Читать книгу бесплатно Дитеркюнхель прямо сейчас на нашем сайте wow-guides.ru в различных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB без регистрации.

Мир, в котором живёт Дитеркюнхель, родился из потребности создавать. Где появляется желание творить, возникает и нетерпение разрушить. Демиурги и Демоны мирно сосуществовали миллионы лет. Но однажды во вселенную было занесено семечко Дерева Любви. Оно сумело прорасти, и на ветвях его распустились цветы. Волшебный аромат заставил Демиургов полюбить создаваемое, они стали его защищать. Была битва, в которой погибли и творцы, и разрушители. Земля досталась людям, а вместе с ней и дар созидания, и желание разрушать. Ко времени рождения нашего героя о магических способностях стали забывать, а инквизиторы расправлялись с последними оставшимися колдунами. Но тут появилась сила, способная собрать всю магию мира. Что это несёт? И при чём здесь Дитеркюнхель – подросток, юноша, которому нелегко найти себя? Разве он способен что-то противопоставить могущественной магии? Нет. Но волосы соседской девочки пахнут точно так же, как цветы того Дерева.

Хельги Йожич

Дитеркюнхель

Часть1. Золушка

Глава 1. Совиное поместье

– Рурара, вива, яблоко, слива, бум-тилибум, бом-тилибой! Солнце не туча, прямо не криво. Встань, ты снова живой!

– Дитеркюнхель, пора за стол.

За спиной стояла тётушка Геральдина, она положила тёплую мягкую руку на плечо мальчика и на секунду ласково прижала племянника к себе. На Дитера обрушились ароматы ванили, корицы, жареного миндаля и тёртого какао. Запахи вполне привычные: тётушка – единственный кондитер Линсена, способный удивить весь город превосходными конфетами причудливых форм, да ещё и с начинкой, достойной самого качественного шоколада. Даже в королевском замке её изделия, похожие на маленькие короны, давно обрели законное место в изящных хрустальных вазах с ручками из витого серебра в виде ловких саламандр на изогнутых ветвях. Подобные лакомства готовятся только по заказу Их Величеств, и никто во дворце, а тем более за его пределами, не имеет права к прикасаться к шоколаду, разумеется, если это не угощение с королевского стола. Но подобных случаев королевской щедрости почти никто не припомнит. Ходят слухи, что излишняя тучность королевы тоже напрямую связана с отношением Её Величества к этим маленьким кондитерским удовольствиям.

Есть в Линсене и те, кто поговаривает, что Геральдина – самая что ни на есть колдунья, а в работе ей помогает дьявол. Суровые праведницы в тёмно-серых платьях предостерегают своих знакомых и даже поджимают губы в узкую бесцветную полоску, когда проходят мимо яркого прилавка со сладостями. При этом каждая побаивается, что раскроется её личный секрет – строгие дамы тоже не прочь полакомиться хорошим шоколадом.

Слухи доходят и до Совиного поместья и, разумеется, расстраивают славную кондитершу. Ну да, тётушка и есть волшебница, но, во-первых, с дьяволом она не знается, а во-вторых, к шоколаду это вообще не имеет никакого отношения. К сладкому ремеслу мастерица относится крайне трепетно и никогда не использует в рецептах заклятий. Зачем вообще нужна магия, если есть капитан Бруни, регулярно привозящий из дальних стран наилучшего качества какао-бобы, ваниль, агар-агар, тропические фрукты? Зачем нужен чёрт, если есть добродушный Ганс, бывший ландскнехт, а теперь отличный помощник, легко поднимающий мешки с сахаром, растирающий в жерновах бобы в мелкий жирный порошок? Он ещё и замечательный садовник, между прочим. Давайте вспомним и про Эни, спокойную и неторопливую Эни, лошадку цвета молочного шоколада со светлой чёлкой. Ганс запрягает повозку каждое утро, и тётушка Геральдина отправляется закупать самые лучшие персики, вишню, сливу, выбирает душистый мёд, пробует ароматные ликёры.

Посторонний человек на её кондитерском производстве, возможно, удивился бы, заметив однажды, что половник сам, без помощи хозяйки, аккуратно помешивает набухающий пузырями горячий шоколад, что миндаль порой скидывает скорлупу и запрыгивает в предназначенную ему ступку. Но такое бывает только в случае крайней спешки, к тому же посторонним людям на тётушкину шоколадную кухню не попасть, а Ганс умеет держать язык за зубами. Это не трудно, когда знаешь, что после первой же сплетни он тут же превратится в тритона и убежит, а новый вырастет ещё неизвестно когда.

– Дитеркюнхель, мы ужинаем! – голос тетушки Геральдины прозвучал настойчивее.

Дитер расстроился, что приходится отрываться. Он планирован сейчас произнести свою «рурара-виву» подряд двадцать раз, и может быть тогда… Мальчик не был волшебником, короткий стишок он придумал сам – не считалку, не скороговорку, а почти настоящее заклинание. Из тех, что призваны оживлять. На столе перед нашим героем лежит засохшая бабочка. Если осторожно подуть на её чуткие крылышки, они начинают дрожать, и кажется, что вот-вот и произойдёт чудо. Но не хватает в заклинании какого-то важного слова, крылья застывают, так и не развернувшись, не сделав ни одного взмаха.

– Дитеркюнхель, ты оживляешь бабочку? – тётушка присела рядом и провела рукой по волнистым волосам Дитера, – Дорогой мой, ты обычный мальчик, а я уже не слишком молодая волшебница, но даже я не смогла бы этого сделать. Мир устроен так, что нельзя сделать мёртвое живым.

– Даже если очень любишь? – прошептал Дитер, исподлобья глядя на тётушку наполняющимися влагой глазами.

