Читать книгу бесплатно Хамсин прямо сейчас на нашем сайте wow-guides.ru в различных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB без регистрации.

«Хамсин» – роман, действие которого происходит в 1980-е годы в разных районах мира: в Америке, на Ближнем Востоке, в Италии, Германии, Англии. Но читатель будет с напряженным вниманием следить за приключениями героев на всех стадиях повествования. Сети шпионажа, хитросплетения судеб, конкуренция спецслужб одной страны и противоборство спецслужб стран, находившихся «по разные стороны баррикад», делают роман не просто увлекательным, а по-своему даже уникальным. И это не удивительно: роман написан человеком, который жил и работал в разных странах в годы «холодной войны». «Хамсин» – 29-я книга автора, хорошо знакомого российскому читателю.

Вячеслав Катамидзе

Хамсин

© Катамидзе В. И., 2021

© Издание, оформление. ООО «Издательство «Омега-Л», 2021

* * *

Хамсин на Ближнем Востоке и в Северной Африке – это изнуряющий жаркий и сухой ветер, несущий с собой из пустыни песок и пыль. В древности он дул и ногда целых пятьдесят дней («хамсин» по-арабски значит «пятьдесят»), но сейчас он чаще налетает как ураган, затягивающий небо пеленой и тучами пыли, а потом быстро уходит в пустыню, не оставляя следа…

Часть I. Реактивация

1

Его раздражали рубиновые огоньки идущего впереди легкового пикапа – слишком яркие для такого вечера. Но и обгонять машину не хотелось. Спешить было все равно некуда.

Он любил ранние сумерки, когда снег на мостовых, на крышах домов, на окрестных холмах как бы излучал голубой, синий или даже фиолетовый свет. В это время тени казались прозрачными и нежными, а редкие освещенные окна и пустынные улочки придавали городку таинственность и очарование.

Зимними вечерами городок Медора, штат Северная Дакота, превращался в затерянный в холмистых степях немного бутафорский голубой мирок. Всего сто тридцать шесть жителей – скотоводы, егеря из Национального парка Теодора Рузвельта да члены их семей.

Пикап маячил перед его глазами до самого «Лихого наездника» – деревянной двухэтажной гостиницы. Отсюда было рукой подать до тупика, где стоял сборный домик на колесах, служивший ему пристанищем почти два года.

Проехав гостиницу, все девять номеров которой зимой пустовали, он притормозил у пресвитерианской церкви. Его внимание привлекла полуоткрытая дверь, из нее лился на снег розоватый свет, теплый и притягательный. Странное дело, подумал он, ни разу не пришло в голову сюда заглянуть. Впрочем, что там могло быть интересного? Как и во всей Медоре, ничего. Абсолютно ничего.

Здесь у него пропал интерес ко всему. Когда это началось? Два месяца назад? Четыре? Полгода? Он уже не помнил. Сначала забросил книги, потом стал бриться раз в три, а то и в четыре дня. Перестал ходить в сауну, запихнул в угол массивный тренажер.

Видно, из-за этого стал грузнеть и, хотя ел мало, прибавил почти четыре фунта.

Он говорил себе, что это естественный процесс для человека, уже перешагнувшего рубеж сорокалетия. Истинная причина, однако, крылась в том, что он перестал заниматься делом. Собственно говоря, он сейчас вообще ничем не занимался. Не торопясь проживал деньги, полученные от Компании.

Тратил он мало – даже для такого городка, как Медора. Иногда заглядывал в бар, но заказывал не больше одного стаканчика виски. Раньше он совсем не брал в рот спиртного, когда был за рулем.

Поставив под навес свой «гремлин», он стряхнул с него щеткой снег. Машина – единственное, что всегда им содержалось в полном порядке. Эта выработанная годами привычка была сильнее всего. Даже сильнее лени.

Он отпер обитую пластиком дверь сборного домика и, сбросив за порогом ботинки, направился в столовую, которая одновременно служила еще кухонькой и баром. Зажег свет, и в глаза бросился длинный ряд немытых стаканов на буфетной стойке. Правда, стойка давно ему уже была не нужна – завтракал он у плиты.

Что это был за завтрак? Хрустящий хлебец с гороховой пастой, джем из тюбика, галета, чашка растворимого кофе. Провалявшись полдня со старыми журналами, он ехал в кафе обедать. Обед тоже не отличался особым разнообразием. Почти всегда одно и то же – бифштекс с луком и стакан апельсинового сока.

На ужин он покупал в баре печенье, иногда сыр или пакетик жареного картофеля. Сегодня он забыл это сделать.

Стянув куртку, он полез в холодильник, извлек оттуда банку с пивом, нажал клавишу телевизора и уселся на раскладной стул.

Одиночество не тяготило его – он к нему привык. Когда он приехал сюда, то не рассчитывал пробыть здесь долго и поэтому не торопился обзаводиться знакомыми. Порой подчеркнуто сторонился всех этих парней в широкополых «стетсонах» и сапогах на довольно высоких каблуках, которых про себя называл «опереточными ковбоями»: они давно пересели с лошадей на пикапы. А потом начали сторониться его.

Это произошло после случая в баре. К нему пристал и начал задираться подвыпивший скотовод из Дикинсона. Бедняга был совсем не готов к удару да вдобавок, неудачно приземлившись, вывихнул себе плечо.

С тех пор он везде чувствовал вокруг себя холодок отчуждения. Единственный мужчина в Медоре, который иногда обменивался с ним двумя-тремя словами, был бармен.

Женщины тоже избегали общения с ним. Лишь одна соломенная вдовушка отважилась стать его подругой. Энн Робертсон, официантка из кафе, раньше считалась женщиной строгих правил. Но с тех пор, как Энн стала бывать в его домике, на нее поглядывали неодобрительно.

Энн не обращала на это внимания. Она искренне привязалась к нему, даже строила планы на совместное будущее. Но лишь до того дня, когда впервые пригласила его к себе – на Рождество.

Он не понравился ее дочерям, и они ему не понравились. Длинные, худые, коротко стриженные девочки посматривали на него холодными серыми глазами, переглядывались и перешептывались, а за столом почти не прикасались к еде. И хотя сама Энн старалась угодить ему как могла, он все равно чувствовал себя среди них далеким и чужим.

Попытка соблазнить его теплом семейного очага провалилась. Уходя, он даже попытался сострить по этому поводу, но в глубине души был огорчен. Потому что сознавал – что-то неизбежно переменится в их отношениях. И не ошибся.

Энн приходила все реже. В последний раз две недели назад она постучала в окошко далеко за полночь. Он впустил ее, усталую, пропахшую табачным дымом, и снова улегся в мятую постель. Энн долго сидела в уголке, пригорюнившись, курила одну сигарету за другой, маленькими глотками тянула виски, роняя слезы в стакан. И он не дождался ее, уснул.

Утром Энн уже не было. Вытряхивая полную окурков пепельницу, он пришел к выводу, что больше она не придет.

Энн не приходила. А сегодня ему почему-то мучительно хотелось услышать привычный стук в окошко. Хотелось, открыв дверь, снова увидеть в сизом сумраке ее словно обведенные густой тенью глаза, тонкие, змеиные губы, спадающие на воротник дешевой шубки слегка подкрашенные басмой волосы.

Что-то трогательное было в широко раскрытых глазах этой женщины, в ее узких плечиках, в тонких пальцах, нервно теребящих сумку, когда он появлялся на пороге – большой и равнодушный. Может быть, в другие времена в каких-то закоулках его сердца и нашлось бы для нее место. И он бы даже пожалел, приблизил, пригрел ее. Но не сейчас. Потому что был слишком поглощен собой, слишком переживал свое безделье, свою никчемность. Он, человек действия, оказался за бортом той жизни, которая значила для него все.

И в этом виновата была Компания. Когда он был ей нужен, все было к его услугам – самолеты, корабли, отели, женщины. Теперь о нем забыли. Почему?

Может быть, остались недовольны работой, выполненной им в последний раз? Может быть, что-то было упущено или не соблюдено? Кто знает? Даже самые везучие, самые удачливые порой оступаются. Не исключено, где-то сделал промах и он. Как иначе объяснить, что за все это время Компании не потребовались его услуги. Что все это время единственной сохранившейся связью с ней были те жалкие пятьдесят долларов, которые каждую неделю приходили на его счет.

Слава богу, он не нуждался в деньгах. За последнюю деловую поездку ему перевели круглую сумму. Но Компания поставила жесткое условие: отправиться «на отдых» в глухую провинцию. Выбрана была Медора. Проклятье!

Допив пиво и швырнув пустую банку в коробку для мусора, он направился к двери, чтобы вытащить из почтового ящика очередную порцию рекламных брошюр и объявлений, накопившихся за неделю.

Он никогда не просматривал их. Поэтому сразу же кинул всю кипу в ту же коробку для мусора. Часть рекламок разлетелась веером. Чертыхаясь, он начал подбирать их и только тогда заметил на полу белый конверт.

Он не писал никому и не получал ни от кого писем. Поэтому сразу определил, откуда пришло письмо.

На конверте было напечатано: «Мистеру Деннису Ли Гибсону».

Он жил в Медоре под этим именем.

2

«Дорогой мистер Гибсон! Компания „Берилл энд Роуз“ доводит до Вашего сведения, что ее представитель желает встретиться с Вами для обсуждения ряда вопросов, представляющих взаимный интерес. Предлагаем обратиться к мистеру О’Коннору, консультанту компании, прибывшему на аукцион скота в Дикинсон, штат Северная Дакота. Телефон: 1114 52 543».

Да, ошибки не было. Компания снова нуждалась в нем. И, видимо, сильно нуждалась, иначе не стала бы посылать своего человека в Дикинсон. Наконец-то. Еще каких-нибудь полгода – и можно было бы совсем потерять форму.

В нем был заложен своего рода пружинный механизм – накопитель энергии. Два года эта энергия искала выход. И не находила. Может быть, там, наверху, решили, что он дозрел и теперь пора бросить его в дело?

Все может быть. Они знали его гораздо лучше, чем он знал себя. Они взяли его на заметку, когда он был еще совсем мальчишкой, рядовым первого класса во взводе оружия роты Б первого батальона танковой бригады, расквартированной в ФРГ.

В нем обнаружили талант: он стрелял поразительно метко и с невиданным хладнокровием. Уже через четыре месяца его назначили в роте вторым инструктором по оружию, потом и первым. Офицеры не могли нахвалиться таким солдатом.

После армии он не поехал домой, а осел в Нью-Йорке. Надежда получить рекомендацию в офицерское училище Уэст-Пойнт рухнула: ему перебежал дорогу сынок какого-то отставного генерала. Счастье, что хоть удалось поступить в колледж.

В колледже он избрал основной специальностью историю. Он увлекся Востоком и подумывал о карьере преподавателя. Неизвестно, как сложилась бы его жизнь, если бы не знакомство со старым профессором Хайденом. Старик стал убеждать его взяться за изучение арабского языка. «Вам просто на роду написано стать арабистом, – с улыбкой говорил Хайден. – Посмотрите на себя – ну вылитый араб! Выучите язык – цены вам не будет!»

Хайден как в воду смотрел: когда учеба в колледже подходила к концу, студента посетил представитель Компании, предложивший подписать выгодный и долгосрочный контракт. Контракт предусматривал профессиональную подготовку, возможность повидать мир, относительную самостоятельность в выборе решений и, наконец, щедрую плату за каждую хорошо выполненную работу. К этому моменту Деннис был уже по горло сыт своей жизнью в Нью-Йорке. Ему до смерти надоели обеды в дешевых кафе, очереди на массовых распродажах вышедших из моды вещей, мытье посуды в ночных барах и почасовая работа сиделкой – иначе неоткуда было достать денег ни на учебу, ни на редкие развлечения.

И он согласился на предложение Компании.

Правильно ли он поступил тогда? Сейчас это уже было неважно. Настало время работать, и пружина была взведена. Те, кто многолетними тренировками и психологической обработкой превратил в некий механизм человеческое существо, могли быть довольны. Они вновь получали в руки не раз испытанное оружие.

Он натянул куртку, сунул в карман бумажник, выпил залпом две чашки крепкого кофе и вышел к машине. До Дикинсона было всего тридцать миль; по заснеженной дороге – около часа езды.

Выезжая на улицу, он включил приемник и стал слушать новости – впервые за два с лишним года. Он был особенно внимателен, когда передавали сообщения с Ближнего Востока. Проехав миль двадцать, он свернул к бензоколонке. Здесь он прошел к телефону-автомату и позвонил. Номер 1114 52 543 ответил сразу.

– О’Коннор у телефона, – послышался в трубке бодрый голос.

– Это Гибсон.

– Господи, наконец-то! Сижу два дня как привязанный, даже в бар не спускаюсь. Куда это вы запропастились?

– Я думал, найдется другой способ известить меня.

В трубке раздался тяжелый вздох.

– Сейчас трудные времена, Гибсон. Проблемы, проблемы… Все усложняется, надеюсь, вы понимаете…

– Я понимаю.

– Гибсон, нам нужно немедленно встретиться и поболтать.

– Вы на машине?

– Взял ее напрокат в Дикинсоне.

– Хорошо. Выезжайте на дорогу к Медоре. Проедете ярдов триста. Увидите справа от дороги заброшенные амбары. Сверните к ним, а когда проедете их, сверните еще раз направо. Там все замело, будьте осторожны. Выключите свет и ждите, я подойду.

– О’кей, Гибсон. Я поехал.

В запасе было еще минут двадцать, но он решил, что в ближайшем кафе показываться не стоит. Поэтому он развернулся и медленно покатил в сторону Медоры, время от времени поглядывая в зеркало заднего вида.

Его вскоре обогнала машина. Но то был не О’Коннор – мимо проскочил грузовичок с эмблемой Йеллоустонского национального заповедника.

Затем позади появились слепящие огни. Они стремительно приближались. Засыпав стекла «гремлина» снежной пылью, со скоростью добрых семидесяти миль в час пронесся приземистый лимузин.

Идиот, подумал он, не хватает только, чтобы О’Коннора прихватил за превышение скорости дорожный патруль. Эта «молодая поросль» в Компании – источник всех ее бед. Мальчики никак не могут стать взрослыми, им подавай риск, азарт, сильные ощущения. А больше всего бесит самомнение этих парней, чувство превосходства над другими, даже над настоящими профессионалами, кому они обязаны своим благополучием. Ему, например.

