Читать книгу бесплатно Правда и ложь. Трактат второй прямо сейчас на нашем сайте wow-guides.ru в различных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB без регистрации.

Второй трактат из серии «Трактаты Призрака»

Краткое содержание предшествующих событий:

Семнадцатилетняя Настя Воронцова приходит на помощь десятикласснику Денису Коневу и спустя недолгое время между ними вспыхивает взаимное чувство. Однако, на красавицу Настю обращает внимание сынок влиятельной персоны – Егор Горицкий, и принимается назойливо преследовать. Настя отвечает Егору решительным отказом.

Параллельно рассказывается о некоем «Вульфе», иначе – Сергее Волконском, человеке рискованной профессии. Личная жизнь «Вульфа» терпит крах, как и карьера. Уволенный из силовой структуры, на пару с бывшим сослужившем он основывает агентство «Кондор» (охрана и сыск).

Волей случая Настя и Волконский знакомятся, но продолжения их знакомство не имеет – Волконский попадает в передрягу и теряет память.

Данный трактат является продолжением истории, начатой в первом трактате.

(Произведение содержит элементы мистики, допущенные автором почти бессознательно).

Ниk Алеkc

Правда и ложь. Трактат второй

Глава 1.

«Вульф»

…Память возвращалась неравномерно, рывками. Походило на пробуждение после глубокой пьянки – тут помню, тут не помню… ну, а здесь вообще всё, как у тумане…

Нет, Бейрут он помнил отчетливо. И Бейрут, и спасшего ему жизнь Стрельцова… Но во почему он там оказался – в Ливане, а не Лондоне, как планировалось?

– Горелый, – лаконично сказал Стрельцов, фактически не покидавший палату бывшего сослуживца, – Его-то хоть помнишь? Ты же лично вколол его девке сыворотку…

И «Вульф» вспомнил. Полное ужаса (и по этой причине утратившее всяческую привлекательность) лицо молодой женщины, визг ее младшего брата (слегка отстающего в развитии, как тогда показалось «Вульфу»)… и их со Стрельцовым, в черных лыжных масках, вооруженных десантными ножами, имеющими при себе мотки толстых веревок и, разумеется, медицинский арсенал – пара ампул «антистресса» плюс «сыворотка правды» (амитал натрия и кофеин).

И, безусловно, набор одноразовых шприцев.

…– А… Ли? – неуверенно спросил «Вульф», – Она тоже – плод моей неуемной фантазии?

Стрельцов отвел глаза.

– Нет, она не плод твоей фантазии, – сказал после короткой паузы, – Правда, после Ливана вы с ней уже были не вместе. Неужели ты действительно все настолько капитально забыл?

– Со временем память восстановится, – пробормотал «Вульф», борясь с очередным приступом дурноты, что накатывали на него регулярно, – Так врач сказал. И это же говорила Анна…

– Анна? – озадаченно переспросил «Стрелец», – Кто-то из медперсонала?

«Вульф» отрицательно мотнул головой. «Кто-то из моих снов», – вот что следовало ответить. Очередной загадочный персонаж -женщина с синими озерами глаз и сказочно нежной кожей. Женщина, являющаяся супругой…

– Алекс! – «Вульф» слегка приподнялся в кровати, невольно скривившись от боли в раненом бедре, – Ты можешь выяснить телефон некоей госпожи Васнецовой, супруги президента «Бета-банка»?

– Президента «Бета-банка»? – повторил Стрельцов отчего-то немного замороженным голосом, – Если ты имеешь в виду Горицкого…

– Именно, – у «Вульфа» внезапно пересохло во рту от нахлынувшего крайне дурного предчувствия, – Так его жена…

– Его жена погибла, – мягко сказал «Стрелец», глядя на «Вульфа» едва ли не с жалостью, – Погибла давным-давно. Горицкий уже лет десять вдовец. И, по слухам, в ближайшее время повторно жениться не собирается.

«Вульф» сделал глубокий вдох и протяжно выдохнул.

– Откуда ты все это знаешь? – голос звучал глухо.

– Так он недавно обращался к нам в агентство. С просьбой обеспечить охрану единственному сыну. Мы ему «сосватали» Ваньку Сидорчука… неужели тоже не помнишь? Этакий красавец, просто Арамис… и не подумаешь, что когда-то его рекомендовали в подразделение «Л»…

Арамиса, точнее – актера Старыгина «Вульф», конечно же, помнил. Правда, скорее, по фильму «Доживем до понедельника», нежели дурацкому водевилю, испохабившему (по его мнению) великое произведение Дюма.

Но что касается президента «Бета-банка»… увы, о нем он «помнил» совсем иное…

* * *

Банкир

…Когда Станислав Георгиевич Горицкий (вдовец, преуспевающий финансист, президент банка) вошел в квартиру единственного сына (дверь, как обычно, открыл ему Сидорчук (мистически похожий на Мики из «Адъютанта его превосходительства»), то увидел Егора лежащим ничком на диване. В дорогом костюме, помять который, вероятно, его отпрыск ничуть не опасался.

Ботинки, впрочем, аккуратно стояли в прихожей (об этом, без сомнения, позаботился охранник). Обо всем прочем он, увы, заботиться нужным не счел. Лишь известил банкира по телефону, что его единственный отпрыск, будучи отвергнут профессорской дочкой, направился прямиком в бар, где и накачался спиртным до положения риз. Пока не начал заваливаться на стойку.

Разумеется, Иван Сидорчук взвалил на плечо охраняемую персону, доставил ее до дома, аккуратненько положил на диван и даже снял с нее, этой персоны, дорогие штиблеты.

После чего сын президента «Бета-банка» возжелал проблеваться прямо на ковер… но Иван опять же пресек досадный конфуз, транспортировав парня прямиком в туалет.

– Короче, возни было много, – слегка удрученно закончил Сидорчук свой рассказ-отчет, – Видно, сильно девчонка его расстроила…

– Ты сам-то ее видел, эту девчонку? – буркнул Горицкий, распахивая одно за другим окна в квартире, где стояло такое амбре от Геркиного дыхания, что смело можно было вешать топор – так и остался бы болтаться в воздухе. До утра.

– Видел, – сокрушенно вздохнул Сидорчук, – Такая способна расстроить, уж поверьте.

– Посмотрим, – коротко бросил Горицкий, после чего дал охраннику строгое указание не спускать глаз с незадачливого «Ромео» до приезда Лебедева вкупе с медиками и пообещав Сидорчуку (после того, как все уляжется, если, конечно, уляжется) премию в размере оклада (причем, без налогов).

Иван лаконично кивнул. О том, что может с ним произойти, если что-то случится с Егором, говорить не требовалось. И Сидорчук, не сделавший карьеры в Первом управлении КГБ СССР лишь потому, что лет на двадцать опоздал родиться, отлично это знал.

* * *

Банкир и его отпрыск

(продолжение)

– А, явились, господин штурмбанфюрер, – скрипучим голосом приветствовал сын президента «Бета-банка» президента «Бета-банка».

Находился Егор (в данный момент) в отцовском особняке, одну из комнат которого пришлось переоборудовать – условно, всего лишь условно! – в больничную палату. И, конечно, надзирала за мальчиком классическая сиделка – дама лет сорока с большим опытом работы (и внушительными габаритами).

Отправку сына в психоневрологический диспансер (на чем весьма настаивал его лечащий врач) Горицкий решил отложить. Как говорится, еще не вечер. В любом случае, если и возникнет необходимость поместить Геру в клинику, это будет лучшая швейцарская (а, может, и курорт в Ницце), но никак не отечественный дурдом (пусть даже с палатами для VIP-ов).

…На явную (и грубую) колкость сына Станислав Георгиевич ничего не ответил. Раз ёрничает – значит, ему уже лучше (в течение первых трех дней после алкогольной детоксикации) Гера вообще молчал, тупо пялясь в навесной потолок.

Посему, поддернув брюки, банкир опустился в кресло напротив сыновней кровати.

– Как самочувствие, Георгий?

Георгий скорчил мину, не иначе долженствующую означать отвращение (больше, правда, это походило на то, будто ему, под видом яблока или абрикоса, дали раскусить недозрелый лимон).

– Прекрасно, mein Herr. Wunderbar. Jahwol! – выбросив вперед правую руку в издевательски-нацистском приветствии, парень, по-видимому, исчерпал свои слабые силенки (сказалась суточная подпитка организма глюкозой посредством капельницы) и, устало откинувшись на подушку, прикрыл глаза.

– Ну да, – слегка задумчиво согласился Горицкий-старший, – Методы воспитания у меня и впрямь…

– Концлагерные, – со вкусом закончил его фразу любящий сын.

«Жаль, поздновато я их применил», – едва не вырвалось у банкира в пылу досады.

Однако, взяв себя в руки, он почти невозмутимо произнес:

– В самом деле? Следовало, значит, позволить тебе спиться? Или даже подсесть на иглу?

Гера промолчал, демонстративно отвернувшись к стене.

– Разговаривать, выходит, не желаешь, – вздохнул Станислав Георгиевич (в это мгновение он, цветущий сорокалетний мужчина, ощутил себя едва ли не дряхлым и беспомощным стариком), – Ладно, отвергла тебя какая-то пигалица…

– Не говори о ней так, – прошипел Егор в стену, – Вообще, не смей судить о том, чего не знаешь! – рывком повернулся к отцу, ошпарил разъяренным взглядом воспаленных («Плакал он, что ли?» – мимоходом ужаснулся банкир) глаз, – Сначала ты мать довел до могилы, теперь, видимо, мой черед?

Горицкий ощутил удушье. Даже машинально ослабил узел галстука и расстегнул на рубашке пару верхних пуговиц.

– С этого места, пожалуйста, поподробней, – сдавленно произнес Станислав Георгиевич, – Каким образом, я, по-твоему, довел твою мать?

– Очень просто, – невозмутимо ответил отпрыск, – Не уделял ей должного внимания. Практически ее игнорировал. Плевал на нее. Да ты и женился-то лишь ради денег!

Горицкий прикрыл глаза, стиснул челюсти… и мысленно начал отсчет от десяти до нуля (именно в таком порядке). На цифре «три» осознал, что снова может взять ситуацию под контроль. И холодно посмотрел на сына.

– Да, кое в чем ты действительно прав. Благосостояние родителей Валерии, твоей матери, действительно сыграло немалую роль в том, что мы с ней… сошлись. Но что касается этих абсурдных обвинений, о том, что я, якобы, не уделял ей внимания… ты, дорогой мой, вероятно, повторяешь слова бабули по материнской линии, – по тому, как Егор густо покраснел, Станислав Георгиевич понял, что угодил в яблочко. Кто, как не бывшая теща с ее склочной натурой, могла пытаться настроить сына против отца? – Да, я был поглощен финансовыми делами, не спорю. А как иначе я мог сделать карьеру? Достичь высокого положения? Наконец, иметь то, что сейчас имею? Или ты предпочел бы папашу-тюфяка? Тряпку, лодыря, не способного обеспечить не только семью, но и себя самого? По-твоему, таких не бывает?

– Хватит вбивать в меня прописные истины, – буркнул Егор, снова намереваясь спрятаться в свою раковину (иначе, натянув одеяло по самую макушку, отвернуться к стене), – Может, ты и гений в области финансов, но в отношениях с людьми, – снова обжег отца воспаленным взглядом, – Ты, папа, извини, просто сухарь. Нельзя всех мерить одной гребенкой!

– Меркой, – машинально поправил сына Станислав Георгиевич. Похоже, депрессия – штука коварная и заразная… иначе отчего он сам вдруг ощутил апатию и резкий упадок сил?

А главное, в сознание забралась провокационная мыслишка: «Может, Герка не так и неправ? Ради чего, собственно, я старался, если единственный сын ни в грош не ставит мои усилия?»

– Ну, и что я, по-твоему, должен сделать? – устало спросил Станислав Георгиевич, глядя на отпрыска – бледного, осунувшегося, несчастного «гадкого утенка» со смесью жалости и… легкого разочарования («Для Егора отказ пигалицы, на которую он положил глаз, самое страшное, что может случиться в жизни. Разве это нормально?»), – Привести к тебе живого слона? Или, может быть, тигра?