– Даже если очень-очень. Я тоже когда-то пыталась вернуть своих папу и маму, теперь вот уже почти тридцать лет занимаюсь волшебством, но… Давай лучше вспоминать умерших с благодарностью, а любовь отдавать живым, она им намного нужнее, – тётушке Геральдин понравилась эта фраза, и она встала, чтобы закончить ей разговор, но Дитер продолжал настойчиво выпытывать:

– Тётушка, а как же ложки, которые сами запрыгивают на полку? Или топор, который скачет и разбивает поленья для камина? Они разве не оживают?

– Движение – это не всегда жизнь.

– А заяц? Я видел, как он превратился в человека, и даже стучал в барабан на празднике?

– Так ты и это заметил, остроглазый, – рассмеялась тётушка. – Тут совсем другое дело: и заяц, и человек живые. А, потом, человечишка из зайца, я тебе скажу, никудышный. Только и умеет, что в барабан стучать.

– Тётушка, а я смогу научиться волшебству?

– Возможно. Если будешь стараться. Но нам пора ужинать, Дитеркюнхель. Без еды не будет никакой волшебной силы. И не смей выкидывать морковку из овощного рагу, я тебя накажу.

***

Дитеркюнхль – это даже не совсем имя. При рождении мальчика назвали Дитером, а кюнхелями в их маленьком городке называли круглые сладкие пончики. Родители Дитера пекли ароматные булки и эти вот самые воздушные кюнхели с сахарной пудрой. Запах свежего хлеба впитался в кожу нашего совсем ещё юного героя, в его русые волосы, вероятно, навек. По крайней мере, когда тётушка нюхает светлую макушку племянника, она всегда улыбается, вспоминая запахи в доме его родителей. Дитер в своём молочном детстве был пухлым карапузом, и вот однажды отец поднял его высоко над головой, таращащегося сверху на окружающих, беспомощно барахтающегося, и довольно произнёс:

– Эх, Марта, какого мы с тобой замечательного кюнхеля испекли.

Вот так и появилась у Дитера вторая половинка имени.

В свои одиннадцать он уже основательно подрастерял свою пухлость, нет теперь и дома с пекарней, нет и мамы с папой. Беда случилась в конце осени. Все называли это «чёрной болезнью». Сначала она приключилась с отцом, и мама тут же отослала Дитера к дальним родственникам папы – к «родственникам на холме». Те действительно жили на возвышении около леса – там, где заканчивался город. Были они нелюдимы, в город спускались редко, не особо нуждались в родственниках или знакомых. Дитера встретили угрюмо, долго меж собой ворчали, что Беккеры совсем с головой не в ладах: болеют «черной», а мальчишку подсунули. Всех теперь заразит!

Мама ушла ухаживать за отцом, но так и не вернулась. Где-то через неделю Дитер увидел сверху горящий дом и пекарню. Так же горели все дома, где люди умирали от «черной». Больше месяца над городом плыл серый дым, и когда он рассеялся, от Таудена мало что сохранилось. Ничего не осталось от прошлого и у нашего мальчугана, кроме шарика из маминых бус, рассыпавшихся по пути к «родственникам на холме». Бусины раскатились по траве как капельки слёз, но мама даже не нагнулась их поднять. Сохранился единственный, подобранный Дитером. Шарик был из прозрачного камушка или стекла, с мутными волнами внутри. Если его внимательно рассматривать, то можно увидеть внутри и горы, и облака, и ещё многое, чего нет в обычном мире.

«Родственники на холме» выращивали свиней. Они обожали свиней, ведь те приносили им хороший доход, поэтому родственники часами могли угукать и дуть в подвижные розовые пятачки. Дитер дохода не приносил, а только расходы, поэтому Дитера родственники не полюбили. Это не мешало им, однако, досыта его кормить, регулярно обстирывать и обглаживать. При этом они даже не заметили, что мальчик не произнёс ни единого слова за полгода своей жизни в их доме.

Но однажды чудесный аромат ванили и шоколада прорезал привычный запах свинарника. Тётушка Геральдина стояла на пороге в причудливой шляпке, напоминающей гнездо фантастической птицы, украшенное мелкими цветами и лентами, в длинном фиолетовом платье из тонкой шерсти и изящных ботах на каблучке. Тётушка Геральдина была старшей сестрой матери Дитера. Она иногда приезжала проведать семейство Беккеров, вызывая бурю радости у сестры Марты, шутки над её столичными нарядами со стороны отца и высокие счастливые прыжки маленького Дитера, резонно полагающего, что без приобретений этот день не обойдётся. Подарки у тётушки всегда были чудные: разворачивающиеся клоунские языки, шарики, пускающие на солнце яркие цветные пятна по стенам, круглое пузатое стекло, через которое можно рассматривать самых мелких букашек и волоски на папиных руках. В тот день, когда она появилась в пахнущем свинарником доме, в руке у неё была живая деревянная картинка: если крутить ручку сбоку, то ветряная мельница начинает работать, а по синему озеру плывёт лодочка – туда и обратно.

Войдя в дом на холме, тётушка Геральдина решительно и без промедлений заявила, что племянник поедет с ней и будет жить в Линсене. С одной стороны, от такой новости хозяева дома сразу почувствовали облегчение, но опять что-то решалось без них, и это вызвало некоторое негодование во взглядах. Раздражение быстро сошло на нет, лишь только появился небольшой побрякивающий металлом мешочек, и прозвучали слова тётушки, что она сполна отблагодарит добросердечных хозяев за полгода неустанной заботы о ребёнке. Получилось, что Дитер наконец-то тоже принёс доход, и его тоже можно немножко любить. Появились даже слёзы умиления на прощанье.

Сборы были недолгие. Уже через час умытый и расчёсанный Дитер с узелком в руке и всегда элегантная (даже с дорожной сумкой на плече) Геральдина направились в сторону Старой Римской дороги, связывающей Тауден со столицей. Около прогретого солнцем ребристого каменного указателя тётушка сообщила, что здесь она должна ненадолго отлучиться, и попросила Дитера посторожить вещи. Дорога в этом месте совершала крутой изгиб, густые заросли акации быстро скрыли яркую шляпу Геральдины, а ещё раньше – её фиолетовое платье. Ковыряя носком ботинка камушки рядом с указателем, наш герой стал терпеливо ждать.