Он подъехал к нужному месту через несколько минут. Завел машину за полуразвалившийся сарай у дороги, застегнул куртку и пошел, утопая в снегу, через заброшенную ферму. Шагах в ста за голыми кустами темнел автомобиль О’Коннора.

Подходя к машине, он с некоторым злорадством отметил, что О’Коннор умудрился загнать оба левых колеса в глубокий сугроб. Где их находят в наши дни, таких молодцов? Видно, дела у Компании идут не блестяще.

Когда он открыл дверцу, чтобы сесть рядом с О’Коннором, плафоны освещения салона не зажглись. Хорошо, что не поленился, отключил свет…

Некоторое время глаза его привыкали к темноте, пока наконец он не разглядел водителя. К его удивлению, им оказался человек далеко не молодой.

– Привет, Гибсон, – сказал тот, улыбаясь.

– Привет, Оба помолчали.

– Не сердитесь, Ден, – вкрадчиво заговорил О’Коннор. – Вы ведь знаете, что я ни при чем. Все реша ет один шеф. Его слово – закон для Компании.

Его собеседник отвернулся и стал смотреть в окно.

– Сейчас им снова нужны вы и никто другой, – снова заговорил О’Коннор. – Вас не забыли, Ден… У вас блестящая репутация.

Ответом снова было молчание.

– Только не думайте, что я говорю все это потому, что мне нужна ваша помощь – вытащить из сугроба машину, – захихикал О’Коннор. – Вы ведь поможете, Ден?

– Помогу, – буркнул тот. – Если только перестанете звать меня Деном.

– Как угодно, Гибсон, как угодно, – заерзал О’Коннор. – Виноват.

– Слушайте, – холодно сказал Гибсон, а вы не тот О’Коннор, которому я проиграл в карты уйму денег в Далласе?

Название этого города было его личным паролем.

О’Коннор хмыкнул.

– Никогда не играл в азартные игры. Но мы с вами действительно там встречались, Гибсон. Во время Пасхи. Вспомнили?

Упоминание о Пасхе служило отзывом. Все было правильно. Но Гибсону было почему-то неприятно, что Компания выбрала именно этого скользкого типа, чтобы сообщить ему важную весть.

– Мне кажется, вы что-то должны мне передать, О’Коннор.

– Значит, вы согласны вновь приступить к работе?

– Я не подавал в отставку, – хмуро отрезал Гибсон.

– Вот и прекрасно.

О’Коннор полез под сиденье, извлек металлический ящичек и долго над ним колдовал. Это всегда занимало какое-то время. Чтобы открыть такой миниатюрный сейф, нужно было не только набрать сложный цифровой код, но и сказать пару слов в микрофон встроенного в него прибора, который не позволял заглянуть в сейф никому, кроме хозяина.

Когда ящичек наконец открылся, О’Коннор вынул оттуда и протянул Деннису запечатанный конверт. Тот зажег фонарик-карандаш и вскрыл конверт. В нем он нашел то, что и ожидал увидеть, – печатный бланк, заполненный от руки красным фломастером.

«Отдел: экспорт, СМ-340.

Дата отправки документа для исполнения: 12 дек. 1983.

Категория: совершенно секретно, только для сектора «Альфа».

Информация: DVD 6667, 6668, 6669.

Инструкция: СМЗ4О-135.

Индекс: Е-2.

Срочность: к немедленному исполнению».

Бланк был обыч ным. Столь же обычными были и вписанные в него слова, в том числе индекс. Буква «Е» обозначала «уничтожение». Только вот цифра 2 указывала, что на этот раз ему приказывали убить не одного, а двух человек.

3

На следующее утро он тронулся в путь, когда Медора еще спала: предстояло проехать около двухсот сорока миль. Хотя он и отвык от дальних поездок, Гибсон знал, что справится легко. Ему приходилось проводить за рулем и целые сутки. На заднее сиденье Деннис уложил термос и дорожный холодильник с сэндвичами.

Все его личные вещи оставались в доме. Через месяц или около того в Медоре проездом будет человек из Компании. Он продаст сборный домик на колесах и выбросит барахло на помойку. Деньги, как обычно, переведут на его счет в банке Нэшвилла. А в городке все вскоре позабудут, что когда-то среди них жил человек средних лет, вечно небритый и угрюмый.

Деннис представил, как удивилась бы Энн, повстречай его на улице часов через семь. Он весь преобразится. Станет элегантным и подтянутым, походка будет легкой, пружинистой. А в кармане появится другой бумажник – из дорогой кожи, с пухлой пачкой долларов внутри. Виват Компания!

Едва отъехав от Медоры, Деннис начал говорить с собой по-арабски. Он переводил все встречающиеся объявления и надписи, вспоминал типично арабские жесты, характерные словечки, бытующие в диалектах. Он знал, что этот тренинг вскоре продолжат необычайно умные машины. Деннис улыбался.

Мимо проносились фермы и элеваторные башни, бензозаправочные станции и мотели. За все время он останавливался трижды и каждый раз на пять минут. Сэндвич, стакан кофе из термоса, пробежка вокруг машины – и снова за руль. Он должен был торопиться.

И не напрасно. Его ждали. Как только «гремлин» подъехал к воротам одиноко стоящего особняка, они распахнулись. Встречал Денниса во дворе не О’Коннор, а другой представитель Компании – рыжеватый молодой человек, назвавшийся Лестером. Проведя его в дом, Лестер показал, где душевая, гардеробная, где будет подан обед и куда затем следует прийти.

Деннис получил от него махровый халат, полотенце и коробку с парфюмерией и отправился приводить себя в порядок.

Минут через тридцать он уже был в гардеробной. Из дюжины костюмов он отобрал три и два из них уложил в чемодан. Затем рассовал по разноцветным целлофановым пакетам рубашки, галстуки, белье, носки и ботинки и все это также разложил в чемодане.

Роясь в одежде, он отметил, что вещи были канадского производства. На торговых марках – Торонто, Оттава, Монреаль. Только на одном галстуке – Лондон. Примерно треть вещей составляли шорты и тенниски. Значит, предполагалась поездка в жаркую страну.

Покончив с экипировкой, Деннис пошел обедать, после чего, как был – в халате и шлепанцах, – спустился в подвал. Там находилась «брифинг-рум» – комната для инструктажа.

Она оказалась довольно просторной. В центре стояло два мягких кресла. На столе перед ними – сифон с газированной водой, несколько бутылок кока-колы и пластмассовые стаканчики. У стены – солидных размеров компьютер. Перед ним лежало три диска в красных коробках.

Деннис проверил номера. Да, все верно: 6667, 6668, 6669. Первый диск содержит его задание, два других – вспомогательные материалы: маршруты, расчет времени, явки, данные о связных.

Просмотрев здесь первый, он должен взять оставшиеся диски и идти с ними в кабину ускоренного обучения. Там придется просидеть три, а то и четыре часа, пока все материалы не будут выучены назубок.

Но все же главное для него – в первой кассете. Сейчас он увидит свои мишени. И с этой минуты перестанет быть Деннисом Ли Гибсоном.

Он вновь станет Хамсином. Тот, кто придумал ему много лет назад такое романтическое кодовое имя, попал в точку. В самую точку. Потому что Хамсин – так арабы называют песчаный ураган – большую часть своей работы выполнял на Ближнем Востоке.

С первых же кадров Деннис узнал город, запечатленный на видеопленке. То был Каир. Ему показали центр города, потом Гелиополис, район, в котором вдоль бульвара тянулись виллы, утопающие в тропической зелени. И он услышал знакомый голос.

«Добро пожаловать, Хамсин!

Работа ждет вас в Египте. Вы попадете туда через Тель-Авив под видом коммерсанта из Канады. Билеты и необходимые документы получите у Лестера.

Вам окажет помощь группа „Каир-Альфа“. Цель операции – ликвидация.

Ликвидации подлежат двое – мужчина и женщина. Для сведения: первый объект – наш бывший агент, продавшийся врагу. Вот несколько его фотографий. Его зовут Халед Мурси, но он американец. Эта женщина – его доверенное лицо и сообщница. Она египтянка – Надия ас-Сафир. Они живут втроем: с дочерью Надии Фатмой, которой сейчас шесть лет. Это ее снимки годичной давности, на них полагаться не стоит. Точное местопребывание Халеда и Надии сообщит связной „Каир-Альфа“.

Особенности операции. Первое. Халед готов к любым неожиданностям. Второе. Ни в коем случае – повторяю, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ подозрение не должно пасть на Компанию. Это, в свою очередь, определяет третью особенность – усложненность операции. Сейчас я изложу ее последовательность. Но прежде взгляните на этого человека…»

И тут Хамсин понял, почему он понадобился Компании.

На телевизионном экране он увидел собственное лицо.

4

Человека, имеющего такое большое сходство с Хамсином, звали Абдель Карим. И ему в запланированной драме отводилась роль статиста, до поры до времени – даже фигуры за кадром. Но потом он станет главным виновником сенсации. Так уж устроен мир, что Абдель Карим должен заплатить за чужие грехи дорогой ценой. Может быть, жизнью.

Беда его заключалась в том, что он не мог прожить и дня без гашиша, которым порой накуривался до одурения. А это автоматически делало его удобным объектом для любой интриги.

Но главное – Абдель Карим имел несчастье быть дружком той самой египтянки, которая связалась с Халедом – человеком, приговоренным Компанией к смерти.

А почему Хамсину выпало стать исполнителем приговора? Видно, фоторобот-компьютер высчитал, что самым похожим на Абдель Карима ликвидатором является он. Не будь этого, кто знает, сколько еще пришлось бы ожидать в захолустной Медоре возвращения из резерва. Судьба!

Уши начало закладывать: самолет шел на посадку. Хамсин взглянул в иллюминатор – снизу наплывали огни тель-авивского аэропорта Лод.

Ему понадобилось девятнадцать часов, чтобы пройти подготовку к операции и прибыть на Ближний Восток. Время, в общем-то, рекордное даже для Хамсина. Но спешка была более чем оправданной. Любой перебежчик для Компании – мина, которая вот-вот взорвется. Значит, дорога каждая минута. А до ликвидации еще далеко.

У выхода из терминала проверяли документы. Протягивая паспорт офицеру израильской службы безопасности, Хамсин краем глаза глянул на свое отражение в большом зеркале, висящем напротив. Что ж, внешность вполне соответствует документам. Канадец французского происхождения, европеец с налетом американизма. И тем не менее ему предстоит какое-то время – правда, всего несколько часов – пробыть египтянином. Точнее, Абдель Каримом.

– Цель вашего приезда в Израиль, мистер Одду? – спросил его по-английски офицер в голубой рубашке.

– Пытаюсь совместить туризм с коммерцией.

– Вы представляете какую-нибудь компанию?

– О, да! – Хамсин не сдержал улыбки. Любопытно, подумал он, как бы отреагировал этот парень, если бы я назвал ему фирму, которую в действительности представляю. Глупая мысль!

– В данный момент, – сказал он, – я здесь по делам компании «Берилл энд Роуз». Трубы и арматура для нефтегазовой промышленности. Но лично меня больше интересует в Израиле туризм.

Офицер пожал плечами.

– Нефти у нас нет, она у арабов – в Персидском заливе. Зато с туризмом, как видите, полный порядок.

– Он угрюмо кивнул в сторону двух пышных блондинок, которые, покачивая бедрами, прогуливались по вестибюлю.

– Моя интуиция меня не обманула, – ухмыльнулся Хамсин, сунул в карман паспорт и пошел к выходу.

– «Хилтон-отель», – бросил он водителю такси, располагаясь на заднем сиденье. Взглянул на часы и добавил на иврите: – Маер, маер! (Поживее!) В баре отеля его уже ждали. Он, правда, не знал кто.

Было далеко за полночь, но жизнь в баре не замирала. Мерцал экран телевизора, флорентийским золотом отсвечивала поверхность полукруглой стойки. Из скрытых решетчатыми панелями динамиков звучала танцевальная мелодия. Человек тридцать посетителей сидели за столиками, полулежали на низких диванчиках, стояли небольшими группками. В воздухе плавали клубы табачного дыма, хотя кондиционеры работали на полную мощность.

Хамсин заказал кружку пива и, отдав чемодан портье, остался за стойкой. Место рядом с ним пустовало. Для того, кто меня ждет, самое время подойти, подумал он.

– Простите, вы американец? – услышал он женский голос и обернулся. Рядом стояла маленькая изящная женщина в белом платье.

– Канадец, – ответил он. – Из Квебека.

– Вот как! А я думала, вы из Америки. Сегодня приехали две группы американских туристов… Кстати, мой брат работает в Хьюстоне. Вы там бывали?

– Приходилось.

– Брат пишет, что это большой и красивый город.

– Есть города и получше. Бостон. Даллас. Цинциннати.

– А я никогда не была в Америке. Но, наверное, скоро поеду. Брат зовет на еврейскую Пасху. Долго пробудете в Израиле?

– Денек, самое большее – два. Хочу взглянуть на Стену плача и Голгофу. А потом в Египет. По делам. Я бизнесмен.

– Если решите ехать на машине, чтобы увидеть Синай, попроситесь в попутчики вот к той паре. Это Ван Хеертумы, из Голландии. Путешествуют для своего удовольствия по всему Ближнему Востоку, причем на своей машине. А послезавтра, если не ошибаюсь, как раз выезжают в Каир.

– Спасибо. Это мысль.

– Не за что. Увидимся позже. Вы ведь еще побудете в баре?

Она встала. Хамсин проводил ее взглядом. Милая девочка. И работает профессионально. А получает наверняка раз в десять меньше этого ублюдка О’Коннора.

Он заказал виски и направился к столику, за которым о чем-то оживленно спорила голландская чета. Оба уже немолоды. Простые лица. Недорогая одежда. Скорее всего, у них совсем недавно появилась возможность путешествовать с комфортом. С такими легко найти общий язык.

– Господи, – пробормотал он, усаживаясь в свободное кресло напротив. – Я думал, что хоть на Святой земле виски дают по божеской цене…

Ван Хеертумы расхохотались.

– Знаете, – продолжал Хамсин, ободренный приемом, – в этом «Хилтоне» нужно повесить объявление «Добро пожаловать, мистер Рокфеллер». Скоро только мультимиллионер сможет провести здесь пару дней и уехать не банкротом!

