просто понять, какие при этом возникнут ощущения. Она видела, как это делали многие дети, как они ходят со своими мамами, держась за руки, словно это нечто самое естественное в мире – потянуться к человеку, которого любишь, и дотронуться до него. А Имоджен любит свою маму, хотя мама не может заставить себя любить Имоджен в ответ.

Мать – она ненавидит, когда Имоджен называет ее мамой, потому что она говорит как писклявый маленький ребенок, – смотрит вниз и, похоже, знает, о чем именно думает Имоджен, потому что резко убирает руку и засовывает глубоко в карман пальто. Вот так – теперь у Имоджен нет такой возможности.

– Шевели ногами, – рявкает Карла Тэнди, отворачиваясь от своего единственного ребенка. – У нас не так много времени.

Глава 7

Имоджен

Я стою и смотрю на дом, в котором выросла, и на какое-то мгновение возникает ощущение, будто последние двадцать лет моей жизни взяли и растаяли, будто их и не было. Тяжелую дубовую дверь окружает валлийский камень; вокруг нее змеей извивается плющ, словно чужой, пытающийся получить власть над хозяином. Звук захлопывающейся за мной двери, когда мне было пятнадцать лет, все еще звучит в ушах как удар кнута, отдается эхом выстрела из пистолета, причем так сильно, что, когда хлопает крышка багажника, я подпрыгиваю от страха, и от испытанного шока по всему телу пробегает неприятная волна. Через несколько секунд рядом со мной оказывается Дэн. Вероятно, он думает, что я все еще расстраиваюсь из-за случившегося в городе, и это отчасти так. Я думаю о том, как та женщина кричала на несчастную Элли, вспоминаю ничего не выражающее, словно замершее лицо девочки, будто она понятия не имела, что случилось. Только не из-за этого я не могу протянуть руку и вставить ключ в замок на входной двери дома, из которого я уехала, будучи подростком.

– Не торопись, – тихо произносит Дэн. – Я знаю, что для тебя это трудно.

Очевидно, он понял гораздо больше, чем я думала. Я всегда недооценивала своего мужа.

– Со мной все в порядке. – Я трясу головой, чтобы отделаться от воспоминаний. – Пошли. Давай уже зайдем.

* * *

Наконец у нас получается открыть заевшую входную дверь, и мы буквально вваливаемся в дом после приложенных усилий. Я готовлюсь к тому, что сейчас на меня нахлынут воспоминания, ударят по мне, как если б меня сбил грузовой поезд, но коридор так сильно отличается от того, который я помню, что на секунду у меня появляется мысль, а туда ли мы попали. Пахнувший плесенью ковер бабушки Тэнди с красными и золотистыми завитками сняли, теперь в коридоре отполированный деревянный пол, а ковровая дорожка с бежевыми и синими полосами ведет к лестнице. На стенах свежая светло-желтая краска вместо грязно-серой, которая тут была раньше. По ощущениям, это новый дом, очень умело притворяющийся снаружи старым, который я так хорошо помню. Но нет, несмотря на косметический ремонт, кости дома остались теми же. Новая краска не смогла скрыть небольшие трещины, которые появились из-за осадки дома. Я помню, как когда-то водила по ним пальцами вверх и вниз, сидя на лестнице и ожидая возвращения мамы. Иногда я сидела там так долго, что трещины превращались в тени, угрожавшие затащить меня внутрь. Иногда мне хотелось, чтобы они это сделали.

– Очень мило, – замечает Дэн, переступая порог и внося оба наши чемодана. – Кажется, ты говорила, тут полный отстой.

– Вероятно, она его отремонтировала, – отвечаю я.

Она – это моя мать. Одновременно я испытываю облегчение от того, что дом совсем не напоминает тот, который я помню, и раздражение от того, что она потратила силы на то, чтобы сделать дом приличным только после того, как я ушла. Все годы мы с ней жили с облезающей краской и расползающейся черной плесенью, а мать ходила по комнатам, как какой-то призрак, притворяясь, будто не видит, как разрушается наш дом и наша жизнь.

– Ну, это избавило нас от лишней работы.

Дэн улыбается и, толкая дверь, входит в гостиную. Это слишком быстро для меня. Не хочу показаться совсем иррациональной особой женского пола, но я надеялась, что смогу тут все осмотреть немного помедленнее. Может, если б я поделилась с Дэном, рассказав ему про мою прошлую жизнь здесь, он понял бы мою сдержанность. Но я не рассказала и теперь вынуждена притворяться, будто осматриваю огромную гору писем, валяющихся на деревянном полу, чтобы отложить продвижение дальше из коридора, где чувствую себя комфортно. Похоже на счета, счета и снова счета. Мама оставила достаточно денег, чтобы оплатить похороны, которые я организовала, но на которые не приехала. Чувствую укол некоего подобия стыда из-за того, что вместо прощания с женщиной, которую я никогда не интересовала и которая не попросила меня остаться, я сказала ей: «Да пошла ты».

– Ой, здесь что-то адресованное нам, – бормочу себе под нос, но Дэн уже миновал гостиную и прошел из нее в кухню. Я слышу, как он открывает шкафчики и как их дверцы с грохотом захлопываются, время от времени доносятся его бормотания по типу «И что бы это могло быть?». Учитывая, что за последние пять лет он едва ли когда-то заходил в кухню, я не удивлюсь, если плита стала для него открытием.

Адресованный нам конверт ярко-розового цвета, поэтому маловероятно, что он от адвокатов или налоговой Ее Величества. Разрываю конверт, и у меня на лице появляется улыбка, когда я вижу, от кого он.

Привет, городские пижоны! Я оставила вам посылку на заднем дворе под угольным бункером (это такая черная штуковина из олова – объясняю на тот случай, если вы так долго жили в большом задымленном городе, что забыли). Приходите в гости, как только сможете. Приносите вино. Надеюсь, все, что здесь есть, не кажется вам странным.

Пэм xx

– Как мило с ее стороны. – Дэн снова оказывается у моего плеча. – Как жаль, что у нее не было ключей, а то могла бы прийти и немного тут прибраться. Здесь все покрыто по крайней мере дюймовым [5 — 1 дюйм = 2,54 см.] слоем пыли.

– Тебе как раз будет чем заняться, пока ждешь свою музу. – Я улыбаюсь и целую его в кончик носа. – Ты не против, если я тут одна пройдусь и все осмотрю? Мне трудновато с этим справиться – я вернулась, а мамы нет.

– Конечно, – кивает Дэн. – А я пока перенесу в дом все остальное из машины.

* * *

Следующий час я хожу по дому, в котором родилась. С ним связаны старые воспоминания. Здесь столько всего изменилось, и стоило мне подумать, что в общем-то мне не так трудно, как я предполагала, как внезапно я нахожу часы, которые стояли над камином в гостиной. Теперь они стоят на деревянной полке, этакая спрятанная реликвия, которая ждет, чтобы столкнуть меня назад в прошлое, перенести назад на много лет. У меня сжимается горло при виде этих часов. Я вспоминаю, как смотрела на них в ожидании возвращения матери, в равной степени с тревогой и возбуждением. Я гадала, заговорит ли она со мной, принесет ли нам на ужин рыбу с картошкой, и знала, что не будет ни того ни другого. Я смотрела на них часами!

Я беру эти старые часы и верчу в руках. Целая жизнь печали отражается на этом циферблате. Стрелки застыли – и у меня появляется странная мысль, что часы остановились как раз в ту минуту, когда умерла моя мать. «Какая чушь», – говорю сама себе, но не могу избавиться от этой мысли. Часы знали, что выполнили свою работу; больше не было необходимости отсчитывать время до возвращения моей матери. Она больше не вернется никогда.

Ставлю часы назад и несколько раз моргаю, чтобы не дать пролиться слезам, которые угрожают хлынуть потоком. Слезы никогда ничего не решают, ни одну проблему, Имоджен. Это единственный совет, который она когда-либо мне дала. Но и в этом она ошиблась. В тот день, когда я уехала, я добралась до одного из убогих студенческих общежитий, где мне удалось устроиться за очень смешную цену. И только там я позволила себе разрыдаться. Это были некрасивые громкие рыдания, и плакала я, пока не появилось ощущение, что у меня сейчас разорвет легкие. Когда я проснулась на следующее утро, у меня опухли глаза, голова болела так, будто я выпила вечером литр водки, но чувствовала себя поразительно – я словно прошла очищение. И я пообещала себе больше не пролить ни одной слезинки из-за женщины, которая ни разу за все пятнадцать лет не сказала мне, что любит меня.

Глава 8

Солнце зашло, сад погрузился во мрак, в нем стали господствовать лиловый и серый цвета, но все равно небо пока не сдавалось тьме. Сара уже давно сидит в саду, положив ноги на пластиковое садовое кресло, и просматривает «Фейсбук»[6 — 21 марта 2022 года деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г.?Москвы экстремистской и запрещена на территории России.] с телефона. Она едва ли заметила, что вокруг нее сгустились тени, дневное тепло ушло и его сменила прохлада сумерек. Появляется легкий ветерок, и она внезапно чувствует его дуновение на голых руках. Из-за этого она поднимает голову и удивленно моргает.

– Черт, – бормочет Сара. – Сколько времени-то?

Она снова бросает взгляд на телефон. Десять минут седьмого. Девочки и Билли уже должны были просить еду. Сара удивлена, что они еще не появились и не достают ее – как она знает, дети постоянно голодны. Конечно, за исключением Элли, но Элли является исключением в большинстве случаев.

А если уж она вспомнила о детях, то где они? Примерно полчаса или сорок минут назад они играли в старом домике для игр в конце сада. Не могло же пройти больше времени? Хотя она слишком долго спорила с кузиной Марка Тиной из-за статьи, которую та разместила у себя на стене. В статье говорилось, что женщине старше сорока лет эгоистично заводить детей. Ей было прекрасно известно, что Сара эту статью увидит, но все равно она написала: «Прости, дорогая, не знала, что это тебя расстроит xx», когда Сара заявила ей, что это очень оскорбительно. Глупая корова точно знала, что делает. В любом случае, даже если Сара и не видит детей, обычно она их слышит. Только сейчас в саду тихо.

– Мэри? Билли? Элли?

Тишина. Сара на всякий случай заглядывает в игровой домик и за него, но детей не находит. Она входит в дом, кричит, но в ответ опять тишина. Где они?

Пытаясь не поддаться панике, Сара быстро идет назад в сад, напряженно осматриваясь вокруг. Она в ярости. Садик небольшой: дерево, игровой домик у забора, а за ним простирается бесхозный ничем не застроенный участок.

Пустырь. Почему она сразу не сообразила проверить этот участок? Дети постоянно туда бегают, пролезая через дыру в заборе, хотя обычно она слышит их голоса, когда они ходят там среди кустов и мелколесья, смеются и кричат. Но сегодня стоит тишина.

– Мэри? – зовет Сара, приближаясь к сломанным доскам забора. – Билли? Элли?

Дыра не очень большая, но и Сара не крупная женщина, поэтому ей удается в нее протиснуться, хотя футболка зацепляется за острые части сломанной доски, а волосы запутываются в ветвях буйной живой изгороди, идущей вдоль забора.

Пустырь представляет собой небольшой участок необработанной земли, который граничит с участком, принадлежащим Саре и Марку, и еще двумя другими рядом. Там буйно разрослись кустарники и крапива. На самом деле никто точно не знает, кому он принадлежит (если у него вообще есть хозяин). Участок остается таким неухоженным и необработанным столько лет, сколько Джефферсоны живут на Акация-авеню. Для них он как бельмо на глазу, а для детей – рай и приключения.

Сара сразу же видит их: все трое стоят на коленях, расположившись треугольником, на единственном расчищенном месте, которое есть на участке. Все трое плотно зажмурили глаза, а Мэри с Билли еще и немного раскачиваются взад и вперед. Элли неподвижна как статуя, только ее губы шевелятся, причем быстро, когда она тихим голосом произносит какое-то заклинание.

Сара чувствует, как волосы у нее на затылке и шее сзади встают дыбом, она содрогается, дрожь пробегает по всему ее телу. Она нашла детей, судя по виду, они в порядке, никак не пострадали физически, так почему же у нее на руках мурашки?

– Дети?

Она подходит поближе. Они не могут ее не слышать, тем не менее ни один из них даже не шевельнулся при звуке ее голоса. Сара пробирается сквозь колючки и ветки, выходит на пустырь и встает рядом с Элли.

– Дети! – буквально кричит Сара и вытягивает руку вперед, чтобы схватить Элли за плечо. До того, как она успевает дотронуться до плеча девочки, губы той прекращают шевелиться, и три пары глаз резко и одновременно распахиваются. Позднее Сара скажет Марку, что у нее было ощущение, будто с них сняли заклятие.

– Мама, что происходит? – спрашивает Мэри, у которой округляются глаза. – Что случилось? Что ты здесь делаешь?

– Я кричала из сада, звала вас. Никто не ответил. Что вы делаете? Чем вы здесь занимаетесь, черт возьми?

– Играем, миссис Джефферсон. – Элли поднимает голову и неотрывно смотрит в лицо Саре своими темными глазами. Она – единственная из трех детей, кто не выглядит смущенной и дезориентированной. Взгляд Билли быстро мечется между Элли и самим пустырем, словно он пытается понять, как, ради всего святого, он здесь оказался.

– Билли?

– Мы просто играли, миссис Джефферсон.

– Тогда почему вы не слышали, как я кричала? Я вон там стояла.

Элли не сводит глаз с лица Сары. Она совсем не выглядит виноватой. Ее челюсть с вызовом сжата.

– Ради всего святого, это имеет какое-то значение? – рявкает Мэри, нарушая тишину. – Теперь ты нас нашла. Пошли, вы двое.

Элли и Билли поднимаются на ноги и уходят вслед за Мэри с пустыря, пролезая через дыру в заборе с гораздо большей легкостью, чем это сделала Сара.

И только после того, как они все оказываются в доме, Сара в одиночестве запирается в ванной комнате и позволяет себе разрыдаться. Она очень долго сдерживала рыдания и не позволяла дать волю ужасу, который ее охватил.

Глава 9

Имоджен

Я смотрю в огонь, наблюдая за языками пламени, как они поднимаются, а затем опускаются; слышится треск, и в разные стороны разлетаются искры. Я улыбаюсь, подняв голову и глядя на Дэна, который протягивает мне кружку с горячим шоколадом, поверх которого высится горка взбитых сливок.

– Спасибо.

– Слава богу, что есть Пэмми. Спасибо ей за ее посылку, – говорит Дэн.