– Почему слона? – растерянность слегка оживила бледное лицо сына, – При чем тут слон… или тигр?

– Классиков надо бы знать, Георгий, – Горицкий постарался изгнать из собственного голоса назидательные интонации (не хватало еще, чтобы Гера подумал, будто отец намерен прочесть ему мораль), – В частности, я имею в виду рассказ Куприна. О богатенькой девочке, угасающей от хандры (Гера снова начал краснеть), которую мог развеять разве что слон. Да, живой, натуральный, цирковой слон.

– И что? – с любопытством спросил Егор, приподнимаясь на локте, – Ее повели в цирк?

– О, нет, – Станислав Георгиевич усмехнулся. Невольно. – Это к ней привели слона. Да, не удивляйся, к ней, на дом. Сколько такой эпатаж стоил ее отцу, в рассказе не говорится, однако…

– И так ясно – немало, – в голосе Геры вновь проскользнула тоска, – Но я-то не прошу слона, пап. Я вообще ничего не прошу… только оставь меня в покое, ладно?

– И дать тебе спокойно покончить с этой постылой жизнью? – невозмутимо поинтересовался Горицкий, – Мало того, что на мне до сих пор лежит вина за случившееся с твоей матерью… хоть, строго говоря, не настолько я виноват, как тебе внушает бабуля… (Егор опустил глаза и даже начал покусывать губы) Нет, тебе я пустить жизнь на самотек не позволю. И не надейся.

– Так на черта мне эти врачи, таблетки, сиделки! – пылко воскликнул Егор, рывком садясь на кровати, – Приведи слона, папа! – на впалых щеках заалели пятна лихорадочного румянца, – Точнее, не слона, сдался мне этот слон… Ты знаешь, кто мне нужен, – добавил, понизив голос, единственный отпрыск президента «Бета-банка», – Знаешь… Ну, так и докажи, что ты не сухарь и не ходячий арифмометр, как тебя называют за глаза. Убеди ее, – губы парня растянулись в невеселой улыбке, – Как убеждаешь деловых партнеров. Как вы, бизнесмены («Это слово в устах Герки звучит хуже ругательства», уныло отметил Станислав Георгиевич), умеете убедить… любого. Ну, так и ее убеди!

«В чем? В выгоде брачного союза с моими деньгами?» – едва не вырвалось у Горицкого в пылу досады. Похоже, совсем скверно у его сына со знанием русского фольклора.

В частности, изречение насильно мил не будешь ему определенно не известно.

* * *

ИНТЕРЛЮДИЯ

Кто такая Ли?

«Вульф» давно заметил любопытную закономерность – в полудреме слух несомненно обостряется. Посему разговор между мужчиной и женщиной, стоящими за дверью его палаты, он слышал весьма отчетливо.

– Он действительно ничего не помнит? – настороженно и в то же время с затаенной надеждой на обратное спросил женский голос.

Голос, показавшийся «Вульфу» знакомым.

– Частично все-таки помнит, – приглушенный баритон принадлежал Стрельцову (тут уж «Вульф» был уверен), – Правда, когда я упомянул о тебе, Лика…

«Лика? – мимоходом удивился Волконский-«Вульф», – Не слишком ли фамильярно?»

…– он, похоже, забыл, при каких обстоятельствах ты от него ушла…

…Ушла? Вернувшееся воспоминание словно факельной вспышкой озарило своды одной из множества пещер, пещер, где хранилось прошлое капитана госбезопасности Сергея Волконского…

И когда дверь больничной палаты, наконец, распахнулась, он увидел именно ту, кого ожидал: хрупкую, невысокую, темноволосую женщину лет тридцати с евроазиатским лицом. Женщину, неуловимо напоминающую актрису Самойлову в ее самой известной роли, которую та исполнила на пару с Баталовым.

Женщину с раскосыми глазами и тревожной улыбкой.

–Здравствуй, Ли, – «Вульф» (стараясь не кривиться от боли) приподнялся в кровати.

– Здравствуй, Серж, – прошелестел мягкий голос… однако, подойти к нему ближе Лика (Анжелика или просто Ли) не захотела.

Или не смогла.

– Неужели ты и впрямь поверила этому иезуиту, – Волконский бросил короткий взгляд на потупившегося Стрельцова, – Что я хоть на минуту мог о тебе забыть?

В темных глазах Ли мелькнула растерянность… почти страх.

«Она всегда была немного пуглива, – вспомнил «Вульф», – Как неприрученная белка или куница…»

При образе юркого зверька с закругленными ушками он вдруг ощутил смутную тревогу. Нет, вовсе не Ли сравнивал он с куницей… Кого-то другого.

Другую.

Только кого?

Здесь его память, увы, раз за разом давала осечку…

Чтобы не зацикливаться на том, что вспомнить пока не мог, Волконский-«Вульф» заговорил, опять обращаясь к Ли.

– Нет, я не виню тебя в том, что ты захотела уйти. Это твой выбор. Единственное, в чем ты не имела права меня упрекать – так это в том, что я был с тобой недостаточно откровенен. При моем прошлом роде занятий я и не мог быть с тобой откровенным. Ты умная, Ли, умнее многих, и уж это-то должна понимать…

Ли порывисто шагнула к его кровати, горячие пальцы с силой (определенно, вызванной волнением) сжали правую руку «Вульфа».

– Я… – в темно-серых, миндалевидных глазах задрожали слезы, – Раз ты все помнишь… ты помнишь и причину, Серж. Ведь помнишь?

Он молча, в знак согласия, кивнул. И в свою очередь легонько сжал ее руку.

…Да, он помнил. И как, забеременев, она решила от него уйти… И как он уговорил ее остаться, пообещав, что, вернувшись из богом проклятого Бейрута, непременно оформит с ней отношения официально…

И что эти планы полетели в тартарары, он тоже помнил. Не по ее (либо его) вине, а всего лишь по стечению обстоятельств.

…Переведя взглял с Ли на сконфуженного Стрельцова, «Вульф» понял и то, что доселе было ему неизвестно.

– Теперь ты с ней, Алекс? И как давно?

Лика густо покраснела. Резко высвободила свою руку из пальцев бывшего возлюбленного и опять отошла от Волконского на безопасное расстояние.

– Вероятно, с того момента, как я расстался с Анжеликой, так?

Стрельцов глаз не отвел. Разве что взгляд его немного похолодел.

– А разве не сам ты, Серж, ее отпустил? Не ты ли сказал, что не станешь ее удерживать?

– Прекратите, – почти простонала Ли, закрывая лицо ладонями, – Хватит… – и быстрым шагом направившись к двери, вышла из палаты, не оглядываясь.

«Вульф» устало посмотрел на бывшего сослуживца.

– Ну, хоть здесь память меня не подвела, верно, Ал?

– Все же кое в чем ты – изрядная сволочь, Волконский, – глухо сказал «Стрелец» и пошел за Ли следом, вероятно, в надежде ее догнать.

«Вульф» расслабленно откинулся на подушки. Что ж, во всяком случае один фрагмент его прошлого теперь до конца прояснился. Если бы так же легко вспомнились и другие…

…Увольнение из Конторы с «волчьим билетом», как раз после командировки в Ливан…

Подозрение (так ли уж необоснованное?) в связях с французской разведкой…

Неопределенное положение бывшего «комитетчика», когда он брался за любой (даже сомнительный) приработок…

Наконец, визит Кравченки, предложившего ему войти в долю касаемо охранно-сыскного агентства…

Волконский вновь подскочил в кровати пружиной (и если б не раненое бедро, напомнившее о себе острой болью, встал бы и на ноги) – память раскрыла очередной «файл».

Кравченко (да, именно Кравченко, грузный, усатый толстяк, его компаньон) заставил «Вульфа» надеть бронежилет, когда некий аноним назначил ему встречу на одной из центральных площадей города…

Словно знал, что произойдет.

…А Стрельцов его, «Вульфа», страховал. И именно он снял киллера до того, как тот мог продырявить не только бедро, но и башку беспечному шефу агентства «Кондор»…

…Похоже, теперь все частицы «паззла» успешно соединились.

Кроме одной.

При чем тут синеглазая девочка лет восемнадцати, Сергей все же не понимал. Она единственная не вписывалась ни в один фрагмент. Она вызывала смутную тревогу.

И он до сих пор не мог вспомнить ее имени.

Увы, никак не мог.

* * *

Дэн

– Денис! – когда у моей матушки начинается мигрень (а она ее одолевает минимум раз в неделю), ее голос становится донельзя противным – одновременно надтреснутым и скрипучим. Как у старухи (хоть до старухи моей маман далеко. В определенные моменты, когда она приводит себя в порядок (прическа, макияж, элегантное платье), чтобы выйти вместе с отчимом «в свет». ей можно дать от силы тридцать пять лет).

Но сейчас маман выглядела на все свои сорок два. И ее голос звучал так, что, честное слово, хотелось зажать уши ладонями. Или просто вставить в них затычки.

– Ты опять уткнулся в свои дурацкие книжки? Я же просила тебя сходить в магазин!

– O’kay, – буркнул я, с неохотой закрывая толстый талмуд, такой внушительный, что далеко не каждый мой ровесник взялся бы за его чтение (разве что упертый ботаник, каким сам я когда-то был. До знакомства с Настей).

Но самое забавное (или, точнее, парадоксальное), это то, что именно она рекомендовала мне эту книгу. И данного писателя (о котором я раньше, признаться, не слышал).

Фамилия мэтра была Джон Фаулз. А роман, который меня буквально поглотил, назывался «Коллекционер».

Для несведущих (если и впрямь таковые найдутся) поясню – речь в данном выдающемся опусе идет о некоем молодом английском джентльмене, энтомологе-любителе, который влюбляется в юную английскую леди (или, проще говоря, девушку-художницу), красивую – глаз не отвести.

Несмотря на то, что Джон Фаулз добросовестно описывает ее внешность – длинные светлые волосы, серые глаза и прочее в том же духе, я почему-то немедленно начинал представлять себе другую девушку – темную шатенку с глазами больше синими, нежели серыми. Но в любом случае тоже красавицу.

Конечно же, я имею в виду Настю. Настеньку. Настасью (но, к счастью, не Филипповну).

Но возвращусь к роману. Итак, поначалу у джентльмена (хотя, какой он джентльмен? Мещанин, мелкий клерк, вдобавок со странностями) шансов завоевать свою симпатию не было никаких (разве что время от времени любоваться ею со стороны), но потом он выиграл офигительно большие деньги в лотерею (такое действительно возможно лишь в романах, да и то зарубежных, согласны?), оставил службу, приобрел огромный дом (с огромным подвалом), а заодно – крытый фургон. На котором и разъезжал, выслеживая свою пассию.

И в конце концов он ее выследил. Похитил. И поместил в свой огромный подвал. Замечу, не с какой-то особенной садистской целью. И даже не с целью сексуального надругательства.

Нет, он ее просто поймал. Как до этого ловил бабочек. Даже обеспечил ей относительно комфортные условия (насколько вообще может быть комфортно в подвале) – обставил помещение мебелью, приволок ей мольберт, чтобы могла рисовать (она же была художницей), покупал ей шмотки, вкусную еду, книги… не разрешал лишь бывать на солнце (если он ее и прогуливал, то исключительно по ночам).

Девчонка, конечно, пыталась его разжалобить, прибегала к разным ухищрениям, однажды чуть не проломила ему череп…

Но в конечном итоге закончилось все плачевно – она заразилась от своего похитителя гриппом, грипп перешел в воспаление легких, а поскольку врача ей парень вызвать не мог (равно как и отвезти в больницу), иначе выдал бы себя с головой, она умерла у него на руках.

Вот такая отвратительная (в общих чертах) история.

После Настя поинтересовалась моим мнением о прочитанном, и я честно ответил ей – «Гнусно». Тогда она по своему обыкновению чуть прикусила нижнюю губку и спросила, мог бы я сделать что-то подобное.

У меня едва не вырвалось: «По-твоему, я такой же урод?», но потом я просто решил отшутиться и ответил: «Только с твоего согласия. И, конечно, в подвале держать бы тебя не стал».