Хамсин завладел вниманием голландцев. Ему повезло, они неплохо говорили по-английски и ценили хорошую шутку. А он знал, как много значит острое словцо или веселая история, когда нужно с кем-то сойтись. Не прошло и часа, как Ван Хеертумы были просто очарованы канадцем, которого, казалось, послала им сама судьба. Когда же выяснилось, что мистер Одду собирается в Каир, они наперебой начали уговаривать его ехать вместе с ними.

– Это будет прекрасная поездка, – восклицал Ван Хеертум. – Синайские перевалы! Древние кладбища! Путь, по которому бежало в Египет святое семейство! Суэцкий канал! Разве можно летать самолетом в этих местах!

– И у нас очень просторная машина. К тому же очень надежная, – убеждала в свою очередь госпожа Ван Хеертум. – Мы проехали на ней через всю Европу до Греции без единой поломки. Вы не пожалеете.

Хамсин дал себя уговорить. Решили отправиться послезавтра в семь утра. Выходя из бара, он встретился глазами со своей недавней знакомой – женщиной в белом платье – и поклонился ей. Она едва заметно улыбнулась в ответ.

Открыв номер и включив свет, он увидел, что кто-то подсунул под дверь расписание рейсов в аэропорту Лод. Он поднял его и внимательно просмотрел. Некоторые рейсы были помечены. Тогда он вырвал из записной книжки чистую страничку, выписал их в строчку, а снизу подставил цифры номерного знака своего «гремлина», оставленного в Штатах. Затем вычел из первой величины вторую. То, что получилось, было номером телефона, по которому в строго назначенные часы ждали в Каире его звонка.

5

Отправляясь на встречу с человеком из группы «Каир-Альфа», Хамсин не смог отказать себе в удовольствии прогуляться по тем каирским улицам, которые ему были хорошо знакомы. Он прошел по улице Сулейман-паши и свернул на улицу Фуад. Здесь, совсем рядом, в небольшой гостинице с претенциозным названием «Амбассадор», он жил, когда приехал в Каир в первый раз.

Ему было двадцать четыре года, и поездка считалась «ознакомительной». Хамсин прибыл в Египет как ливийский гражданин из Триполи, а туда, в свою очередь, как тунисец. Пока на ливийском троне сидел король Идрис, Компания располагала там немалыми возможностями.

Функции Хамсина заключались тогда в том, чтобы бродить по городу, просиживать вечера в кафе, толкаться на рынках и в магазинах и слушать. Слушать, что говорят египтяне о надвигающейся войне, о президенте Насере и его окружении, а также о русских. Главным образом о русских. Компанию это очень интересовало.

Хамсин сравнивал сегодняшний Каир с тем, каким видел его в декабре 1966 года. Тогда на месте, где сейчас переполненная автостоянка, еще возвышалось здание оперного театра, а на книжных развалах напротив до ночи торговали литературой на многих языках. Здесь он каждый вечер покупал пару приглянувшихся книжонок (иногда попадались редкие издания) и шел в кафе неподалеку. Читал, расположившись на засаленном диване и потягивая египетское вино «Стелла».

Вскоре он совсем втянулся в такую жизнь. Чувствовал себя свободно и уже ни с кем не боялся заговорить. Через два месяца он был почти египтянином, почти арабом. Ему начали нравиться запахи города – сладостей, бензина, крепкого кофе, соленой баранины. Он ел голубей в соусе «техина», смотрел сентиментальные египетские кинодрамы, бродил вокруг пирамид, с превосходством старожила поглядывал на «однодневок» – западных туристов, проводящих в Гизе считаные часы. Он привык к пронзительным голосам зазывал, приглашающих прохожих к жаровням: «Ашрап ахва зияда, ахва масбуд мин йемен!» («Пейте горячий кофе, хороший йеменский кофе!») Он с восторгом наблюдал за египтянками – худыми, черноокими, как ему думалось, неприступными. Хамсин по-своему даже полюбил Каир. И не уставал радоваться тому, что Компания столь щедро финансировала его пребывание здесь, которое про себя он называл каникулами.

Но как и всяким каникулам, им пришел конец. Ровно через три месяца он был отозван и получил от Компании первое серьезное задание. Кстати, на таком же бланке, как теперь. И тоже с индексом «Е».

Он был направлен в Аден: ликвидация проходила там, в доках. Хамсин так и не узнал, за что поплатился жизнью пожилой моряк с какого-то стоявшего в порту судна. Он запомнил свой первый выстрел в упор. Пуля ударила в то место на фуфайке моряка, которое обычно обозначалось красным кружком на тренировочных мишенях.

И все – в нем что-то умерло. С того дня долгие годы – полтора десятка лет – он занимался одним и тем же: спокойно и расчетливо убивал людей и получал за это деньги, Большие деньги, много тысяч долларов. С каждым годом, с каждым выстрелом все больше.

Тем не менее временами ему казалось, что его все равно обошли, обделили. Те, с кем Хамсин начинал свою карьеру в Компании, давно уже поднялись по служебной лестнице и вращались в таких сферах, куда его не допускали. Они захватили синекуры при американских посольствах, завтракали с конгрессменами, появлялись на светских раутах. А он оставался парией.

Почему? Этот вопрос он задавал себе не раз. Неужели из-за того дурацкого случая в Мюнстере? Окажись девчонка-итальянка совершеннолетней, дело не стоило бы выеденного яйца. А так начальству пришлось попотеть, чтобы замять скандал и избавить его и еще одного сержанта от трибунала. Правда, Хамсин считал, что дело давно похоронено. А если нет? Тогда этим можно объяснить, почему ему отвели роль «топорника».

Впрочем, Компании позарез нужны были люди, которые могли бы выполнять для нее грязную работу. В этих случаях она не скупилась. Хамсин знал – Компания погрязла в таких делах, что порой ей приходилось покупать и самые корыстные души по самой высокой цене.

Между прочим, человек, на встречу с которым шел Хамсин, принадлежал к числу высокооплачиваемых работников Компании: он входил в группу «Каир-Альфа», а зоной действия группы был весь Ближний Восток. Хамсин выполнил для «Каир-Альфа» несколько заданий, хотя до сих пор ни разу не видел в глаза ни одного из ее членов.

Он миновал лавку, торговавшую бронзовыми и медными изделиями, и свернул в узкую улочку. В проходе между домами стоял автомобиль – старенький «пежо» с мятыми крыльями и пожелтевшими стеклами. За рулем дремал араб. Хамсин огляделся – никого, открыл дверь рядом с водителем.

– С прибытием, Хамсин! – сказал тот и включил зажигание. По тому, как машина тронулась с места, Хамсин понял, что у нее новый и очень мощный мотор.

– У нас мало времени, – заметил водитель. – Из машины выходить не будем.

Хамсин снял галстук и расстегнул ворот рубашки.

– Я весь внимание.

– Они уехали из Каира, – начал водитель. – И теперь живут в аз-Загазике. По «сельскохозяйственной дороге», вдоль канала, туда больше часа езды.

– Я знаю.

– Вот адрес, – водитель протянул Хамсину клочок бумаги. – Не стесняйтесь спрашивать улицу и дом: вас в аз-Загазике должно видеть как можно больше людей. Вы остановились в «Хилтоне»?

– Нет, в «Средиземноморском клубе».

– Отсутствовать будете часа четыре. Вас не хватятся?

Хамсин пожал плечами:

– Не думаю. Мы с попутчиками живем в разных коттеджах.

– Я ни разу не бывал в «Средиземноморском клубе», – с завистью сказал водитель «пежо». – Говорят, это рай на земле. Везет вам, гастролерам. Работы на несколько часов, а остальное время – веселая жизнь.

Хамсин холодно взглянул на него, промолчал. Проехав с милю по бульварам Галиополиса, они свернули налево.

– Это первая точка, – водитель указал на здание с ажурными окнами. – Армянский клуб. Ярдах в ста от него будет стоять белый «пассат». Он не вызовет подозрений. В этом районе много таких машин – на них ездят офицеры ООН. «Пассат» понадобится вам только для того, чтобы доехать до дома Карима. Это в пяти минутах езды отсюда. Затем наш человек заберет машину. Все остальное по прежнему плану.

Он помолчал и добавил:

– На всякий случай мы прикроем вас в Загазике. Не волнуйтесь.

– А с чего вы взяли, что я волнуюсь?

– Ну, тем лучше. Между прочим, мы подъезжаем. Вы запомнили дорогу?

– Разумеется.

– Вилла Абдель Карима справа.

Они проехали мимо одноэтажного особняка с металлической оградой и остановились через два квартала на бульваре.

– Тут возьмете такси. – Водитель достал из кармана бумажник и протянул его Хамсину. – Здесь деньги, план виллы, ключи от нее и ключи от «пассата». Под передним сиденьем найдете сверток – там все, что вам потребуется. На вилле Абдель Карима вы должны быть уже в пять утра.

Хамсин спрятал бумажник и, не прощаясь, вышел из машины. Проводив глазами отъехавший автомобиль, он посмотрел на часы. Оставалось меньше шести часов. Ему надо было вернуться в «Средиземноморский клуб», найти Ван Хеертумов в баре и влить в них столько виски, сколько они в состоянии проглотить. Разыграть пьяного перед всей честной компанией. Под утро изучить план виллы и добраться до нее незамеченным. Дел было еще очень много.

А Абдель Карим уже спал…

6

Он захлопнул за собой дверцу «пассата», когда часы показывали без пяти минут пять. Подошел к воротам виллы. Постоял, не спеша осмотрелся. Отпирая калитку, Хамсин услышал позади урчание мотора – отъезжал «пассат». Неплохая работа, подумал он.

В дом он вошел через кухню, со стороны двора. Защелкнул замок и длинным коридором прошел в спальню. На широкой резной кровати, разметавшись, спал Абдель Карим. Дышал он тяжело и часто. Накануне человек из «Каир-Альфа», новый его знакомый, угостил Абдель Карима изрядной порцией гашиша. Причем такой, после которой Абдель Карим должен был сутки находиться в беспамятстве.

Зайдя в спальню, Хамсин положил на тумбочку сверток и разделся до белья. Сложил снятые вещи в большой пластиковый мешок. Потом не без брезгливости натянул на себя разбросанную по стульям одежду спящего.

Пиджак немного узковат. Ну, ничего, это не страшно. Через три часа он переоденется.

Хамсин развернул сверток. В нем находились грим, парик и два одинаковых пистолета марки «Харрингтон» 32-го калибра. К стволу одного из них был привинчен глушитель. Из этого пистолета предстояло стрелять. Другой же, со следами свежей копоти в стволе, нужно было бросить на месте преступления – как доказательство причастности к нему Абдель Карима. Оба пистолета были тщательно откалиброваны таким образом, чтобы баллистическая экспертиза без особых сомнений признала подброшенный «харрингтон» орудием убийства. Он надел перчатки и, взяв пистолет без глушителя за ствол, вложил его в руку спящего. Затем аккуратно завернул пистолет в целлофан и засунул обратно в сверток.

Теперь настала очередь грима. Хамсин уселся за туалетным столиком так, чтобы видеть в зеркале хозяина виллы. Когда он натянул черный с сединой парик, его сходство с Абдель Каримом стало еще явственней. Через считаные минуты с гримом было покончено: кожа на лице посмуглела, а под глазами появились тени. Можно было трогаться в путь.

Хамсин собрал грим, проверил, все ли документы в пиджаке, и, прихватив мешок с одеждой, пошел в гараж. К его удивлению, там стояла машина, которая была в 1970-е годы весьма модной в Европе: «Ситроен ДС-23». На ее обтекаемых крыльях было немало царапин и вмятин, но, судя по чистенькому интерьеру, машина была в хорошем состоянии. Она легко завелась, и Хамсин, заранее открывший ворота, быстро выехал на улицу и помчался в сторону бульвара.

Выруливая на бульвар, он взглянул на приборную панель. Пять часов семнадцать минут. Нет, он еще не потерял форму.

Выехав на «сельскохозяйственную дорогу», Хамсин услышал перебои в моторе. Это уже было ни к чему. Любая поломка в этой машине могла сорвать операцию.

Но удача сопутствовала ему. Подъезжая к аз-Загазику, он повеселел. В крайнем случае машину можно было бросить здесь и вернуться на виллу на такси.

Городок встретил его обычной утренней суетой. На площади толпа штурмом брала автобус, идущий в Каир. На «сельскохозяйственную дорогу» вытягивались вереницы повозок с овощами и зеленью – феллахи направлялись на базар. У открытых ворот автомастерской оживленно спорили с механиками ранние клиенты.

Хамсин остановил машину рядом с воротами и протянул одному из механиков через окно бумажку с адресом Надии:

– Где этот дом, уважаемый?

Механик, видимо, оказался неграмотным, потому что передал бумажку своему напарнику. Тот с трудом прочитал адрес вслух и, возвращая бумажку, сказал:

– Господину нужно ехать прямо и на втором перекрестке завернуть налево. Третий дом от угла – четырех этажный, крашенный салатовой краской – и есть тот, который вы ищете.

– Мерси, уважаемый! – Хамсин нажал на педаль газа.

– Но там квартиры не сдаются! – закричал вдогонку механик. Хамсин сделал вид, что не слышит.

Дом действительно оказался окрашенным в салатовый цвет или, по крайней мере, когда-то был таковым. Обычный доходный дом с облупившейся штукатуркой, со вспученной краской на жалюзи и оконных рамах.

Он проехал мимо и завел машину за кучу строительного мусора. Отсюда просматривалась вся улица. Он просидел в машине минут пять и уже собирался идти в дом, когда из-за угла выкатилась повозка – везли свежевыпеченные лепешки.

И тут Хамсин увидел, как в лоджии второго этажа появилась молодая женщина. Даже на таком расстоянии он узнал ее. То была Надия ас-Сафир.

Она окликнула возницу, и повозка остановилась. Надия исчезла, а спустя минуту из подъезда выпорхнула маленькая девочка. Планом это не предусматривалось, но Хамсин среагировал мгновенно.

Девочка с лепешками в руках еще не успела скрыться в подъезде, а он уже выскочил из машины и, вынимая на ходу из кармана коробочку с безыгольным инъектором, бросился за ней. Он нагнал ее почти у самых дверей квартиры. Услышав шаги, девочка обернулась. В глазах ее отразилось удивление:

– Папа?

Хамсин улыбнулся ей и быстро схватил на руки. Нада вил на спуск инъектора и почувствовал, как худенькое тело сразу обмякло. Лепешки упали к ногам.

Все так же прижимая к себе заснувшую девочку, Хамсин вытащил пистолет из чехла под мышкой и нажал рукояткой на кнопку звонка.