Минут через десять из-за густой зелени появилась лёгкая коляска, запряжённая парой лошадей мышиного цвета. Возница, сумрачный усатый мужичок с мелкими тёмными глазами-бусинками, остановил лошадей прямо напротив нашего юного героя. При этом кучер не проронил ни слова, он даже не взглянул в сторону мальчугана, зато из экипажа раздался жизнерадостный голос Геральдины. Она помахала племяннику своей замысловатой шляпкой, призывая поскорее устраиваться на мягкой скамье повозки, и вскоре они двинулись в путь.

Тётушка, казалось, была в чудесном расположении духа. По крайней мере, она щебетала весь путь от Таудена до Линсена, рассказывая тысячи историй и пытаясь разговорить Дитера. Единственное, что она получала в ответ – это молчаливые кивки (в качестве согласия), мотание головой из стороны в сторону (если не так), ну и неопределённое пожимание плечами (во всех остальных случаях).

Путь в Линсен оказался намного дольше, чем Дитер мог себе представить. Ехали два дня, и всё это время тётушка о чём-нибудь рассказывала, рассказывала. О Старой Римской дороге, которая иногда совершенно неожиданно подкидывала повозку выступающими камнями; о Его Величестве Короле, который живёт в столице и правит вполне справедливо; о войнах, которые раньше шли в этих краях; о птицах, скрывающихся в светлых лиственных рощах. Время от времени Дитер засыпал, ему снились спешащие колесницы, красные орлы на знамёнах, воины идущие сомкнутыми рядами, чеканное лицо императора. Вдруг появлялись папа и мама, они снова уходили не оборачиваясь. Пытался бежать за ними, но ноги как кисель, а если хочешь позвать, то слова превращаются в жалобный стон – и снова просыпаешься.

Тётушка пела песенки на пяти языках. Вообще, знала она очень много и объяснила это тем, что никогда не живёт больше пяти лет в одном городе, вот и видела разное. Дитер подумал, что он все свои одиннадцать лет, ну если не считать последних месяцев, провёл в одном доме, и хотел бы жить в нём ещё сто, если бы рядом были папа и мама.

Ночевали на постоялом дворе, шумном и неуютном, пропахшем чужим потом и подгоревшей едой. Утром Дитер отметил, что лошадки, которые ещё вечером были серого мышиного цвета, сегодня стали гнедыми, и кучер появился новый. Тот, вчерашний, сам был тоже весь серый, немного суетливый, торчащая пакля усов. Нынешний же худой и чернявый, одет в широкий чёрный плащ, надменный нос его так велик, что торчит из-под надвинутой до бровей шляпы. Такой же молчаливый, как и прежний, лишь иногда покашливает, словно каркает. Заметив удивление и вопрос в глазах мальчика, тётушка ответила немного непонятно: «Прежние хорошо потрудились, теперь спешат домой».

Старая Римская дорога весь день была пуста. Встретится одна-две повозки – и снова впереди и за спиной лишь колышущийся тёплый воздух, заставляющий дрожать дальние предметы. Перед самым Линсенем появилась попутная шустрая квадрига. Она приблизилась так скоро, словно для неё повозка с нашими героями стоит на месте. Послышалось щёлканье кнута. И тут же истошное: «Дорогу Его Высочеству! Дорогу принцу!» Чернявый торопливо и несколько неловко направил коляску к обочине. Четвёрка мощных лошадей, подгоняемая резким свистом кучера и щёлканьем кнута, промчалась словно ветер или молния. Дитер успел разглядеть напряжённо раскрытые лошадиные рты, словно флаги развевались светлые гривы, под шкурами перекатывались могучие мышцы, способные, кажется, заставить их обладателей оторваться от земли. Серебристая карета сверкнула напоследок красным с белым гербом и скрылась в облаке пыли.

– Мальчишка! – несколько раздражённо произнесла тётушка, дождавшись когда пыль немного осела, и Дитер понял, что это слово сейчас относится не к нему, а к тому, кто в спешащей карете.

Перед въездом в город, справа от дороги, путников встретил огромный дуб, словно часовой охраняющий дорогу в город. Чтобы обхватить его ствол, нужно взять по меньшей мере четырёх Дитеров. Тётушка Геральдина рассказала, что это знаменитое дерево, и что местные жители называют его Седым Дубом. Пару-тройку десятилетий назад на этих ветвях разбойники вешали попавшихся им жителей Линсена. Потом злодеев переловили, и их самих постигла подобная же участь. Уверяют, что в корнях старого дерева припрятаны сокровища, но проклятье на них такое, что лучше даже не пытаться их копать.

***

Хитро устроен человек, в самом незнакомом городе он всегда пытается найти что-то знакомое, чтобы почувствовать почву под ногами в новом, непознанном и чужеродном окружении. Дитер уже отметил амбар как две капли похожий на тот, что стоял за домом одного из тауденских приятелей, цветник с невысоким забором, напоминающий соседский, мимо которого приходилось так часто ходить. Он словно целиком перенесён сюда. Вот здание выкрашено в тот же цвет как и…, а вот ещё одно такое же, и ещё… Здесь они выше. И улицы широкие. А вывески на мастерских такие, словно жители столичного города видят хуже. У тауденского башмачника висит себе над входом маленький деревянный сапожок примерно в полметра, и этого всем хватает, чтобы понять, что тут не аптека и не свинарник, но у здешнего мастера угрожающе занесён над головами башмак великана, под которым и проходить страшновато. Справа – огромная расчёска над домом брадобрея. Ещё через несколько домов – метровые ножницы портного. Здания жмутся друг к другу, словно солдаты в шеренге, портупеями на светлых мундирах смотрятся прямые, поперечные и косые балки цвета морёного дуба на фахверковых стенах. Словно торжественным парадом решили встречают улицы города своего нового жителя. Словно хотят понравиться.