Мы нашли коробку от моей старой лучшей подруги в саду за домом, и у меня сразу же улучшилось настроение при виде вина, пачки печенья, крекеров с креветками, растворимого шоколада и взбитых сливок. Также там лежал пакет дров, связка щепочек, к которой была прикреплена записка, объясняющая, что это «растопка», и коробок длинных спичек.

– Любой человек при виде этого набора подумал бы, что мы идиоты из города, – пошутил Дэн, но я видела, что на самом деле он рад – ведь за него сделали самую трудную работу. Я с нетерпением жду завтрашнего дня, когда покажу ему дровник и место, где хранится топор.

Чуть раньше я передвигалась по дому как слепая, прикасалась к стенам, мебели, пытаясь вывести на поверхность хоть какие-то чувства. Но здесь столько всего изменилось – и я сама изменилась. Я больше не чувствую себя одинокой, несчастной девочкой, которая сидела на пятках в спальне и молилась богу, в которого не верила. Я молилась, чтобы мать, которую я едва ли знала, открыла дверь и заключила меня в объятия. Самым странным из всех чувств было то, что я испытала, открыв дверь в комнату матери, где нам предстояло спать ночью. В детстве мне никогда не разрешалось туда заходить, хотя это не всегда меня останавливало, и у меня остались только весьма смутные воспоминания о том, как эта комната выглядела тогда. Стоило мне переступить через порог, как по телу пробежал холодок – я представила, в какую ярость пришла бы моя мать, застав меня здесь. «Это смешно, Имоджен. Ты больше не ребенок». Но я все равно там долго не задержалась. И еще я не смогла заставить себя открыть дверь в мою старую комнату.

– Ты такая тихая, – замечает Дэн, приподнимая один из моих локонов и заводя его за ухо. – Ты все еще думаешь о том, что сегодня произошло на дороге, или дело в другом?

– О сегодняшнем инциденте, – вру я. Эта тема для меня проще, чем разговор о том, как я все еще не смогла открыть дверь в комнату, где подростком жила Имоджен Тэнди, – из-за страха перед открыванием дверей, которые я потом не смогу закрыть. – Если честно, я все еще проигрываю это у себя в голове. Как они вели себя с этой девочкой. То есть я хочу спросить: она на самом деле похожа на человека, способного толкнуть кого-то на проезжую часть?

Но произнося эти слова, я знаю, что невозможно предсказать, кто способен на насилие. «А меньше всех ты сама, – напоминает мне гнусный голосок в голове. – С твоим-то послужным списком по этой части, правда?»

– У меня в кафе мурашки побежали по коже. Такая жуть! – говорит Дэн. – Сколько ты знаешь детей, способных пригрозить вырезать кому-то язык? И откуда она могла знать, что эта женщина про нее говорила? Ведь их же и близко к кафе не было, когда та сказала эти вещи.

Я взмахиваю рукой, словно отмахиваюсь от его слов.

– Она не грозила вырезать ее язык – она цитировала кого-то или услышала это в школе или еще где-то. И у меня создалось впечатление, будто миссис Эванс не впервые говорила эти вещи и уже неоднократно делилась с другими своими нелепыми теориями. Элли могла иметь в виду совсем другое вранье. Ее приемная мать выглядела подавленной, правда? Я не знаю, что ее смутило больше: слова Элли или твой хохот, когда ты их услышал.

– Согласен насчет миссис Эванс. Но по времени все совпало просто идеально, правда? Вероятно, мне не стоило смеяться. Но ведь таким образом удалось снять напряжение.

– Ее и близко не было рядом со второй девочкой, – задумчиво произношу я, не обращая внимания на улыбку на лице Дэна. Он готов обратить любую ситуацию в шутку, и поощрение ему не требуется. – Ты же все видел, правда? Они стояли по меньшей мере на расстоянии фута друг от друга. Мы бы заметили, если б она ее толкнула.

– На самом деле я этого не видел, – признается Дэн и на мгновение испуганно смотрит на меня. – Если честно, я на них даже внимания не обратил. Они стояли на тротуаре. Я это отметил про себя, но не смотрел, чем они занимаются.

– Но ты же сказал полиции…

– Знаю. – Дэн морщится. – Не злись на меня. Я просто согласился с тем, что сказала ты. Женщина вела себя так ужасно, и мне на самом деле хотелось тебя поддержать. Когда полицейский записывал мои показания, я сказал, что видел девочек и не видел, чтобы одна толкала другую. По сути это правда, – быстро добавляет он, когда я уже открываю рот. – Я не видел, чтобы кто-то кого-то толкал. Но я также не могу поклясться, что Элли ее не толкнула. Я не смотрел на них.

Пытаюсь вспомнить те секунды непосредственно перед скрипом тормозов и остановкой машины. Я была абсолютно уверена, что они стояли на расстоянии фута друг от друга, но тогда меня поддержал Дэн, сказав, что он видел то же самое. Могу я на самом деле поклясться, что ни на секунду не отводила взгляд от девочек? Готова ли я дать показания в суде, что Наоми упала сама? Пытаюсь воспроизвести те моменты у себя в сознании, словно снова и снова прокручиваю видеоролик, но никак не могу заставить себя визуализировать случившееся.

– Имоджен, забудь об этом. Никто не пострадал, и непохоже, что сумасшедшая баба будет предъявлять обвинения ребенку. Поэтому давай не будем портить наш первый вечер здесь.

Вот такой у меня Дэн, и это прекрасно. Мы сегодня чуть не раздавили ребенка, но мы же не хотим портить наш первый вечер здесь? Он прав, он всегда прав. Какой смысл снова и снова прокручивать это в голове? Никто не пострадал. Обе матери забрали детей домой, и это лучший выход из ситуации, на который мы могли надеяться. Так почему же мне так не по себе из-за всего случившегося?

Глава 10

Общее собрание в школе кажется идеальной возможностью. Как только она примет решение пойти на это, как только избавится от мысли, что «списывание» – это просто предоставление Ясмин наилучших шансов на сдачу экзамена, все станет довольно просто. На самом деле гораздо проще, чем их хотела заставить поверить Флоренс. Недостаток предпринимаемых директрисой мер против списывания состоял в том, что никто никогда не ожидал, что кто-то в их школе на самом деле пойдет на обман. Поэтому никто из учителей особо и не задумывается о том, как это предотвратить. Они хотят, чтобы все просто считали это невозможным – шкаф запирается, конверты заклеиваются. Но на самом деле у трех представителей администрации есть ключи от картотечного шкафа, и любой из них готов дать вам ключи от кладовки, на одном брелоке с которыми висит и ключ от шкафа. Им ни на секунду не приходит в голову, что вы можете его снять и воспользоваться чуть позже на той же неделе. И даже если они заметят пропажу ключа, первой мыслью будет, что он просто соскользнул с брелока. Никто из учителей в их школе не ворует, не врет и не жульничает. Проблема Флоренс состоит в том, что она предпочтет скорее поверить в некомпетентность ее учителей, способных потерять ключ, чем в их ум, которого хватит, чтобы его украсть.

У Ханны было по крайней мере двадцать минут до того, как дети выйдут из актового зала и начнутся уроки. Этого времени достаточно, чтобы быстро сфотографировать экзаменационные задания по математике – ее племяннице предстоит пересдача в следующем месяце. Ясмин провалила экзамен в прошлом году, и Ханна просто хочет, чтобы та повторила нужные темы. Конечно, она не скажет ей, какие точно вопросы будут на пересдаче, это было бы неправильно, но ведь если Ясмин будет знать, какие уравнения нужно порешать, и все в таком роде, это ей поможет. И это на самом деле никакой не обман и не мошенничество. У Ясмин четыре недели до экзамена – достаточно времени выучить все необходимое.

Ханна смотрит в коридоре в одну сторону, затем в другую. То и дело кто-то из учителей, кому удалось найти оправдание, чтобы не присутствовать на общем собрании, выходит из своего кабинета, или кто-то из детей, кому страшно захотелось в туалет, с безумным видом выбегает в коридор. Неважно, она не нарушает никаких правил, находясь в кладовке, а то, что ей нужно сделать, займет всего несколько секунд. Если кто-то из учеников случайно зайдет в кладовку, маловероятно, что он решит, будто она делает что-то не то – по очевидным причинам ученикам не рассказывают, где хранятся экзаменационные задания.

Кладовка тускло освещена, здесь настоящий свинарник. Сама Ханна никогда не пыталась здесь прибраться, но она знает нескольких учителей, которые потратили немало дней во время каникул, чтобы навести порядок в сложенных тут вещах. Без толку. Сама она не собирается тратить свои выходные или отпуск на то, чтобы убирать чей-то бардак. Некоторые учителя и представители администрации еще хуже, чем дети, черт возьми. Картотечный шкаф, в котором хранятся экзаменационные задания, находится в дальней части кладовки. Он такой низкий, что Ханне приходится склониться над ним. У нее не сразу получается вставить тонкий ключ, но через какое-то время, кажущееся вечностью, ей удается справиться с замком.

Экзаменационные задания обернуты термоусадочной пленкой и хранятся в алфавитном порядке, поэтому найти конверт с заданиями на пересдачу государственного экзамена по математике оказывается делом всего нескольких секунд. Термоусадочная пленка – еще одно несложное препятствие, с которым легко справиться. Ханна достает нож, который специально вчера спрятала за точилками для карандашей, и прорезает тонкую полоску в месте загиба пленки, где она собралась складками. Несмотря на то, что ранее она успокаивала себя, что все пройдет нормально, что это простая работа, которая займет не больше двух минут, ее сердце судорожно бьется в груди. «Черт побери, Ханна, успокойся», – приказывает она себе. Совсем не нужно доводить себя до сердечного приступа, чтобы потом ее обнаружили лежащей здесь с пачкой экзаменационных заданий в руках, правда? Ханна позволяет себе легкую улыбку, когда достает из пачки одно из заданий и делает пару фотографий на телефон. Боже, на первый взгляд эти задания кажутся сложнее, чем во время прошлогоднего экзамена. Слава богу, она решила взглянуть, что в них. Ясмин не стала бы повторять и половину этого материала.

Ханна убирает листы назад в конверт, а конверт в картотечный шкаф. Ее не беспокоит разрез на пленке – она сделала его в складках, поэтому, когда конверт будут вскрывать перед экзаменом, на ее разрез не должны обратить внимания. Но на всякий случай она предложит свою кандидатуру в группу пересдачи экзамена и сама лично разрежет этот конверт.

Ханна запирает картотечный шкаф и молча поздравляет себя с хорошо выполненной работой. Она не чувствует себя виноватой. Если б руководство на самом деле хотело, чтобы никто не смог узнать, что подготовлено на пересдачу, то сделало бы так, чтобы до экзаменационных заданий было бы сложнее добраться. Возможно, в половине этих конвертов есть разрезы, сделанные другими учителями, которые тоже хотели заранее узнать задания. Ханна убирает нож в одну из коробок с материалами для уроков рисования, которые валяются на полу, и поворачивается, чтобы вернуться в класс. Сердце замирает у нее в груди. В дверном проеме молча стоит Элли Аткинсон.

– Элли, – Ханна вешает на лицо улыбку, которой улыбаются маленьким детям. Но от этого ребенка не просто мурашки бегут по коже. Ханна много чего слышала про то, как родители девочки погибли в огне. Когда сгорел дом, выжила только Элли. Она уже побывала в двух приемных семьях до того, как ее взяли Джефферсоны, а женщина из «Доброго помощника», которой поручили помочь Элли обустроиться здесь, таинственно уволилась через три недели после знакомства с ней. Ханна расправляет плечи. «Она всего лишь ребенок. Что она может мне сделать?» – успокаивает себя Ханна. – Почему ты не на собрании?

Элли ничего не отвечает, только смотрит на нее своим беспристрастным взглядом, словно оценивает и находит, что женщина не обладает качествами, которые нужны, и это вызывает разочарование.

– Ты должна быть на собрании, – опять говорит Ханна, но теперь ее голос звучит менее уверенно, и она сама это слышит. Она не уверена, но ей кажется, что Элли что-то пробормотала себе под нос. – Что? Ты что-то сказала?

Молчание. У Элли глубоко посаженные глаза шоколадно-карего цвета, и они неотрывно смотрят на Ханну, которая будто примерзла к полу.

Коридор наполняется какофонией звуков, когда туда из зала выбегают дети, и эти звуки снимают заклятие, наложенное на ноги Ханны. Она фыркает с отвращением, хватает пачку линеек с полки, машет ими перед носом Элли со словами: «Я пришла за ними», после этого проходит мимо нее, задев девочку, и выходит из кладовки. Элли разворачивается и исчезает в толпе детей. Ханна остается, чтобы запереть дверь дрожащими пальцами.

Глава 11

Имоджен

– Ты выглядишь потрясающе, – Дэн тихо присвистывает и легко щиплет меня за попу. На протяжении нескольких месяцев после моего увольнения муж видел меня только в пижаме или спортивных легинсах – хотя никаким спортом я не занималась. Я почти не вставала с дивана по многу дней подряд, только меняла на нем положение, когда Дэн приносил мне еду. Очень приятно чувствовать себя больше похожей на человека. – Нервничаешь?

– Немного, – признаюсь я. – Странно вернуться сюда после такого длительного отсутствия, а теперь еще и выходить на новую работу. Хотя на этот раз я не собираюсь все испортить. Тебе не нужно беспокоиться, что случившееся в Morgan and Astley снова повторится.

– Это меня не беспокоит, – отвечает Дэн, но я все равно успеваю заметить промелькнувшее у него на лице облегчение. – Меня беспокоит то, что происходит с тобой здесь, как это место на тебя влияет. С тех пор как мы сюда приехали, ты ведешь себя очень тихо. Вчера вечером ты специально долго не ложилась, чтобы не входить в комнату твоей мамы. Знаешь, мы могли бы продать этот дом и дальше жить там, где жили.

– И сколько бы мы там продержались? Мы не могли позволить себе продолжать платить арендную плату за ту квартиру, если я сижу без работы. Мы только теряли деньги, и в больших количествах. И мне было трудно, ведь я же знала, что наши и так небольшие сбережения исчезают из-за меня. Бабушка оставила этот дом маме уже с выплаченной ипотекой. Теперь он наш. Плюс я подавала заявления об устройстве на работу примерно в сорок фирм в Лондоне, и мне везде отказали. Это был наш единственный вариант, и ты это прекрасно знаешь.

– У нас были и другие варианты, – мягко замечает он.

Я знаю, какие это были варианты.

– Я не собираюсь брать деньги твоих родителей. – Мой голос звучит резче, чем я хотела, но Дэн просто пожимает плечами.

– Им было бы все равно.

– А мне не все равно.