Часть II. Налет

7

– Кажется, угомонились, – сказал старик. – Хочешь сигарету?

Юноша не слышал. Он стоял на краю обрыва и смотрел на расстилавшийся вдали город, над которым медленно таяли клубы бурого, сизого и белого дыма.

– Хочешь сигарету? – повторил старик.

– Нет… Да. Хочу.

– Бери.

Старик заскорузлыми пальцами вытащил из мятой пачки сигарету и протянул ее юноше. Тот не обернулся. Он все стоял неподвижно и смотрел на город.

– Они угомонились. А может быть, просто кончились снаряды. – Старик горько усмехнулся, закурил.

– Послушай, Ахмар, – с неожиданной яростью спросил юноша. – Неужели они никогда не смогут договориться? Почему арабы убивают арабов? Почему мы поедаем друг друга, как скорпионы?

Старик присел на камень. Затянулся, сплюнул сквозь гнилые зубы.

– Никогда не видел, чтобы скорпионы ели друг друга. Так и люди – просто убивают себе подобных, от злобы и ненависти… Арабы могут договориться. Здесь не всегда была война. Но мир, мой мальчик, наверное, не для нас.

– Почему?

– Кто знает почему?.. Знаешь, я ожидал, что так случится. Сколько раз я не успевал собирать урожай… Были французы. Были американцы. Сейчас пришли израильтяне. За ними опять американцы. И еще другие – итальянцы, что ли? Все приходят, когда нам плохо. И делают все, чтобы стало еще хуже. Такова наша судьба.

– Это не судьба, Ахмар. Бандиты пытались сунуться в Руаду, и ты видел – их прогнали. Когда мы вместе, с нами не справиться. Но когда каждый за себя и все друг против друга, разве не легко прийти сюда кому угодно и сделать из нас навоз?

– Сколько лет на этой земле вражда! Ты думаешь, она рассеется, как этот дым? – Старик указал на город. Он глубоко вздохнул.

– Пусть Аллах поможет хотя бы защитить наши дома и семьи.

Юноша сжал кулаки.

– Если бы я мог, если бы у меня хватило смелости выйти без оружия и сказать тем, кто целится в нас: «Подумайте! Вы ведь арабы! Кому вы помогаете? Во что превращаете вашу страну?»

– Тебя бы убили. Сразу же убили. Они не хотят уходить.

– Чего же они хотят?

– Быть хозяевами.

– И ты им позволишь?

– Я хочу одного: чтобы они не пришли сюда, в мою деревню.

Юноша посмотрел на него с укоризной:

– Если мы все будем защищать только свой дом, они расправятся с нами поодиночке. И им помогут американцы.

Он помолчал.

– От моего брата Шафика уже месяц нет вестей. Набатия вся в огне.

– Смотри! – воскликнул старик, указывая на серпантин дороги, вьющейся по склону горы. Мелькая в просветах между островками садов, по ней мчался автомобиль. – Кто-то едет.

– Пойдем. – Юноша сдернул с плеча автомат и начал опускаться по обрыву.

Старик поправил ремень винтовки и, бормоча себе что-то под нос, двинулся следом. Он спускался осторожно, стараясь не поскользнуться на гладких камнях.

– Не торопись! Успеем! Они еще должны объехать завал внизу!

Юноша спрыгнул в окопчик, положил автомат на мешок с песком и вытащил запасные обоймы. Потом глянул вверх, на склон. Старик застыл на площадке скалы, приложив руку козырьком ко лбу.

– На что это ты засмотрелся, Ахмар? Ты весь как на ладони, – сердито закричал он. – Иди сюда!

– Летят! Самолеты летят! – крикнул тот в ответ, указывая в сторону побережья.

– Они все время летают, – проворчал юноша, взводя затвор автомата. – Спускайся! Машина сейчас подойдет, уже слышен шум мотора. Тебя из нее увидят.

Старик спустился в окопчик.

– Что из того? Ты ведь рано или поздно тоже обнаружишь себя.

– Лучше, чтобы тебя не видели. – Юноша не сводил глаз с поворота дороги. – Чтобы не знали, какие бравые бойцы сторожат Келибию.

Старик обиделся. Он присел на пустой ящик и отвернулся. Но вдруг вскочил и забарабанил кулаком по спине юноши:

– Я говорил! Я говорил! Они летят сюда!

Прямо на них с гулким рокотом неслись два вертолета. Солнце играло на стеклах кабин.

– Это израильтяне! – Старик потянул юношу за рукав на дно окопчика.

Тот вырвал руку.

– Уйди! – Он поднял автомат.

– Ты с ума сошел! Пусть летят! – Старик вцепился в ствол автомата. – Если выстрелишь хоть раз, они сотрут Келибию с лица земли!

– Трус! – Лицо юноши потемнело. – Иди прячься у себя в саду!

Он оттолкнул старика и снова начал целиться. Но выстрелить не успел. Вертолеты вдруг изменили курс и, накренившись, с мистической плавностью описали дугу и ушли к долине.

– Это не израильтяне, – прошептал юноша. – На вертолетах нет звезды Дауда.

– Они пошли на Руаду. – Старик сразу успокоился. – Руада прямо у дороги. Нам повезло, что Келибия в стороне…

– Вы все так любите быть в стороне. Но не получится. Ни у тебя, ни у других. Запомни мои слова.

– А! – Старик махнул рукой. – Будь что будет.

Он прислушался.

– Слышишь?

Из-за поворота показался автомобиль – большой белый джип-«вегонир», весь покрытый розовой кремнистой пылью. Даже отсюда было видно, что в машине только один человек.

– Кто бы это мог быть? – спросил сам себя юноша. – Сейчас узнаем.

Машина приблизилась к завалу из срубленных кедров и булыжников и остановилась.

– Сейчас я выстрелю – для предупреждения, – сказал юноша и прицелился в изрешеченный пулями указательный щит, стоящий у завала. – Пусть выйдет и скажет, кто такой!

– Только не попади… – начал старик.

И вдруг в «вегонир», в придорожные камни, в землю вокруг ударили тяжелые пули. Грохот разрывов и рев моторов над головой заставили их прижаться к мешкам с песком.

– Они прилетели опять! Они вернулись! – завопил старик.

Огненные полосы исчертили небо над деревьями. Первая ракета ударила в землю в шагах двадцати от машины. Другая смела щит. Больше ничего они не увидели, потому что едким дымом заволокло дорогу.

И сразу все стихло. Взрывы, цоканье пуль, свист винтов так же резко оборвались.

– Ну, что же ты не стрелял? – ехидно спросил старик, отряхивая от песка свалившуюся с головы куфью.

Юноша не ответил. Закинув автомат за плечо, он перемахнул через мешки и бросился к завалу. «Вегонир» лежал на боку. Из разорванного бака в днище лился бензин. Мотор дымился.

– Не подходи, взорвется! – закричал старик, высовываясь из окопчика. Юноша не обратил на него внимания. Через разбитое ветровое стекло он вытащил водителя и, оставив на капоте кровавые ручьи, потащил его на плечах от машины. Едва он свалился в окоп со своей ношей, как громыхнул взрыв и оранжевое пламя со всех сторон охватило машину.

– Помоги, Ахмар! – юноша достал бинт, разорвал набухшую от крови рубашку раненого. Старик тоже принялся бинтовать, покачивая головой и шевеля губами.

Бинта на три раны не хватило. Старик встал и зашептал молитву.

– Ахмар, он, наверное, умрет, – юноша тоже поднялся с колен. – Он истекает кровью.

Рядом скрипнули тормоза. Из выкрашенного в защитный цвет джипа выскочили несколько человек.

– Что случилось? – спросил высокий лысоватый мужчина, подбежав к окопчику. Он бросил взгляд на окровавленное тело. – Кто это?

– Не знаю. Его обстреляли с воздуха, с вертолетов, – ответил юноша.

– В вас тоже стреляли?

– Нет, только по машине.

Мужчина обернулся к молодой худощавой женщине:

– Взгляни, что с ним, Надия. Может быть, еще жив?

Он посмотрел на дымящийся остов машины. Губы его побелели от гнева.

– Кто это был, американцы? – спросил он. – Израильтяне?

– Не знаю.

– Ты что, не разглядел, какие на вертолетах были опознавательные знаки?

Юноша пожал плечами:

– В том-то и дело, на вертолетах не было знаков. Никаких.

8

Когда раненый открыл глаза, то увидел сидящую рядом на стуле худощавую смуглую женщину. Она обмакнула салфетку в миску с водой, вытерла ему лоб и щеки.

– Как вас зовут? – женщина наклонилась к самому его лицу.

– Халед, – ответил он и не услышал собственного голоса.

– Как?

Он отвернулся, глаза наполнились слезами.

– Не волнуйтесь, – сказала она. – Кризис позади. Вы потеряли много крови, но организм у вас железный, так говорит врач. Теперь все будет хорошо.

Халед попробовал пошевелиться и только тогда заметил, что к рукам тянутся трубки от капельниц.

– Можете говорить?

Он медленно произнес:

– Могу.

– Как вас зовут?

– Халед. Халед Мурси.

– Откуда вы?

– Из Бейрута. Это допрос?

Женщина улыбнулась:

– Допрос? Я просто хотела узнать, что привело вас в горы.

– Я ехал в Руаду.

– У вас там родственники?

– Нет. Друзья.

– Мы недалеко от Руады. За кем-нибудь послать?

– За Махмудом Салемом.

– Я попрошу, чтобы его нашли. Подождите минуту.

Женщина вышла.

Раненый закрыл глаза. Разговор утомил его. Лицо покрылось испариной. Он попытался согнуть ноги в коленях, но пронзительная боль едва не заставила его вновь потерять сознание.

Подонки, подумал он, чудовищные подонки. Штурмовали «вегонир», как танк противника – по всем правилам военной науки.

Но, собственно говоря, вертолетчики ни при чем. Им поставили задачу – уничтожить движущуюся цель. Указали эту цель и велели: «Работайте, ребята!» И они поработали – с первого захода прошили кабину и мотор.

Но ведь их кто-то наводил…

Значит, с того момента, как он выехал из Бейрута, за ним следили. И время от времени сообщали местонахождение машины. Отсюда вывод – последний разговор с шефом вызвал сомнения в его благонадежности. Когда же он отправился в горы, Компания решила не рисковать. И этим еще раз доказала, что верна себе.

Женщина вернулась в сопровождении человека высокого роста, молодого, но с изможденным, усталым лицом. Он присел на край кровати. Долго и пристально смотрел на Халеда.

– Вы сказали, что хотите видеть Махмуда Салема. Откуда вы его знаете?

Халед не ответил.

– Вам трудно говорить?

Халед молчал.

Видя, что раненый не отвечает, пришедший тоже замолчал и некоторое время рассматривал носки своих стоптанных башмаков.

– Дело ваше. Кроме Махмуда, вы ни с кем не хотите говорить?

– Нет.

– Тогда, боюсь, к вам никто не придет.

Халед закрыл глаза.

– Вы, наверное, меня не поняли, – вновь заговорил мужчина. – Махмуд обязательно пришел бы. Если бы не уехал. Думаю, он сюда не вернется. Махмуд теперь далеко.

Он встал и пошел к двери.

– Послушайте, – вдруг произнес Халед. Мужчина обернулся и взглянул на него выпуклыми печальными глазами. – Я только хотел спросить: Махмуд жив? С ним ничего не случилось?

– Он погиб. Во время взрыва.

Женщина с укором посмотрела на стоящего у двери человека.

Лицо Халеда исказила судорога.

– Какое сегодня число? – хрипло спросил он.

– Двадцать второе, – ответила женщина.

– Что? Какое? – с ужасом переспросил Халед.

– Двадцать второе. Вы были без сознания почти трое суток.

Халед застонал.

Женщина испугалась.

– Ему плохо, Валид! – вскрикнула она и бросилась к тумбочке, на которой лежали шприц и лекарства.

– Я позову врача. – Мужчина взялся за ручку двери.

Внезапно раздался грохот. Дом тряхнуло. Стулья и кровати подскочили на своих местах. Зазвенели стекла, закачались капельницы. И вслед за этим резкий порыв ветра через распахнувшиеся окна обрызгал всех песчаной пылью.

– Что это? Землетрясение? – спросил Халед. Он боялся поверить в свою догадку.

Мужчина покачал головой:

– Нет, это не землетрясение. Американцы второй день ведут огонь с кораблей по нашим деревням.

Восьмисоткилограммовый снаряд, выпущенный с линкора «Нью-Джерси», превратил в груды щебня несколько домов, стоящих в центре деревни. Находящееся поблизости ветхое здание школы рухнуло от взрывной волны, – к счастью, там в это время не было детей. Два других снаряда, разметав в радиусе двухсот метров куски асфальта и обломки фруктовых деревьев, образовали на месте подъездной дороги огромный овраг.

Опасаясь повторного обстрела, Валид распорядился перевести госпиталь в просторную пещеру, где хранилось оружие отряда самообороны.

Раненых несли туда на носилках. Когда дошла очередь до Халеда, его вдруг охватила паника. Он почему-то вообразил, что сейчас отсоединят пластиковые трубки капельниц и тогда он обязательно умрет. Взгляд Халеда был полон такой муки, что Надия с капельницами в руках всю дорогу шла около носилок, пытаясь отвлечь его от мрачных мыслей.

– Откуда ты родом? – спросила она.

– С севера. Из Тира.

– Значит, из Тира… Вот почему ты знал Махмуда Салема. У него, по-моему, в Тире родные?

– Да, верно. Мы там и познакомились.

Халеду было трудно говорить, но он поддерживал разговор, потому что почувствовал ее внимание к нему. Это было то, в чем он в настоящий момент нуждался более всего.

Халед поймал себя на мысли, что разрывающая тело боль как будто отступает, притупляется, когда рядом эта женщина, когда он видит тонкие черты ее лица, рассыпанные по плечам черные шелковистые волосы, тонкие смуглые руки.

У самого входа в пещеру носилки сильно тряхнуло: идущий впереди санитар едва не уронил их, споткнувшись о камень. От боли Халед потерял сознание, и потребовалось немало усилий, чтобы привести его в чувство.

Ему становилось все хуже. Две сквозные раны – одна в предплечье, другая в бедро – были неопасны. Врача – молодого палестинца, который оперировал Халеда, – беспокоила третья, в боку: пуля вырвала кусок ребра, оставив рваную рану величиной с ладонь. А в ливанском климате да еще при нехватке медикаментов и перевязочных материалов любая инфекция могла оказаться смертельной.