– И на том спасибо, – усмехнулась Настенька. Я в миллионный раз залюбовался ее тонкой, длинноногой фигуркой, точеным профилем и спадающими на спину темными локонами, на солнце отливающими золотом. Легонько подпрыгнув, она сорвала с яблони парочку наливных, розовобоких плодов (если мы хотели побыть наедине, то обычно уезжали на дачу профессора и совмещали приятное с полезным – то есть, кое-какую работу непременно выполняли, прежде чем уединиться в уютном домике), и, конечно же, одно яблоко бросила мне. Я поймал его на лету.

В свою очередь, притянул к себе Настю. Что было дальше, каждый может вообразить. Честно говоря, описывать в деталях наши с ней любовные игры я не собираюсь (не порнографический роман пишу, в конце концов). Одно скажу – нам было хорошо. Замечательно нам с ней было. И никто никого ни к чему не принуждал (Если б Настя сказала мне «стоп», я бы тут же остановился). Повторяю – все между нами совершалось на добровольной основе.

…Однако, потом, когда мы расслабленно возлежали на старой софе, застеленной хоть и не новыми, но неизменно чистыми простынями, Настя, по обыкновению потянувшись за своими Vogue, неожиданно спросила:

– А если б со мной случилось что-то дурное, Дэн… ты бы по-прежнему был со мной?

– В смысле? – я действительно поначалу не въехал. Но в груди тут же похолодело от нехорошего предчувствия. – Что значит дурное?

– Ну… – она неопределенно повела рукой с зажатой между пальцев сигаретой, – К примеру, мое лицо оказалось бы обезображено… а? – бросила на меня острый взгляд.

Обезображено? Такое лицо? Я ощутил мимолетную дурноту.

– Что ты несешь? Тебе кто-то угрожает? – приподнявшись с постели, я неосознанно схватил Настю за плечи. Видимо, слишком сильно, ибо она невольно поморщилась.

– Да никто мне не угрожает… Отпусти, Денис, синяки же останутся… (я тут же ослабил хватку).

Ее взгляд на миг сделался насмешливым. Как обычно. Впрочем, потом опять посерьезнел.

– Просто бытует мнение, что мужчина любит глазами. Получается, лет через десять-пятнадцать, когдя я постарею и подурнею…

Я зажал ее нежные губы ладонью.

– Чепуху не мели. Ты не подурнеешь, во-первых. А во-вторых…

– Что? – опять в ее взгляде зажглись хулиганисто-веселые искорки, неизменно меня завораживающие.

– Во-вторых, я тебя люблю не за одну красоту, ясно? «Хоть ты и чертовски красивая», – добавил я мысленно. Иной раз мне даже хотелось, чтобы Настенька не была такой… безупречной, что ли. Такой яркой.

И чтобы закончить неловкий (для нас обоих) разговор, я попросту снова ее поцеловал. И ощутил, как ее тонкие пальцы сомкнулись на моем затылке.

После чего…

Нет, увы, не угадали. Любовную прелюдию прервал телефонный звонок.

* * *

И опять банкир

– Если вам интересно мое мнение, босс, – Лебедев негромко, словно бы в замешательстве, кашлянул.

Горицкий вопросительно приподнял брови, миходом отметив – сколько «серых кардиналов» выпестовала структура, в которой начинал шеф его личной охраны! Тем не менее, мнение такого человека, как офицер ФСК в отставке, президенту «Бета-банка» действительно было небезынтересно.

– Итак?

– Полагаю, Егору не повредит горный воздух. Воздух швейцарских Альп. Или хотя бы курорт с минеральным источником… Карловы Вары, к примеру.

– Или даже Ницца, – буркнул Горицкий. Признаться, он ожидал от Лебедева большего, нежели банальные рекомендации, которые мог дать любой врач или хотя бы человек из числа тех, кому известно о состоянии его, Горицкого, финансов.

Отправь сынка «на воды», отошли развлечься, пусть даже мальчик займется игрой в рулетку, станет курить «травку», устраивать оргии, подогреваемые абсентом… все, что угодно, лишь бы развеять его меланхолию.

Что душа пожелает… кроме того, разумеется, чего действительно желает его душа.

– Совет неплохой, – задумчиво сказал президент «Бета-банка», – Но я все же предприму последнюю попытку. Слышал, Саша, такую парадоксальную мудрость – «бойся желаний, ибо они могут сбыться»?

Лебедев поморщился.

– Слышал, но никогда ее не понимал. Ладно, сбудется одно желание… Ну, так вскоре возникнет другое. И потом, одно дело – сгоряча пожелать ближнему чего-то дурного, и совсем другое – осуществить мечту всей жизни, вы согласны?

Горицкий счел бестактным уточнять, какова мечта всей жизни его охранника. Хмыкнул.

– Вот именно. Может, при ближайшем рассмотрении девчонка не будет казаться Егору такой уж прекрасной? Как известно, сбывшаяся мечта обычно разочаровывает…

Лебедев бросил на босса короткий взгляд, однако, говорить что-либо в ответ не стал. Сам-то Станислав Георгиевич хоть раз в жизни сгорал от страсти к женщине? Сомнительно… а точнее, нет. Не сгорал. И близко к тому не находился…

Где уж ему понять собственного сына?

* * *

Настя

Определитель номера на сей раз ничего не определил, и сердце у нее предательски екнуло. Не дай бог, с папой что-то случилось… Подобные фобии (говоря безжалостным языком психиатров) преследовали ее в течение минимум пяти последних лет.

«Чушь», – Настя приказала дурным мыслям немедленно убраться из головы. Тем не менее смотреть на обеспокоенное лицо Дениса в настоящий момент она не могла, посему удалилась с телефоном в руке на веранду.

– Слушаю вас, – мимоходом отметила, что голос ее звучит не слишком приветливо.

– Настасья Валентиновна? – баритон собеседника был отменно поставлен, но за мягкими интонациями отчетливо угадывался металл.

Ее охватила мимолетная дурнота. Баритон был ей совершенно незнаком. И это официальное обращение…

«Все-таки папа!» – мелькнула паническая догадка, от которой сердце заколотилось как бешеное.

– Да, – сдавленно ответила Настя, – Это я. Настасья Воронцова, дочь профессора Воронцова. С ним… все хорошо?

Пауза, в конце которой ей захотелось кричать. Она даже не обратила внимание, что Денис вышел за ней следом и теперь находился рядом. Лишь когда он попытался взять ее за руку, она непроизвольно дернулась и вырвала свою ладонь из его теплых пальцев, жестом дав понять Дэну: «Отойди».

– Я надеюсь, – наконец сказал мужчина на другом конце линии (причем, ей показалось, что его голос звучит слегка озадаченно), – Собственно, я бы хотел побеседовать лично с вами, а не профессором…

Облегчение оказалось столь велико, что следующая фраза собеседника едва ли была воспринята Настей правильно.

– Мое имя – Станислав Георгиевич Горицкий, – небольшая заминка, – Я отец Егора.

«Рановато вы, барышня, расслабились», – ехидно шепнул внутренний голос. И следом за мимолетной эйфорией (главное, с папой все в порядке!) нахлынула апатия. Да что ж они все никак не могут угомониться?!

– С ним все хорошо? – осторожно спросила Настя. «Впрочем, если это не так, я-то здесь при чем?» – добавила мысленно, с приливом сильнейшей досады.

Снова короткая пауза.

– Ну, скажем… Егор не совсем здоров, – наконец отозвался Горицкий (господин Горицкий, – тут же поправилась мысленно Настя. Применительно к таким персонам непременно нужно добавлять sir; herr; сеньор, мистер и, наконец, господин. И никак иначе).

Напоровшись на встревоженный взгляд Дениса, адресовала ему ободряющую улыбку. Если б хотя бы половина мужчин была такой же славной, как Дэн… насколько проще была бы жизнь!

Проще. И светлее.

– Да, конечно, – машинально сказала Настя в трубку, потом осознала, что ее реплику можно расценить превратно, и поспешно добавила, – Я вам искренне сочувствую, но помочь, боюсь, не могу.

– А я думаю, можете, – голос мужчины (господина Горицкого), несмотря на кажущуюся мягкость, приобрел некие «металлические» нотки («Вероятно, так он говорит с теми, кто от него зависит», уныло отметила Настя), – И чтобы досконально обсудить, чем вы, не исключено, сумеете ему… нам… помочь, я хотел бы встретиться с вами лично. В удобное для вас время, – добавил он (куда мягче, чем поначалу. Даже в чем-то вкрадчиво).

Настя обреченно взглянула на часы. Если поторопиться, можно успеть на ближайший рейсовый автобус… все равно настроение безнадежно испорчено, и любовные игры с милым не доставят того удовольствия, какое могли бы доставить до этого идиотского звонка.

– В восемь вечера я буду дома, – она неосознанно заговорила банкиру в тон – сухо и деловито, – Полагаю, именно там мы и сможем все обсудить.

Опять секундная пауза (или легкая заминка?)

– Согласен, – наконец отозвался Горицкий, – Но будет ли это удобно делать в присутствии вашего батюшки?

Настю бросило в жар от резко нахлынувшей неприязни к этому хозяину жизни, ради ничтожного сынули, похоже, готового пойти на любую авантюру (или аферу?)

– Да. Именно в его присутствии, – отчеканила она («А заодно и в присутствии Лорда. Для подстраховки»).

– Отлично, Настасья, – больше добавить она ничего не успела, ибо связь прервалась.

Спустя мгновение надежные руки Дениса опустились на ее плечи.

– Что случилось? – негромко спросил он.

– Да ничего, – в течение ужасной секунды, растянувшейся, казалось, на целую вечность, Настя боялась, что попросту разрыдается на широкой груди своего бойфренда.

Впрочем, усилием воли ей все-таки удалось взять себя в руки.

– Из деканата звонили, – изобразив удрученный тон (что было совсем нетрудно) пояснила (точнее, солгала) Настя, – Какие-то неясности с оформлением документов… В любом случае, надо ехать.

Если Дэн и заподозрил неладное, то ничего ей не сказал.

Он всегда выгодно отличался от своих ровесников врожденным чувством такта.

* * *

Снова банкир

…Окинув взглядом массивную «сталинку», Горицкий вышел из машины и в сопровождении Лебедева направился к нужному подъезду.

На звонок домофона отозвалась не «пигалица» (как он ожидал), а сам профессор (отчего Станиславу Георгиевичу на миг даже стало неловко).

Тем не менее, голос банкира звучал уверенно.

– Добрый вечер, Валентин Владимирович. Это Горицкий. Вряд ли вы меня помните, хоть я некогда и сдавал вам экзамен, – тут он не сумел сдержать легкого (определенно нервного) смешка, – В любом случае, я хотел бы побеседовать с Анастасией.

– Моей дочерью? – озадаченно переспросил профессор, после чего банкир услышал, – Что ж, проходите, и писк электронного устройства, разблокировавшего дверь подъезда.

На третий этаж они с Лебедевым поднялись пешком (допотопный лифт не вызвал доверия у Станислава Георгиевича).

…Постаревший и поседевший (однако, сохранивший тонкость и благородство черт лица, а также ясный взгляд) Воронцов распахнул дверь своей квартиры, одновременно скомандовав глухо зарычавшей черной мускулистой псине: «Место, Лорд, место!»

Именно эта грозная собака и помешала Горицкому обратиться к охраннику: «Побудь у двери». Станислав Георгиевич опасался бойцовых и сторожевых псов (ведь даже хорошо воспитанные собаки бывают непредсказуемы).

Поэтому, вежливо поздоровавшись (и пожав протянутую профессором руку), он заодно представил и Лебедева, как начальника своей службы безопасности.

Во взгляде синих глаз Воронцова мелькнула легкая усмешка. Но руку он, тем не менее, подал и Лебедеву.

– Валентин Владимирович.

Тот с величайшей осторожностью пожал профессорские пальцы.

– Очень приятно. Лебедев Александр Сергеевич.

– Запоминающееся имя, – одобрил профессор, – Что ж, проходите, господа, – указал в сторону гостиной.

– Чай, кофе?