Я стараюсь убрать резкость из голоса. Я знаю, что его мама с папой на самом деле не возражали бы. Дэн – их единственный ребенок, и они (ну, если точнее, его мать) всегда отчаянно хотели, чтобы я осталась с ним, а не собрала вещи и не ушла вместе со своими яичниками. Его мама каждый раз приходила в гости с цветами и вином. В последний раз она заявилась с вязаным пеналом для ручек и карандашей – шерстяной трубочкой персикового цвета, но такого непристойного вида, что когда Дэн встретился со мной взглядом, мне пришлось извиниться, чтобы уйти на кухню и нахохотаться до слез. Мне даже пришлось засунуть голову в холодильник.

– Как ты и сказал, мы начинаем с чистого листа. Мы уехали из квартиры, аренду которой больше не могли себе позволить, и из-за отсутствия работы в наш собственный дом и к моей новой работе. Это важно для нас…

– Это важно для тебя, – говорит Дэн, целуя меня в волосы. – А ты важна мне. И я знаю, что ты не хочешь говорить про свою маму. – Он поднимает руки, показывая, что сдается при виде моего взгляда. – Это нормально. Ты меня знаешь, Имоджен. Я никогда не стану на тебя давить. Но когда-нибудь, я надеюсь, ты сможешь оставить в прошлом случившееся. Ради нашей семьи.

Внезапно у меня возникает ощущение, будто мой рот наполнился песком. Я киваю, а затем отворачиваюсь.

– Мне, наверное, пора, – говорю я. – Не стоит опаздывать в первый рабочий день.

Глава 12

В классе стоит тишина. Все дети выполняют задания, и Ханна достает свой айпад, чтобы по крайней мере полчаса провести в интернете. Может, она купит себе новые туфли или выберет что-то на выходные.

Спустя пять минут после того, как она дала им это задание, Элли вдруг поднимает руку. Ханна с трудом сдерживает вздох.

– Что, Элли?

– Мисс, я хотела задать вам вопрос про нравственность.

Ханна чувствует, как ее грудь сжимает страх и нехорошее предчувствие. Сразу же возникает мысль о подготовленной для нее ловушке.

– Задавай.

Элли улыбается, и от этой улыбки, легкого движения ее губ у Ханны волоски встают дыбом на руках.

– Я просто хотела узнать ваше мнение о том, что должен сделать человек, если увидел, как другой человек совершает плохой поступок?

Проклятье. Она знала, что Элли заметила ее в кладовке. Но откуда Элли могла узнать, что Ханна там делала? Если только девочка не в курсе, где хранятся экзаменационные задания (маловероятно, что это знают ученики седьмого класса и их вообще такое волнует), все должно было выглядеть так, будто Ханна искала в кладовке канцелярские принадлежности.

– Я думаю, нужно быть абсолютно уверенной в том, что ты видела, Элли.

– Но как вы считаете: рассказать кому-нибудь следует? – не унимается Элли. – Например, директору школы?

Ханна морщится.

– Я бы поостереглась, если нет доказательств. Иначе это будет выглядеть так, словно ты хочешь создать человеку проблемы. Можешь поговорить со мной об этом после урока, если хочешь.

У Элли на губах снова появляется эта улыбка.

– Не думаю, что в этом есть необходимость, мисс. Спасибо.

Глава 13

Имоджен

Мой новый кабинет так сильно отличается от старого, что он вполне мог бы находиться на другой планете. Это открытый офис, письменные столы разделены перегородками, которые не закрывают полностью головы сотрудников, не создавая иллюзии уединения. Всего в офисе работают двенадцать человек. По крайней мере, мне так сказали сегодня утром, но большинство из них работают в других офисах половину недели, поэтому здесь редко бывают заполнены все рабочие места. Тем не менее офис очень сильно отличается от моего личного кабинета со стильным дизайном, и, самое главное, там я работала в тишине, а в этом помещении у меня уже создается ощущение, что мне будет трудно дышать. Сегодня присутствуют семь человек, этого достаточно, чтобы стоял постоянный гул. Этот шум, создаваемый разговорами, напоминает неисправный кондиционер.

– Отлично, что ты наконец пришла, – говорит Люси, которой дали незавидное задание все мне показать, представить всем и ввести в курс работы государственной службы. Сегодня утром она уже рассказала мне, как здесь пьют чай, собираются за тортом в дни рождения, и показала шкафчики, куда вешают одежду. Она улыбается, делая ударение на слове «наконец», и демонстрирует, что ко мне лично претензий у нее нет. – Вскоре ты сама поймешь, что это за место. Зачем что-то делать за неделю, если можно растянуть на три месяца? Мы заранее не знали, что место освобождается, но тем не менее начальству потребовался месяц, чтобы дать объявление. Поэтому и накопилось столько документов.

Она замолкает, увидев выражение моего лица.

– Так, я тебя пугаю, – продолжает Люси. – На самом деле все не так плохо. Государственная служба – и этим все сказано. Ты ведь раньше работала в частном секторе, да? Не понимаю, почему ты захотела уйти из частной фирмы и работать на государство. Да я бы все на свете отдала, только бы попасть в частную фирму.

Она смущенно хихикает, а я пытаюсь превратить свою гримасу в улыбку. Здесь все такие? Я не привыкла к такому подходу – «они и мы», и я также не привыкла к коллегам, которые рассказывают тебе свою историю жизни до того, как ты успела сесть за свой письменный стол. Я работала в Morgan and Astley шесть лет и почти ничего не знала про личную жизнь своих коллег.

Впиваюсь ногтями в кожу между большим и указательным пальцем, чтобы остановить приступ тошноты, которая поднимается у меня к горлу. Что я наделала? Я на самом деле сломала себе карьеру и оказалась здесь? Сейчас все кажется очень нелепым, словно я была пьяна и не помню, что делала, и не помню причины, почему я это делала. «Тебе повезло, что у тебя вообще есть работа, – напоминаю себе. – В особенности такая хорошая, как эта. «Добрый помощник» – отличная организация, обеспечивающая поддержку детям с душевными проблемами по всей стране. Она помогаем тем, кому нужна помощь, а не только слетевшим с катушек отпрыскам богатеньких родителей. Деткам типа… нет, не надо сейчас о нем думать».

– Шкаф с канцелярскими принадлежностями в коридоре, рядом с администрацией. Ключ у Джой, но только для того, чтобы туда не засовывали свое барахло. Я тебя к нему вскоре отведу, чтобы ты взяла все, что нужно для работы, а то у тебя совершенно пустой письменный стол. Создается такое впечатление, что его обчистили после увольнения Эмили. – Люси виновато смотрит на мой пустой стол. Он сделан из дубового шпона, в одном углу отбит приличный кусок, а с задней стороны виднеется дыра размером с чашку. Мой старый стол… Неважно. Теперь за ним работает кто-то другой. Вероятно, Жирный Мэтт – он уже много лет назад положил глаз на мой кабинет. Я морщусь при мысли о том, как он вытирает измазанные булочками с черникой руки о мой обтянутый кожей стул, а легкий запах благовоний сменяется противным запахом его тела. – Сегодня в течение дня должен прийти кто-то из айтишников, чтобы настроить твой компьютер.

«Обязательно нужно было откладывать до последней минуты», – думаю я, но вслух ничего не говорю. Они несколько недель знали, что я сегодня выхожу на работу. Но я не собираюсь начинать жаловаться в свой первый рабочий день.

Улыбающейся женщине очень походит имя Джой [7 — Английское слово joy означает «радость».]. Она из тех людей, в присутствии которых ты сразу начинаешь чувствовать себя лучше.

– Доброе утро, дорогая, – приветствует она меня, когда Люси заводит меня в кабинет. Я чувствую себя очень странно из-за того, что меня тут представляют, как нового ученика в школе. – Очень хорошо, что ты к нам присоединилась. Люси тебя не обижала?

Она говорит это, глядя на Люси с такой нежной улыбкой, что я в еще большей степени начинаю чувствовать себя не к месту.

– Все замечательно, спасибо.

– Мы пришли за твоим тайным ключом, – заявляет ей Люси. Джой утрированно изображает ужас на лице. – Не беспокойся: мы не собираемся выбрасывать мусор в неположенном месте.

– Да мне и выбрасывать пока нечего, – улыбаюсь я. – Похоже, Эмили все забрала с собой.

Я морщусь, мгновенно жалея о намеке на то, что их бывшая коллега была воровкой.

Люси с Джой переглядываются.

– Ну, теперь мы ее за это уволить не можем, правда? – шутит Джой. – Вот ключ, берите все, что нужно.

Большую часть утра я сижу за своим новым письменным столом и смотрю, как стажер из ИТ-отдела подключает и отключает компьютер и безуспешно пытается заставить работать вход в систему при вводе моих данных. Когда он отодвигает стол от стены, на пол падает листок. Я поднимаю его. Это фотография улыбающейся молодой женщины примерно моих лет. Она обнимает симпатичного парня. Похоже, фотография сделана в отпуске: на их руках свежий загар.

– Это Эмили? – спрашиваю я, разворачиваясь на вращающемся кресле и показывая Люси фотографию. Она тоже разворачивается и вытягивает шею.

– Да, это она. Симпатичная, правда? А это Джейми, тот парень, из-за которого она уволилась. Она ушла, потому что собралась замуж. Парень то, что надо.

– Предполагаю, что богатый? – спрашиваю я и сжимаюсь от того, что говорю голосом настоящей сплетницы. Одно утро в общем офисе, и я уже разговариваю как другой человек.

Люси хмурится в недоумении.

– Не думаю. Почему ты так решила?

– Ну, кто же в наши дни увольняется с работы, чтобы выйти замуж? Если только она не переехала отсюда куда-то в другое место…

Люси качает головой.

– Она ничего не сказала. Если честно, я тоже удивилась, но у меня не было возможности ее о чем-то спросить. Она ушла на больничный и больше не вышла на работу. – Люси начинает говорить тише. – Здесь так поступает большинство людей, когда ищут новую работу. У нас стопроцентная оплата больничного в течение полугода.

Я киваю, словно это кажется естественным, хотя уже давно отказалась от попыток понять, как работает разум взрослых людей. И я никак не могу понять, почему нельзя искать новую работу, оставаясь на старой.

– А откуда ты знаешь, что она вышла замуж?

– Мне это сказали в отделе кадров. Хотя странно, что она не поменяла фамилию в Фейсбуке, и еще она удалила всех нас из списка друзей. Меня это вообще-то никак не волнует, но я думала, что у нас с ней хорошие отношения. По крайней мере, на работе.

– Готово, – объявляет стажер из ИТ-отдела и постукивает ладонью по монитору.

Я разворачиваюсь лицом к нему.

– Спасибо, – улыбаюсь парню. – Наверное, мне сейчас нужно немного поработать.

Я бросаю взгляд на часы – остается полчаса до первой встречи с моим новым начальником, поэтому сплетням придется временно подождать.

Глава 14

Элли

Наступил вечер. В доме неестественно тихо, и это нравится Элли. В этой новой жизни ей редко удается насладиться тишиной. Раньше она не понимала, как ей это нравится. Или, может, раньше ей не нравилась тишина; может, она полюбила ее только теперь, когда кругом всегда шум, яркие краски и люди. Теперь она научилась на самом деле ценить тишину.

Ее временные опекуны, Сара и Марк Джефферсоны, вместе с Вредным Билли отправились на родительское собрание, а Элли и Мэри остались дома одни. Мэри пятнадцать лет, и Элли можно оставить на ее попечении на несколько часов. По крайней мере, так говорит Сара, хотя Элли уверена, что она не станет это упоминать, когда придет социальный работник. Билли хитрый и мстительный и почти точно получит в школе отличную характеристику. Все взрослые такие глупые и не понимают, каким гнусным он может быть, когда взрослые его не видят. Люди в школе, Сара и Марк… только Элли знает, какой он на самом деле. Даже Мэри говорит, что он безобидный – запутавшийся, растерянный и грустный. Но это Мэри, которая всегда пытается разглядеть лучшее в каждом человеке.

Стук.

Стук.

Стук.

Элли не пугается, услышав резкое постукивание по оконной раме. Самое худшее, что только могло с ней случиться, уже случилось – ее почти невозможно испугать. Она представляет, что в окно ей стучат длинные искривленные когти черноглазого, покрытого чешуей демона, который выбивает ритм у нее на стекле.

– Впусти меня, впусти меня, маленькая Элли, – говорит он. – Впусти меня, и я буду твоим лучшим другом. Впусти меня, и я никогда никому не позволю тебя обидеть.

– Почему я должна тебе верить?

– А кому еще ты можешь верить?

И именно тогда Элли слышит голоса и понимает, что нет никакого демона, стучащего когтями ей в окно. Она слышит звук камушков, ударяющихся в стекло. Она вылезает из кровати, пересекает комнату и отдергивает занавеску.

Под уличным фонарем на тротуаре стоят семь девочек. Сейчас темно, и Элли не узнает их лица. Она не так давно учится в новой школе; она едва ли кого-то знает, в особенности потому, что никто не желает с ней разговаривать. Но Элли знает, что эти девчонки пришли сюда не для того, чтобы с ней подружиться.

Одна из девочек поднимает голову, видит лицо Элли в окне и тычет в нее пальцем. Элли слышит сквозь стекло, как девчонка шипит:

– Вон она. Ведьма.

Остальные сразу же поднимают головы.

– Спускайся, ведьма! – кричит одна из них.

Девочки начинают смеяться и перешептываться, за исключением одной, которая неотрывно смотрит в окно. Лицо у нее ничего не выражает. Теперь Элли ее узнает. Наоми Харпер. Из всех собравшихся внизу девочек она страшнее всего, при виде нее по рукам у Элли бегут мурашки. В глазах Наоми настоящая злость, похожую, только в меньшей степени, Элли видела у Билли. Даже глядя с такого расстояния, Элли знает, что Наоми пришла сюда сегодня вечером, чтобы принести зло. Элли не станет спускаться, не даст им то, что они хотят. Но что, если девочки поднимутся наверх? Сара с Марком точно заперли двери, когда уходили на родительское собрание?

Наоми начинает монотонное пение. Вначале оно звучит очень тихо, затем все громче, и к ней подключаются другие девочки. Они все поют и смотрят на окно Элли.

– Раз, другой! Ой! Элли придет за тобой. Три, четыре! Ой! Дверь скорей плотнее закрой…

Элли узнает мелодию и слова – она слышала их в одном страшном фильме в своей прошлой жизни, когда Джессика Джордж пригласила ее к себе в гости с ночевкой и они стащили «Кошмар на улице Вязов» из коллекции DVD ее отца. Они едва ли посмотрели половину фильма – Джессика с криком вытащила DVD из дисковода и выбросила из окна в сад. Теперь кажется, что это было очень давно, а страх, который они тогда испытали, представляется детским и невинным.