Действительно, рана быстро нагноилась, и Халеду были вынуждены дать дозу антибиотиков, близкую к токсичной. Временами он впадал в беспамятство, а когда сознание возвращалось, трясся от озноба, отвернувшись к стене и не произнося ни звука. Был момент, когда Халед решил прекратить борьбу, больше не цепляться за жизнь. Здоровой рукой он попытался сорвать с себя повязки, и, не окажись вблизи санитар, это могло кончиться плохо.

– Подобное случается, – объяснил Надии врач. – Устав от боли, раненый иногда приходит к мысли, что лучший способ избавиться от страданий – уйти в иной мир. Следите за ним.

С этой минуты Надия старалась не отходить от Халеда ни на шаг. Он настолько привык видеть ее подле себя, что, когда она отлучалась, впадал в какую-то мрачную задумчивость. И никто, кроме Надии, не мог вывести его из такого состояния.

Потом Надия заметила, что он стал прибегать к уловкам, чтобы подольше побыть с ней. Часто задавал вопросы, на которые приходилось отвечать долго и обстоятельно.

Однажды Халед попросил ее рассказать о себе.

– Нечего рассказывать, – сказала Надия. – Жизнь была малоинтересной. Разве что студенческие годы…

– А где ты училась?

– В Каирском университете. На факультете журналистики.

– Вот как! А мне казалось, что твое призвание – лечить людей. У тебя это получается.

– Я и сама не знаю, в чем мое призвание. Когда я только начинала учиться, думала, что рождена писать. Но после окончания университета несколько лет не брала в руки перо. Не до того было. А потом так сложилось, что я приехала корреспондентом сюда, в Ливан. Делала репортаж за репортажем. Много разъезжала и за полгода повидала такое, что даже расхотелось писать. Я подумала, что людям вокруг сейчас нужны не мои статьи, а простая человеческая помощь: сделать укол, сменить окровавленный бинт. Это важнее.

– Ты замужем? – неожиданно для себя спросил Халед.

– Была, – просто ответила она и добавила: – Меня в Каире ждет маленькая дочь. Фатма.

После этого разговора Надия начала нравиться Халеду еще больше. Он не понял ее до конца, но считал, что выбор ее достоин уважения. Шутка ли сказать, променять профессию репортера, да еще в таком горячем месте, на роль скромной сиделки в деревенском госпитале! На такой шаг способен не каждый.

Надия вообще поразительное существо – как с другой планеты, думал Халед. И хотя она тут, рядом, их словно разделяет огромная пропасть. Непреодолимая для него.

Когда Халед почувствовал себя лучше, Надия попробовала читать ему газету. Вначале он, казалось, слушал с интересом. Но вскоре она поняла, что слова до него не доходят: Халед просто рассматривал ее. И взгляд его, прежде выражавший только страдание и боязнь одиночества, был теперь иным – наполненным нежностью.

Надию охватило непонятное волнение. Так смотрят не на сиделку. Так смотрят на женщину – на близкого, дорогого человека.

Как отнестись к своему открытию, Надия сразу решить не смогла. Она долго размышляла об этой, внешне почти незаметной, перемене в их отношениях, и помимо воли все чаще и чаще мысли ее возвращались к Халеду. Постепенно к чувству жалости, которое Надия испытывала к раненому, начало примешиваться другое – настоятельная потребность видеть его, говорить с ним, улыбаться ему. Настал момент, когда, желая Халеду спокойной ночи, Надия внезапно наклонилась и коснулась губами его лба.

Это было началом их общих радостей и бед.

9

Когда обстрелы прекратились, Халеда поселили в уцелевшем домике на краю деревни. Отсюда открывался прекрасный вид на море. Крошечный садик перед домом весь зарос цветами. Надия надеялась, что в этом идиллическом уголке у Халеда быстрее проснется вкус к жизни. На это имелось достаточно причин: раны его заживали, и она проводила с Халедом каждую свободную минуту. Казалось, от его былой отрешенности вскоре не останется и следа.

А вышло все как раз наоборот, Халед часто мрачнел, замыкался в себе. Когда она его о чем-нибудь спрашивала, отвечал рассеянно и невпопад. И что самое обидное, Надия не могла найти этому объяснения.

Как-то он спросил ее:

– Когда ты собираешься уезжать домой?

Она не поверила своим ушам:

– Ты что, хочешь, чтобы я уехала?

– Я не хочу. Но если говорить откровенно, мне было бы спокойней знать, что ты далеко.

– Значит, тебе все равно, с тобой я или нет?

– Вовсе не все равно. Но у меня такое ощущение, что я могу накликать на тебя беду.

– Какую беду? Что со мной может случиться?

Он промолчал.

Надия долго терялась в догадках, что имел в виду Халед. Его странные слова не давали ей покоя. Наконец она решила объясниться с ним, поговорить начистоту.

– Ты уедешь со мной, Халед? – откровенно спросила она. – Я нужна тебе?

– Да. Я бы очень хотел уехать с тобой. Но думаю, что не имею права.

– Что значит «не имею права»? Тебя смущает, что я была замужем?

Халед от этого вопроса даже растерялся.

– Мне никогда не приходила в голову такая глупая мысль.

– Что же тогда?

– Дело как раз во мне. Я не могу быть с тобой. Это может для тебя плохо кончиться. Пойми, я как прокаженный: способен заразить любого, кто рядом.

– Какая-то мистика! – Надия была в отчаянии. – Халед, ты что-то скрываешь от меня!

– Скрывал, – горько сказал он. – Но больше скрывать не могу. Ты вынуждаешь меня сказать правду. Я уверен, узнав ее, ты отвернешься от меня. Все равно – слушай. Я совершил ужасные вещи…

Он замолчал, силясь собраться с мыслями.

– Но, Халед, если ты что-то совершил, нужно просить прощения у Бога и людей, а не зарываться в нору и не изводить себя угрызениями совести. Пусть ты понесешь наказание, но будешь прощен. Будешь жить как все нормальные люди – честно и спокойно. Нет такой вины, которую нельзя было бы искупить… И потом, мне кажется, что ты просто наговариваешь на себя.

Халед отрицательно покачал головой.

– Ты украл?

Он лишь улыбнулся. Она спросила чуть слышно:

– Ты убил человека?

– Многих…

Она опустилась на стул. Силы покидали ее.

– По моей вине погибло много людей. Ты говоришь – искупить вину… А у кого мне просить прощения, Надия? Ты и твои друзья и еще эти бедные люди, что вокруг нас, способны понять и, возможно, простить. Но другие не простят.

– Другие? Кто это другие?

– Слушай, неужели ты до сих пор не поняла, кто я? Как оказался здесь? Зачем понадобилось посылать вертолеты, чтобы разделаться со мной? Не догадываешься?

Лицо Надии было белым как мел.

– Кто же ты?

– Я – «тихий американец». Агент Центрального разведывательного управления США…

10

Он сидел на балконе и смотрел в бинокль. Море серебрилось в лучах утреннего солнца. Почти у самого горизонта темнели узкие полоски – там, вдали от берега, застыли корабли американской эскадры.

Надия подошла к нему, положила руку на плечо.

– Халед, мне нужно что-то сказать тебе.

Он отложил бинокль, повернулся в скрипучем кресле.

– Я знаю, Халед, ты рассердишься… Но поверь, дорогой, я не могла иначе… Так вот, пока ты спал, я записала твою исповедь. Вот она.

Надия протянула ему несколько отпечатанных на портативной машинке листков.

Халед взял их здоровой рукой, положил на колени и спросил:

– Ты записала все, о чем я рассказывал?

– Посмотри сам.

Он пожал плечами, начал читать первую страницу: «Я, Халед Мурси, пишу все это в здравом уме. Начинаю с этих слов, потому что был тяжело ранен, когда меня хотели уничтожить. Но я выжил. И теперь считаю, что имею право рассказать правду о себе и тех, кто хотел бы ее похоронить вместе со мной.

Я американец, хотя среди моих предков есть арабы – ливанцы, эмигрировавшие в свое время в США.

Я был агентом ЦРУ и сейчас горько в этом раскаиваюсь. Тот, кто раскаивается, часто говорит, что был обманут, введен в заблуждение. Не хочу никого винить – прежде всего виноват я сам. Я считал непогрешимой мою страну. Я искренне верил, что служу ее интересам. И во имя Америки я готов был на многое: плести интриги, причинять боль и страдания людям, натравливать их друг на друга.

Я был убежден, что нет людей благородней, чем те, кто руководит Америкой, и нет ценностей дороже американских.

Я ненавидел коммунистов, потому что, как меня учили, они против общественной системы, создавшей богатства моей страны. И поэтому вел борьбу с ними, да и со всеми, кто не был с нами „в одной лодке“.

И вдруг почва ушла у меня из-под ног. Я увидел: все, чем я занимался, нужно не американскому народу, а лишь горстке американцев. Тем, для кого политика – это путь к достижению личной выгоды, а пролитая кровь, даже кровь своих соотечественников, – тоже капитал.

Истина открылась мне, когда я распознал грязную игру. Ее затеяли за океаном, в Лэнгли, а исполнителем была группа „Каир-Альфа“.

Хочу объяснить, что это такое. „Каир-Альфа“ – особое подразделение ЦРУ, собирающее военно-политическую информацию в странах Ближнего Востока и уничтожающее всех тех, кто мешает Америке достичь ее целей. Свое название группа получила в семидесятые годы, когда президент Садат начал проводить свою политику „открытых дверей“. В Египет хлынули сотни иностранных фирм, и ЦРУ постаралось использовать благоприятные условия. Именно тогда группа „Каир-Альфа“ попыталась пустить глубокие корни во многих городах арабского мира.

Я занимал в „Каир-Альфа“ довольно ответственный пост – был работником ее резидентуры в Ливане. Меня направили туда во время междоусобиц – сочли, что это удобный для моего внедрения момент.

В мои функции входило знакомство с лидерами ливанских политических группировок, изучение их курса, программ, условий и методов работы. Особое внимание я должен был уделять радикалам.

За три года, которые я прожил в Бейруте под видом владельца дорогого обувного магазина, я свел обширные знакомства с нужными нам людьми. В подвале куп ленного мною дома была устроена типография. Там по заказам тех или иных политических групп я печатал их материалы. И благодаря этому был прекрасно осведомлен.

Особо сблизился я с руководителями молодежной организации „Аль-Фаджр“, объединявшей несколько небольших левацких групп. Я сразу понял, какую пользу они смогут мне принести, если удастся на них влиять. Но так, чтобы ни один из членов „Аль-Фаджр“ даже не подозревал, кому на самом деле должны послужить их глаза и руки.

Возможно, я шел бы этим путем до конца. Но случилось то, что заставило меня усомниться в правильности моего пути.

Однажды, уже после того, как израильтяне вошли в Бейрут, я отправился на встречу с человеком из израильской разведки „Моссад“, чтобы обменяться с ним кое-какими данными. Раньше на такие встречи ходил сам шеф, – говорю об этом потому, чтобы стало понятно, насколько мне доверяли. Неподалеку от лагерей палестинских беженцев Сабра и Шатила мою машину остановил израильский патруль. Я оставил машину и пошел окружным путем, удивляясь гнетущей атмосфере, царившей вокруг. Издалека слышался многоголосый женский плач, сновали машины ливанского Красного Полумесяца. Я повсюду натыкался на угрюмых израильских солдат, переговаривающихся со своими начальниками с помощью переносных раций.

Чем ближе к въезду в лагеря беженцев, которые мне нужно было миновать, тем сильнее чувствовался страшный запах смерти. За время обстрелов Бейрута израильтянами этот запах стал мне хорошо знаком. А наутро я узнал, что там произошло: отряды фанатиков-фалангистов, союзников израильтян, убили сотни палестинцев.

Я был потрясен, раздавлен всем этим. И не мог избавиться от мысли, что я, американец, пусть и косвенно, но тоже причастен к этой бессмысленной бойне. Ведь ее учинили те, кого мы всегда называли своими друзьями и союзниками, кого мы снабжали всем, чем могли: оружием, деньгами, информацией.

Многое с этого момента я стал воспринимать в ином свете. Но окончательно прозрел уже после того, как в Бейруте высадились американские морские пехотинцы из „миротворческого корпуса“.

Сначала ничто не предвещало грозы. Но затем Бейрут потрясли взрывы, приведшие к многочисленным жертвам в американских и французских частях, и стало ясно, что им вообще надо уносить ноги из Ливана. Тут меня посетил большой босс из Лэнгли. И он сказал мне:

– Халед, настало время. Если сейчас что-то срочно не предпринять, эти „голуби“ из Вашингтона заставят нас уйти отсюда, может быть навеки. Для Америки это нежелательно. Понятно?

– Как же быть? – спросил я. – Парни гибнут ни за грош. Лучше им действительно уйти.

– Глупости, Халед! Нормальные потери. Есть еще и другой путь.

– Какой же?

– Поймать этих „подрывников“ на месте преступления. Успокоить общественное мнение в США. Как? Очень просто. Организуйте парочку налетов и предупредите нас заранее. Мы докажем, что прежние потери были результатом излишней беспечности, а вообще мы способны справиться с любым сопротивлением.

Мне этот план пришелся не по душе, но делать было нечего, и я пустил в ход „Аль-Фаджр“. Мне удалось убедить руководство организации в необходимости совершить налеты на несколько военных постов. Еще три-четыре десятка убитых, говорил я, и чужеземцы уйдут с ливанской земли. Я указал, где и когда все должно свершиться, и заранее известил связника из „Каир-Альфа“. Удар можно было отвести без труда. В целом это была простая операция.

Но взрыв прогремел – погибло несколько солдат. Трудно себе представить, что я пережил в этот момент.

Когда я спросил своего шефа, что все это значит, он сокрушенно покачал головой:

– Связь, Халед, очень плохая связь. Компания работает в тяжелых условиях. Случаются накладки!

Прошел день, и прогремел новый взрыв. Новые жертвы. Я не находил себе места. А тучи сгущались. Военное командование пригрозило применить против партизан жестокие ответные меры.

На этот раз я не мог не задуматься, могла ли опять подвести связь. С трудом сдерживая себя, я потребовал объяснений от шефа. Но он только отмахнулся:

– Сейчас не до того, Халед. Нужно готовиться к другому. Определяйте местные объекты для поражения, районы, где больше всего левых.