– Большое спасибо, не стоит беспокоиться, – начал Горицкий, отчего-то ощущая нарастающую неловкость – квартира профессора, несмотря на весьма скромную обстановку, внушала чувство сродни благоговению. Может, оттого, что не была захламлена безвкусными мещанскими безделушками, а, может, потому, что одна из комнат была превращена в самую настоящую библиотеку (стеллажи с книгами полностью занимали две стены).

Соседняя же дверь была закрыта. Воронцов стукнул в нее пару раз, затем толкнул.

– Настенька, к тебе гости…

…Спустя секунду раздался писк, возвещающий о выключении компьютера, стук отодвигаемого стула и, наконец, легкие шаги.

Станиславу Георгиевичу казалось, что он готов ко всему. Он готов был увидеть эффектную девицу с параметрами подиумной «модели», но так же мог узреть «серенькую мышку», усмотреть в которой нечто особенное мог лишь его сын, пресыщенный «платными девочками» из службы эскорта. К любому он был готов…

только не к тому, что увидит все ту же хулиганисто-лукавую Красную Шапочку, разве что повзрослевшую на четырнадцать лет.

И подросшую… сантиметров на семьдесят.

…В одном теперь Горицкий не сомневался – у его сына действительно отменный вкус. Девчонка была хороша. Хороша чертовски. Ни вульгарности, ни излишней слащавости. Воплощенный идеал славянской красоты- высокие скулы, открытое чистое лицо, в меру припухшие губы, короткий прямой носик, роскошные «соболиные» брови и, конечно, большие, миндалевидной формы, темно-синие, оттененнные густыми ресницами, глаза… нет, очи.

Плюс коса. Натуральная темная коса до пояса. Прямо-таки сказочная.

Рост Настеньки Горицкий на глаз определил как метр семьдесят пять (плюс-минус сантиметр). И сложена она была идеально – тонкая, но не производящая впечатление худой, длинноногая, с выраженной осиной талией и вполне отчетливой (при хрупкой в целом фигурке) грудью.

«Не хватает разве что сарафана и сафьяновых башмачков», – иронично подумал банкир: на Насте были потертые светло-синие джинсы, бледно-лилового цвета футболка и спортивные тапочки.

Демократичный наряд и прямой, дерзкий взгляд темных глаз – вот то, что отличало ее от томного, банального типажа очередной «мисски».

Да еще голос. Хорошо поставленный, чуть глуховатый голос девушки, воспитывавшейся в профессорской семье.

– Добрый вечер. По-видимому, вы и есть господин Горицкий? Отец Георгия?

Два слова в этой фразе неприятно кольнули банкира. Пафосное имя Георгий (а не Егор, как он привык называть сына), и обращение господин, в котором отчетливо слышались издевательские нотки.

«Она же еще девчонка, – досадливо одернул себя Горицкий,– Подросток, фактически. С неизжитым подростковым бунтарством, только и всего.»

Поэтому в ответ на пытливый взгляд Настасьи постарался ответить улыбкой максимально приветливой.

– Да. Станислав Георгиевич Горицкий. Отец Егора.

Она (похоже, не без некоторого колебани) сделала шаг вперед и подала ему узкую ладошку.

– Очень приятно. Анастасия.

Горицкий легонько сжал тонкие пальцы. Указал на Лебедева.

– А это начальник моей охраны, да и просто помощник. Александр Сергеевич.

– Как Пушкин? – в ее глазах опять мелькнули смешинки. Тем не менее, руку она Лебедеву протянула.

По обычно невозмутимому лицу бывшего гебиста скользнула ответная улыбка: определенно дочь профессора вызвала у него симпатию.

Сам же Горицкий ощущал нарастающую неловкость, вызванную, в первую очередь, присутствием Воронцова, а во-вторых, тем, что подобные Настасье девушки (или молодые женщины) всегда вызывали у опытного финансового воротилы некоторую опаску.

Зачастую иррациональную.

…И все-таки уязвимое место у нее было. Доброта и великодушие, то, чем в придачу к привлекательной внешности обычно изначально наделяет Природа. Девчонка в силу возраста вряд ли часто сталкивалась с людскими жестокостью и коварством и, соответственно, сама не имела к ним склонности.

Именно на ее доброте и следовало сыграть.

– Присаживайтесь, господа, – похоже, за приветливым тоном профессор пытался скрыть напряженность, даже опаску (Горицкий покосился на псину, возлежащую у входа в комнату, и едва не передернулся от ее холодного взгляда. Определенно, этот породистый «лорд», не колеблясь, перегрызет глотку любому, кто, по его собачьему разумению, станет угрожать его хозяевам), – Так я все-таки приготовлю чай?

– Да, пап, конечно, приготовь, если тебе не трудно, – Настя адресовала отцу мягкую улыбку. Тот кивнул, удалился на кухню, напоследок одарив банкира и его охранника острым взглядом.

– Не хочу папу лишний раз волновать, – негромко сказала девушка, больше не улыбаясь, – Так что, вы сказали, случилось с Егором?

«Любовная лихорадка у него случилась, – подумал Горицкий с горечью, – Что вовсе неудивительно. Наверняка он не первый… и не последний».

Банкир негромко откашлялся.

– Пока ничего… тьфу-тьфу, чтоб не сглазить («Пока не залез на крышу «высотки» с намерением проверить, насколько окрыляет безответная любовь», ехидно вклинился внутренний голос), но у него сейчас острая депрессия. Надеюсь, вам известно, хотя бы теоретически, что это такое.

На миг Настя чуть прикусила нижнюю губку (вероятно, даже не осознавая, насколько сексуально это выглядит и как действует на мужчин).

– Ну, а я тут при чем? Или вы считаете, это из-за меня у него депрессия? – с досадой отбросила выбившуюся из косы и упавшую на щеку прядь темно-каштановых, с золотистым отливом, волос, – Но уверяю вас, я только пыталась объяснить Егору, что мне в данный момент не нужны… ухажеры. – легкий мимолетный румянец смущения и снова прямой, ясный взгляд. «Обжигающий», – пришел Горицкому на ум не такой уж неуместный эпитет.

– У меня есть парень. Есть, понимаете? Мы даже помолвлены… неофициально, – тут она продемонстрировала довольно скромный перстенек, на безымянном пальце правой руки. («Золото, похоже, настоящее», – машинально отметил банкир), – Правда, пожениться планируем не раньше, чем закончим учебу… – и повернувшись к проему кухонной двери, у которого стоял Воронцов с подносом, сервированным для чаепития, улыбнулась – одновременно и немного лукаво, и чуть-чуть смущенно, – Прости, пап, что не сказала тебе раньше… но ты ведь не будешь против?

– Разумеется, не буду. Я всегда говорил, что Денис производит впечатление вполне достойного юноши, – профессор поставил поднос на журнальный столик и начал расставлять перед гостями чашки из знаменитого в советские годы немецкого сервиза (дочь добросовестно помогала).

– Все это я и сказала вашему сыну, – в ее голосе впервые проскользнула неуверенность.

Горицкий вздохнул (разве что Лебедев понимал, что этот тяжкий вздох являлся демонстративным). Роль подавленного болезнью сына отца удавалась банкиру успешно. Вероятно, потому, что он и впрямь был донельзя подавлен доселе не проявлявшимися причудами Егоркиной психики.

– Что ж, значит, я пришел сюда зря. Только без толку побеспокоил вас, профессор, – теперь виноватый взгляд (и виноватая улыбка) были адресованы Воронцову, – Хлопотно, вероятно, быть отцом такой красавицы?

Настя густо покраснела.

– Я справляюсь, – ответил профессор довольно сухо. Настолько сухо, что и последний идиот понял бы – визит банкира вызвал у него сильную досаду. И уж он-то постарается втолковать своей Настеньке, почему следует держаться от таких, как г-н Горицкий и его единственный отпрыск, как можно дальше, – К слову о депрессиях, – небрежно добавил профессор, – Медицина давно научилась справляться с ними вполне цивилизованными методами.

– Таблетки, уколы, электрошоковая терапия? Вы правы, Валентин Владимирович, – не прикасаясь к чашке со свежезаваренным чаем, Горицкий встал с кресла, – Химия шагнула далеко вперед.. и неважно, что, излечивая болезнь мозга, эта же химия убивает клетки печени, почки… и бог знает, какие еще органы.

– Отошлите Егора на горнолыжный курорт, – невозмутимо парировал профессор. – Или в Ниццу. Или в кругосветное путешествие… С вашими возможностями вы наверняка сумеете найти альтернативу таблеткам и электрошоку. Ну не всерьез же вы думали, что я уступлю единственную дочь в утеху тому, кто ей не мил, лишь бы излечить вашего отпрыска от хандры?

«Иного и ожидать не следовало», – угрюмо подумал Горицкий.

Вечное противостояние богатых и бедных. Состоятельных нуворишей и обнищавших интеллигентов. Купцов и аристократии (если не тела, так духа).

Плюнуть на все и забыть. Последовать советам более мудрых людей. Не идти на поводу у своего барчука…

Да вот беда – Горицкому вдруг пришло в голову, что повстречай он лет двадцать назад не Лерку, а кого-то вроде Настеньки, его брак не закончился бы плачевно. Да и дети наверняка получились бы качественнее…

* * *

Глава 2.

И заново банкир

Горицкий поймал себя на странном чувстве – будто он держит в руках зверька из семейства куньих, к примеру, ласку. Ласка извивается, напрягает упругое мускулистое тельце, пытается извернуться, чтобы вцепиться острыми зубками в его запястье…

а он изо-всех сил старается не выпустить ее из рук.

…Конечно, разговор с профессором и его дочерью окончился «пшиком». Напоследок Станислав Георгиевич все же оставил свою визитку (один из контактных телефонов был выделен желтым маркером), однако, надежды на то, что Анастасия с ним свяжется, он фактически не питал.

Скрытое ожидание во взгляде Егора, когда тот встретил отца, тут же сменилось разочарованием, после того, как Станислав Георгиевич окольными путями приступил к реализации программы «санаторий – курорт».

Гера попросту отвернулся к стене. Для надежности натянув одеяло по самую макушку.

– Мне не нужны Карловы Вары, отец. Мне вообще ничего не нужно. Оставь меня в покое и все. Я. Ничего. Не хочу.

В этот момент Горицкий, к своему стыду, едва не сорвался. Еле подавил в себе желание сдернуть одеяло с этого барчука и надавать ему оплеух со словами: «Хватит маяться дурью!»

Чудом сдержался.

И правильно сделал, как выяснилось. Ибо спустя еще час его мобильный телефон издал мелодичную трель. Высветившийся на дисплее номер показался ему знакомым, однако, до того, как банкир вспомнил, кому он принадлежит, в трубке раздался мягкий голос интеллигентной «пай-девочки».

– Станислав Георгиевич? Еще раз добрый вечер. Полагаю, вы меня узнали. (Последняя фраза прозвучала утвердительно).

– Да, – осторожно отозвался Горицкий, боясь даже надеяться, что его визит к профессорской дочери не прошел впустую, – Да, Анастасия…

– Мне жаль, что вышло так неловко, – неуверенно произнесла Настя, – Пожалуй, вести разговор в присутствии моего папы было не лучшей идеей. В конце концов, если б проблема легко решалась, вы бы и не тратили время на визит к нам, верно?

– Ну… да, – с некоторой заминкой ответил Станислав Георгиевич, соображая, в чем же подвох? (А что подвох был, он почти не сомневался.) -Так что вы предлагаете, Настя? Заново встретиться?

Пауза.

– Если вы не будете слишком заняты, – наконец произнесла чертовка, – То завтра вечером, около семи я буду прогуливать Лорда в скверике. Рядом с нашим домом. Полагаю, наедине мы сможем договориться.

Вот тут-то у Горицкого и возникло чувство, будто он держит в руках куницу… или ласку. Юркую, живую, сильную.

Договориться. Наедине. «Звучит весьма многообещающе», – подумал банкир, уже зная – он согласится. Если дело всего лишь в цене… а что же еще эта хорошенькая плутовка намеревалась с ним обсудить в отсутствие строгого папеньки?