Коляска продолжает неторопливое движение по булыжной мостовой, и Дитер постепенно понимает, что город этот намного больше, чем казался в первые минуты. Наш герой уже потерялся в поворотах, в мелькании дверей, окон, вывесок, лепнины, фигурных фасадов, высоких крыш. Дома расступаются перед площадью. Здесь лошади замедляют ход, и можно успеть повертеть головой. В центре – величественное, пусть и несколько мрачноватое здание, шпилем тянущееся до самых небес.

– Святой Мартин, – называет его Геральдина и тут же указывает на другое, тоже красивое. – А вот и школа. Здесь ты будешь учиться.

После поворота лошади словно проснулись, неторопливый шаг сменился трусцой, и дорога поспешила вниз, к блеснувшей серебром реке. Тётушкин дом должен быть где-то рядом.

– У нас на крыше флюгер. Сова, – объясняет она, – Очень легко отличить.

Дитер честно пытается разглядеть. Взгляд его скользит над домами, а там воздушнейшее облако, похожее на торт зацепилось и повисло на закатном небе. Солнце подсвечивает розовыми лучами, придавая слоистость и прозрачную карамельность, а сверху кто-то аккуратно разложил отлично взбитые чистейшие сливки. Возможно, если наблюдать этот закат из мясной лавки, он мог бы показаться ломтиком отличного сала, но поскольку рядом тётушка Геральдина, всегда несущая чуть уловимый аромат ванили, корицы и карамели, то и облако получилось самое что ни на есть кондитерское.

– Вот мы и приехали, Дитеркюнхель!

После тех страшных дней Дитера никто так не называл. Он даже растерялся, и чуть не расплакался. Хорошо, что он научился смахивать слёзы так ловко, что взрослые даже не замечают. А ещё можно подставить лицо ветру, и тогда покрасневшие глаза объясняются тем, что надуло. Наш герой прошёлся вдоль увитой плющом каменной стены и оказался в ухоженном дворике. Шумно взмахивая крыльями, взлетел крупный грач, ворчливо что-то прокричав с высоты. Стука копыт Дитер не услышал, но когда обернулся, повозки за оградой уже не было, и это показалось бы довольно странным любому наблюдательному мальчишке.

Двухэтажный дом умело прикрывался от жары зеленью сада и вьющимся по стенам плющом. Смотрелся он маленьким уютным замком. Над островерхой крышей торчал флюгер в виде совы, под окнами свисали кадки с яркими красными цветами. Во дворике обосновался флигель, где жил садовник Ганс, шумно и дружелюбно приветствовавший хозяйку и немного растерявшегося Дитера. Из стойла высунула голову Эни, тряхнула чёлкой и радостно заржала.

– Ну вот и все в сборе, – жизнерадостно заявила тётушка Геральдина, – Ганс! Эни! Это мой племянник Дитер, он непременно скоро подружится с вами, а уж вы, будьте любезны, подружитесь с ним.

Пока садовник разговаривал с хозяйкой дома, Эни и Дитер уже начали дружиться: Дитер отдал ей остаток своего кренделя с маком, и она осторожно взяла угощение с ладони щекотливыми губами, благодарно мотнула головой и даже позволила осторожно провести рукой по бархатистой шее. При этом лошадка искоса поглядывала на Дитера из под чёлки большим тёмным глазом, оценивая, не относится ли её новый знакомый к тем злым мальчишкам, которые из зарослей акации кидают камушки в животных и смеются, если кто-то вздрагивает от боли и неожиданности. Ну нет, он совсем не из таких.

Хозяйка пошла в дом «сооружать» ужин, а Ганс тщательно помыл руки в медном тазу, выплеснул воду под цветущую сливу и, напевая жизнерадостное «бум-бурубум-бум-бум», повёл Дитера знакомиться с округой. Ухоженный дворик перед домом порадовал бы даже глаз геометра и душу генерала. Прямые линии мощёных дорожек, строгая форма цветников, похожих на построения легионеров перед битвой, и ровно подстриженные кусты выдавали военное прошлое садовника. Позади дома, всё пространство занимал большой сад, чем дальше от дома, тем более густой. В первую минуту он показался просто огромным. Ганс тем временем по-военному докладывал об огромных, как капуста, пионах, светящихся ярко-белым и розовым, о груше с сочными и сладкими плодами, которые созреют летом, о ручье, начинающемся ключом около тётушкиной мастерской и бегущем к речке. Дитер согласно кивал в ответ, тоже стараясь делать вид взрослый и строгий.

В доме самым замечательным открытием была лесенка на мансарду. Сердце Дитера даже затрепетало, когда сообщили, что там, наверху, и будет располагаться детская комната. В комнате всё оказалось приготовлено к его приезду: мягкая кровать, вязаный коврик на полу, чисто вымытые оконные стёкла. Ветерок шевелит занавесками в солнечных пятнами. Если лечь на подоконник и вытянуть шею, увидишь внизу флигель Ганса, потряхивающую гривой Эни. Чей-то пёс присел на противоположной стороне дороги, яростно чешет тёмное ухо. Седой горожанин с небольшим саквояжем спешит по улице мелким семенящим шагом. Крики стрижей в небе. Утром, вероятно, солнце навещает эту комнату в первую очередь.

К вечеру Дитера отмыли от дорожной пыли, накормили, переодели в откуда-то взявшуюся пижаму его размера и уложили в накрахмаленную постель с запахом трав и цветов. Тётушка надвинула ему на плечо тёплое одеяло, потеребила волосы и проговорила нараспев:

– Будет день, будет звон, будет кошка, будет слон.

Ночь твои глаза закроет – сон покажет, чудный сон.

– Спокойной ночи, Дитеркюнхель, у тебя всё будет хорошо, – шепнула тетушка Геральдина.