Элли громко стучит в окно, чтобы девочки прекратили петь, но одна из них начинает орать так, словно ее ударили. Из-за шума из своей комнаты появляется Мэри и бежит к окну, чтобы посмотреть, что происходит на улице.

– Что случилось, Элли? – спрашивает она, выглядывая наружу. – Черт возьми!

Она быстро исчезает из комнаты, а Элли ждет и смотрит, не выйдет ли Мэри из главного входа на улицу. Она молится, чтобы Мэри не сделала какую-нибудь глупость для ее защиты. Элли предпочла бы, чтобы эти девчонки стояли тут всю ночь и пели свою дурацкую песенку, но только бы Мэри не пострадала, защищая ее. Она на целых четыре года старше Элли, но пара девчонок внизу тоже кажутся старше, и их там много.

Входная дверь не раскрывается, и Мэри не выходит на улицу. Вместо этого она возвращается в комнату Элли и тащит таз с водой, которая выплескивается через край на ковер.

– Что ты делаешь? – спрашивает Элли, очарованно глядя на Мэри.

– Собираюсь преподать им урок, – отвечает ей Мэри. – Они должны понять, что нельзя над тобой издеваться, или это будет продолжаться весь год.

Мэри ставит таз на подоконник, тот опасно покачивается, и Мэри понимает, что не может выпустить его из рук, чтобы открыть окно. Тогда она кивает на ручку.

– Открой его, Элли.

Элли берется за ручку, а затем распахивает окно так широко, как только можно. Мэри действует очень быстро, это как вспышка, раз – и вода выливается на девчонок на улице. Сразу же поднимаются крики, которые эхом разносятся по улице. Одна промокла насквозь, других забрызгало. Девочки в комнате поворачиваются друг к другу и улыбаются.

– А теперь пошли вон! – орет Мэри из окна. – Валите отсюда, или я сброшу на вас кое-что похуже воды, пугала огородные!

Девчонки разбегаются, несутся прочь и кричат через плечо: «Ведьма!» Наоми останавливается посреди улицы, поднимает голову и смотрит прямо на Элли, которая выглядывает из все еще раскрытого окна. Теперь ее лицо отражает эмоции, которые она испытывает, и видно, что Наоми в ярости.

– Все еще не закончилось, ведьма! – орет Наоми.

Элли опускает руку на холодную оконную раму. Ее лицо становится неподвижным, словно вырезанным из камня. Она неотрывно смотрит на Наоми Харпер и видит, как у той меняется выражение лица, она превращается из охотницы в дичь. У нее округляются глаза от шока, когда она, пошатываясь, отступает назад, как тогда в городе. Элли дергает головой и наклоняется вперед, словно собирается броситься на Наоми. Та разворачивается и убегает в ночь.

Мэри ставит пустой таз на пол и крепко обнимает Элли.

– Они ведут себя так ужасно, потому что ты другая, – говорит она, прижимая Элли к себе. – Ты мало говоришь, у тебя таинственное прошлое. Если нет всей полноты фактов, люди начинают их придумывать. А то, что они придумывают, обычно отличается от истины, воображение может бурно работать.

– Они говорили, что я ведьма, – сообщает Элли, ее голос звучит бесстрастно, она ведет себя так, словно слышит обрывки разговора сквозь закрытую дверь.

– В таких случаях одной дряни бывает достаточно, – поясняет Мэри. – Вот так это обычно и работает. Одна злобная маленькая сучка типа Наоми Харпер запускает слух, и получается большая игра в испорченный телефон. Они маленькие глупые идиотки. Они слышали только, что ты выжила во время пожара, а твои родители и брат погибли. Кто выживает в огне? Ведьмы. Вот такие они глупые. Им этого достаточно, чтобы сделать выводы.

– Глупые девчонки, – выплевывает Элли, и в эту минуту скорее разговаривает сама с собой, чем с Мэри. – Ведьмы не выживают в огне. Ведьмы как раз сгорают в огне, именно так их и казнили, если они не тонули.

– Вот это я и имею в виду, Элли, когда говорю, что ты другая. Обычно одиннадцатилетние дети не говорят о людях, которые сгорели заживо. Они слышали, что ты выжила во время пожара, и думают о ведьмах. Они не знают подробностей судебного процесса над салемскими ведьмами.

– Мне про них рассказывала мама, – поясняет Элли. – Она говорила, что много лет назад кого-то из наших предков сожгли на костре. Жители деревни ей не доверяли, потому что она лечила людей травами. Этого было достаточно, чтобы они посчитали ее ведьмой.

– А того, что ты такая тихая и люди почти ничего не знают про твое прошлое, достаточно, чтобы тебя теперь посчитали ведьмой. – Мэри пожимает плечами. – Ведь на самом деле немногое изменилось, правда?

Элли думает об этом, о женщинах, про которых ей рассказывала ее мама, про то, как женщин судили, обвинив в колдовстве только потому, что те отличались от других. Она и подумать не могла, что люди будут так же вести себя и в наши дни. Или о том, что судить будут ее и называть ведьмой.

Мэри гладит ее по волосам, потом берет за подбородок и поднимает его так, чтобы Элли встретилась с ней взглядом.

– Послушай меня, Элли, не нужно из-за этого волноваться. Надо надеяться, что они сейчас разойдутся по домам, они же все мокрые. Пусть задумаются о том, что произошло сегодня вечером, может, поймут, насколько глупо они себя вели. Или, по крайней мере, поймут, что ты не одна, на твоей стороне человек, который не позволит им так к тебе относиться. А если что-то про это будут говорить в школе, они от меня получат пинки под зад. Я не позволю им так себя вести с тобой, Элли. Ты теперь моя младшая сестра, и я о тебе позабочусь.

Элли пытается улыбнуться, но накопившаяся внутри злость еще не ушла.

– Да, как ты и сказала, я уверена, что в конце концов им это надоест, – тихо говорит она. – Я уверена, что они найдут еще какую-то жертву и сосредоточат свое внимание на ней.

Если, конечно, они знают, что хорошо для них.

– Ну а если не найдут, и у тебя опять возникнут проблемы, когда меня не будет рядом, просто попытайся защититься. Ты же знаешь, что можешь. Затем расскажешь обо всем мне, а я уж разберусь со всем.

– Мне рассказывать Саре о случившемся?

Мэри качает головой.

– Пока нет. Давай вначале сами попробуем разобраться с Наоми, хорошо? Когда в дело вмешиваются взрослые, все идет наперекосяк.

Когда Элли была маленькой, мама подарила ей сжирающего беспокойства монстра. Элли записывала на бумажки все, что ее беспокоило, и засовывала эти бумажки ему в пасть, а утром они исчезали. Как бы ей сейчас хотелось иметь такого сжирающего беспокойства монстра. Она представляет, как его острые фетровые зубы превращаются в блестящие клыки, и видит мысленным взором, как эти клыки впиваются в горло Наоми Харпер, и ярко-красная кровь капает из глубоких ран, оставленных клыками. Она знает, что сегодня ночью ей будет сниться Наоми.

Глава 15

Имоджен

– Имоджен, прости, что я опоздал.

Я сижу в переговорной уже десять минут, и вот наконец в комнату врывается Эдвард Тэннерс, сжимая в руках потрепанный блокнот с загнутыми кончиками листов формата А4 и кружкой чего-то горячего. У меня не было времени выпить чаю или кофе – я слишком боялась не найти нужное помещение и опоздать, если по пути загляну в столовую. Надо отдать должное Эдварду, он замечает, какой взгляд я бросила на его кружку.

– О, ты тоже хочешь? Тебе кто-нибудь столовую показал? Прости, что не смог уделить тебе внимание утром – с девяти утра бегаю по совещаниям с партнерами, идут одно за другим. Если я еще раз в ближайшее время услышу словосочетание «целевые показатели», я кого-нибудь убью.

Я вежливо улыбаюсь.

– Все в порядке, честное слово. Люси мне все показала, а айтишник настроил компьютер. Я готова приступить к работе.

– Боже, ты, наверное, знаешь какие-то волшебные слова – обычно требуется как минимум четыре или пять дней, чтобы айтишники что-то сделали. – Эдвард улыбается, но эта улыбка показывает, что это не совсем шутка. – Я рад, что Люси тебе помогает обустроиться; тебе придется работать в плотном сотрудничестве с ней и другими членами команды. Предполагается, что каждый здесь ведет свои дела, но работа отличается от частного сектора. Нас сейчас четверо, а выполнять мы должны работу шестерых, какое-то время нас было только трое. Мы должны действовать, как одна сплоченная команда. К счастью, у нас на самом деле отличный коллектив.

На этот раз он улыбается искренне, и у меня создается впечатление, что, по крайней мере, это правда. Несмотря на все отличия от моего предыдущего места работы, к которым мне придется приспосабливаться, здесь хотя бы хорошая обстановка, все ведут себя легко и расслабленно, и отношение людей друг к другу в этом коллективе станет одним из самых положительных моментов.

– Все кажется отличным. С нетерпением жду возможности поработать со всеми.

– Говоря о работе… – Эдвард открывает блокнот и ставит дату на первой странице, наверху. Я делаю то же самое. – Мы берем направления не только из Гонта, но и нескольких школ из округи. Вы с Люси будете заниматься теми, кого направляют школы, Джемма с Чарли – уязвимыми взрослыми [8 — Уязвимые взрослые – люди в возрасте 18 лет и старше, которые нуждаются в уходе и/или поддержке в силу личных или внешних обстоятельств.], но ты должна ожидать, что придется при необходимости переключаться с одной группы на другую. Не возражаешь?

– Отлично. Как мы распределяем дела?

– Раз в две недели по вторникам мы проводим совещание, на котором обсуждаются наши планы. Там мы распределяем работу, но если между этими совещаниями появляется что-то срочное, мы обычно действуем по ситуации, в зависимости от того, кто свободен.

Насколько я понимаю, это означает «тот, кто снял трубку», и киваю.

– Понятно. Есть ли какие-то незаконченные дела, оставшиеся от моей предшественницы, которые вы хотели бы перепоручить мне?

Эдвард колеблется одну секунду.

– У нас есть пара направлений, с которыми наша группа еще не разобралась; я пошлю тебе подробности по электронной почте. Все наши сотрудники ведут дневники. Мы тебе покажем программу с папками по делам в производстве. Мы ее используем, чтобы все могли войти в курс дела, если вдруг кто-то выиграет в лотерее и уволится.

Я улыбаюсь и пытаюсь выглядеть очень заинтересованной и страстно желающей работать.

– По крайней мере, вам не нужно беспокоиться, что я сбегу, чтобы выйти замуж. – Поднимаю руку и показываю кольцо. – Я уже замужем и все равно здесь.

Эдвард вроде бы в недоумении.

– А почему замужество могло бы заставить тебя уйти с работы? – У него вытягивается лицо. – Мы здесь не возражаем против замужества.

– О, простите, – заикаясь, извиняюсь я. – Просто, насколько я поняла, Эмили ушла по этой причине. Я только пошутила…

Эдвард с готовностью кивает.

– Конечно, я понял, что ты имеешь в виду! Ха! Это кажется немного странным, правда? Я почти забыл. – Он отъезжает на стуле от стола. – Все правильно. Прости, что получилось такое короткое знакомство, но у меня вся вторая половина дня тоже расписана – сплошные совещания, приближается конец месяца. – Эдвард пожимает плечами, словно это все объясняет. – Сегодня после обеда ты встречаешься с Тэмми из отдела кадров, она расскажет тебе всю эту скукотищу про охрану здоровья и технику безопасности, а остаток недели ты будешь сопровождать Люси на запланированные у нее встречи, я уже договорился. Остальные дела я тебе перешлю, чтобы ты на них взглянула. Позвони или напиши мне на почту, если потребуется какая-то дополнительная информация или вообще возникнут вопросы.

Эдвард встает, я тоже встаю, чувствуя себя немного ошарашенной таким резким и быстрым окончанием встречи.

– Здорово, что ты к нам присоединилась, Имоджен. Мы на самом деле рады, что человек с твоим опытом, который столько всего достиг, теперь стал членом нашей команды.

– Спасибо, – говорю я в его удаляющуюся спину. – Я рада, что я здесь.

Глава 16

Имоджен

– Как прошел сегодняшний день? – спрашивает Дэн, вручая мне чашку чая и устраиваясь на диване рядом со мной. – Никто соль в чай не бросал? Липкую ленту на стульчак унитаза не приклеивал?

Я улыбаюсь.

– Я не первый день в школе, Дэн. Они все были очень милы со мной. – Притворяюсь, будто оглядываюсь через плечо. – Если только не приклеили к моей спине записку «Дай мне в зад», которую я не заметила.

– Я ее сорвал, как только ты вошла, – шутит он. – А то это предложение дать тебе в зад было очень искушающим.

Я легонько его стукаю.

– А у тебя как день прошел? Написал сегодня что-то из бестселлеров? Смена обстановки должна вдохновлять и все такое.

– Написал. – Он наклоняется, подхватывает мои ноги, кладет ступни себе на колени и начинает массировать одну из них. Я издаю стон от удовольствия – я благодарна ему и ценю заботу, и устраиваюсь поудобнее. – Ты была права насчет этого места, это на самом деле прекрасный маленький городок в сельской местности.

Я внутренне морщусь. Я уверена, что никогда не называла «прекрасным» мой родной город, когда его описывала. Я вспоминала, как часто в прошлом чувствовала себя здесь не к месту и как все время думала о том, чтобы навсегда сбежать из Гонта. А затем, когда мне наконец удалось это сделать, оказалось, что меня тянет назад, как мотылька к свету. Я говорю себе, что это была необходимость – кто платит арендную плату за квартиру, если унаследовал дом в сельской местности? Но вернувшись сюда, я задумываюсь, не было ли это чем-то большим. Например, незаконченным делом.

– И это отличное место для увеличения семьи, – добавляет Дэн, потому что я молчу. – Ты выяснила, какие они платят пособия по беременности и родам и какой предоставляют отпуск?

– Да, конечно, – отвечаю я, даже не пытаясь скрыть сарказм. – Первым делом, только оказавшись за своим столом, я распечатала целиком руководство для персонала и подчеркнула в нем льготы для матерей.

– Хорошо, я понял, это очень смешно.

Дэн немного меняет положение тела, подтягивает поближе мою вторую ступню и начинает массировать ее большим пальцем. Ощущения совершенно потрясающие, моим усталым ногам так приятно. Этот переезд меня полностью вымотал – одному богу известно, насколько сильнее я устала бы, если б все это пришлось делать, организовывая переезд целой семьи. Утром я была вся на нервах, причем психовала так, что меня даже подташнивало, и теперь я чувствую, как у меня опускаются веки, хотя сейчас всего восемь вечера.