И тут будто вспышка молнии высветила правду, и мне стал ясен весь дьявольский трюк.

Я понял, что люди Лэнгли хотят сделать из Ливана второй Вьетнам. Решив спасти тех, кто еще не успел погибнуть по моей вине, я помчался в Руаду – на встречу с боевиком из „Аль-Фаджр“, готовившим очередную акцию. Но мне не дали туда доехать. Мою машину обстреляли вертолеты.

Не знаю, удастся ли мне сохранить жизнь. Не это главное. Я хочу, чтобы люди задумались, прочтя мою исповедь. Пусть она послужит предупреждением против новых трагедий, больших и малых…»

Он бросил листки на стол, помолчал.

– Эта бумага – мой окончательный смертный приговор, Надия, – наконец вымолвил он. – Ты написала и удовлетворена, правда? Этого требовало твое журналистское «эго». Ты вспомнила, что рождена писать?

– Нет, – Надия подсела рядом. – Я вспомнила, что я арабка. Что мой долг сказать людям правду о великой подлости. Но не беспокойся, – продолжила она, слегка улыбнувшись. – Твоя исповедь не будет опубликована, пока мы с тобой не исчезнем из поля зрения Компании – навсегда. Я позабочусь об этом. И потом…

Халед не сводил с нее глаз.

– И потом, есть и другая причина, которая заставила меня взяться за перо. Ведь этот документ – вовсе не твой смертный приговор. Наоборот, это твой последний и, возможно, единственный шанс остаться в живых.

11

Надия была права. Если что-то и могло остановить сейчас Компанию, не дать ей немедленно расправиться с ним, так это угроза очередного скандала.

Честно говоря, Халеда вообще удивляло, что Компания до сих пор не добралась до него. Объяснить это можно было лишь одним: вертолетчики заверили командование, что машина полностью уничтожена. Но Халед не сомневался: рано или поздно Компания проверит, действительно ли он погиб. Может быть, такая проверка уже идет.

Конечно, если он пригрозит разоблачить акции Компании в Ливане, это вызовет тревогу, возможно, даже замешательство среди руководителей «Каир-Альфа». Что они предпримут в ответ? Догадаться было нетрудно.

– Я не очень верю, что такой план сработает, – после недолгих раздумий сказал Надии Халед, – но другого пути нет, я согласен.

– Мои друзья помогут нам уехать и не спросят ни о чем, – с уверенностью сказала Надия. – Главное – добраться до Каира. Я знаю там человека, которому можно довериться.

Он горько усмехнулся.

– Видишь ли, убрать меня для Компании – дело престижа. Ее люди будут искать нас, пока не найдут, даже если на это потребуются годы.

– Не обижайся, дорогой, но ты ведь сам был работником Компании, и к тому же не рядовым. Ты знаешь все ее методы и приемы. Так неужели тебе не удастся обвести ее людей вокруг пальца?

Халед рассмеялся:

– Учитывая мою любовь к тебе, твою поддержку, а также то, что у нас нет иного выхода, – надеюсь, удастся.

– Тогда скажи, что мне делать! – Надия была полна решимости действовать.

– Прежде всего, нужно послать верного человека в Бейрут. На углу улицы Дабус есть крошечное кафе. Пусть оставит конверт у официанта по имени Сулейман. Потом позвонит в американское посольство – номер я дам. Человек, который снимет трубку, назовется Никольсоном. Ему и надо сообщить, что для него есть письмо. Но запомни, как только твой приятель дозвонится до посольства, ему немедленно нужно уезжать из города. Слышишь? Немедленно! Кто знает, как повернется дело.

– Ты боишься, что его выследят и доберутся сюда?

– Не исключено. Но больше боюсь за твоего посыльного.

– Хорошо. А потом?

– Угроза опубликовать эту бумагу, а заодно раскрыть известные мне явки, имена, каналы связи должна парализовать «Каир-Альфа» на пару дней. Они, конечно, свяжутся с Лэнгли для принятия окончательного решения. За это время нам нужно исчезнуть. Постарайся сделать так, чтобы мы отплыли в Александрию послезавтра. Тогда они не успеют подготовиться как следует.

Халед вытянул ноги, поморщился. Раны заживали медленно, и каждое резкое движение еще причиняло боль.

– Теперь слушай. У тебя нет друзей в каком-нибудь городе между Каиром и Александрией? Например, в Танте.

– В Танте живет мой троюродный брат, Хасан.

– Прекрасно. Так вот, дай ему знать, чтобы ждал твоего прибытия в Танту и чтобы наготове была машина. Приезжать в Каир поездом не стоит. И заодно подумай, где мы смогли бы пожить какое-то время, пока я по-настоящему не встану на ноги.

– Мне кажется, лучше всего у моей родственницы, маминой тетушки. У нее своя квартира в аз-Загазике, а живет она у сына. Только…

Халед поднял на нее глаза:

– Да?

– Милый, я бы хотела забрать у мамы Фатму. – На ее глаза навернулись слезы. – Я так скучаю по ней. Мама пишет, что она каждый день начинает с вопроса, когда я приеду. Моя девочка… Она не видела меня почти полгода.

– Конечно, забери. Но не раньше, чем я смогу сам вести машину.

– Почему?

Мы поедем за ней вместе. Поверь, так будет безопаснее. Не стоит рисковать ее и нашими жизнями из-за месяца-другого.

Надия даже не пыталась скрыть огорчение. Встреча с дочерью откладывалась. Но самым обидным ей показалось, что Халед говорил обо всем этом абсолютно равнодушным тоном. Словно хотел дать ей понять, что судьба Фатмы его мало заботит.

Впрочем, начала утешать себя Надия, многое еще может измениться. Сейчас голова Халеда занята другим – как выйти победителем в неравной схватке с Компанией.

Он действительно был поглощен мыслями о предстоящей поездке. Больше всего его беспокоило то обстоятельство, что Надия твердо решила ехать вместе с ним, а не порознь, как он настаивал. Когда Компания получит предупреждение, «Каир-Альфа» начнет действовать. И ей, возможно, не составит труда выяснить, в каком госпитале лечился некий Халед Мурси и с кем он уехал. Тогда «Каир-Альфа» начнет охоту. За ними обоими.

Но вот вопрос: где и когда ее люди выйдут на перехват? Нет, не в пути. Они доведут их до конечного пункта. И будут быстро, но скрупулезно изучать их знакомых, родственников – всех, кому компрометирующие Компанию документы могут быть переданы на хранение. Он, разумеется, нужен им мертвый – это истина. Но еще им важно не допустить публикации этих документов. И они будут за ними охотиться.

Да, интересная начинается партия с Компанией. Каждая сторона будет бояться сделать первый ход. Если меня сейчас убьют, рассуждал он, разразится скандал. Если скандал разразится до того, как мы исчезнем, меня убьют сразу же. Ну не забавно ли? Халед даже улыбнулся про себя.

Нет. Есть еще один вариант – они попробуют одновременно убрать отступника и изъять документы. Или у него самого, или у Надии, или у ее друзей. Поэтому всем требуется соблюдать предельную осторожность. На каждом шагу. Каждую минуту.

А вообще, как странно устроена жизнь, Халед никогда не предполагал, что наступит день, когда он станет беглецом. Что будет прятаться от тех, на кого работал годы.

Если в итоге он перехитрит Компанию, это будет сверхудачей. Они с Надией уедут на край света – туда, где их никому не придет в голову искать. Тогда он, может быть, и уйдет от смерти. Толька вот убежит ли он от своего прошлого? От всего того, что стало частью его жизни? Вряд ли. Такое бегство еще не удавалось никому.

Но в конце концов, нельзя жить одним прошлым, говорил он себе. Надо заслужить право и на будущее – смыть всю грязь, накопившуюся на нем за время работы в Компании. И здесь Халед был согласен с Надией – это произойдет тогда, когда он окажет реальную помощь тем, кого Компания избрала своей мишенью. К тому же у него с Компанией есть еще и свои счеты.

Мысли эти не покидали Халеда ни на корабле, который доставил их в Александрию, ни в поезде, который вез их в Танту, ни в машине, на которой они добирались до Каира.

Путь занял на день больше, чем предполагалось. Насколько он мог судить, слежки за ними не было. Скорее всего, они опередили Компанию. Но тогда лишь на сутки, не больше.

В аз-Загазик Халед поехал один – на такси. Надия же задержалась в Каире: отправилась на встречу с друзьями, чтобы передать подготовленные Халедом документы. Он дал ей на это час. И хотя видел, что она валится с ног от усталости, потребовал, чтобы не расслаблялась и нигде не задерживалась.

Надия уложилась быстрее – в сорок минут. И тогда решила, что коль скоро она уже в Каире, то не уедет отсюда без Фатмы. Пусть я задержусь еще на какие-нибудь пятнадцать минут, подумала она. Зато не будет долгого, мучительного ожидания встречи с дочерью. Сама мысль об этом казалась ей сейчас невыносимой.

И Надия нарушила данное Халеду обещание – помчалась забирать у матери Фатму.

Она беспрестанно целовала девочку – в квартире, в подъезде, уже выйдя с ней на улицу. Надия была на верху блаженства. Она не сводила глаз с Фатмы – такой повзрослевшей, такой хорошенькой. И потому, конечно, не заметила, как в стоящем неподалеку автомобиле блеснула линза фотообъектива.

12

Аз-Загазик был небольшим, но шумным городком. Жизнь в нем начиналась рано – с первыми лучами солнца она врывалась в их окна разноголосым гомоном, автомобильными гудками, музыкой, звучащей из транзисторных радиоприемников.

Надия всегда просыпалась первой. Потянувшись плавно и грациозно, как пантера, вскакивала с постели и, запахивая на ходу халатик, бежала на кухню – готовить кофе по-турецки. Халед по утрам не мог обойтись без него.

После холодного душа – горячей воды в доме не было – Надия садилась за туалетный столик и не спеша расчесывала волосы. Халеду нравилось наблюдать за ней исподтишка, притворяясь спящим. Он любовался ею. Каждый день.

Вообще, в нем происходили странные перемены. Он всегда считал себя непоседой, «перекати-поле», для которого движение, действие – все. Рутина брачной жизни его пугала, а в семейное счастье как таковое он просто не верил. И на тебе! – получал сейчас истинное удовольствие от постоянного общения с «девочками» – так он называл Надию и ее дочь.

Он начал учить Фатму английскому языку и немало преуспел в этом. Та все схватывала на лету. Халед временами даже сожалел, что она не его дочь. Подумать только, говорил он себе, а ведь у меня вполне могла быть такая! Может, даже старше. Если бы я раньше понял, как все это важно. Как необходимо иметь свой дом – не салон для приемов, не «гнездышко» для мимолетной влюбленности, а настоящий дом. Очаг, если угодно.

Ему стал нравиться ритуал семейного обеда и особенно то, как церемонно вела себя Фатма, прося у него разрешения выйти из-за стола или взять кусочек хлеба. Если бы кто-нибудь сказал прежде, что ему придется по душе египетское воспитание, то он – продукт западной цивилизации, американец по духу, демократ по убеждениям – только рассмеялся бы в ответ.

Да, сейчас Халед воспринимал многое по-другому. Без Надии и маленькой Фатмы существование казалось ему теперь просто немыслимым. И чем сильнее он привязывался к «девочкам», тем больше за них беспокоился. Его вторжение в их жизнь могло обернуться и для Надии, и для Фатмы трагедией. Поэтому он решил форсировать подготовку к бегству.

Первоначальный план был подписать контракт с какой-нибудь фирмой и уехать в Саудовскую Аравию или Объединенные Арабские Эмираты, где довольно большая колония приехавших на заработки египтян. Но потом, по зрелом размышлении, Халед счел, что «КаирАльфа» в первую очередь будет искать его именно там. И, без всякого сомнения, найдет. Тогда он пришел к выводу, что лучше уехать гораздо дальше. В Соединенные Штаты Америки.

Принимая такое на первый взгляд парадоксальное решение, Халед исходил из двух соображений. Первое – в Америке он чувствовал себя как рыба в воде: он знал дюжину мест, где в многонациональном обществе, в гуще иммигрантов из Италии, Ирана, Японии и Бразилии, они действительно растворились бы без следа. Второе – там он мог достать через своих приятелей настоящие документы. Халед больше всего рассчитывал на помощь одного своего знакомого по имени О’Коннор, у которого были связи на Дальнем Западе. Тот не раз помогал опальным работникам Компании затеряться в какой-нибудь провинциальной дыре, причем за сравнительно небольшое вознаграждение.

Можно было обосноваться на маленьком ранчо, например, в Северной Дакоте, где он и «девочки» вели бы скромную, неприметную жизнь, наслаждались бы свежим воздухом, ароматами трав, лакомились бы парной телятиной. Пройдет время, и можно истребовать деньги из бельгийского банка по кодированному счету. Он не будет торопиться с этим, чтобы случайно не обратить на себя внимание и не поставить под угрозу намеченный им план борьбы с Компанией.

А пока Халед составил новое завещание. На всякий случай. И составил довольно хитро. Его последняя воля: половину из причитающихся ему ста сорока тысяч долларов получает Фатма. Остальное достанется банку, но при условии, что завещание будет оглашено журналистам. Вводной же частью завещания является его исповедь. Так что, если повезет, он убежит от Компании. А вот ей от него никак не уйти.

Эта мысль доставила Халеду удовольствие, и он, улыбаясь, растянулся на подушках. Запрокинул голову и встретился взглядом с Фатмой, стоявшей на коленках у изголовья.

– Фатма, – прошептал он, – ты самая красивая девочка на свете…

– Я тебе не верю, Халиди, – серьезно возразила она, ероша ему волосы. – Ты вчера говорил то же самое маме. Я слышала. Ты обманщик, Халиди.

Он рассмеялся:

– Это потому, что я еще сам не решил, кто из вас красивее…

– Фатма! – позвала из кухни мать. – Фатма, спустись вниз за лепешками!

Фатма состроила жалостное личико.

– Иди, малышка, – подтолкнул он ее. – Пора завтракать.

– А ты разве не пойдешь со мной, Халиди? – с грустью спросила девочка. – Я пока приготовлю тебе апельсиновый сок.

Фатма собрала с туалетного столика монетки и выбежала из спальни. Халед с улыбкой смотрел ей вслед…

«Халиди»! С самого первого дня своего пребывания в аз-Загазике она называла его Халиди – «волшебный». Он знал, что это самый нежный эпитет в египетском диалекте.