Чмокнув Дитера в лоб, она подняла подсвечник и направилась из комнаты. Она не дождалась ответа, но если бы обернулась ещё разок, то возможно разглядела бы в сумраке, как губы Дитера шевельнулись в беззвучном: «Это мой дом».

***

Поскольку следующий день оказался ярмарочным, самой тётушке Геральдине спать этой ночью почти не пришлось, ведь горожане могут расстроиться, если к воскресному дню на их столах не окажется любимых сладостей! Те, кто одет победнее, обычно спрашивают простые лакричные и медовые конфеты, цеховые мастера и их жёны охотнее возьмут цукаты, ореховое печенье и глазурованные фрукты, но уж господа, облачённые в тиснёный бархат, с золотыми украшениями на шее – они не смогут пройти мимо ярких и изящных марципановых фигурок и, разумеется, мимо шоколада в небольших муаровых коробочках с яркими красными лентами.

Тётушка Геральдина обожает ярмарки не только потому, что бойко и споро раскупается её сладкий товар, но ещё и за то, что в такие дни всегда легко разговориться о том и о сём с людьми знакомыми, малознакомыми и никогда раньше не встречавшимися. Одни делятся радостью, другие печалью. А слёзы и смех человеку нужны, чтобы душа не пустела, не закостеневала без движения, чтобы не становилась слишком хрупкой.

Сегодня на торговой площади происшествие: крепкая высокая кухарка гоняет вдоль рядов и лупит полотенцем маленького толстого булочника. Тот, как выясняется, выдавал хлеб из ржаной муки за пшеничный, добавляя в тесто гашёную известь, что и делало булки светлыми. Жульничество раскрылось, когда при нарезке кухарка обнаружила внутри крупный известковый комок. Обманщик даже не потрудился хорошо просеять муку. Взмахи полотенца следуют один за другим, а окружающие смеются над жуликом и дружно подбадривают женщину.

– А вот и мы, здрасьте, – на прилавке повисла симпатичная тринадцатилетняя особа со счастливым беспечным взглядом и распущенными светлыми волосами. Девчушка радостно припрыгивает то на одной правой, то на левой ноге, грациозно отводя вторую в бежевом башмачке в сторону и назад. Солнечные блики пляшут на её лице в такт этим прыжкам.

– Золушка! Веди себя прилично! Здравствуйте, Геральдина, – это отец девчушки, королевский лесничий Витольд.

Лесничий – совсем не маленькая должность в королевстве, почти министерская, но, видно, тишина деревьев и густых зарослей, заглушающая звуки и суету сделала и своего хранителя таким же негромким и даже неприметным. По своему положению мог бы в шёлке-бархате пройтись, меха надеть напоказ, а выглядит простым горожанином, и даже боты не расшиты бисером. Геральдина где-то слышала, что и происхождением своим Витольд мог бы гордиться как мало кто другой. Пращур его ушёл рыцарем в крестовый поход, там и погиб славно.

– Ну здравствуйте, соседи!

Семья Витольда действительно жила рядом, а вовсе не той улице, где собрались самые заносчивые дома Линсена.

– Как поживает Хильда, девочки?

– Хильда вернулась из Венеции, в хорошем настроении, привезла какие-то вазы и новые платья: два себе, потом Эмили и Кларе. Золушка у нас младшая, ей-то всё от сестёр достаётся, это очень удобно, и думать не надо. А потом – сорванец сорванцом, то в саже вымажется, то на забор залезет. Зато уж такая помощница растёт, два раза ничего просить не надо, – лесничий обнял дочку за плечи. – Золушка, ну что мы купим?

Конечно же абрикосы в глазури, Золушкины любимые. Для Хильды – марципановое пирожное в виде цветка лотоса, для старших дочерей – коробочка с шоколадом.

Тут придётся объяснить, что Хильда приходится Золушке мачехой. Родная мама девочки умерла от болезни, ну а два года назад зажглась счастливая звезда этой вот бойкой дамы. Вот уж кому повезло, так повезло. Это же целый роман можно написать, как вдова спившегося и попавшего под несущуюся колесницу подмастерья осталась одна с двумя дочерьми и вдруг смогла женить на себе не кого-нибудь, а самого королевского лесничего. Вместо замаячившей жизни в бедном приюте или на городской свалке, у неё теперь прекрасный дом, собственный экипаж, красивые платья. И даже балы в Королевском дворце и самых богатых домах теперь тоже для неё. Единственная помеха – трудно каждый раз упрашивать мужа-тихоню выбраться куда-нибудь в высокое общество, но постепенно научилась и этому.

Хильда с самого начала искренне пыталась быть хорошей матерью для Золушки, но как-то всегда не удавалось. Всё-таки Эмилия и Клара были такие же как она, были немножечко ею самой, а Золушка сияла глазами бывшей жены Витольда, и тот таял, узнавая этот блеск. И это особенно выводит из себя. Ещё и постоянное подростковое упрямство. Взять, хотя бы, тот случай, когда падчерица просыпала чечевицу в золу. Просто в сердцах ей крикнула, мол, теперь сиди и перебирай – хоть до ночи! Не жалко, конечно, чечевицы, всегда можно послать слугу, чтобы купил ещё. Но ведь нет, чтобы извиниться – сидела и целый вечер ковырялась. Вся в золе, в саже с головы до ног. Вот, мол, смотрите, я сделала. После этого её Золушкой и назвали, хотя стоило бы назвать Упрямой Ослицей.

А эти её постоянные танцы по дому. Ну ладно бы менуэту училась или ещё чему полезному. Руки раскинет, кружиться начинает, то потом разбежится – прыгнет. И всё под нос что-то напевает. Минуты спокойной нет.

Когда Витольд и Золушка расплатились за сладости, тётушка Геральдина задержала их рассказом о своём новом подопечном, о приключившимся с ним несчастье и о долгом молчании мальчика.

– Ничего, разговорим, – уверенно заявила Золушка и, помахав кому-то или чему-то рукой, побежала за отцом, высоко взбрыкивая ногами, пока, наконец, не повисла на его руке.