– Может, стоит подождать недельку, а потом ты скажешь им, сколько детей собираешься родить.

Он произносит это в шутку, но внезапно у меня перед глазами возникает жуткий образ меня самой в грязном халате, в окружении семи или восьми грязных, что-то лопочущих детей, они пытаются щипаться или дать друг другу в глаз. Я непроизвольно содрогаюсь.

– Ты замерзла? – спрашивает Дэн, вставая, и комично ударяет себя в грудь. – Развести огонь?

– Нет, со мной все в порядке, спасибо. Я сейчас допью и пойду спать. Не возражаешь? Первый день на новой работе.

– Нет, конечно, нет. – Он мгновенно реагирует. – Ты хочешь, чтобы я составил тебе компанию?

Я слишком быстро качаю головой. Я знаю, что имеет в виду Дэн под «составлением мне компании», и это совсем не включает отдых для моих глаз.

– Не сегодня вечером, дорогой. Если ты так рано отправишься спать, то проснешься на рассвете. А мне нужно выспаться, чтобы завтра нормально себя чувствовать – вернуться в боевую форму.

Глава 17

Элли

Если закрыть глаза, то Элли вспоминает, как впервые оказалась здесь, в этом кабинете. На ней была чужая одежда, которая висела на ней, как на вешалке, напоминая, что одежда не ее, и у нее самой больше нет дома. После пожара ее отправили в отделение неотложной помощи. Из Франции прилетела бабушка и сидела вот за этой самой дверью, на которой написано «Без вызова не входить». Элли, сидевшая спиной к ней, слышала каждое произносимое слово: «Не самое лучшее место для ребенка… не то окружение… лучше остаться в ее родной стране… дядя и тетя… у них и так уже трое детей…»

И вот она снова сидит здесь, только на этот раз она не одна. На этот раз рядом молча сидят Билли и Мэри и напрягаются, пытаясь уловить хоть что-то из разговора, который идет за дверью.

– Она только что сказала «ноги и спирт»? – спрашивает Элли.

Мэри корчит гримасу.

– «Ноги и спирт» – это какая-то бессмыслица. – Мэри хмурится и поднимает палец вверх, призывая Элли к тишине, когда голоса начинают говорить снова. – Я считаю, что сейчас сказали «судебное дело».

Элли прижимается к стене так сильно, как только может, остается только ее проломить. Они с Билли засыпали Сару и Марка бесконечными вопросами по поводу этой встречи – почему они идут в социальную службу? Это имеет отношение к Элли? Как долго она еще будет жить у них? Но Сара и Марк упорно молчали, только иногда обменивались улыбками друг с другом и говорили: «Подождите и все узнаете». Мэри не сказала ни слова.

– Хотите попить? – спрашивает женщина, появляясь из соседнего кабинета и обращаясь к ним троим. Она высокая и худая, с резкими чертами лица, но с широкой улыбкой. Похоже, она из тех женщин, которые прилагают огромные усилия, чтобы выглядеть дружелюбными, но всегда выглядят так, словно хотели бы оказаться в другом месте.

– Я хочу, – грубо говорит Билли.

– Нет, спасибо, – отвечает Элли.

– Шшш, – шипит Мэри, полностью игнорируя женщину. – Это точно было «судебное дело». И еще «полгода». Может, ты у нас останешься еще на полгода, Элли, а может… – Она качает головой. – Нет, мне не следует это говорить. Не нужно зарождать у тебя надежды, это плохо.

– Может, речь обо мне, – перебивает Билли. – Может, я останусь. Может, твоя мама меня усыновит, Мэри.

– Знаете, вы вообще-то не должны подслушивать, – замечает женщина, кивая на закрытую дверь. – Это дела взрослых. Если б они хотели, чтобы вы знали, что они обсуждают, вас бы пригласили зайти вместе с ними.

Судя по виду Мэри, она хотела бы дать женщине пощечину.

– Возможно, они просто не понимают, в какой степени их решения влияют на остальных членов семьи, – высказывает свое мнение Мэри, гневно глядя на женщину. – Может, это и взрослые разговоры, но в конце-то концов с результатом всегда приходится жить детям.

Женщина решает не спорить с ними дальше. Она кивает, разворачивается и уходит, говоря себе под нос:

– Сейчас принесу попить.

– Что ты собиралась сказать? – спрашивает Элли у Мэри, когда женщина оказывается вне пределов слышимости.

– Я собиралась сказать, что, может, они говорят о твоем удочерении.

Элли молчит.

– Ты бы хотела этого, Элли? Ты хочешь стать частью нашей семьи навсегда?

– Она? – с неверием в голосе спрашивает Билли. – Они никогда не захотят удочерить шизанутую типа нее. Вероятно, говорят обо мне.

Мэри бросает на него такой взгляд, что он мгновенно замолкает – эффект от ее взгляда, как от удара кулаком в рот.

– Элли?

Элли пожимает плечами. Она ненавидит Гонт, ненавидит школу и всех остальных детей, но кто может сказать, будет ли ей лучше в другой школе, в другом месте? Она не видит оснований, чтобы Джефферсоны ее удочерили. Она не думает, что сильно нравится Саре, а Марк кажется безразличным. Но, по крайней мере, Сара не относится к ней плохо, она не злая, не ведет себя с ней гнусно, а Марк… Пусть лучше будет безразличен, чем как приемный отец в предыдущей семье, с алчными, голодными глазами, который следовал за ней повсюду. Он шел за ней в ванную, чтобы проверить, не нужно ли принести ей еще одно полотенце, он гладил ей лицо, когда укладывал спать, и целовал, желая спокойной ночи.

Нет, есть гораздо худшие места, чем у Джефферсонов, где она могла бы оказаться. И как там в той поговорке? Лучше известное зло, чем неизвестное. Элли не совсем уверена, что это значит. Мама обычно повторяла это, когда они ссорились с отцом. Как кажется Элли, суть в том, что лучше оставаться там, где ты живешь, а не уезжать куда-то, где будет хуже. И, по крайней мере, здесь у нее есть Мэри. Если Элли отправят куда-то еще, то она вполне может оказаться совсем одна. В школе могут заставить есть личинки насекомых, если не набираешь нужное количество баллов при тестировании, или отжиматься, если опоздала, а если забудешь домашнее задание, то на час поставят в угол на одной ноге. Одна из учительниц в ее старой школе рассказывала им про такие школы, когда они пожаловались на то, что весь класс оставили в наказание после уроков. Учительница с большим удовольствием рассказала им про все ужасные вещи, которые могут с ними случиться.

– Элли, спускайся с небес на землю. – Мэри слегка толкает ее в плечо. – Я тебя спросила: ты хочешь, чтобы мои родители тебя удочерили? Ты хочешь с нами остаться навсегда или нет? – Она берет руку Элли в свою. – Мы могли бы стать настоящими сестрами.

– Наверное, – отвечает Элли.

На самом деле она не может представить, как будет расти в этом странном месте, в окружении этих людей, когда единственным ее союзником является дочь ее временных опекунов, которая на самом деле ей не сестра, но она не может представить и как растет в каком-то другом месте. Если это не сработает, если Джефферсоны не захотят оставить ее у себя, ее все-таки отправят во Францию к бабушке? Или, может, тетю Полину заставят ее взять? И ей тогда придется переехать в Дербишир и жить вместе с тремя жуткими детьми Полины – Айком, Тристаном и Вагнером, или как их там зовут. Какие дурацкие имена! Ей придется ходить на уроки игры на фортепиано, и она превратится в маленький испорченный кусок дерьма. Именно так ее папа сказал маме, когда, как они думали, Элли их не слышала: «Эти дети – маленькие испорченные куски дерьма». Все равно ни одна из этих жизней не воспринимается как ее настоящая, она должна быть другой! Они воспринимаются как временное, преходящее существование до тех пор, пока не удастся снова найти ее настоящих маму и папу. Это все временно, пока ей не вернут родителей назад, чтобы ее жизнь шла правильно, так, как и должна, с мамой, папой и маленьким братом. Элли хочет, чтобы началась снова та жизнь.

– Тебе не нужно воспринимать это с энтузиазмом, – серьезно заявляет Мэри, выпуская руку Элли, и бьет ногой по ножке стула. Ей скучно, она в нетерпении. – В любом случае я отсюда уеду через несколько лет, – добавляет она, глядя на Элли в ожидании реакции. – Как только это можно будет сделать по возрасту. Я хочу убраться из этого города, и ничто не заставит меня сюда вернуться.

– А куда ты собираешься, Мэри? – спрашивает Билли, скатывая в шарик рекламный листок с одного из соседних столов и бросая в нее. Мэри хмурится.

– Не лезь не в свое дело.

– Ты можешь взять меня с собой? – спрашивает Элли, в груди у которой зарождается надежда.

Мэри смеется.

– А что я буду с тобой делать? Тебе тогда максимум будет пятнадцать лет. Ты не сможешь найти работу и оплачивать свой переезд. Ты все еще будешь учиться в школе. Нет. – Она напряженно изучает свои ногти. – Ты не сможешь поехать со мной туда, куда я собираюсь. Но тебе осталось ждать не так долго, примерно лет семь, и тогда ты сможешь уехать сама. Даже шесть, если у тебя все будет хорошо получаться и ты сама сможешь уже о себе позаботиться в семнадцать.

– Семь лет – это целая жизнь, – объявляет Элли. – Снова почти целая моя жизнь. Я не смогу здесь столько продержаться без тебя.

Судя по виду, Мэри собирается что-то сказать, но тут скрипит и поворачивается ручка, и дверь открывается. Билли мгновенно садится прямо и притворяется хорошим мальчиком.

– Подслушивали? – спрашивает Сара, но в голосе не слышно укора. Она широко улыбается. – Ну, что вы трое услышали?

– Ничего, – признается Мэри. – Ты объяснишь нам, что происходит?

– Заходите. – Сара жестом приглашает их в кабинет, где социальный работник все еще сидит за письменным столом, а Марк на одном из стульев напротив нее.

– Это насчет Элли? – спрашивает Мэри.

– Зайдите в кабинет, и мы вам все расскажем.

Билли оказывается внутри на одном из стульев до того, как Элли и Мэри вообще начинают шевелиться. Мэри протягивает руку и сжимает плечо Элли, затем идет в кабинет, а Элли следует за ней.

– Наверное, вы гадаете, почему вы здесь, – начинает социальный работник, сложив пальцы домиком перед собой на письменном столе, и внимательно смотрит на детей, на каждого по очереди. – У нас есть хорошие новости для вашей семьи.

– Какие? – нетерпеливо спрашивает Билли.

Элли страшно хочется, чтобы Мэри велела ему заткнуться. Она задумывается, на самом ли деле Мэри надеется на ее удочерение. Неужели она так отчаянно хочет быть ее сестрой?

– Дети, мы собирались сообщить вам новость дома, но Сандра решила, что лучше сделать это здесь, пока мы все находимся у нее в кабинете, на тот случай, если у вас возникнут вопросы или вас что-то будет беспокоить.

Сандра глубокомысленно кивает.

– Мэри, ты знаешь, сколько времени мы с твоим отцом хотели завести малышку?

Элли словно отбрасывает в сторону этим вопросом. Она не уверена, к чему приведет этот разговор… Малышку? Сара беременна? Мэри кивает, но ее радостное выражение лица сменяется непониманием.

– Нам представилась возможность взять под опеку совсем маленького ребенка. Ей примерно шесть месяцев, и мы возьмем ее под опеку с перспективой удочерения. Так что в доме скоро появится малышка. Фантастика, правда?

Сара сияет, Мэри с Элли автоматически кивают, хотя у Элли такое ощущение, будто у нее из тела выбили весь воздух. Выпустили его из посаженной на стул надувной игрушки.

– О да, просто замечательно, – выступает с комментариями Билли и морщит нос. – Орущий, какающий и писающий, уродливый сморщенный ребенок, за которым нужно постоянно приглядывать.

Сара шокированно смотрит на него. «Упс, Вредный Билли показал себя», – думает Элли.

– Мне казалось, вы собирались прекратить брать детей под опеку? – тихо произносит Мэри с вопросительной интонацией. – Я думала, после Элли…

Сара сочувственно склоняет голову набок.

– Я знаю, что тебе трудно, дорогая. Но если мы удочерим этого ребенка, больше необходимости брать кого-то под опеку не будет. Ты ведь этого хочешь, да? Стабильную семью.

– А что будет с Элли? – выплевывает Мэри. – Ее куда? Как она встраивается в нашу идеальную семью?

Саре явно некомфортно, она бросает взгляд на Марка в поисках помощи.

– Ну, Элли знает, что это только временное решение. И как я предполагаю, она в любом случае не хочет у нас оставаться. – Сара смотрит на Элли в поисках подтверждения. – Я уверена, что она тоже хочет более стабильную жизнь, чтобы ее удочерила семья, которая может обеспечить ей должную… заботу и внимание, которое она заслуживает.

– О, да, – саркастически отвечает Мэри. – Я уверена, она хочет этого больше всего на свете – чтобы ее перекидывали из одного места в другое, чтобы она нигде не могла устроиться постоянно, отсылали прочь, чтобы освободить место для чертова шестимесячного младенца. Готова поспорить: именно такая жизнь ей по душе.

У Сары округляются глаза.

– Мы не отсылаем никого прочь из-за ребенка, Мэри. Я думаю, тебе нужно изменить свое отношение к делу. Мы давно обсуждали появление в доме малыша, а Элли может у нас оставаться столько, сколько нужно. Ты, по крайней мере, можешь притвориться счастливой из-за прибавления в нашей семье. Это будет твоя новая сестра.

– И где этот маленький мешок с дерьмом? – выкрикивает Мэри.

Элли слышит, как Билли ахает, а Сара, судя по виду, может взорваться, она в ярости.

– Мэри Джефферсон, я не воспитывала тебя, чтобы ты позволяла себе подобным образом разговаривать с родителями. И если ты думаешь, что тебе это сойдет с рук, потому что мы находимся в общественном месте, то ты очень сильно ошибаешься. Ребенок появится через шесть недель – требуется пройти много официальных процедур и согласований перед тем, как ее заберут у биологической матери.

Мэри смотрит на нее в неверии.

– Шесть недель? Но у нас раньше никогда не было новорожденных! Им столько всего требуется. Когда мама Лолы родила ребенка, Лола говорила, что весь дом наполнился колясками, кроватками и качелями для новорожденных. У нас ничего этого нет.