…– На всякий случай я расставлю своих людей по периметру, – заявил Лебедев после того, как банкир подробно изложил ему содержание телефонного разговора с Анастасией.

Горицкий невольно поморщился.

– По-твоему, эта девчонка находится в центре террористического заговора? Боюсь, Саша, тебе самому не мешало бы подлечить нервишки.

Лебедев даже не улыбнулся.

– Береженого бог бережет, босс. И вообще, если хотите знать мое мнение («Так уж и хочу», – желчно подумал Горицкий, однако, промолчал), эта девочка слишком хороша для того, чтобы здесь не было подвоха.

– Ну-ну, – кисло усмехнулся банкир, – Скажи еще, ее отец с матерью специально все подгадали, чтобы впоследствии, с ее помощью, манипулировать финансистами…

– Ее мать сбежала с любовником, когда дочери было четыре года. И с тех пор не объявлялась, – невозмутимо сообщил Лебедев, – Что же касается профессора… тот всегда демонстративно был вне политики. Даже в партию не вступил… когда вступали все поголовно, под угрозой лишиться карьерного роста.

– И после, поголовно же, демонстративно сжигали партбилеты, – ехидно заметил Горицкий, презиравший ультраправых так же, как и ультралибералов и считающий термин демократ злой насмешкой над наивными дурнями, принимавшими всерьез прогнившие идеи западной политической системы.

– Впрочем, – устало добавил он, – Принимай любые меры, какие сочтешь нужными. Как известно, лучше перебдеть…

– Чем недоспать, – серьезно закончил за него начальник охраны.

* * *

«И впрямь перебдел», – подумал Горицкий, подходя в обговоренный срок к скамье в скверике, на краю которой примостилась хрупкая девичья фигурка в джинсах и куртке-ветровке. У ее ног, обутых в кроссовки «игрушечного», как отметил банкир, размера (при довольно высоком росте ступни Анастасии были на удивление маленькими) пристроился все тот же устрашающий черный дог, при появлении Станислава Георгиевича издавший звук сродни недовольному ворчанию.

– Не беспокойтесь, без моей команды он вас не тронет, – во взгляде темных глаз опять мелькнули хулиганисто-насмешливые искорки. После чего узкая ладошка похлопала по сиденью скамьи, – Присядете? Тут относительно чисто.

Горицкий (стараясь не выказывать явной брезгливости) опустился на лавку.

…Отогнав от себя настырное дурное предчувствие (в самом деле, как можно было воображать что-то дурное в присутствии этой «феи»?), Горицкий тихонько кашлянул, прочищая горло.

– Так о чем вы хотели со мной поговорить?

Настя бросила на него короткий взгляд, после чего ласково потрепала по загривку своего Лорда (тот немедленно переместил свирепую черную башку на ее колени).

– Депрессия – это ведь серьезно?

Станислав Георгиевич испытал легкое замешательство. Депрессия Егорки, пресыщенного барчука, возможно, впервые в жизни не получившего желаемого, на взгляд любого здравомыслящего человека – просто блажь.

Тем не менее, ответил:

– Конечно, с раком или не дай Бог СПИДом ее не сравнишь… но хорошего мало.

Еще один взгляд из-под ресниц.

– Человек не ест, не спит, худеет, ничего не хочет, – между тем перечислила симптомы депрессии вчерашняя «нимфетка».

«Ну, относительно ничего не хочет, это, положим, не факт», – подумал Горицкий, однако, опровергать последний постулат не стал. Только кивнул.

– Вроде того.

– Жаль, – «фея» вполне натурально вздохнула. А следом за ней вздохнула и ее жуткая псина, одновременно скосив желтовато-карие глаза в сторону чужака.

Настя повернулась к банкиру лицом.

– Если причиной всему этому я («Да нет, скорее Геркин эгоизм», не без горечи подумал Станислав Георгиевич), то проще всего было бы согласиться стать его женой… но это ведь невозможно?

Признаться, тут Горицкий ощутил нешуточное замешательство. С одной стороны, выход действительно оптимальный, с другой… как долго может продлиться союз хорошенькой кошечки с гадким утенком?

Ответ, увы, очевиден – пока от «утенка» не останется горстка костей…

– Почему невозможно? Если вы думаете, что ваш возраст может быть препятствием…

Настя так энергично мотнула головой, что дог на миг приподнял морду и заворчал.

– Нет, дело вовсе не в том, что восемнадцать мне исполнится только в декабре… И даже не в том, что люди вашего положения обычно женят сыновей на девушках с большим приданым… или хотя бы большими перспективами…

Станислав Георгиевич вопросительно приподнял брови. Красавица, закончившая гимназию с углубленным изучением иностранных языков и поступившая в инъяз, на его взгляд отнюдь не являлась «бесперспективной». Да и отец ее, доктор физико-математических наук, далеко не то же, что слесарь-сантехник, верно?

– Это всего лишь штампы, Настя, – как можно мягче ответил Горицкий, – Мол, деньги к деньгам и тому подобное… К слову, сам я женился (на стерве, пьянице и дряни) на девушке, которую действительно выбрали для меня родители… но, увы, ни к чему хорошему это не привело.

– Да? – острый взгляд в его сторону, – Вы развелись?

– Нет. Валерия погибла в автоаварии («сев за руль в дупель пьяной»). Десять лет назад.

Снова – слегка прикушенна нижняя губка (но до чего соблазнительно прикушенная…)

– Простите. Я не знала. Но в любом случае давайте не обсуждать заведомо невозможное. Если я когда-нибудь выйду замуж, это будет скорее всего Денис, – нежные щеки вспыхнули ярким румянцем, а тонкие пальцы стали бессознательно терзать колечко на правой руке.

Горицкий вспомнил открытое лицо русоволосого и сероглазого Дениса и на мгновение ощутил нечто, неприятно напоминающее досаду. Да, обладай Егор такой же харизмой, проблем с девушками у него было бы куда меньше…

Или напротив, больше.

– Что ж, – пытаясь скрыть неловкость, Станислав Георгиевич снова негромко кашлянул, – В таком случае, наша дальнейшая дискуссия бесполезна, верно?

…Ласка напрягла упругое тельце и даже забила гладким хвостом (или это сиамская кошка оскалилась, зашипела и выпустила острые когти?)

– Подождите, – девичья ладошка легонько (и как показалось банкиру, не без опаски) коснулась его руки, – Думаю, выход все-таки есть, – прямой, ясный (и даже чуточку беспомощный) взгляд, – Я ведь могла бы встречаться с Егором некоторое время. Просто встречаться, ничего больше. К примеру, ходить в театр, в филармонию… Он музыкален?

Музыкален? Горицкий чуть было не рассмеялся. Музыкален он сам (во всяком случае, был. В юности). У Геры же, увы, преподаватели консерватории не нашли ни слуха, ни голоса, ни тем паче склонности к игре даже на гитаре.

– Не совсем. То есть, хочу сказать, вряд ли посещение филармонии доставит ему удовольствие.

– Тогда, возможно, вернисаж? – быстро спросила Настя.

Станислав Георгиевич улыбнулся, впервые с начала беседы. Правда, довольно кисло.

– Ну, а дальше? К чему приведут, по-вашему, эти культурные мероприятия?

– Во-первых, они помогут ему справиться с депрессией, – уверенно сказала Настя, – А во-вторых, узнав меня чуть лучше, возможно, Егор перестанет быть… одержимым?

…Все бы ничего, вот только нюх прожженного дельца-финансиста определенно улавливал здесь наличие какой-то каверзы. Проще всего было предположить, что сейчас девчонка назовет цену своим услугам… а, может, она ждет, чтобы цену назвал он?

– Вы не против? – невинным голосом поинтересовалась Настя, прервав слишком затянувшуюся паузу.

– Да нет… Отнюдь нет. Вопрос только, помогут ли Егору данные свидания или…

Она опять развернулась лицом, и Загорицкого буквально обжег ясный, пытливый и, как ему показалось, слегка усмешливый взгляд.

– Данный вопрос вы уже задавали. И полагаю, сами понимаете – ответить на него однозначно нельзя. Более того… – опять словно бы в замешательстве прикушенная нижняя губка.

– Да? – Станислав Георгиевич вопросительно вскинул брови.

– Я бы не хотела оставаться с вашим сыном тет-а-тет. Понимаю, это довольно глупая фобия, однако…

Банкира бросило в жар.

– Вы считаете, что мой сын способен…

(причинить вам вред? изнасиловать? покалечить?)

Она остановила его нетерпеливым жестом.

– Я вовсе не собиралась вас оскорблять, – милая улыбка невинной девочки чудесным образом погасила поднявшееся было в душе Станислава Горицкого возмущение, – Но… вы читали, к слову, роман «Коллекционер»?

Название показалось банкиру смутно знакомым, однако, в последние лет десять ничего, кроме трудов по экономике и журнала «Коммерсантъ», он не читал. Хотя признаваться в этом пигалице, сидящей так близко от него, что он отчетливо слышал ее свежий, волнующий запах (антоновские яблоки вперемешку с осенней свежестью), отчего-то было неловко.

Поэтому он лишь промычал нечто, напоминающее «угу» и «м-гм» одновременно.

– Там говорится о том, как большие деньги меняют человека, – невозмутимо продолжила Настя, – Сюжет, в общем, незамысловат – неплохой, в сущности, парень, неожиданно выиграв крупную сумму, постепенно превращается в чудовище. Монстра. И хладнокровно губит девушку, перед которой поначалу благоговел.

Горицкий демонстративно поморщился – дескать, к Егору подобные «сюжеты» применимы быть не могут (хотя в сознание уже вкралась подленькая мыслишка – не думает ли Гера впоследствии отыграться на этой «фее» за перенесенные им страдания? Впрочем, поначалу он должен ее завоевать…)

– Послушайте, Настенька, – Станислав Георгиевич заставил себя говорить максимально мягко и даже изобразил на лице отеческую (во всяком случае, он надеялся – отеческую, а не похотливую) улыбку, – Рядом с Егором постоянно находится охранник. Весьма серьезный молодой человек, прошедший специальную подготовку.

Настя слегка поморщилась, опять давая понять банкиру, что подобные разговоры в пользу бедных ее в заблуждение не введут.

–Охранника нетрудно подкупить. Вам это должно быть известно. Единственным гарантом моей безопасности можете выступать… вы, Станислав Георгиевич.

Странно, но в первое мгновение он опешил настолько, что сумел лишь переспросить:

– Я?

Она серьезно кивнула, сейчас как никогда напоминая прилежную девочку-гимназистку (впечатление усиливала и ее вопиюще несоврменная коса, сейчас небрежно перекинутая на грудь).

– Именно вы. Если вы будете рядом, Егор вряд ли осмелится сделать что-нибудь непристойное, верно?

В этот момент Горицкому показалось, что он, наконец, понял, чего она добивается – не говоря «нет», Настя ожидала услышать этот отказ от него самого. Лично.

И тем не менее, он спросил (возможно, излишне резко):

– Может, все-таки уточните, чего вы опасаетесь? Похищения? Насилия? Того, на что мой сын заведомо неспособен?

Она отвернулась и мечтательно посмотрела на небо, на безмятежно-синем фоне которого живописно выделялись золотистые кроны старых ясеней.

– Вообще-то, это ваш сын изначально начал меня преследовать, – задумчиво произнесла юная чертовка, рассеянно поглаживая по загривку своего дога (то и дело неприветливо косившего недобрыми глазами в сторону чужака), – Хоть никакого повода к этому я ему, уверяю вас, не давала. Если б мне позарез были нужны деньги, – теперь и взгляд, и улыбка Настеньки, адресованные банкиру, являлись откровенно насмешливыми, – Я просто обратилась бы в рекламное агентство. Или модельное. Мне, кстати, предлагали.

– Отлично, – мимолетный прилив неприязни к этой, как показалось Горицкому, расчетливой стервочке помог ему вернуться в рациональное русло, – Значит, дело только в цене? В таком случае, давайте начинать торг…

Она встала со скамьи и, не глядя на банкира, направилась к дому.