***

Солнечные лучи настойчиво щекотали закрытые веки, заставляя проснулся и оставить удобную кровать. Залетевший в комнату прохладный утренний ветерок словно кот играет занавеской. Окно приоткрыла тётушка Геральдина, когда наш юный герой спал. Дитер, как был, босиком, полураздетый, поспешил к своему наблюдательному пункту.

Стойло Эни пустует, не видно и повозки. Ганс водит метлой по дорожкам, по-птичьи насвистывая бодрый военный марш. Утренний двор наполнен безмятежностью и светом, солнце, проникая в комнату, греет оставленную вечером на спинке стула одежду. Вязаный коврик лежит у кровати почти такой же, как был в доме родителей. На стене, драпированной плотной тканью цвета перезревших маслин, висит небольшая картина в золотистой раме. С неё рассеянно и печально смотрит молодой итальянец с кистью в руке. Напротив портрета расположился большой, покрытый лаком сундук с медными накладками, чуть правее – бюро из орехового дерева и стул, предъявляющий сходством рисунка древесины родственные права к тому же ореху. На столешнице гордо восседает пузатая бронзовая чернильница, пара заточенных перьев готовы к работе. Рядом с ними вообще нечто фантастическое: блистающая перламутром раковина, перекочевавшая сюда рано утром из комнаты Геральдины. Она подарок капитана Джеральда Бруни, мы о нём уже вспоминали.

В книжном шкафу рядом с фолиантами в тяжёлых переплётах примостилась игрушка с ветряной мельницей. А на стене – великолепный гобелен с многочисленными пейзажами, сюжетами мелкими деталями, которые можно рассматривать хоть целый день. Наш герой лишь скользнул по нему взглядом. Какие-то горы, фрукты, цветы, кони, полыхающие дома, корабли с опущенными парусами. Люди, чьи лица так далеко, что едва разобрать, другие вышиты с огромным старанием. Темноволосая дама, изображённая рядом с книжным шкафом, рассматривает предмет в руке, но наш герой не видит что там, ладонь заслоняют полки. Платье на женщине из тех, которые носят аристократы, а лицо почти полностью скрыто густыми локонами.

Дитер осторожно шагая спустился по ступеням, словно опасаясь ненароком потревожить лестницу, и тогда та обидится и исчезнет. На столе нашёлся прикрытый салфеткой завтрак в виде лепёшки с простоквашей. Протёртые от пыли башмаки стояли у выхода. Проскользнув за спиной занятого работой Ганса, наш герой обогнул дом, касаясь кончиками пальцев шершавой стены. Сад встретил испуганным взлётом дрозда, запахом цветущего жасмина и деловитым гудением шмелей. Один из этих мохнатых толстяков сделал пару кругов над Дитером, после чего, не найдя его ни врагом, ни едой, улетел прочь.

От соседних владений сад отделён высоким забором. Узкая каменная дорожка ведёт мимо кустов жимолости на полянку, где над плотным газоном белеет небольшая скамейка со спинкой, оказавшаяся при ближнем рассмотрении качелями, подвешенными к толстой иве. Ствол дерева приобрёл такой удачный изгиб, что не привесить их сюда было бы преступлением. Рядом с качелями громоздится большой шершавый валун, неизвестно кем и когда принесённый сюда. Дитер присел на зыбкую скамеечку, оценил уверенную упругость верёвок и осторожно оттолкнулся ногой. Мир вокруг стал подниматься и опускаться, словно отстраняясь от Дитера и вновь приближаясь, начал жить отдельно от него. Наш герой запрокинул голову назад, и кусочек неба в зелёном обрамлении деревьев тоже стал раскачиваться, выглядывая то с одной стороны изогнутого ствола то с другой. Дитер сунул правую руку в карман и достал свою единственную драгоценность: шарик от маминых бус. Теперь можно смотреть на небо и деревья через него. Мир вокруг раскачивается в шарике, словно целиком поместившись туда, причудливо меняя форму и цвет. Остановившись, мальчик положил своё сокровище обратно в карман, и снова огляделся вокруг.

На камне сидела большая изумрудного с жёлтым цветами бабочка, каких он никогда не видел раньше. Сейчас она расправит крылья и взлетит. Дитер потихоньку стал подкрадываться, чтобы рассмотреть её. Но бабочка не взлетела, даже когда он присел около неё, наклонился и тихонечко подул. Дуновение её перевернуло, и теперь стало очевидно, что она мертва.

Окружающий мир вновь показал своё несовершенство и хрупкость: прекрасная редкая бабочка уже никогда не украсит летний день своим порханием, она всего лишь маленькое высохшее насекомое, опрокинутое на камень. Дитер сорвал крупный лист, аккуратно переложил на него прекрасное, но безжизненное существо и понёс наверх, в свою комнату. Для бабочки нашлось место между морской раковиной и чернильницей. Несколько раз покрутив ручку игрушки с ветряной мельницей, Дитер прошёлся пальцем по тёмным корешкам книг и снова отправился вниз. В это раз Ганс его появление заметил и, сложив руки в подобие полковой трубы, прогудел «побудку», потом поинтересовался, как герою спалось, на что Дитер вежливо кивнул, а садовник шутливо сообщил:

– Всё проспал, новобранец. Армия уже сложила лагерь и ушла в поход. Ну а наша дорогая Геральдина – на ярмарку. Жди, скоро уж вернётся, угостит чем-нибудь. Пока осваивайся тут, производи р-р-рекогносцировку.

Слово «рекогносцировка» было Дитеру незнакомым, но почему-то понятным. Он ещё раз кивнул, и отправился за дом.