– Такие вещи иногда происходят очень быстро, иногда даже за одну ночь, – спокойно говорит социальный работник. – Это не идеальный вариант для тех, кто впервые берет под опеку новорожденных и очень маленьких детей, но больше никого подходящего нет. Боюсь, в этом случае придется поторопиться.

– В одном вы точно правы, – фыркает Мэри. – Это не идеальный вариант. Ни для кого – и меньше всего для ребенка.

Глава 18

Имоджен

Сейчас только середина дня, но у меня уже устали глаза и болит все тело. В офисе непривычно тихо, но я уверена: они заметят, если я решу вздремнуть у себя под письменным столом. Может, следует это отложить до следующей недели. Я подавляю зевок и открываю письмо от Эдварда, которое пришло на электронную почту после нашей вчерашней встречи.

Привет, Имоджен!

Надеюсь, ты у нас обустраиваешься. Вот дела, по которым работала Эмили, когда уволилась. Если ты изучишь папки и договоришься о встречах с клиентами на следующую неделю, то тебе будет чем заняться до первого совещания, на котором во вторник будем обсуждать наши планы, где ты должна присутствовать. Если у тебя возникнут какие-то проблемы, ты можешь связаться со мной по скайпу большую часть дня завтра или в пятницу (встречи и совещания во все остальные дни – ууужас!). Если появится что-то срочное, пиши на почту – я ее проверяю, пока раскладываю пасьянс на заседаниях Высшего совета, где обсуждаются преобразования и перестройка (шучу!).

С наилучшими пожеланиями,

Тед

Я два раза кликаю по прикрепленному файлу, он в «Экселе», но защищен паролем. Как мне открыть таблицу? Я ругаюсь себе под нос. Услышав это, ко мне поворачивается Люси.

– Все в порядке?

Я киваю на экран, и Люси подкатывается ко мне на своем кресле на колесиках.

– Эдвард прислал мне дела, которые вела Эмили, чтобы я с ними разобралась, но файл защищен паролем.

– О, пароль везде одинаковый: CAMHS#22. Как я думаю, предполагалась связь с Catch?22 [9 — Catch?22 – дословно «Уловка?22», термин появился после выхода одноименного романа Джозефа Хеллера, где герой во время войны пытается обойти абсурдные бюрократические ограничения. Термин прижился в английском языке и означает коллизию, при которой попытка соблюдения какого-то правила сама по себе является его нарушением. В Великобритании появилось еще одно значение: «социальный бизнес, некоммерческий бизнес с социальной миссией». Вероятно, автор имеет в виду и то, и другое значение, подразумевая, что работник социальных служб, подпадая под действие установленных норм, не может всегда вести себя целесообразно.], вроде как должно быть забавно, но никто точного смысла так и не уловил. – Люси склоняется над моей клавиатурой, вбивает пароль, и файл открывается. Она просматривает список, и у нее меняется выражение лица – становится суровым и неприятным.

– Что? Что там? – спрашиваю я, заметив, что коллега быстро сменила выражение лица на нейтральное. Она просмотрела список до конца. – Мне прислали дело, которое хотела взять ты? Я буду рада поменяться, если здесь есть что-то, чем ты хочешь заняться.

– Нет, все нормально. – Люси натянуто улыбается. – Я просто думала, что Тед сам возьмет пару этих дел, вот и все. – Она ненадолго замолкает, словно не зная, сказать вслух то, что она думает, или нет. – Если тебе потребуется помощь, если кто-то из них начнет создавать тебе проблемы, обращайся вначале ко мне, хорошо? Я помогу тебе разработать план действий.

Я чувствую, как у меня внутри все опускается.

– Мне следует что-то знать перед тем, как взяться за эти дела, Люси?

Она слишком быстро качает головой в ответ.

– Нет, не дури, я имела в виду вообще, если тебе потребуется помощь с чем-то. Я же здесь для этого, правда?

– Да, я так и поняла, – киваю и заговариваю тише: – Это имеет какое-то отношение к увольнению Эмили?

Люси краснеет.

– Эмили уволилась, чтобы выйти замуж. Послушай, я знаю, что работа у нас скучная, но если ты ищешь какие-то загадки, ты пришла не в то место.

Она откатывается от меня, разворачивается к экрану своего компьютера и больше не оборачивается.

Глава 19

Элли

Первые недели Элли в ее новой школе начались неудачно, а после случившегося в городе с Наоми все стало еще хуже. Похоже, все знают, что мать Наоми обвинила Элли в попытке убить ее дочь, и остальные дети стараются держаться от нее подальше. Элли старается не думать про новую школу, в которую она пошла бы в этом году в своей старой жизни – это была бы местная средняя школа, в которую перешли все ее подруги из начальной [10 — Дети в Великобритании начинают учебу в школе в пять лет, начальное образование длится до 11 лет. Следующая ступень – средняя школа до 16 лет. После этого можно продолжить обучение на следующем уровне или пойти работать.]. Они все вместе ходили бы по длинным коридорам и сидели в больших классах. Во время летних каникул ей разрешили поговорить с некоторыми из старых подруг, но, похоже, они уже закрыли страницу под названием «Элли» в своей жизни, причем то место, которое она занимала, затянулось так успешно, что она больше не станет просить связаться с кем-то из них.

– Маленькие девочки обычно очень стойкие и имеют большой запас жизненных сил, – заявила ей Сара, и нельзя сказать, что не по-доброму. – Они быстро адаптируются к переменам. Ты не должна из-за этого расстраиваться.

Но Элли не чувствует себя ни стойкой, ни гибкой, она просто ничего не чувствует, словно ее сердце заменили покрывшейся плесенью картофелиной.

Сегодня в коридоре много народа, и при этом можно сказать, что Элли здесь совершенно одна, потому что никто не обращает на нее внимания. Обычно она предпочитает оставаться незаметной, ходить по коридорам, словно призрак, прозрачный и невидимый. Однако сегодня она так страдает, что готова отдать все, что у нее есть, только бы кто-нибудь на нее посмотрел, улыбнулся, помахал рукой, поздоровался и спросил, как проходит ее день. Но она сюда не встраивается – в эту школу, в этот город, а сцена, разыгравшаяся перед домом ее временных опекунов два дня назад, все еще не забылась. Элли не по себе, когда она вспоминает, что устроили те девчонки. Ей показалось, что она заметила одну из них перед кабинетом английского языка как раз перед тем, как закончился урок. Элли видела ее сквозь стеклянное окно в двери. Но когда она вышла из класса, девочка исчезла, и Элли задумалась, на самом деле видела ее или нет.

Следующим у нее в расписании стоит урок истории, он проходит в маленьком классе под лестницей, которая ведет к классам рисования и библиотеке. Учитель истории – невысокий мужчина странного вида, который носит жилетку на два размера меньше, чем нужно, и это при его круглом животике. Через каждые два слова он произносит «гм!». Но он добрый, и в этой четверти они изучают нацистскую Германию. Эта тема одновременно вызывает у Элли беспокойство и приводит в возбуждение, причем в равной мере. На стене висит стихотворение, которое она выучила слово в слово. Его написал человек, фамилию [11 — Автор – немецкий пастор Мартин Нимеллер. Он таким образом пытался объяснить бездействие немецких интеллектуалов и их непротивление нацистам.] которого она не может произнести. Теперь Элли повторяет его про себя, когда идет по коридору, словно призрак.

Когда они пришли за социалистами,
Я молчал – я не был социалистом.
Когда они пришли за профсоюзными активистами,
Я молчал – я не был членом профсоюза.
Когда они пришли за евреями,
Я молчал – я не был евреем.
Когда они пришли за мной —
Уже некому было заступиться за меня.

Это стихотворение – предупреждение, оно приклеено к стене, чтобы каждый мог его видеть, хотя никто не прислушивается к этим словам. Оно напоминает происходящее с самой Элли: люди видят ее и тут же от нее отмахиваются, считая, что она не стоит их времени и внимания.

Она почти добирается до двери класса истории, когда ее желание быть замеченной исполняется. Будь осторожна со своими желаниями, Элли Аткинсон.

Перед ней оказывается Наоми Харпер, блокируя ей проход до того, как Элли успевает заметить ее приближение. Наоми появляется так внезапно, что Элли оступается и наступает на ногу Наоми.

– Аааа! – Наоми орет так, словно Элли подожгла ей волосы. – Ты специально это сделала!

– Нет, не специально. Прости.

Элли ненавидит себя за этот умоляющий тон, за то, что начинает так быстро извиняться, и ее голос звучит, как голос жертвы. Ей отчаянно хочется сказать Наоми, чтобы та валила прочь, и воткнуть острый край компаса в руку маленькой твари. Но она обещала Саре, что попробует избежать неприятностей. Если она хочет здесь остаться, то нужно вести себя правильно.

Наоми пародирует ее, шмыгая носом и скуля:

– Прости. – Звучит унизительно, причем Наоми очень хорошо копирует голос Элли.

Затем без какого-либо предупреждения и очень быстро, как она тогда смела на пол весь ряд легких парусиновых туфель на резиновой подошве с ближайшей к Элли полки в магазине, Наоми хватает Элли за руку и фактически отбрасывает в тень под лестницей, которая ведет к кабинетам рисования. Класс истории, куда нужно Элли, находится всего в нескольких шагах – если она закричит, то учитель ее точно услышит. Дверь в класс открывается, заходят другие ученики, но они даже не смотрят в ее сторону. Элли дергается и извивается, но Наоми крепко держит ее за руку.

Наоми – не единственная под лестницей. Она грубо толкает Элли в руки поджидающей другой девочки, более старшей по возрасту – одной из тех, кто стоял на улице под окнами ее комнаты, дразнил и пел. Девчонка хватает Элли за руки и шипит ей в ухо, ее дыхание кажется горячим, Элли чувствует его на своей щеке.

– Привет, Элли, помнишь нас?

Она кивает на еще одну девочку, которая тоже ждет под лестницей – именно она поджидала Элли, когда у той был урок английского всего несколько минут назад. Вероятно, ее специально отправили высматривать Элли.

– Если закричишь, я сломаю тебе твой красивый носик.

Коридор теперь пуст – Элли опоздала на урок и отчаянно хочет, чтобы учитель вышел из класса и отправился ее искать. Но дверь в класс остается предательски закрытой.

– Черт побери, Элли, ты выглядишь так, словно вот-вот описаешься, – ухмыляется Наоми, а Элли уверена, что видит, как она сама дрожит, слышит, как колотится сердце в груди, и чувствует запах пота, который начинает сбегать у нее по спине.

Три девчонки хохочут, словно это шутка для своих. Наоми смотрит на третью девочку.

– Чего ты ждешь? Давай! – рявкает Наоми.

Девчонка, которая держит Элли за руки, притягивает ее поближе к себе и сжимает сильнее, словно знает: то, что сейчас произойдет, заставит Элли сражаться. И она сражается. Она брыкается и дико извивается, но старшая девочка оказывается для нее слишком сильной.

– Что вы делаете?

– Преподаем тебе урок. Знаешь, что сделала моя мать после твоего трюка в городе? После того, как ты влезла мне в сознание? Она посадила меня под домашний арест на две недели. Мне пришлось пропустить вечеринку с ночевкой у Тани. Давай! – снова рявкает она.

На этот раз другая девчонка не медлит. Элли чувствует, как кто-то оттягивает пояс ее брюк, затем резинку трусов, действует грубо. Элли визжит, когда ей на ягодицы выливается холодная жидкость, пропитывает нижнюю часть трусов и катится дальше по ее бедрам. Резкий запах мочи наполняет коридор, ее глаза жгут слезы. Девчонка выпускает ее, и Элли падает на пол, обхватывая мокрые колени руками.

Лицо Наоми светится от одержанной победы. Другая девчонка опускает контейнер, в котором была моча, в пластиковый пакет и убирает его в школьный рюкзак.

– Поднимайся, – приказывает Наоми, и Элли понимает, что ее наказание еще не закончено, паника нарастает. Наоми не позволит ей незаметно исчезнуть из школы и с позором сбежать домой.

– Пожалуйста, – скулит Элли. Наоми пинает ее, попадая по ноге, и Элли морщится от боли.

– Вставай, – снова приказывает Наоми.

Элли опять не двигается, и старшая девочка хватает ее за руки, поднимает на ноги и толкает к Наоми.

– Фу! – визжит и смеется Наоми. – Не воняй передо мной своими описанными трусами!

Наоми хватает Элли за руку и тянет к классу истории. Старшие девчонки машут руками, словно прощаясь, когда Наоми распахивает дверь, берет Элли под ручку и втягивает в класс за собой.

– Простите, сэр, что мы опоздали, – вежливо извиняется Наоми, когда все поворачиваются к ним. – Мы собирались в туалет, но Элли не хотела опаздывать и сказала, что потерпит. О! – У Наоми округляются глаза, когда она притворяется, будто впервые замечает пятно у Элли на брюках. – Наверное, она не смогла.

Элли закрывает глаза, когда весь класс начинает хохотать и возбужденно переговариваться.

– Она описалась! – кричит кто-то из них, за этим следуют возгласы «Фу!», «Круто!» и «Боже мой!», они эхом разносятся по классу.

– О, боже праведный… – Когда Элли открывает глаза, рядом с ней оказывается мистер Харрис, выглядит он взволнованным и возбужденным. – Элли, иди и приведи себя в порядок. Хватит! – орет он впавшему в истерику классу. Наоми присоединяется к другим ученикам, зажимает нос и хохочет.

Элли не ждет повторного предложения, разворачивается ко всем спиной и выбегает из класса. Сердце яростно стучит у нее в груди.

Глава 20

Имоджен

В офисе становится темно. Я осталась одна, поэтому мне нужно часто двигаться, чтобы сработали сенсоры и уловили мое присутствие. Единственная лампа, которая горит постоянно, находится прямо над моим столом. Я провела несколько часов, изучая переданные мне дела. Некоторые из них высасывали из меня энергию как губка. Сколько несчастных, пострадавших детей – и их, вероятно, гораздо больше, чем мы знаем. На моей старой работе я трудилась детским психологом и имела дело с привилегированными детками. Ко мне в кабинет приводили претенциозных, шикарно одетых избалованных принцесс и богатеньких маменькиных сынков, за которыми преданно следовали их матери. Матери выглядели так, словно сошли со страниц модного журнала – тщательно уложенные волосы, полосатый сине-белый свитер, жилетки и сапоги, доходящие до середины икры, из коричневой кожи. Я каждый раз знала, чего ждать, когда видела в карточке имена Порша или Себастьян. Мы брали и какое-то количества, благотворительной работы, и мое последнее дело как раз походило на те, которые я рассматриваю сейчас. Нам перенаправили тот случай. Это был мой единственный шанс помочь ребенку, которому на самом деле требовалась помощь, но все пошло не так, и получилось ужасно. Но теперь такого не будет.