– Черт, – пробормотал Горицкий себе под нос. Пожалуй, он и впрямь перегнул палку… Так же поднявшись с лавки, он неосознанно ускорил шаг и, поравнявшись с Настей, тронул ее за предплечье (дог опять неодобрительно заворчал). Настя остановилась и окинула его поистине ледяным взором.

– Хорошо, – обреченно сказал Станислав Георгиевич, – Возможно, я погорячился… даже наверняка. И тем не менее, объясни, наконец, чего ты добиваешься, девочка?

Теперь уж она вскинула брови словно в недоумении: как, с ней посмели перейти «на ты», не спрашивая ее разрешения?

– Добиваетесь, по-моему, вы, а не я, – взгляд, как и раньше, являлся дерзко-вызывающим, – Свои условия я вам изложила. Понимаю, вы человек дела, бизнесмен, поглощены экономическими вопросами… однако, не думаю, что вылазка в театр или кино раз в неделю так уж негативно скажется на вашем бизнесе, верно?

– Но как это будет выглядеть? – пробормотал Горицкий, сдаваясь, – Я выступлю в роли дуэньи?

Настя издала короткий смешок.

– Ну, тут уж вы, пожалуй, загнули. Пожилым вас назовут лет через двадцать, не раньше…

И хоть лесть ее являлась слишком явной (и даже в чем-то грубой), Горицкому, как ни странно, стало приятно.

Может, еще оттого, что давненько он не имел дела с молодыми женщинами (сотрудницы его банка или «девочки для утех» не в счет). Молодыми… и очень красивыми.

Затем он подумал, что бог сколько времени не был в драмтеатре… лет шесть, не меньше.

…Он поспешно отвел от Насти глаза.

– Ну хорошо, – вздохнул Станислав Георгиевич,– Положим, Егор согласится на ваши условия… хоть я в этом не слишком уверен. Что дальше?

– Кто знает, что будет дальше? – легкомысленно отозвалась плутовка, – Во всяком случае, Егор, хоть и частично, получит желаемое. Спустя недолгое время вы отправите его за границу… Таким образом, инцидент будет исчерпан, верно?

«Вряд ли все получится настолько легко», усомнился Станислав Георгиевич, тем не менее выдавил из себя:

– Да, возможно. К слову, время передумать будет и у вас, Настя (она вопросительно вскинула брови. Горицкий тонко улыбнулся). Вдруг вы, узнав Егора получше (он едва не сказал «поближе», что могло быть истолковано ею превратно), перемените мнение о нем… к лучшему? Не забывайте, он получил блестящее образование…

Настя слегка поморщилась, будто к ней в сотый раз обращался коммивояжер, расхваливая залежалый товар как первосортный.

– Егор сказал, что мне нравится причинять людям боль. Что я кто-то вроде моральной садистки. И вы так же считаете?

– Разумеется, я так не считаю, – Горицкий вновь ощутил неловкость, – Но…

– Если я сказала Егору «нет», это означает именно «нет», а не «может быть, да», – напоследок одарив Горицкого ослепительной улыбкой, она протянула ему руку для прощального пожатия, – Всего доброго, Станислав Георгиевич. Мой телефон у вас есть.

…Ни от кого другого Горицкий не потерпел бы столь пренебрежительного обращения. Определенно.

Ни от кого… кроме дочери профессора Воронцова.

* * *

Банкир со своим отпрыском

…На сей раз Егор и головы не повернул в сторону вошедшего в его комнату отца.

Приблизившись к сыну, Станислав Георгиевич весьма бесцеремонно сдернул с него плед (Гера был в спортивном костюме марки «Адидас»).

– Не надоело еще изображать страдания молодого Вертера? — невозмутимо поинтересовался Горицкий-отец.

– Отстань, – невнятно буркнул Горицкий-сын, снова натягивая на себя одеяло (в руках у него находился смартфон – вероятно, «сидел» в «контактах» или «аське». Или просто музыку слушал…)

– Прими хотя бы вертикальное положение. Для разнообразия, – Станислав Георгиевич отошел к мягкому креслу и усевшись в него, вытянув ноги вперед, побарабанил пальцами по подлокотнику, – К слову, виделся я с твоей Дульсинеей…

– Знаю, – пробормотал Гера, после чего рывком приподнялся на своем широком ложе, – Ты хочешь сказать…

От вспыхнувшей во взгляде сына надежды Горицкому-старшему даже стало неловко (правда, на несколько секунд).

– Да, – подтвердил он, зачем-то поправляя манжеты фирменной сорочки (не иначе, что-то вроде нервного тика), – Я виделся с ней повторно. Аккурат, – беглый взгляд на свои «Патек Филипп», – Сорок минут назад.

– И что? – во взгляде Егора одновременно крылись и затаенная надежда, и обреченное ожидание услышать неумолимое «приговор обжалованию не подлежит».

– Заметь, на сей раз встретиться предложила она. И все заново обсудить… в отсутствие ее отца.

Лицо Геры вспыхнуло, как маков цвет.

– Она хочет денег?

Горицкий поморщился – излишняя прямота (граничащая с торгашеской вульгарностью) сына его покоробила.

– Ты кого сейчас имеешь в виду, Георгий? Дочь профессора математики, или ту… бывшую свою пассию? Как, бишь, ее – Петренко, Петрищенко?

Егор уже покраснел так мучительно, что казалось – вот-вот расплачется.

– Пап, зачем ты меня мучаешь?

Господи, зачем ты меня оставил? – внезапно пришло Горицкому на ум сакраментальное и на миг его пробрал озноб. Впрочем, лишь на миг.

– Мы просто поговорили, – спокойно ответил Станислав Георгиевич, – О разных вещах. В частности, обсудили модный роман «Коллекционер». Ты его, кстати, читал?

– John Fowles? – с безупречным английским произношением переспросил Егор («Фаулз?, – мысленно повторил Горицкий), – Столкновение искусства с жестокой реальностью. Гибель его под гнетом мещанства… – голос парня стал почти монотонным, словно он зачитывал статью литературного критика. Впрочем, в следующую секунду Егор явно выразил собственное мнение о причитанном, – Дерьмовый авангард. Чем думать об избавлении всего человечества от атомной угрозы, девчонке надо было больше радеть о собственном спасении. Шарахнуть, к примеру, по башке того извращенца, да сбежать из подвала… Аллюзии чертовы,– снова острый взгляд небольших серых глаз уперся в лицо банкира, – Так вы только об этом с ней и говорили? Обсуждали иностранных писателей?

«Вот как раз об этом – авангарде, столкновении искусства с жестокой действительностью, аллюзиях и прочем, – мы не говорили, – подумал Станислав Георгиевич, решив для себя, что на досуге, пожалуй, прочтет столь неоднозначного Джона Фаулза (когда этот досуг сумеет выкроить, разумеется). Сыну же банкир ответил совсем другое.

– Не спеши ликовать, но она, для начала, согласилась пойти с тобой в театр. Надеюсь, ты не станешь возражать… слишком бурно?

Егор приоткрыл, было, рот… да так и замер. Теперь бледность, сменившая на его лице яркий румянец, вызвала у Горицкого даже легкое беспокойство.

– Пап, ты меня не обманываешь? Она и в самом деле согласилась…

– Только пойти в театр, – максимально сухо повторил Станислав Георгиевич, – Причем, выставила дополнительное условие.

– Какое? – готовность, вспыхнувшая во взгляде Егора, явственно говорила, что ради этой девчонки он пойдет если не на всё, то на многое…

«Гадкий утенок, по уши влюбленный в прелестную кису», – снова пришла Горицкому на ум невеселая (даже в чем-то зловещая) ассоциация. Кто бы еще изобрел лекарство от подобного недуга.

– Мое присутствие,– в настоящий момент выносить горящий сыновний взгляд было для банкира совершенно невыносимо. Посему он уставился на картину какого-то импрессиониста, висящую на стене. «Столкновение искусства с действительностью, – уныло подумал Станислав Георгиевич, – А зачем им вообще сталкиваться? Пусть каждый идет своим путем – художник пишет картины, поэт сочиняет вирши… а ростовщик подсчитывает прибыль. Так ли нужно всех стравливать?»

– Да, – тверже повторил он, – Такова уж блажь твоей пассии, но в театр или в музей, или куда-то еще она согласна идти при условии, что я тоже буду рядом. Иначе не согласна.

На секунду Егор закусил губу (и выглядело это, увы, далеко не столь соблазнительно, как у дочери профессора Воронцова), после чего улыбнулся (правда, не слишком весело).

– Она что, боится, я ей подмешаю наркотик в еду или питье, а потом, как герой Фаулза, посажу в подвал? (банкир удивленно вскинул брови. Ему, признаться, подобное в голову не приходило, он-то считал, девчонка его самого вынуждает от нее отказаться… хотя у Геры всегда была богатая (и, как только что выяснилось, не совсем здоровая) фантазия).

– Ладно, – наконец изрек отпрыск президента «Бета-банка», спуская с кровати свои тощие ноги, – Но ты, пап, красавчик! – неожиданно отвесил он отцу сомнительный комплимент, – Похоже, любого сумеешь уломать. О таких, как ты, говорят – способен продавать холодильники эскимосам, – и издал тонкий (определенно нервный) смешок.

Станислав Георгиевич улыбнулся сыну в ответ. Правда, не слишком широко. Ибо сейчас ощущение, что девчонка задумала какую-то каверзу, было у него весьма отчетливым.

* * *

Профессор и его дочь

…Недолгое время спустя (а точнее, спустя три дня) профессор Воронцов, глядя на разрумянившуюся дочь, отводящую от него глаза, заметил негромко:

– Ты играешь с огнем, Настёна. (Лишним было бы говорить, что отец был в курсе того, что дочь направляет в театр, а также — с кем). – Ты считаешь, что все происходящее относительно невинно, но учти – подобные господа не любят, когда с ними играют.

– Время «бурных девяностых» ушло, папа, – с легкой досадой ответила Настя, – Нынешние господа – люди вполне цивилизованные.

Воронцов коротко вздохнул.

– Я предупреждаю тебя о том, что ты и сама интуитивно понимаешь. Как в свое время понимала и твоя мать…

Настя застыла на месте. Застыла… от дурного предчувствия.

– О чем ты?

Отец удалился в свой кабинет, вскоре вернувшись оттуда с пожелтевшим конвертом в руках. Молча протянул его дочери.

– Скоро ты станешь полностью совершеннолетней, так что, думаю, пришло время тебе узнать – это написала Лариса ровно через полгода после того, как уехала… от нас.

Настя опустилась в отцовское кресло. Извлекла из конверта слегка потрепанный (явно, множество раз перечитываемый) листок, исписанный нервным женским почерком.

«Валентин!

Не уверена. что ты станешь это читать (после того, что я учинила в отношении тебя и, главное, своей дочери, будет вполне логично, что ты порвешь мое письмо, не читая). Но если все-таки станешь…

О том, что я совершила роковую ошибку, я поняла уже спустя месяц после того, как уехала с Ним. Хоть первое время Он из кожи вон лез, чтобы доказать мне, что превосходит тебя как самец (об интеллекте я уж промолчу. Давно заметила, что военные (даже из элитных родов войск) мягко говоря, умственно ограниченны. Что уж сравнивать с тобой, Вал, уже в тридцать шесть защитившим докторскую?)

…Настя отложила листок на журнальный столик и посмотрела в лицо Воронцову. Тот встретил ее взгляд спокойно и чуть устало.

– Выходит, мама хотела вернуться? – сдавленно спросила она, – Поняла, какую совершила ошибку, и захотела все переиграть? Но ты не позволил?

Профессор отрицательно покачал головой.

– Я-то как раз позволил. Написал ей в ответ, что, если я и не могу ее простить вот так, сходу, непременно постараюсь простить со временем. Что она может вернуться в любую минуту. Что она даже обязана вернуться ради тебя… — тут его голос все-таки дрогнул.

– И… что? – прошептала Настя. В груди (нет, во всем теле!) похолодело, будто сейчас, в разгар «бабьего лета», внезапно грянул декабрьский мороз, – Она…

– Не ответила, – печально сказал Воронцов. Нет, не печально. Скорее, тоскливо и удрученно, – А следующее мое письмо, отправленное по адресу той же воинской части, вернулось нераспечатанным, с припиской – «адресат выбыл».