На этот раз он прошёл дальше качелей. За тенистыми деревьями и густым кустарником, был слышен звук текущей воды и равномерное поскрипывание. Шаг за шагом, словно осторожный охотник, мальчик прошёл по тропинке среди кустов. Позади сада протекала неширокая, быстрая речка. За ней город кончался, большое изумрудное поле в мелких крапинках жёлтых, красных, сиреневых цветов дышало покоем. Спуск к воде оказался обрывистым. Сомкнутым строем здесь встало укрепление из брёвен, чтобы берег не размывало. Чуть выше по течению – что-то вроде небольшой плотины. Река вращает водяное колесо, ось которого заходит в крепкое деревянное здание. Так вот что это за скрип. Посидев несколько минут на берегу и кинув пару камушков в воду, Дитер отправился вверх по маленькому журчащему ручейку, который привёл к роднику с прозрачной водой, спрятавшемуся между тетушкиной мастерской и соседским забором.

Дитер нагнулся и попробовал воду на вкус. Та оказалась изумительной, хоть и очень холодной. Вдруг он услышал какое-то хихиканье рядом. Звуки шли от забора. Внимательно осмотревшись, наш герой заметил дырку в ограждении, а там изумрудом на солнце блеснул серо-зелёный глаз. Изумруд поморгал ресницами и исчез. Вместо него над забором появилась пятерня, потом вторая, затем большая матерчатая туфля на загорелой ноге – и вот уже на заборе сидит крайне симпатичная девочка года на два старше Дитера. Она важно поправляет передник на сером платье, шапочку и снова смеётся:

–Так вот ты какой, Дитеркюнхель! Какой хорошенький! Поцелую-поцелую-поцелу-у-ую!

Девчонка ловко соскакивает с забора и быстро начинает приближаться. Дитер от неожиданности взвизгивает и бросается от неё бежать. А позади скачет девчонка и, заливаясь смехом, кричит: «Поцелую-поцелую!» У Дитера мелькнула мысль, что это было бы, наверное, здорово, если бы такая девчонка его поцеловала, но и одновременно как-то боязно. Он бегает и увёртывается от неё, по-поросячьи повизгивая. Так они, запыхавшиеся, выскакивают прямо в объятья только что приехавшей тётушки Геральдины.

– Дитер, чем это тебя так Золушка напугала? Что ж ты визжишь-то как поросёнок?

– Не напугала, – радостно кричит Дитер, – мы просто играем, – и берёт Золушкину руку.

– Ты снова говоришь, мой мальчик?! Ну, Золушка, ты чудо.

***

– А ты знаешь, я иногда могу разговаривать со своей мамой, – Золушка переходит на шёпот. Они раскачиваются на качелях и рассказывают друг другу свои истории. Сад темнеет, наполняясь стрекотанием цикад.

– Мне тоже иногда снятся мои родители, но они не разговаривают со мной, а только грустно смотрят на меня и куда-то уходят. Я им хочу многое сказать, а рот будто заклеен…

– Да нет, не во сне. Сейчас покажу, – Золушка убрала рукой прядь со лба и достала из кармашка на синем фартучке небольшое серебряное зеркальце. – Это зеркало моей мамы, она смотрелась в него часто. Все говорят, что у меня её глаза. Когда я подношу зеркало близко-близко и вижу только глаза, то это её глаза. Я ей рассказываю о себе. Если новости хорошие, она улыбается мне – одними глазами. Иногда в них бывает сомнение или упрёк, и тогда я пытаюсь оправдываться или даю ей слово больше никогда так не делать. Вот недавно я подсунула жабу Кларе в кровать, а маме это не понравилось. Она сделала во-о-от такие глаза.

– А у меня есть шарик из маминых бус. Он тёплый, и через него здорово смотреть на небо. Я тебе разрешу, когда будет светло.

Бесшумно пролетела большая птица, и, сделав круг, исчезла за деревьями.

– Это сова… – Золушка задумалась, а потом приблизила рот к самому уху Дитера и щекотно прошептала. – Я знаю, что твоя тётя волшебница.

Дитер неуверенно пожал плечами и на всякий случай оглянулся.

– Я давно заметила, что только к Совиному поместью прилетают огромные вороны и совы. А ещё я в дырочку в заборе видела белку.

– Белку? Ну и что.

– Она колола орехи и складывала в миску. Но я никому не расскажу, а то у нас в городе волшебников не любят, а тётушка Геральдина добрая.

За забором раздался звук распахнувшейся двери, раздражённый женский голос крикнул:

– Золушка, где тебя носит? Быстро домой, тебе ещё посуду мыть! Эй?!

– Сегодня же очередь Клары?! – просительно подала в ответ реплику девочка.

– Кларе нельзя, она уколола палец об иглу. Она, между прочим, не бегает по чужим садам, а вышивает салфетки!

– Ладно, сейчас.

– И не «сейчас», а сейчас же! – раздражение в голосе росло.

Золушка встаёт с качелей и машет обеими ладошками на прощанье. В два прыжка девочка преодолевает расстояние до забора и вот уже сидит на нём верхом. Мелькнули светлые панталончики и растворились в темноте.

Одному в сумеречном саду сразу же стало скучно и даже немного неуютно. На большой камень бесшумно опустилась сова. Её круглые жёлтые глаза уставились на Дитера. Сова раздражённо щёлкает клювом, ворчит что-то похожее на «спать пора».

Глава 2. Старый гобелен

Дитер готовится ко сну. Аккуратно сложил то в чём ходил днём, напялил пижаму. Взгляд его задержался на гобелене. В тусклом мерцающем свете лампы изображения расплываются. Достаточно небольшой фантазии, и картины начинают оживать, только движения их очень медленные. Капитан корабля неторопливо поворачивает лицо, высокие волны собираются с силами, чтобы удариться о борт. Левее какой-то мальчуган в мятой рубахе и в штанах до колена держит дохлую крысу за хвост. На лице пацана пренебрежительная усмешка. Вероятно, он хочет швырнуть эту гадость прямо в Дитера, как это сделал однажды… не может быть – это Кнут?