Громко хлопнула входная дверь.

– Надия! – крикнул Халед. – Надия!

– Что, дорогой? – Надия показалась на пороге.

– Подойди сюда побыстрее. Я хочу тебя поцеловать, пока Фатмы нет. Эта плутовка все время подглядывает за нами.

– Она влюблена в тебя, что ж поделать! Перед тобой не может устоять ни одна женщина, – кокетливо заметила Надия. – Слышал, как она захлопнула дверь? Злится!

Надия присела на край постели. Халед потянулся к ней, но она мягко отстранилась.

– Милый, меня давно мучает одна мысль…

– Не надо, прошу тебя. Давай сегодня не говорить о делах.

– Нет, не то, что ты думаешь. Совсем другое. Это, конечно, мой каприз… Но я хочу спросить, как тебя зовут. Какое твое настоящее имя? Не думай, звать я тебя буду по-прежнему… Ты скажешь, милый? Это ведь не очень большая проблема?

Халед обнял ее за плечи, привлек к себе.

– Это вовсе не проблема. Ты можешь знать обо мне все. Когда-то меня звали Томми Реда.

– Томми? Тебе не идет это имя.

– Может быть, поэтому я его и забыл…

Звонок в дверь заставил Надию вскочить.

– Пойду открою, а то Фатма поймет, что мы тут целуемся, и от ревности вываляет все лепешки.

Напевая вполголоса какую-то песенку, Надия вышла в коридор.

Она открыла дверь и застыла. Холод сковал губы.

Перед Надией стоял ее муж с Фатмой на руках. И в висок девочке был направлен длинный и толстый ствол пистолета.

Часть III. Расследование

13

Полицейский инспектор Салим ан-Нуман захлопнул папку и небрежно швырнул ее на стол. Гладкое дело, подумал он. В нем есть все. Убийца, орудие убийства, жертвы, мотивы, свидетельские показания, неопровержимые улики. Прямо-таки идеальное дело.

Розыски убийцы заняли всего несколько часов. В дактилоскопической картотеке полицейского управления имелись отпечатки пальцев, идентичные тем, что были обнаружены на пистолете, брошенном на месте преступления. Их оставил некий Абдель Карим, судимый в 1980 году и приговоренный к крупному денежному штрафу за махинации в строительной фирме.

Его нашли дома в состоянии наркотической прострации – как выяснилось, обычном для него в последнее время. На кухне рыдала девочка, дочь Абдель Карима, которую он, совершив в аз-Загазике двойное убийство, привез к себе на виллу в Каир. Ревность и ненависть к жене-беглянке, помноженные на затуманенный гашишем ум, – стоит ли удивляться тому, что натворил этот безумец?

Да, есть все основания подвести черту. Но, если вдуматься, несколько небольших загадок в этом деле, похоже, способны вырасти в трудноразрешимые проблемы.

Можно, конечно, плюнуть на них, расписаться на протоколе и ехать домой, в Замалек. Сесть на террасе, подставить лицо и плечи свежему ветерку с Нила и забыть хотя бы на вечер о делах. Но он, к сожалению, так не сумеет – он изведет и себя, и окружающих, пока не получит ответы на все интересующие его вопросы.

Салим ан-Нуман выпил стакан кипяченой воды, закурил сигарету «Бостон» и пошел в соседнюю комнату, где на коленях у убитой горем старушки сидела маленькая Фатма. Инспектор вытащил свежий платок, аккуратно стер слезы с осунувшегося лица девочки и сел рядом.

– Фатма, расскажи мне снова, пожалуйста, когда ты увидела сегодня отца в первый раз? – попросил он, расправляя смятый бантик на ее затылке.

Девочка подняла на него заплаканные глаза.

– Когда он бежал за мной по лестнице.

– Бежал? Догонял тебя?

– Да. А потом он ударил меня по голове.

– Тебе было больно?

– Очень.

– Больше ты ничего не помнишь?

– Нет.

– Фатма, врач осмотрел тебя и не нашел никаких следов удара. Может, все было немного иначе? Может быть, отец сунул к твоему носу какую-то мокрую тряпочку? Вспомни.

– Нет, он ударил меня по голове.

Инспектор встал.

– Хорошо. Вы можете идти. Кстати, Фатма, ты давно не видела отца?

– Больше полугода девочка жила у меня, – ответила за Фатму бабушка. – Мы не позволяли отцу навещать ее, да он и сам к ней особенно не рвался.

Инспектор кивнул, выпустил из ноздрей сигаретный дым:

– До свидания.

Он вернулся в отведенный ему кабинет и уселся на вертящийся стул. Включил лампу: за окном начинало темнеть.

Нет. Абдель Карим не ударил девочку по голове, это определенно. Если удар был настолько сильным, что она на какое-то время потеряла сознание, Фатма получила бы сотрясение мозга. А этого не произошло. И никаких ушибов.

Почему она больше ничего не помнит? Потому что Абдель Карим, скорее всего, прибег к наркотику. Интересно только, чем он воспользовался – шприцем, капсулой? Абдель Карим не скажет. Он вообще все отрицает.

Раз так, нужно докапываться до истины. И поэтому закрывать дело рано. Надо настаивать, чтобы следствие было продолжено.

Салим ан-Нуман еще раз просмотрел содержащиеся в папке бумаги и, прихрамывая (новые туфли ужасно жали), пошел к главному инспектору объясняться.

– Салим, ты сошел с ума! – начальник был и расстроен, и зол. – Вечно эти твои сомнения! Ну, что тебе еще надо? Отпечатки пальцев на пистолете есть? Да, есть. Убийцу видели? Видели несколько человек, и все опознали Абдель Карима. А девочка, его дочь? Разве она не лучший свидетель? Абдель Карим был в состоянии аффекта, сам не сознавал, что делает. Тут нечего больше думать. Успокойся, ради Аллаха! Рассуждай как все нормальные люди!

Салим ан-Нуман погасил окурок в огромной пепельнице и закурил новую сигарету.

– Я тебя выслушал, – сказал он, – и ты подтвердил мои самые худшие опасения.

– Что?! – главный инспектор буквально подпрыгнул в кресле.

– На первый взгляд все правильно, – продолжал Салим ан-Нуман. – Но ты с такой горячностью перечислил аргументы в пользу виновности Абдель Карима, что я еще больше засомневался. Ты выстроил факты в идеально законченную картину. А вот я вижу на ней белые пятна. Более того, некоторые детали представляются мне пока необъяснимыми.

– Ничего не понимаю! Ну и что ты собираешься предпринять?

– Прежде всего я хочу повидать или, по крайней мере, созвониться со всеми, кто знал убитых. Мне кажется, тут какая-то тайна и она может нам раскрыться – пусть и случайно.

– Ты все преувеличиваешь!

– Нет… Ведь не исключено, что у убитых были и другие враги – не только Абдель Карим!.. А если Абдель Карим и ездил в аз-Загазик, то это вовсе не означает, что убивал именно он.

– Что значит «ездил в аз-Загазик»? Его же там видели!

– Ты хочешь сказать, что Абдель Карима опознали как человека, который побывал в аз-Загазике. Но имей в виду: никто из свидетелей раньше не был с ним знаком. Да и видели его там мельком. Что же касается дочери, то она не встречалась с отцом больше полугода, а в ее возрасте дети легко отвыкают от родителей.

– А отпечатки пальцев?

– Разве они не могли оказаться на пистолете до или после убийства?

– Ну, знаешь, у тебя на все готов ответ. Значит, ты считаешь, что убийца вовсе не Абдель Карим?

– Я этого не утверждаю… Но в конце концов, он мог быть в аз-Загазике и не один.

– Выходит, ему кто-то помог убить женщину и ее любовника? – В голосе главного инспектора прозвучала ирония.

– Слушай. Я расследовал не одно убийство на почве ревности, но с таким сталкиваться не приходилось. Представь себе: Абдель Карим добирается на машине до аз-Загазика. Кстати, как он узнал, где они? Допустим, выследил. Ну, вот он на месте. Его охватывает бешенство. Он оглушает свою дочь. Зачем? Чтобы не убивать на ее глазах? Или чтобы не мешала? Звонит в дверь. Ему открывает жена – вспомни, она найдена у порога. Он стреляет в нее. А откуда пистолет? Предположим, купил. Затем убивает ее сожителя – без сопротивления, без борьбы. Согласись, это немного странно. Но допустим, бедняга был парализован страхом. После этого Абдель Карим садится в машину, укладывает в нее дочь и благополучно возвращается домой. Накуривается гашишем до одури и ложится спать. Так?

– Конечно, так! Здесь нет ничего немыслимого. Больной человек, распадшаяся личность, полупомешанный наркоман! Ты сам знаешь – такие непредсказуемы.

– Это правильно. Но видишь ли, в чем дело. В каждую из своих жертв убийца выпустил по две пули. И экспертиза показала, что этот, как ты выразился, больной человек, этот полупомешанный наркоман сделал четыре точных – феноменально точных! – выстрела, каждый из которых, как выяснилось, был смертельным!

14

Глоток «Кампари», чашка обжигающего кофе и горсть орешков – вот все, что заказал Хамсин в баре Каирского международного аэропорта. Он не стал там рассиживаться и, бросив на стойку смятую купюру, вышел на площадку перед терминалом.

Сухой ветер взъерошил ему волосы. На зубах заскрипел песок. Нет, это не просто ветер из пустыни, подумал он. Этот порыв, налетевший издалека, – знак, который подает ему хамсин – песчаный ураган. Сентиментальные проводы. Спасибо, тезка!

Хамсин улыбнулся своим мыслям. Мистер Одду покидает Каир, и путь его лежит в Рим. Там, в маленькой гостинице на улице Дориа, он исчезнет навсегда. И на свет появится Джордж Маккол из США. Житель Палм-Бич, штат Флорида. Его приезда уже ждут – номер заказан.

Начинаются «каникулы». Может быть, длительные. Но теперь Компания вряд ли будет мариновать его в провинции. Он так блестяще выполнил задание, что уж на этот раз она должна оценить его по достоинству. И его начальники будут круглыми дураками, если этого не случится.

Много ли у Компании исполнителей такого класса, с такими способностями к импровизации? Кто знает, как повернулось бы дело, если в аз-Загазике он бы не сделал правильный ход. Он удачно использовал девочку, чтобы попасть в квартиру, где находились беглец и его подруга. И застал их врасплох.

Интересно, поняла ли женщина, открывшая ему дверь, что перед ней не Абдель Карим, ее бывший муж, а кто-то другой. Если и поняла, то, наверное, еще больше испугалась.

Хамсин видел, что у Надии вот-вот вырвется крик. «Тсс, тсс, не надо шуметь, – сказал он ей. – Иначе девочка умрет». Он сделал шаг вперед. Женщина попятилась, прижалась к стене. И тогда этот перебежчик, этот жалкий идеалист, неудачник с перевязанной рукой сделал последнюю попытку спасти свою подружку. Он заковылял к ней со словами: «Возьми девочку, Надия, и ступай к себе». Он все еще надеялся, что Компании нужна одна только его жизнь. А она заплатила за две.

Хамсин сделал все как надо – быстро и тихо. Прекрасный глушитель: выстрел производит не больше шума, чем пробка от холодного шампанского. Операция, конечно, была неплохо подготовлена. Но и сам исполнитель – разве он не был великолепен?

Хамсин стоял и смотрел на взлетавшие и садившиеся лайнеры и улыбался. Забавные все-таки люди эти Ван Хеертумы. Расставание с ними было просто душераздирающим. Мадам повисла на нем, роняя слезы, а голландец долго тряс его руку и бормотал, что без мистера Одду поездка на Ближний Восток была бы скучной и не столь запоминающейся. Хамсин прекрасно сыграл последний акт: «Дела-фирмы-призывают-меня-в-Квебек-но-я-вечно-буду-помнить-о-вас-дорогие-мои-друзья!» И вот он в аэропорту. Все по плану.

Правда, на горизонте одно маленькое облачко: в местных газетах до сих пор не опубликована полицейская версия преступления в аз-Загазике. А пора бы – идет третий день. Конечно, было бы спокойней уезжать, зная, что никаких сомнений нет. Но Хамсин и так убежден, что ликвидация была «чистой» – как всегда.

Сколько он получит за такую работу? Видимо, больше, гораздо больше, чем обычно. И деньги в банке не оставит. Вложит в какое-нибудь предприятие. Скажем, внесет свой пай в дело, о котором О’Коннор упомянул перед самым отлетом Хамсина в Тель-Авив, – совместную покупку яхт-клуба. Мысль действительно удачная – в Америке немало скоробогачей, готовых выложить пару сотен, чтобы провести часок со своими девочками на красивой парусной яхте. Они полагают, что это придает им значительность в чужих глазах. Дурачье!

И, если дела в яхт-клубе пойдут на лад, он выйдет из игры. В конце концов, не будет же он Хамсином до глубокой старости. Он уедет в какое-нибудь хорошее местечко, например в Сеул. Если иметь деньги, там всегда можно прилично устроиться. И к тому же найти спокойное и доходное занятие. Он посоветуется с О’Коннором. Тот, разумеется, порядочное дерьмо, но пренебрегать им не следует. Тем более что Хамсин, похоже, ему понравился. О’Коннор даже пообещал сделать римским связным – на всякий случай – одного из лучших работников «Центр-Альфа». Но в глубине души Хамсин считал это перестраховкой. Что могло приключиться?

Он решил выпить на дорогу еще чашку кофе. Войдя в здание, он миновал группу арабов в куфьях, судя по всему саудовцев, с интересом смотрящих выпуск телевизионных новостей. Хамсин был уже у дверей бара, когда слово «аз-Загазик» заставило его обернуться и прислушаться.

Он не слышал начала сообщения. Но и последних фраз оказалось вполне достаточно.

По словам представителя полиции, четыре из семи следственных экспериментов показали: весьма сомнительно, почти невероятно, что виновником преступления в аз-Загазике является арестованный по подозрению в убийстве Абдель Карим. А ответы на запросы относительно погибших, направленные в Ливан, – как известно, они прибыли в Египет оттуда, – дают основание предполагать, что речь идет, возможно, о «политическом убийстве».

И перед следствием по-прежнему стоят два вопроса: кто мог убить Надию ас-Сафир и Халеда Мурси и зачем?

15

– Не мог отказать себе в удовольствии лишний разок побывать в Риме, – сказал О’Коннор и положил себе на тарелку еще салата. – Когда стало ясно, что нужно срочно выходить на связь с тобой, я буквально умолил шефа послать меня. «Римские каникулы»! Что может быть прекрасней!