– Но ты ведь мог навести справки! – сама понимала, что цепляется за соломинку, однако, остановиться уже не могла, – Ладно, в то время еще не было частных сыскных контор (перед мысленным взором тут же возник непрошеный образ русоволосого мужчины, походившего одновременно на авантюриста с Дикого Запада и рыцаря Круглого Стола времен короля Артура, пообещавшего ей встречу еще месяц назад… но не сдержавшего слова), однако, ты мог обратиться в милицию, в паспортное бюро, куда-то еще…

– Обращался, – Воронцов с горечью улыбнулся, – И в милицию, и в справочные столы… Адресат выбыл – вот каким был ответ. Неизменно. Но куда выбыл…– он безнадежно махнул рукой, – В конце концов, я сказал себе – если она всерьез захочет вернуться, то вернется. Я недвусмысленно выразил это в ответном письме. Более того, обещал, что ни слова попрека она от меня не услышит.

– Но она не вернулась, – пробормотала Настя, не желая больше прикасаться к письму своей матери (словно тем самым неудачная (а возможно, даже трагическая) судьба Ларисы коснется и дочери), – И ты не знаешь, что с ней случилось. Где она, с кем…

– И жива ли вообще, – безжалостно закончил профессор, – Потому, Настёныш, хочу тебя предостеречь – не повторяй ее ошибок. Будь последовательна в своих поступках. Не играй с сильным полом, особенно мужчинами такого уровня, как этот банкир.

– Хорошо, – вяло ответила Настя,– Сейчас переоденусь, и будем пить чай. Мне вообще не нужен никто, кроме тебя. И Лорда, – нагнулась, потрепала по холке приблизившегося дога.

Отец слегка улыбнулся (на сей раз без горечи, но не без грусти).

– Если б я был лет на десять-пятнадцать моложе… и чуть-чуть здоровее… Кстати, ты сегодня восхитительно выглядишь. Но я все-таки предпочел бы, чтобы ты смотрела спектакль вместе с Денисом.

Настя невольно усмехнулась.

– Вместе с Денисом я вряд ли увидела бы его из директорской ложи…

* * *

Денис

Выходные я на сей раз провел у бабули, матери моего отчима. Она владела частным домишком с палисадником на окраине нашего города, до которой еще не добрались муниципальные власти, чтобы расселить старичков и старушек из отдельных домов в типовые «муравейники» и застроить освободившуюся территорию новомодными кондоминиумами.

Одной бабуле, конечно, по хозяйству управляться было сложно, впрочем она не жаловалась. Ну, а я по мере сил и возможностей ей помогал. Напоследок бабушка вознаградила меня за труды корзиной яблок и огромным букетом пышных осенних астр, который я, разумеется, вручил маман, предварительно отделив пять самых ярких и красивых цветков (они, как вы наверняка уже догадались, предназначались моей девушке).

Ее я на следующий день решил перехватить после занятий (по привычке сбежав с последней пары, чтобы успеть к окончанию семинара (или лекции) у студентов инъяза.)

Мысленно уже представил, как Настя (может, в компании новых институтских подружек, а, может, и одна) выходит за ограду университетского сквера и как, в порядке сюрприза, появляюсь я, Дэн Конев, с роскошным букетом (а цветы Настенька любила, я это точно знал. Причем, одинаково восхищалась и тепличными тюльпанами, и полевыми колокольчиками). Она, разумеется, одаривает меня своей умопомрачительной улыбкой…

Стоп. Размечтался. Если б я знал заранее, чем закончится эта неловкая попытка сделать ей сюрприз, то, конечно, добросовестно отсидел бы все, без исключения, пары в своем политехе, а уж потом бы ей позвонил. И пришел к ней домой в назначенное время (или просто в сквер, к нашей с Настей скамейке).

Впрочем, как говаривал классик, жизнь сослагательных наклонений не приемлет.

Итак, я сбежал с последней пары, заскочил домой (чтобы забрать приготовленный для Насти букет) и, не слушая ехидных реплик маман (женская ревность, что поделаешь?), полетел к университетскому корпусу, в котором занимались студенты и студентки инъяза.

…Настю я увидел отчетливо. Она шла, болтая с новой приятельницей – то ли Ниной, то ли Никой… словом, этакой «белой мышкой» (вроде моей бывшей пассии Малининой), которая на фоне дочери профессора Воронцова привычно проигрывала (как по части лица, так и по части фигуры). На сей раз на Настеньке были не джинсы, а юбка ниже колен и приталенный жакет. Волосы она тоже не заплела в косу; они свободно спадали на спину и лишь спереди были скреплены заколками.

У меня сердце привычно заколотилось раза в два (если не три) чаще обычного – так уж сложилось, что мы с Настей не виделись целых четыре дня (ровно в четыре раза больше нормы!), поэтому я ускорил шаг, идя ей навстречу…

Однако, меня опередили. Не успел я дойти до ограды сквера, как напротив тротуара затормозила крутейшая тачка, из которой вылез… я напряг зрение…

Нет, глаза меня не обманули – это был тот самый мажорный глист, прыщавый, большеротый и щегольски одетый, которого я в свое время бесцеремонно выставил из квартиры профессора Воронцова, куда тот явился незваным.

Да, это снова был он. И он снова направился к моей девушке (правда, теперь держа в руке не пафосный букет из элитного салона, а всего одну розу – алую, полураспустившуюся. Изысканную).

Я в свою очередь ускорил шаг. Хлыщ поначалу не обратил на меня внимания, но, перехватив взгляд Насти (она-то на плохое зрение не жаловалась, хоть читала ничуть не меньше меня), обернулся.

И сразу скис. Я же, напротив, изобразил на лице широченную улыбку (адресованную, впрочем, отнюдь не ему).

– Привет, Дэн, – она поздоровалась первой. Без особого энтузиазма… но и без неприязни (причину ее дурного настроения я узнал чуть позже и, забегая вперед, скажу – с появлением хлыща на иномарке она связана не была. Как, впрочем, и моим появлением).

– Привет, любимая, – обняв Настю за плечи, я запечатлел демонстративно смачный поцелуй на ее разрумянившейся щечке, вручил ей астры (конечно, цветы она взяла) и только после этого сделал вид, что заметил стушевавшегося мажора.

– Добрый день, – бодро сказал я хлыщу (хотя веселого тут, на мой взгляд, было мало), – Мы вроде знакомы… Георгий, правильно?

Хлыщ с кислым видом кивнул.

– Лучше Егор.

– Отлично,– одобрил я прилипалу, – И что же вам, Егор, опять нужно от моей девушки?

– Прекрати, Дэн, – негромко сказала Настя и обратилась к Егору. – Очень жаль, но, боюсь, ни на этой неделе, ни на следующей ваш досуг я скрасить не смогу.

Меня бросило в жар: она действительно скрашивала досуг (что кроется за этими сравнительно невинными словечками, я не хотел и думать) богатенького ничтожества?

Я непроизвольно шагнул вперед… но тут на сцене появился (или, выражаясь в духе фантастических романов, материализовался) еще один персонаж. Настолько похожий на молодого актера Старыгина, что мне в первый момент даже захотелось протереть глаза.

И этот «Старыгин», по-старыгински очаровательно улыбнувшись, исключительно вежливо поинтересовался:

– Господа, какие-то проблемы?

Только в этот момент до меня дошло – парень (высокий, спортивный, облаченный в строгий темный костюм) является ни кем иным, как телохранителем глистообразного мажора. Ни больше, ни меньше.

И по взгляду, которым наградил меня этот красавчик, я, разумеется, понял – тут лезть в драку бессмысленно (да и насколько Настасья не любит, по ее выражению, «размахивания кулаками», я тоже отлично знал).

Поэтому ответил: «Но проблем», а следом за мной и Настя, улыбнувшись не слишком искренне, сказала: «Да, все в порядке».

И лишь по лицу мажора, охраняемого профессиональным секьюрити, было видно, что в порядке далеко не все…

…Денек был ясным, солнечным, одним из тех редких осенних дней, когда всё вокруг – и дома, и прохожие, и деревья в сквере с позолоченными кронами, и не успевшая пожухнуть зеленая трава, и запоздалые цветы на клумбах… наконец, глубокое синее небо кажется особенно ярким… и, я бы сказал — обреченно красивым.

Мы с Настей, не сговариваясь, выбрали на бульваре скамью. Она первой на нее присела, я примостился рядом. Мне показалось, она избегает моего взгляда.

Настя смотрела на астры. На чудесные фиолетовые, ярко-розовые, белые и бледно-розовые цветы, которые моя бабуля любовно выращивала своими руками в палисаднике перед домом.

– Интересно, – начал я, не желая выглядеть параноиком-ревнивцем в глазах любимой девушки, но будучи не в силах сдержать прорывающуюся наружу если не желчь, то, по меньшей мере, досаду, – Почему этот хлыщ не может оставить тебя в покое?

Она бросила на меня короткий (и, увы, не слишком теплый) взгляд.

А потом сказала… нет, совсем не то, что я ожидал услышать.

– Тебя только это волнует? – глухо спросила Настя.

И лишь в этот момент я осознал, что сегодня она не такая, как обычно. Более бледная, что ли? Бледная и слегка осунувшаяся. С еле заметными полукружьями под глазами.

Я осторожно коснулся ее руки.

– Что случилось?

Отложив букет астр на скамью, она полезла в сумочку и (кто бы сомневался?) извлекла оттуда неизменные Vogue с зажигалкой.

И только после пары коротких затяжек неохотно сказала:

– Папе ночью опять было плохо с сердцем. Пришлось вызывать «неотложку».

Разумеется, после таких слов устраивать своей девушке сцену ревности мог только махровый эгоист и вообще бесчувственный тип (вроде Клэгга-«Калибана» из «Коллекционера» Дж. Фаулза).

Посему я лишь тихонько сжал ее запястье. Левое. (В правой руке Настя держала сигарету).

– Всё серьезно?

Она неопределенно пожала плечами.

– Вообще-то, доктор настаивал на госпитализации…

– А твой папа?

Опять короткий взляд в мою сторону. И после паузы:

– Это ужасно, Дэн. Если что-то случится…

Ох, черт. Она, кажется, была готова расплакаться.

Я обнял Настю за плечи, привлек к себе.

– Что бы ни случилось, я с тобой. И никогда тебя не оставлю. Слышишь? Никогда не оставлю.

Она отбросила сигарету, раздавив окурок носком туфельки, и что-то пробормотала со слабой улыбкой.

По-английски.

Позднее (много позже) до меня дошло, что она все-таки сказала.

Она сказала: никогда не говори никогда. Но тогда я этого просто не понял.

* * *

И снова банкир, его отпрыск… и их проблемы

– Все в порядке, босс, – отрапортовал Лебедев без обычного энтузиазма (и, как померещилось Горицкому, без обычной уверенности). Но не успел он уточнить, что все-таки случилось, начальник охраны удрученно добавил, – Вот только Егор…

– Что Егор? – внутри словно оборвалась туго натянутая струна. Опять Егор. Снова Егор… Черт, ну, почему он, отец, не отправил единственного сына в Штаты? В Гарвард или хотя бы Йель… Какого рожна согласился с его вздорным желанием жить именно на родине?

– Выпил, – убито закончил Лебедев.

– Где этот… – Горицкий нетерпеливо прищелкнул пальцами, – Арамис, мать его?

– Сидорчук? – корректно уточнил начальник охраны, – Он-то как раз ни в чем не виноват. Исправно доставил Геру до дома, хотя тот настаивал на поездке то ли в бар, то ли в клуб…

– Где же он тогда выпил? – вяло поинтересовался банкир, хотя, пришло ему в голову, какая разница, где? Важен результат…

– Дома, – Лебедев негромко (словно в некотором замешательстве) прочистил горло, – Позаимствовал виски из вашего бара.

Горицкий тяжело вздохнул и стал подниматься по парадной лестнице на второй этаж своего особняка. Направляясь, разумеется, к комнате единственного сына.