Я снова читаю электронное письмо от Эдварда со списком дел, которые он перепоручил мне. Одно из них выделяется особо, я отметила это и в первый раз, когда только увидела список. Имя и фамилия, возраст совпадают с данными маленькой девочки, которая предположительно толкнула свою школьную подругу на проезжую часть в мой первый день в Гонте.

Элли Аткинсон. Одиннадцать лет, в настоящее время находится под опекой после трагической смерти родителей во время пожара, когда сгорел дом, где жила семья. Я помню выражение лица ее приемной матери. Испуг и неуверенность. Все остальные матери, с которыми мне приходилось иметь дело в прошлом, пытались защитить своих детей, были готовы броситься на любого, посмевшего предположить, что их драгоценные Тайлер или Изабелла могут быть маленьким куском дерьма, рано достигшим половой зрелости. Эта женщина отличалась от них и не желала или не могла прибить свой флаг к мачте [12 — Имеется в виду старая морская традиция: если флаг поднят или прибит к мачте, это означает, что капитан не собирается сдаваться.].

Открываю папку, которую Эмили завела несколько месяцев назад. Школа хорошо сработала, оповестив «Доброго помощника» сразу же, как только там стало известно, что Элли придет к ним учиться после летних каникул. Эмили три раза встречалась с девочкой во время посещения Гонтской средней школы. Казалось, что встречи прошли хорошо. После этого она пару раз встречалась с семьей и отметила, что с устройством Элли у Джефферсонов все в порядке – насколько этого вообще можно было ожидать. Сара и Марк Джефферсон высказывали обеспокоенность из-за того, что Элли очень замкнутая и тихая, при этом отметили несколько вспышек злобы после споров с другими детьми, которые находились у них под опекой. Эмили записала в папке, что нужно спросить Элли про ее отношения с мальчиком по имени Билли, хотя так и не написала о результатах разговора, если он состоялся.

Так как же получилось, что Элли Аткинсон, которая была излишне тихой и замкнутой, вдруг обвинили в попытке убийства на улице? Я уже знаю, что этим делом я займусь в первую очередь. Ведь оно не хуже других, так почему бы не взяться за него первым делом, правда? Очевидно, что мое желание начать с него не имеет отношения к тому, что сказала странная старуха в кафе, и затравленному взгляду на лице девочки. Могу ли я что-то на самом деле изменить в жизни этого ребенка? Элли Аткинсон – это искупление моего греха?

Кликаю по списку заинтересованных лиц и записываю телефонный номер директора школы Флоренс Максвелл. Ого. Двадцать лет назад Флоренс Максвелл закончила учебу и работала учительницей физкультуры. В двадцать с чем-то лет она выглядела свежо и улыбалась, словно главной радостью дня считала попытку заставить тридцать угрюмых подростков получать удовольствие от разных физических упражнений. Теперь она руководит школой, и я задумываюсь, продолжает ли она так же улыбаться, когда снимаю трубку и набираю ее номер.

Глава 21

Элли

Элли не вернулась в школу в тот день, когда произошел инцидент с Наоми. Вместо этого она побежала прямо к дому Джефферсонов. Там она подождала, пока Сара отправится в кабинет, где, вероятно, принялась заказывать еще какое-то барахло для младенца. Тогда Элли вошла через заднюю дверь, ступая так тихо, как только могла. Она переоделась в чистые брюки, а старые засунула в пакет, который стоял на полу у кровати. Затем она быстро побрызгалась дезодорантом, спустилась вниз и на этот раз вошла через главный вход, не скрываясь и не стараясь идти тихо. Когда Сара вышла спросить, почему она вернулась так рано, Элли расплакалась. Она это не планировала, но просто не могла сдержаться. Она вспомнила, как весь класс показывал на нее пальцем и смеялся, это зрелище жгло ей веки изнутри – и она видела это каждый раз, когда закрывала глаза.

Мэри, конечно, слышала про случившееся, хотя и не знала, что точно произошло. Все в школе, включая Мэри, теперь считали, что Элли Аткинсон писается в штаны.

– О, Элли, через несколько дней все об этом забудут, – сказала Мэри, когда вернулась домой. Затем тепло и крепко обняла ее, как могла бы мать, и Элли тут же снова расплакалась.

Но они обе знали, что так не будет. Подобные вещи питают задир. И даже хорошие дети считают уморительным, если кто-то писает в штаны.

Элли повторяла, что больше никогда не вернется в школу, – она расскажет Саре о случившемся, и той придется искать для нее новую школу, а если Сара не станет этого делать, то Элли попросит перевести ее в другую семью, к другим опекунам.

Мэри слегка сжала ее руку.

– Элли, ты на самом деле думаешь, что социальным службам нечем больше заняться, кроме как перевозить тебя по стране из одного места в другое, пока ты не найдешь школу, где станешь маленькой Мисс Популярность? Я не дрянь, я не хочу сделать тебе больно, но что, если это повторится где-то еще? – быстро добавила Мэри, когда увидела, каким жестким становится взгляд у Элли. – Ты окажешься в том же самом положении, что и сейчас, только меня у тебя там не будет. Нет, тебе нужно вернуться в школу, высоко держа голову. А если кто-то что-то скажет, просто не обращай на них внимания. Ты меня слышишь? Не расстраивайся, не убегай. Скажи что-нибудь остроумное, если сможешь придумать, хотя, когда ты попадаешь в центр внимания, очень трудно придумать что-то остроумное. Но в любом случае ты должна каким-то образом бороться, отвечать, пусть даже игнорировать их всех. Просто продержись до окончания четверти. Дети очень не любят, когда на них не реагируют. Это очень сильно раздражает, им становится скучно, и они сдаются. Тебе нужно показать им, Элли, что тебе плевать. Ты должна давать сдачи.

* * *

И именно держа эти слова в голове – «Ты должна давать сдачи» – Элли сегодня идет в школу. Сегодня день представления докладов на уроке по ЛМСЭ [13 — PHSE – Personal, Health, Social and Economic Education – «Воспитание личности, санитарно-медицинское, социальное и экономическое просвещение» – один из необычных предметов в ряде школ Великобритании.], и, хотя Элли даже не знает, что означает это сокращение, и не собирается выяснять (ей плевать), она приложила немало усилий, чтобы подготовить доклад на тему «Домашние питомцы». Элли из прошлого точно гордилась бы им. Когда она несет к доске кусок картона формата А2, она улыбается так широко, как только может, ведет себя именно так, как советовала Мэри, игнорирует смешки и ухмылки одноклассников. Она поняла, что легко может отключиться от произносимых шепотом насмешек и издевок. У нее это хорошо получается – она уже какое-то время отключается от реальной жизни.

– Я приготовила… – Хотя у себя в голове она говорит громко и четко, изо рта вылетает хрип. Несколько учеников смеются. Элли откашливается – не потому, что ей что-то мешает в горле, а потому что видела, как это делают взрослые перед тем, как выступить с важной речью. – Я приготовила доклад о пауках, – объявляет она. – Пауки – это не насекомые, как считают многие; они относятся к классу арахнид. Существует примерно тридцать восемь тысяч видов пауков, однако ученые считают…

Учительница, мисс Гилберт, улыбается ей, но улыбка натянутая, губы вытянуты в тонкую линию. Взрослые так улыбаются, когда показывают, что проявляют терпение, но на самом деле такая улыбка производит впечатление, что человек страдает запором. Мисс Гилберт ненавидит Элли. Элли ощущает это не так, как многие ученики, которые переходят в среднюю школу из почти домашней обстановки начальной школы, где детей опекают; Элли знает, что это так на самом деле. Она сама ненавидит эту учительницу. Ханна Гилберт мошенница и лгунья.

– Это очень интересно, Элли, – говорит мисс Гилберт с таким видом, будто представленные Элли факты о пауках – наименее интересная вещь на свете. – Но ведь пауки на самом деле не являются домашними питомцами, правда?

– Являются. Многие люди держат пауков дома. Девочка из моей старой школы…

– Но под «домашними питомцами» мы имеем в виду нечто другое. Ведь пауков нетипично держать дома?

– Это домашние питомцы, мисс, – заявляет один мальчик, сидящий за одной из задних парт. Элли не помнит, как его зовут. – Мой брат держит дома паука, как держат животных. Это клево.

Мисс Гилберт краснеет.

– Может, и так, Гарри, но пауки, представленные в этом докладе, – она показывает на кусок картона с собранными Элли картинками, – являются обычными пауками, которые заводятся дома, и их никто не держит как домашних питомцев, правда? Они сбегут из клетки, если их туда посадить.

В классе слышатся смешки. Элли сильно краснеет, шея у нее просто горит.

– У меня есть и другие картинки…

– Очень хорошо, Элли. Давайте перейдем к следующему докладу. О, слава богу, Эмма, попугаи – это как раз то, что надо. Это как раз те домашние питомцы, которые и имелись в виду. Я уже начала думать, что никто в вашем классе не понял простое задание.

Элли садится на свое место, ее сердце сжимается, как сжимается сдувшийся воздушный шарик. Она так старалась подготовить этот доклад, приложила столько сил. И все равно он получился недостаточно хорош.

Она слышит голос Мэри так четко, словно та сидит рядом с ней: «Ты должна давать сдачи». Элли вспоминает тот день в городе – когда она силой воли заставила Наоми Харпер упасть на проезжую часть, лишь пожелав, чтобы та ушла прочь, и понимает, что Мэри права. Она должна давать сдачи.

Глава 22

Имоджен

Я резко вдыхаю, когда замечаю дом Пэмми – великолепно перестроенный амбар, стоящий практически на дальней границе Гонта, так что его с натяжкой можно включить в состав города. Она так сбегает из Гонта? Выбрала такой вариант? Или я – единственная, кто иначе воспринимает Гонт?

Дверь открывается, и за ней стоит Пэмми с кухонным полотенцем, в легинсах и мешковатой футболке, но она все равно выглядит великолепно. Ее светлые волосы блестят, похоже, она совсем недавно делала мелирование. Я смущенно касаюсь пальцами своих неухоженных мышиных каштановых волосенок. Мне стыдно от того, как я себя запустила.

– Имми! – Пэмми практически бросается на меня, перелетая через порог. Она обнимает меня обеими руками и прижимает к себе так крепко, как мог бы медведь, если б я попалась к нему в лапы. – А я уже гадала, когда же ты наконец до меня доберешься. Дай на тебя взглянуть. Выглядишь потрясающе!

Я делаю шаг назад. Я ошеломлена ее приемом. Мы виделись всего несколько месяцев назад, вскоре после смерти матери. Пэмми приезжала в Лондон, чтобы побыть со мной. Она – единственный человек, кто знал о моих сложных отношениях с матерью, и поэтому ее присутствие рядом со мной в те дни значило гораздо больше, чем она сама когда-нибудь поймет. Конечно, Пэмми тогда решила, что я выгляжу ужасно из-за смерти матери, – она понятия не имела про мой нервный срыв. В сравнении с Имоджен, которую она видела тогда, наверное, я сейчас выгляжу гораздо лучше.

– Нет, ничего потрясающего, – отвечаю я, когда она отходит в сторонку, чтобы впустить меня в дом. – Со мной не нужно притворяться. Именно поэтому я на протяжении многих лет не выставляла свою фотографию в социальных сетях.

– Ну, я на самом деле считаю, что ты выглядишь отлично, если принять во внимание все обстоятельства. Как ты?

– Спасибо, хорошо. Здесь у тебя очень здорово, Пэм, – говорю я, уклоняясь от вопроса, хотя и знаю, что она ожидает разговора о моей матери. Я оглядываюсь вокруг. – Восхитительно! Готова поспорить: ты и подумать не могла, что будешь жить здесь.

– Ха! Я также не могла и подумать, что выйду замуж за Ричарда Льюиса. – Она улыбается. – Ты помнишь, как я его ненавидела?

– Дик-не-мужик, если не ошибаюсь? – Не могу не улыбнуться в ответ.

С Пэмми всегда было легко. Что обычно говорят про друзей? Это те люди, которые все про тебя знают, но все равно тебя любят. Хотя Пэмми всего про меня не знает – больше не знает. Когда-нибудь я расскажу ей про случившееся в Лондоне. Будет хорошо, если появится еще один человек, кроме Дэна, с которым я смогу об этом говорить, да и я знаю, что для меня будет облегчением сбросить этот груз с плеч. Но сегодня я пришла говорить не об этом. Сегодня меня беспокоит совсем другое, и мне нужно с кем-то поделиться, пока я совсем не перестала понимать происходящее.

– Давай-ка я налью тебе бокальчик вина, – предлагает Пэмми и ведет меня в огромную, абсолютно белую гостиную.

Сейчас. Скажи ей прямо сейчас.

– Как Дэн?

Дэн с Пэмми встречались всего пару раз, и я испытала облегчение от того, что они, похоже, поладили. Надеюсь, теперь наша дружба возобновится, я имею в виду настоящую дружбу, а не то, когда связываешься с человеком, только если ты в жутком состоянии или на пороге смерти. Я совсем не знаю взрослого Ричарда (надо следить за языком, чтобы не назвать его Дик-не-мужик в лицо), но если он способен мириться с Пэмми, то совершенно точно поладит с Дэном и мной.

– Он хороший, напоминает ребенка, отправившегося за приключениями. Он – настоящий городской житель, поэтому переезд сюда можно назвать подвигом. Он напоминает мне героев Энид Блайтон [14 — Энид Мэри Блайтон (1897–1968?гг.) – британская детская писательница, автор серий о детях-детективах, приключенческой детской и подростковой литературы с элементами фэнтези и магии.], хотя клянется, что не прочитал ни одной ее книги.

Пэмми открывает дверцу огромного серебристого холодильника. Он напоминает мне наш с льдогенератором в дверце, который стоял в нашей квартире в Лондоне. Я чувствую щемящую тоску по нашей стильной бездонной денежной яме.

– Думаю, до него еще не дошло, что мы здесь надолго, если не навсегда. Я все время ловлю его на том, как он пытается настроить центральное отопление с помощью телефона.

Пэмми хихикает.

– Я вообще-то удивлена, что в вашем доме есть центральное отопление. Вы на самом деле планируете там жить? Домик сильно отличается от вашего пентхауса.

Я толкаю ее в руку.

– У нас был не пентхаус. И он даже был не наш, если помнишь. Столько денег потрачено, и ничего нет. И да, мы какое-то время поживем в бабушкином доме, попробуем его немного отремонтировать перед тем, как продавать.