Хамсин смотрел на него и молчал. Меньше всего он ожидал встретить в Риме О’Коннора. Но, может быть, это и к лучшему. С ним не так уж трудно найти общий язык.

– Конечно, хотелось бы дать тебе возможность отдохнуть и поразвлечься как следует, – продолжал О’Коннор, обводя взглядом почти пустое кафе, – но, судя по всему, не получится. Сам понимаешь, нельзя, раз дело приобрело не совсем приятный для нас оборот. Где-то был просчет – в основном психологического характера. Сколько раз я предупреждал этих яйцеголовых из группы планирования, чтобы они не рассчитывали на идиотов. Все без толку.

– Мне лучше сразу же уехать, – процедил сквозь зубы Хамсин.

– Разумеется, старина, разумеется. Улетишь завтра утром. Билет тебе заказан. В Лос-Анджелес.

– Почему утром? Почему не вечером?

– Видишь ли, египетская полиция, возможно, уже передала Интерполу фотографию Абдель Карима. Я получил сообщение от «Каир-Альфа», что в «Средиземноморском клубе» интересовались господином Одду. Видимо, кто-то очень ловко идет по следу. Счастье, что ты хоть успел долететь до Рима. Так что посиди лучше в гостинице, пока я все окончательно не выясню. И не волнуйся: ребята тебя прикрывают.

Он подлил Хамсину и себе вина, с удовольствием выпил. – Плюнь на все: ешь вкусную еду, пей вкусные вина. Расслабься!

– Достань мне машину. Я уеду в Неаполь или Геную, заберусь там на какую-нибудь посудину… Я легко сойду за алжирца или марокканца… Договорюсь с моряками – и был таков. Все дело в паспорте. Но для тебя это тоже сущий пустяк!

– Дело не в документах, старик. Любая переброска агента связана с известным риском, особенно если он уже засвечен. Поэтому без соответствующей подготовки нельзя делать ни одного шага. Сейчас важно внимательно следить за развитием событий, не пропустить ни одного важного сообщения – ни по радио, ни в прессе. Ясно, старичок?

Хамсин стукнул кулаком по столу:

– Перестань звать меня так, ты, кастрюля!

О’Коннор сощурил и без того узкие, злые глазки, сказал холодно:

– Не надо кипятиться, старикашка. А то и я рассержусь. Ты ведь не хочешь, чтобы я сейчас сердился, правда? А, старикашка?

Хамсин стиснул зубы, проглотил насмешку. Сочтемся, подумал он. Потом, когда все будет позади.

– Слушай меня. Прежде всего – успокойся, – примирительно сказал О’Коннор, делая жест официанту. – Предоставь думать мне. К утру у меня все будет готово, даже резервный вариант. Клянусь тебе!.. Кстати, как ты устроился?

– Нормально.

– Из номера не выходи. Если захочешь есть, попроси, чтобы еду принесли наверх. И будь готов к отъезду. Скажем, часов в семь утра.

Хамсин кивнул.

– Да, вот еще что: я привез тебе каталог яхт, предлагаемых фирмой «Альмейда». Посмотри на досуге. Скоро пригодится. Тебе и мне. Когда купим яхт-клуб, – О’Коннор вынул из кармана и бросил на стол толстую брошюру. – Чертовски интересная штука!

Хамсин взял брошюру и начал машинально ее пере листывать. О’Коннор расплатился с официантом и встал.

– Ты посиди еще несколько минут. Выпей на дорожку. И выбрось из головы ненужные мысли. Помни – я с тобой. Пока!

Хамсин проводил его глазами. Оказывается, О’Коннор далеко не размазня. Это просто маска, которую он надевает время от времени. Хитрый лис!

Хамсин вышел на улицу. Ему предстояло пройти до гостиницы три квартала. На углу он купил пачку сигарет и спички и закурил, прислонившись к афишной тумбе. Голова закружилась с непривычки. Он редко позволял себе выкурить сигарету.

Секундная остановка позволила ему быстро обвести взглядом улицу. Его учитель, бывший офицер германского абвера, всегда говорил своим подопечным: «Не пытайтесь отыскать в толпе врага или даже узнать его в приближающемся к вам человеке. Это почти всегда бесполезно. Старайтесь выделить на общем фоне улицы те элементы, которые сразу покажутся вам несуразными или необъяснимыми. И тогда все становится на свои места. Появляются слепец, обходящий стороной черную кошку, стыдливо прячущаяся от взора прохожих проститутка, пара влюбленных, прогуливающаяся под руку с такой холодностью друг к другу, будто они прожили вместе полстолетия. Вот тогда и надо решать, как поступать дальше…»

Хамсин никогда не забывал этот совет. И много раз убеждался, насколько верны были слова старого мэтра.

Так и сейчас – он сразу выделил в ряду стоящих вдоль тротуара машин одну, на вид самую неприметную. В ней единственной сидели двое мужчин, все остальные были пусты либо заняты целующимися парочками.

Он был уверен, что, стоит ему тронуться с места, как серенький «фиат» последует за ним. Хамсин взглянул мимоходом на отражение в витрине. Он не ошибся. Сзади, на почтительном расстоянии от него, медленно плыли огни.

Это не Интерпол, успокоил себя Хамсин. Его прикрывают ребята из «Центр-Альфа». О’Коннор держит свое слово.

Хамсин поднялся в номер. Скинул пиджак и, не зажигая света, улегся на диван. По потолку сновали блики – окна номера выходили на улицу. Хамсин лежал и курил, силясь подавить все нарастающее чувство тревоги.

Но не удавалось. И он решил прибегнуть к испытанному средству. Потянувшись к тумбочке, снял телефонную трубку и, услышав голос портье, сказал:

– Пришлите в тридцать пятый виски. Немного льда. И вечерние газеты. Прямо сейчас.

– Какие газеты, мистер Маккол?

– Любые, лишь бы на английском языке! – Он бросил трубку.

Почему так тревожно было на душе, Хамсин понять не мог. Вероятно, успокоительные речи О’Коннора мало подействовали. И он чуял опасность, как чует ее одинокий волк.

Выбора, впрочем, не было. Он сказал себе, что надо ждать утра.

Стук в дверь заставил его вздрогнуть.

Хамсин встал, зажег свет и повернул ручку замка. Он не впустил портье в номер – сам взял с подноса стеклянную фляжку с виски, ведерко со льдом и пухлую пачку газет.

Вернувшись на диван, он налил себе виски, бросил в стакан два кубика льда и вытащил наугад из пачки газету.

На первой полосе он увидел фотографию Абдель Керима.

16

«…Представьте себе полицейского чиновника в арабской стране, со всеми условностями и ограничениями, которые налагает на него окружение. И вам сразу станет понятно, почему мы так восхищаемся филигранной работой инспектора Салима ан-Нумана, раскрывшего на днях чрезвычайно запутанное дело.

Итак, инспектор берется за работу, когда обнаружены два трупа и уже арестован подозреваемый в убийстве. Все факты подтверждают вину арестованного. Но инспектор отказывается верить фактам, а верит лишь своей интуиции. Очень скоро все убеждаются в его правоте. Он доказывает наличие заговора, цель которого – послать на эшафот невиновного и тем самым скрыть подлинные мотивы преступления…»

Хамсин читал и думал: сенсация. Скандальное дело. Может дать сто очков форы любой выдуманной детективной истории. В другое время и при других обстоятельствах – если бы речь шла о событиях, не касающихся его самого, – Хамсин с удовольствием бы прочел эту занятную заметку от начала до конца. Сейчас же взгляд его прыгал через строчки, выискивая самое важное, самое существенное.

«…Обратил внимание на идентичность пулевых ранений – и у мужчины, и у женщины были поражены сердце и мозг. Инспектор убежден, что так мог стрелять только профессионал, и предложил проверить…»

К черту!

Хамсин отшвырнул газету, откинулся на спинку дивана. Значит, его подвел автоматизм, отработанная годами привычка стрелять только в цель и действовать только наверняка. Вот где психологический просчет, о котором говорил О’Коннор. Хамсин знал, что в подкинутом им пистолете обойма пуста и, следовательно, не важно, сколько он сделает выстрелов. В инструкции это не оговорили. А так как он всегда убивал двумя выстрелами, он сделал то же самое и на этот раз.

Будь он менее метким стрелком, пали беспорядочно и много, забрызгай кровью весь аз-Загазик, никому не пришло бы в голову, что убивал не Абдель Карим.

«…Египетский Пинкертон делает удачный ход: объезжает все большие каирские отели и всюду показывает фотографию подозреваемого в убийстве человека. И находит следы его двойника – настоящего преступника!

Полиция начинает охоту, но убийца уже успел покинуть Египет. Следы его теряются в Риме. К делу подключен Интерпол. Энергичные розыски…»

– Бумеранг, – вслух сказал Хамсин. Игра с двойником обернулась против Компании.

Он еще больше встревожился, когда вычитал в лондонской «Ивнинг ревью», что почти одновременно с преступлением в аз-Загазике произошли налеты на квартиры друзей Надии ас-Сафир в Касабланке и Женеве. Похищены документы, переданные Надией им на хранение и предназначенные для публикации в случае ее насильственной смерти.

Все говорило о том, что убийство было лишь частью операции довольно крупного масштаба. И, наверное, неудачной. Он сделал такой вывод, потому что в трех-четырех газетах была одна и та же лаконичная корреспонденция: «В Брюсселе состоялась пресс-конференция представителей банка „Комисьон Этранжер Бельжик“, в ходе которой журналистам огласили завещание убитого в аз-Загазике Халеда Мурси. Как следует из завещания, Халед Мурси был опальным агентом ЦРУ в Ливане, за которым, по его словам, шла настоящая охота. Таким образом, становится ясно, что убийство в аз-Загазике – дело рук американской разведки, а непосредственный исполнитель акции – загадочный мистер Одду, ныне скрывающийся в Риме».

Один из настырных газетчиков даже ухитрился проинтервьюировать Ван Хеертума. Хамсин не без любопытства прочел его мнение о себе.

«Я познакомился с Одду во время путешествия по Ближнему Востоку. Поистине незаурядная личность! Если он действительно шпион, то наверняка не разменивается на мелочи. Мне кажется, он вполне может быть убийцей».

Хамсин был взбешен. Нечего сказать, удружил! Подлил масла в огонь. Черт бы побрал этого голландца!

Особое внимание Хамсина привлекла статья в бульварном листке «Юропиен», подписанная несколько претенциозным псевдонимом: «М. Ольтобене». «Мольто бене» – «очень хорошо» по-итальянски.

Читая ее, Хамсин понял, что автор смотрит в самый корень.

«…Заметьте, что Одду прибыл в Каир из Тель-Авива. Значит, он с таким же успехом может оказаться агентом израильской разведки Моссад, как и сотрудником ЦРУ. Ведь убитый им Халед Мурси работал в Ливане, а Ливан давно стал центром приложения усилий Моссад. Да и вообще не исключено, что так называемое признание Халеда Мурси – фабрикация, призванная ввести в заблуждение общественное мнение и свалить ответственность за преступление на американскую разведку. Как бы то ни было, остается лишь верить в эффективность Интерпола и надеяться, что убийце не удастся так же легко покинуть Рим, как он покинул Каир. Ибо от его поимки зависит ответ на чрезвычайно важный вопрос: правда ли все то, о чем говорится в завещании Халеда Мурси?»

Хамсин скомкал газету и с яростью швырнул ее в угол номера. Трудно было точнее сформулировать ситуацию. Он понял – это конец. Его звезда закатилась.

И это не просто конец карьеры. Это катастрофа. Причем неминуемая. Потому что в нынешней ситуации он становится ненужным свидетелем, вдобавок свидетелем ключевым. В таких случаях – он это великолепно знал – Компания способна перейти любую черту. Компания не оставит его в живых.

И вполне возможно, что О’Коннор намеренно законопатил его в гостинице. Клятвы и советы этого типа, даже принесенный им каталог яхт – все должно было усыпить бдительность Хамсина.

Но то было лишь прелюдией к развязке. А теперь надо ждать визита кого-нибудь из парней О’Коннора. Хамсин безоружен, и О’Коннор об этом знает.

А почему его не убрали до сих пор? Почему он еще жив, если так опасен для Компании?

На этот вопрос ответа пока не найти. Может быть, он вообще никогда не узнает, почему Компания подарила ему несколько лишних часов жизни.

А ведь могло быть и по-другому. Если бы не Абдель Карим. Если бы не Халед Мурси. Если бы не Компания, что спасла его от прозябания, а теперь обрекла на смерть.

Сейчас ему казалась счастьем его прежняя жизнь в Медоре. Со всей ее неустроенностью, монотонностью, с постоянной тоской по делу. Жить там, не думать ни о чем, а главное, не бояться, что на тебя в любой момент опустится дамоклов меч, – об этом можно было только мечтать. Будь они трижды прокляты – этот О’Коннор, эта Компания, все эти дурацкие деньги, которые теперь никому не достанутся.

Хамсин испытывал чувство, прежде ему совсем не знакомое. Его никогда не интересовало, что ощущали люди, глядя в черный зрачок пистолета. Теперь он знал что. Страх! Панический страх! Впервые он сам оказался в положении тех, кого загоняют в угол, кто сознает неотвратимость гибели.

Хамсин закрыл глаза, силясь собраться с мыслями.

Для Компании он уже труп. Но он еще дышит, мыслит и способен действовать. Не все еще потеряно. Если есть желание, есть и путь. Он должен бежать. Во что бы то ни стало. Он уедет – на край света, туда, где его никому не придет в голову искать. Нет, не в Сеул – там Компания всесильна. Дальше, дальше – хоть на острова Туамоту! Лишь бы жить.

Он еще никогда так не хотел жить, как сейчас, когда смерть поджидала его у порога.

И он решил, что будет действовать. Искать путь к спасению.

17

В диспетчерском центре на вышке Каирского международного аэропорта в три часа утра появился посторонний человек. Им был Салим ан-Нуман. Директор центра представил его и уехал домой: его смена кончилась.

Прошло примерно двадцать минут, и в громкоговорителях центра послышалось:

– Вышка Каира! Доброе утро! Эта «Кило-Лима-Мэй»! Прошу разрешения на посадку.

В ответ прозвучало:

– «Кило-Лима-Мэй», доброе утро! Посадку разрешаю.