…Картина. представшая его взору, являлась – что уж там? – весьма удручающей. Егор ничком лежал на постели (в щеголеватом костюме), и издаваемые им всхлипы явственно сигнализировали о том, что юноша переживает. Может, переживает сильно.

Ну, а причина его переживаний дерзко смотрела на президента «Бета-банка» с отпечатанных на принтере снимков, разбросанных по ковру.

«Когда Герка успел ее сфотографировать?» – мимоходом удивился Станислав Георгиевич – Настя меньше всего походила на тщеславную девицу, обожающую позировать фотографу (и впоследствии щедро, на потеху разного рода «Свидригайловым», выкладывающую свои снимки в сеть).

Да и по фотографиям (ракурсу, освещении, наконец, лицу самой «модели») было понятно, что снимали дочь профессора без ее ведома. Получается, Егор «щелкал» ее исподтишка. Посредством смартфона.

Ох, уж эта хитрая техника…

Станислав Георгиевич опустился на край сыновнего ложа и тихонько тронул Геру за плечо.

– Хватит киснуть. Хватит распускать нюни. (Егор приподнял раскрасневшееся лицо, обдав отца запахом первоклассного виски. «Лучшее пил, стервец, – отметил Станислав Георгиевич,– С голубой этикеткой…») Что снова произошло?

Сын шмыгнул носом и сел на постели (при этом, морщась, сжал ладонями виски).

– Попроси, чтобы принесли чего-нибудь попить… Башка трещит…

– Ладно, – с обреченностью приговоренного тащить крест на свою Голгофу Станислав Георгиевич вышел из комнаты сына, чтобы вернуться обратно уже со стаканом воды, где были растворены пара таблеток «Алка-Зельцера». Проследил за тем, чтобы Егор добросовестно выпил антипохмельный препарат, и лишь после этого повторил вопрос:

– Так что все-таки произшло?

Хотя вопрос, скорее, являлся риторическим. Просто дикой киске надоело разыгрывать кошечку домашнюю, и она выпустила когти (чего, собственно, и следовало ожидать).

Необъезженная лошадка в очередной раз сбросила Герку с седла… а напоследок наверняка и лягнула копытом. Весьма ощутимо.

Вот такие образы пронеслись у банкира в голове до того, как он услышал голос сына, в котором обреченность смешалась с отчаянием.

– Я ей не нужен.

Горицкий со вздохом подошел к арочному окну (английский парк веселил глаз буйством осенних красок – ярко-зеленой, ярко-желтой, ярко-красной… и различными оттенками палевого).

– Она тебе это прямо сказала?

Егор скривился, похоже, опять намереваясь пустить нескупую мужскую слезу.

– Какая разница? Я ей предложил пойти на вернисаж, а она ответила, что не сможет. Ни на этой неделе, ни на следующей. Да тут еще этот Иван-дурак подвалил! – с нехарактерной злостью и горячностью добавил сын банкира, – С букетом каких-то паршивых астр…

– И они ушли вместе, – спокойно закончил Горицкий тираду своего отпрыска, – Ну, и какого ответа ты на сей раз от меня ждешь?

Егор слегка смутился (во всяком случае, Станиславу Георгиевичу так показалось). Меньше всего ему сейчас хотелось читать сыну очередную нотацию (да еще вдобавок этаким снисходительно-покровительственным тоном), но…

что в таком случае он еще мог ему сказать?

Кроме того, что любой (да-да, любой! Каково бы ни было его общественное положение и независимо от размера банковского счета) человек попросту не может иметь в этой жизни абсолютно все, чего пожелает.

Дай бог, чтобы имел хоть треть…

– А как насчет несчастного случая, отец?

Горицкий озадаченно посмотрел на сына. Не нравился ему Геркин взгляд, ох, не нравился… и эти вкрадчиво-подленькие интонации, которых он раньше в голосе Егора не улавливал, ему тоже очень не нравились.

– Ты что имеешь в виду? – осторожно спросил банкир.

Гера растянул в слабой улыбке свои тонкие губы. «Довольно ехидной улыбке», – снова машинально отметил Горицкий, попросту отказываясь верить в то, что имел в виду его единокровный сынуля…

и тем не менее, в глубине души уже отлично зная, на что тот исключительно прозрачно ему намекает.

В следующую секунду все его самые дурные предчувствия подтвердились. И даже более того, окрепли.

– Да брось, па, – небрежно бросил единственный (обожаемый и лелеемый) отпрыск, – Ладно, мать была пьяницей и вообще… путалась с кем попало. Я вовсе не собираюсь тебя осуждать. И бывший глава «Бета-банка» тоже был далеко не сахар…

Станиславу Георгиевичу внезапно перестало хватать кислорода. Так резко перестало… что ноги сделались ватными. Посему он (определенно, «на автопилоте») добравшись до кресла, осторожно в него опустился и дернул узел галстука с целью его ослабить.

«Дожил… – стучало в мозгу, – Собственный сын считает хладнокровным убийцей…»

В какое-то мгновение ему отчаянно захотелось проснуться. И благополучно забыть привидевшийся кошмар.

– Твоя мать… – сдавленно произнес Станислав Геогиевич, – Да, ты прав, она были дрянь. И пила, это тоже верно. Однако, за руль я ее пьяной не сажал! И никаких аварий не подстраивал! – непроизвольно он возвысил голос почти до крика (лицо Егора слегка побледнело, в глазах метнулся испуг), – Что же касается моего предшественника, он, видишь ли, корчил из себя Жака Кусто. В пятьдесят шесть лет активно занимался подводным плаванием. И если его кто-то и утопил, так собственная дурь! Больше никто!

– Пап… пап, успокойся, – на сей раз улыбка Егора выглядела весьма жалкой, – Я просто пошутил…

Горицкий прикрыл глаза, мобилизуя внутренние резервы для того, чтобы не сорваться. Чтобы вульгарно не отхлестасть паршивца по его прыщавой морде (а напоследок и врезать в солнечное сплетение. Для профилактики).

«Да и поздно, – подумал Станислав Георгиевич, ощущая прилив тошнотворной апатии, – Раньше, куда как раньше следовало заниматься его воспитанием… а не спихивать это сугубо личное дело на посторонних…»

Которых, конечно же, интересовали лишь его деньги и ничего больше.

Вот и результат – платного обучения, платных нянек и гувернеров… а заодно воздействия масс-медиа (как же без него?) на неокрепшую юношескую психику…

– Значит, желаешь, чтобы я теперь организовал «несчастный случай» со смертельным исходом и бойфренду твоей пассии? – донельзя желчно спросил банкир (точнее… финансист был временно отодвинут на задний план. А на передний вышел человек. Просто человек. Далеко не идеальный и не святой, но все же четко различающий грань между вещами относительно допустимыми и диким криминальным беспределом. Ту грань, которой в сознании его сына, похоже, вовсе не существовало).

Егор покраснел уже до оттенка вареной свеклы. Отвел глаза.

– Я вовсе не…

– Нет уж, имей смелость признаться – ты именно это имел в виду, – жестко сказал Горицкий, – И даже если я отыщу исполнителей – будем называть вещи своими именами, этого преступления… даже если закрою глаза на то, что мальчишка ровным счетом ни в чем не виноват, а напротив – будь он дерьмом, вряд ли дочь профессора Воронцова, известного своей принципиальностью, ответила ему взаимностью… Что дальше? – вкрадчиво спросил Станислав Георгиевич, – Или ты считаешь, этот парень – единственное препятствие, стоящее у тебя на пути? Не будет его, девочка немедленно падет в твои объятия? – он даже нашел в себе силы негромко рассмеяться, – Боюсь, ты путаешь дешевые сериалы для дебилов с реальной жизнью, Георгий. Сильно путаешь.

– По-твоему, она никогда не будет со мной? – глухо спросил Егор.

Горицкий едва не ответил утвердительно…

но неожиданно (будто в мозгу сам собой повернулся невидимый переключатель) увидел перед собой не избалованного барчука, чье практически любое желание исполнялось беспрекословно с самого раннего детства, а несчастного, некрасивого мальчишку. Мальчишку, слишком рано лишившегося матери (и, учитывая личность Лерки, пожалуй, по-настоящему материнской любви и не знающего). Мальчишку, чей отец обычно был слишком занят, чтобы уделять ему достаточно внимания. Мальчишку, на которого девушки всегда смотрели бы свысока (не только симпатичные – самые обычные девушки), если б не его, Горицкого, деньги…

Мальчишку, для которого Настя Воронцова – дерзкая, свободная, раскованная, чертовски обольстительная, – являлась воплощением мечты. Вопрощением всего того, чего он, богатенький сын влиятельного папеньки, как ни прискорбно, лишен изначально…

и вряд ли когда-нибудь будет иметь (независимо от размеров банковского счета).

– Забудь ты ее, – устало произнес Станислав Георгиевич,– Или, в крайнем случае, сублимируй свои эмоции. Ты же неплохо рисуешь? Вот и рисуй. Рисуй, пиши стихи… найди еще какое-нибудь хобби. Да хоть скалолазанием занимайся! Или фигурным катанием. Не зацикливайся на какой-то смазливой кукле. Не способна она тебя понять, так и черт с ней. Лет через десять-пятнадцать она наверняка превратится в неряшливую толстуху с выводком золотушных детей и мужем-неудачником. Вот тогда ты свои переживания заново и переосмыслишь… Жизнь-то не кончается, Егор. Только начинается…

Гера слабо улыбнулся.

– Так ты поэтому и не женился больше, пап? Чтобы не стать мужем неряшливой толстухи и отцом выводка золотушных детей?

Горицкий, встав с кресла, пересел к сыну на кровать и приобнял его за узкие плечи.

– Вот именно, Егор. Вот именно.

А внутренний голос между тем подсказал еще один вариант ответа (который банкир, впрочем, не стал озвучивать).

Какой вариант?

Да элементарно простой.

«Я больше не женился потому, что не встретил ни одной, хотя бы отдаленно напоминающей дочь профессора Воронцова.

С ее дерзким взглядом. Лучистыми глазами. Хулиганистой улыбкой.

И сказочной косой до пояса.»

Той, кого невозможно вообразить неряшливой толстухой и женой неудачника.

* * *

Глава 3.

Лерка

Нет, речь пойдет вовсе не о безвременно погибшей супруге господина Горицкого. К слову, имена этих женщин (этих особ) схожи лишь в сокращенном варианте. В действительности же непутевую мать Егора звали Валерией, а нашу нынешнюю героиню Калерией (хоть сама она, безусловно, предпочитала короткое Лера).

Отец Калерии, подобно значительной части «пролетариата», незаслуженно романтизированного Марксом, Энгельсом и иже с ними, мягко говоря, выпивал.

А если выражаться более точно, пил. Регулярно. Пристастие к «зеленому змию» в конечном итоге его и сгубило. Первым, самым ярким детским впечатлением Леры было воспоминание о том, как сильно папу рвало. Причем, чем-то темно-вишневым, а уж потом и алым. Страшно побледневшая мама кричала на кого-то в телефонную трубку, торопя приехать быстрее, однако прибывшая бригада «скорой» помочь отцу уже не могла (хоть поначалу и пыталась).

Словом, пятилетняя Калерия стала наполовину сиротой. И вместе с мамой, продавщицей продовольственного магазина, через год переехала на другую квартиру (где раньше проживала бабушка). Квартиру с высокими потолками, находящуюся в старинном красивом доме, который мать называла «сталинкой».

А их соседями по лестничной площадке, в числе прочих, стали профессор Воронцов с дочерью. По мнению шестилетней Калерии, «прохессор» был древним стариком. Однако, ее мама, судя по всему, думала иначе. Уже на второй неделе после переезда (наведя подробные справки о семейном положении соседа), она решила нанести ему визит. С этой целью испекла целое блюдо пирожков – с яйцом, капустой и даже ливером, – и, принарядив дочь, направилась к Воронцовым в гости.

Как показалось Лере, «прохессор» (или врач? Мать как-то назвала его доктором) был несколько ошарашен данным визитом, однако, любезно пригласил новоявленных соседок в свою квартиру, и там-то Калерия наконец увидела ту, кого впоследствии… да что уж там? Попросту возненавидела