Пэмми протягивает мне бокал вина. Я качаю головой.

– Нет, для меня слишком рано.

Она пожимает плечами.

– Как хочешь. Где-то сейчас уже пять часов. – Она щедро наливает себе вина. – Чайник ставить?

– Давай я поставлю.

Я наливаю воду в прозрачный чайник из космического века.

– Он все еще пытается убедить тебя воссоздать «Уолтонов»? [15 — «Уолтоны» – сериал о большой семье, которую хочет иметь Дэн.]

– Ага. У меня уже заканчиваются легкомысленные отмазки. Теперь я обычно громко включаю кран в ванной, когда достаю из упаковки противозачаточную таблетку.

Пэмми втягивает воздух сквозь зубы.

– Как же все запутано, и ведь мы сами плетем нашу паутину. – Она устраивается за кухонным островком и предлагает мне сделать то же самое. – Не позволяй ему разговаривать с Ричардом, а то мой муженек начнет ему рассказывать про свободные штаны и теплые ванны. – Пэмми улыбается, увидев, как я приподнимаю брови. – Очевидно, это хорошо для спермы. У сперматозоидов одна задача, но оказывается, они во многом как сами мужчины: им нужны подходящие условия, все должно быть правильно, или ничего не получится.

Я корчу сочувственную гримасу.

– Значит, у вас так пока ничего и не получается?

– Нет, – морщится она. – Низкий уровень сперматозоидов.

Не знаю, что тут играет роль – то, что я сижу здесь с моей лучшей подругой, как в подростковые годы, или то, как она произнесла эту фразу (будто объявила, что у нее грипп), но я ничего не могу с собой поделать. Фыркаю и мгновенно краснею.

– Боже, Пэмми, прости…

– Можешь смеяться, сучка. – Пэмми улыбается, комкает бумажное кухонное полотенце и бросает в меня. – Ричард очень болезненно относится к тому, что количество живчиков у него уменьшается.

– Пэм, прости, я не смеялась. Я просто…

– Не извиняйся. – Пэмми смеется. – Мы даже не можем произнести слово «сперма» и не поссориться. Это ужасно. Не уверена, что кто-то из нас сильно хотел детей до того, как мы выяснили, что их, вероятно, у нас не будет. А теперь даже разговоры о чужих детях приводят к скандалу.

Услышав эти слова, я чувствую укол вины – я знаю о том, что растет внутри моего тела, и эта тайна жжет меня. Как я могу отказать Дэну в семье, зная, как люди типа Пэмми и Ричарда стараются завести детей? Я снова и снова повторяла себе, что думаю о ребенке, ведь я по собственному опыту знаю, что это такое – быть нелюбимой и нежеланной. А что, если я буду так же относиться к своему ребенку, как моя мать относилась ко мне? Едва ли идеальным вариантом является ждать и надеяться на лучшее.

– Эй! – Пэмми склоняется вперед и касается моей руки. – С тобой все в порядке? У вас с Дэном все в порядке?

– Да, у нас все нормально. – Я чувствую, как начинаю закипать. Чертовы гормоны. Раньше я никогда не была такой эмоциональной. – Просто… – Я вздыхаю. В свете того, что моя лучшая подруга только что сказала мне, это последнее, что я хочу сообщать ей, но я должна с кем-то поделиться. У меня такое ощущение, будто слова разбухают внутри меня, и я задохнусь, если не дам им вырваться из горла. – Я беременна.

Пэмми с шумом выдыхает.

– Дерьмооо… Ты в порядке?

Ее вопрос срабатывает как триггер, он срывает плотину, и у меня начинают литься слезы, которые я сдерживала весь день после того, как утром сделала тест. Как я могла быть такой дурой? Я в обязательном порядке каждый вечер принимала противозачаточные таблетки, но несколько недель назад подхватила кишечную инфекцию, и неделю после этого не могла просить Дэна использовать дополнительную контрацепцию – как бы это выглядело, раз предполагается, что мы пытаемся зачать ребенка?

– Нет, думаю, что нет, – шепотом отвечаю я.

Пэмми обнимает меня, и я позволяю себе плакать, уткнувшись ей в плечо. Уже охрипнув от рыданий, я откидываюсь назад на спинку стула и вытираю глаза рукавом.

– Прости меня, – говорю я, когда Пэмми встает, чтобы снова включить чайник. – Ты мне только что рассказала, как вы с Ричардом хотите детей, а я тут рыдаю из-за того, что забеременела. Готова поспорить: ты, наверное, жалеешь, что я вернулась после всех этих лет.

– Не дури. – Она заваривает чай и вручает мне чашку. – Он без кофеина, – говорит Пэмми. – Две ложки сахара. У нас у всех свои проблемы. Моя не облегчает твою. Ты уже думала о том, что будешь делать?

– Я выяснила только сегодня утром. Всего несколько недель, не больше. У меня все это время немного кружилась голова и вроде беспричинно подташнивало. Я все списывала на стресс из-за возвращения сюда. Мы чуть машины не лишились – попали в аварию, только въехав в город… – Я отмахиваюсь от обеспокоенного взгляда Пэмми. – Оказалось, ерунда, но когда я почувствовала головокружение, то решила, что от шока. А затем несколько дней назад я поняла, что месячных не было. И мне потребовалось столько времени, чтобы набраться храбрости и сделать тест.

Пэмми опускает ладонь на мою руку, и я чувствую, как тепло разливается по всему телу. Слава богу, у меня есть она, человек, с которым я могу поговорить. Сегодня с утра после теста я сходила с ума, металась взад и вперед по дому, а Дэн в это время что-то писал на своем ноутбуке наверху, совершенно не представляя, какое изменяющее жизнь событие только что произошло. Я не уверена, что он даже знает, какой сегодня день недели, – он всегда такой, когда пишет первый набросок. Он очень удивился, когда я зашла к нему, чтобы сообщить, что отправляюсь к Пэмми. Уверена: он думал, я на работе.

– Наверное, это глупый вопрос: ты сказала Дэну?

Я смеюсь.

– Ты права: это глупый вопрос. Если б я сказала Дэну, то мы бы не увиделись: он бы замотал меня защитной пупырчатой пленкой. – Делаю глоток чая и корчу гримасу. – У чая без кофеина именно такой вкус? Серьезно? Даже нормального чая нельзя выпить, пока беременна? Чертовому ребенку еще нет десяти недель, а я уже иду на жертвы.

– Это тебе ничего не подсказывает?

– Нет, – твердо заявляю я. – Мне это ни о чем не говорит. Говорит другое. У меня есть новость, которую мой муж ждет больше года, – это то единственное, что сделает любовь моей жизни самым счастливым человеком на свете, но я лучше воткну булавки себе в глаза, чем сообщу ему об этом.

– Но ты же не можешь избавиться от ребенка? Это разобьет ему сердце.

– А он никогда не узнает, – тихо отвечаю я. – Если я решу прервать беременность, Дэн никогда, вообще никогда не должен узнать, что я была беременной. Это разобьет ему сердце, и, думаю, в таком случае нашему браку придет конец.

Чувствую себя ужасно, заявляя ей это, ведь я так открыто говорю об аборте, когда Пэмми так отчаянно хочет ребенка. Но у меня больше никого нет. Это так эгоистично.

– Но если ты будешь ему врать и избавишься от ребенка, ты сможешь с этим жить? Ваш брак выдержит такую тайну?

– Не знаю, – вздыхаю я. – А что будет, если я рожу ребенка, которого не хочу, для того, чтобы порадовать мужа? Это брак выдержит? Кажется, что любой вариант, какой бы я ни выбрала, обречен. По крайней мере, вариант с тайной не испортит жизнь несчастному ребенку.

– Вот в этом и заключается твоя проблема, Имоджен, ты считаешь, что не сможешь быть идеальной матерью. Нет идеальных матерей. Все допускают ошибки, теряют терпение, говорят вещи, которые не имеют в виду, и непреднамеренно портят жизнь детям. А что, если б все вдруг решили, что единственный способ решить эту проблему – вообще не рожать детей? Население вскоре вымерло бы.

– У большинства людей нет генетической предрасположенности портить жизнь своим отпрыскам, – возражаю я. – У большинства людей…

– Бла-бла-бла, трудное детство, бла-бла-бла, мать, которая не обращала внимания, бла-бла-бла, плохие гены. – Судя по виду, Пэмми сама сейчас может расплакаться. – Дело в том, что ты – не твоя мать. Ты делаешь свой выбор, и если ты решишь любить своего ребенка и сделаешь все, что можешь, то будешь достаточно хорошей матерью. Все могут только стараться и быть такими. Не идеальными, а достаточно хорошими.

– Ты этого не знаешь, – рявкаю я, и мне тут же становится плохо. Но она не знает, какой матерью я буду. Какую опасность я буду представлять. Потому что последний ребенок, которому я не помогла, которого я подвела, теперь мертв.

Глава 23

Имоджен

В школе пахнет точно также, как двадцать пять лет назад, и этот запах ударяет мне в лицо в ту секунду, когда я переступаю порог. Я не понимаю, как запах может держаться десятилетиями? Старые ковры заменили, новые соответствуют новому статусу – школа теперь именуется академией. Стены недавно покрасили, и тем не менее чувство страха и неадекватности, которые я всегда испытывала в этих длинных коридорах, остается неизменным. И мне сразу снова одиннадцать лет.

Я и представить не могла, что когда-нибудь снова войду в эти двери. Мне кажется, из коридора высосали весь воздух. Здесь еще хуже, чем в доме, где прошло мое детство, – я чувствую себя так, словно плыву сквозь вязкую, жидкую патоку.

Я иду к школьному секретарю, которая едва ли бросает на меня взгляд и буркает:

– Вверх по лестнице и налево.

– Я знаю, я раньше училась в этой школе, – улыбаюсь я, но это бесполезно: полная седовласая дама уже повернулась к своему компьютеру. Меня от нее отделяет стеклянная перегородка.

Это тоже нововведение – защитное стекло, как в банке, которое спасает персонал от тесного общения с посетителями, хотя эту перемену я могу понять. Обстановка в школе изменилась в сравнении с годами моего детства; теперь принимаются максимально возможные меры безопасности на тот случай, если произойдет самое худшее. Это постоянно напоминает о том, что мир, в котором мы живем, меняется, в лучшую или худшую сторону.

Я иду по лестнице, перепрыгивая через две ступени, и сглатываю тот страх, который поднимается вверх по груди. «Не дури, – говорю сама себе. – Это же смешно. Ты – взрослый человек. Профессионал, а не своенравный подросток, которого вызывают в кабинет директора».

Хотя я никогда не была своенравным подростком; улыбаюсь даже от одной этой мысли. Я поднималась по этой лестнице только, чтобы говорить о других девочках. Тех девочках, которые толкали и пихали меня, дергали за школьную форму и притворялись, что ловят падающих с меня блох, когда проходили мимо. Эта лестница ведет не только к кабинету директора, она также ведет к кабинету школьной медсестры.

Я смотрю на дверь, окрашенную в винный цвет, и собираюсь с силами, делаю глубокий вдох и опускаю ладонь на косяк, чтобы взять себя в руки. Едва ли можно ожидать, что Флоренс Максвелл поверит в мои способности, если я войду к ней в кабинет с багровым лицом на грани нервного срыва. Я считаю от десяти в обратном порядке (кстати, этому меня научила школьная медсестра), и мне становится лучше, когда я дохожу до трех. Стучу в дверь и выталкиваю из сознания образ меня самой, одиннадцатилетней, делающей то же самое.

– Заходите.

Сидящая за письменным столом женщина встает, когда я вхожу, склоняется вперед и протягивает руку.

– Флоренс Максвелл. А вы, вероятно, Имоджен.

Флоренс Максвелл совершенно не похожа на своего предшественника. Мистер Торн был таким же колючим и ершистым, как предполагает его фамилия [16 — Слово «thorne» означает «колючее растение, колючка».], хилым и тщедушным созданием, состоящим из одних тонких линий и острых углов. Я помню, что видела его улыбающимся всего один раз – после того, как команда регбистов победила в финале в последний год моей учебы в школе. В отличие от него мисс Максвелл выглядит точно так же, как я ее помню, когда она вела у нас физкультуру. И еще она сейчас похожа на человека, который случайно оказался за директорским столом и все еще пребывает в растерянности, не понимая, как здесь оказался. Ее светлые, песочного цвета волосы коротко подстрижены, щеки имеют чуть розоватый цвет, словно она только что вернулась с пробежки, и у нее спортивная фигура. Единственное, чего не хватает, так это спортивного костюма. На ней цветастая блузка в черных и красных тонах и простые черные брюки. Эта одежда только усиливает ощущение, что ей не место в этом кабинете. Она никак не показывает, что помнит меня.

– Спасибо, что пришли. Чай, кофе? – Флоренс Максвелл кивает на блестящую кофемашину с обтекаемыми формами.

– Чашечку кофе, пожалуйста.

Похоже, проверку временем выдержали только дверь и большой письменный стол. Стены перекрасили в бледно-желтой и голубой гамме, на всех поверхностях развешаны фотографии Флоренс с другими учителями (я предполагаю, что это другие учителя), а также сертификаты, выданные Бюро стандартизации образования, работы с детьми и навыков, подтверждающие, что школа отвечает всем предъявляемым требованиям. Я нахожу это странным. Как можно гордиться тем, что объявлено эквивалентом пожимания плечами или слову «нормально»? Но, может, «удовлетворительно» означает что-то другое для Бюро стандартизации, не то, что для меня.

Флоренс передает мне чашку с кофе, от которого поднимается пар, и усаживается напротив.

– Теперь, как я предполагаю, пришла пора перейти к делу. О, подождите… У меня здесь где-то все записи.

Она открывает ящик стола и начинает в нем рыться, а я снова задумываюсь, как Флоренс оказалась на должности директора школы. Может, я несправедлива, ведь люди, занимающие руководящие должности, необязательно должны выглядеть суровыми и непреклонным, чтобы успешно работать. Да и школа еще не сгорела, поэтому она, вероятно, что-то делает правильно. Я достаю свой блокнот.

– А, вот она. Простите. – Флоренс кладет на письменный стол тонкую коричневую папку и открывает ее. В ней едва ли можно насчитать дюжину листочков. – Вот. Элли учится у нас уже несколько недель. Ее родители и маленький брат погибли во время пожара, уничтожившего дом, где жила семья. Они даже не проснулись – пожарная сигнализация не сработала, во всем доме не было ни одного исправного датчика дыма. Если б Элли не встала ночью в туалет, то тоже погибла бы. Пожарные услышали, как она кричит из окна на верхнем этаже. Ей удалось его открыть, к тому же она закрывалась занавеской от дыма.