Кнут был заводилой в мальчишеской компании. Это он однажды придумал игру «кто попадёт камнем в слуховое окно на крыше дома торговца цветами». Камешки скатывались с крыши обратно на мостовую, и один из них скатился Дитеру прямо на голову, после чего детская шапочка на затылке стала красной от крови. Тот же Кнут несколько раз вытаскивал у своего отца из кармана огниво, и компания шла разжигать костёр на пустыре. Они набирали сухой травы и прутиков, складывали их шалашиком, а потом Кнут небрежно доставал мешочек с кресалом, кремнем и трутом и начинал бить кремнем по кресалу. Искры выходили слабые, совсем не такие, как у отца, когда он разжигал камин, но после многих попыток трут всё же начинал тлеть, и мальчишки дружно раздували его. Когда огонь всё же разгорался, можно было приступать к самому главному. Из другого кармана Кнут торжественно доставал курительную трубку, напихивал в неё табачной травы и совал внутрь тлеющий прутик. У Дитера замирало в груди, он хорошо знал, что курить мальчикам – это неправильно, и что ему будет очень стыдно, если мама и папа узнают. К тому же засовывать в рот трубку после гнилозубого рта Кнута было вдвойне неприятно, но ведь тогда все будут считать тебя трусом. Под хрипловатый смех Кнута и приказ «Вдыхай! Вдыхай!» приходилось всасывать в себя этот противный горький дым, чтобы почувствовать головокружение и отвращение – к омерзительной трубке, к табаку, к Кнуту, к себе. Приятель покровительственно поглядывал водянистыми голубыми глазами с опалёнными бровями и ресницами и спрашивал: «Отлично же, да?», и Дитер согласно и молчаливо мотал головой. Тогда Кнуту здорово досталось от родителей и за курение, и за спалённые брови, и за огонь на пустыре, но перед мальчишками он ходил героем.

Ещё Кнут знал много неприличных слов и даже объяснял их. Значения оказались не вполне понятными, одновременно притягательными и отталкивающими, и мальчики тихонько по очереди сквернословили в зарослях акации за домом.

Так странно было разглядеть Кнута здесь, на гобелене, что наш герой пробкой выскочил из кровати и со свечой в руке на цыпочках подкрался к стене.

Похоже, художник был большой мастер, даже вблизи сюжеты казались объёмными и живыми, и Дитер осторожно и с некоторой опаской прикоснулся к изображению мальчика с крысой. Обычная шёлковая нить под рукой. Только в голове вдруг ясно вспыхнула картина, словно наш герой снова попал на окраину Таудена, вот только видит теперь происходящее со стороны. Это было в то страшное лето, но только в самом начале. Вот Кнут, Дитер и Виг идут к коровнику. Дитер и Виг остаются снаружи, а Кнут заходит внутрь. Возвращается он с клеткой-крысоловкой в руках. Внутри мечутся три здоровенных пасюка. Такие часто бегали в сумраке по улицам Таудена рядом со скоплениями амбаров и курятников. В этих местах всегда было немного страшно ходить в темноте – а вдруг наступишь на хвостатую, или, ещё хуже, она сама бросится на тебя.

– Отец их топит прямо в клетке, – глухо объяснил Кнут, – но мы поступим по-другому!

Он ловко и далеко сплюнул на забор густой липкой слюной.

– Мы их отпустим? – робко предложил Виг, бледненький мальчик, перенёсший многочисленные детские болезни, за что его прозвали «Виг-болячка».

– Болячка, ты совсем идиот! Они тебя самого тут же сожрут, смотри какие жирные, – и Кнут тряхнул клеткой перед носом у отпрянувшего Вига.

Грызуны забегали с новой силой, и клетка закачалась в мальчишеских руках. Кнут поставил крысиную тюрьму на землю и снова понизил голос до глухого шёпота:

– Мы их перережем.

– Кнут, может, не надо, им же будет больно?! – Дитер знал, что если Кнут на что-то решился, то сделает это обязательно, он лишь надеялся, что тот просто шутит.

– Ты тоже идиот, Дитер, их же всё равно утопят, а нам надо научиться резать, чтобы не бояться крови.

– Страшно, – выдохнул Виг.

– Короче, вы идиоты и сосунки! Чего я с вами связался?! Идите к мамкам! – Кнут был всего на год старше Дитера и Вига, но очень любил об этом напоминать. Он ещё раз зашёл в коровник и вынес оттуда узкий длинный нож.

Он долго колол им между прутьев клетки, пока наконец не попал в одну из крыс, та заверещала, и этот предсмертный визг ввёл Дитера в состояние ледяного ужаса. Крыса долго дёргалась под лезвием, пока не затихла. Кнут посмотрел на Дитера и твёрдо сказал:

– Теперь ты. Не бойся, они мягкие.

Дитер оглянулся на Вига. Тот был бледнее обычного, кажется, его мутило. Взяв нож, наш герой присел возле клетки и медленно занёс руку. Пасюки были противные – голые хвосты, глаза-бусинки, но они были беззащитные. Это совсем не то же самое, что кидать в них камнем на улице, и Дитер тихонько приоткрыл им дверку тонким лезвием.

Даже теперь он с омерзением и страхом отдёрнул руку от стены. Изображение мальчишки, ухмылялось с картины, и от этого становилось не по себе. Воспоминание вышло таким ярким, словно всё произошло вновь. Дитер поскорее вернулся в постель. Выставив из-под одеяла одни глаза, он продолжал внимательно следить за изображениями на гобелене, словно сторожа их. Послышались мягкие шаги на лестнице. Тётушка приоткрыла дверь и улыбнулась Дитеру с порога:

– Дитеркюнхель, ты чем-то напуган?

– Тётушка, эти картинки, они очень… странные. Вот тут один мальчик… – Дитер вскочил, чтобы показать место на гобелене, где изображён Кнут, но увидел там лишь чёрную шляпу с пышными синими перьями.

–Тут был мальчик… – растерянно пробормотал наш герой. – М-м-мне, наверное, показалось.

– Ах, вот ты о чём! – рассмеялась тетушка Геральдина. – Дорогой мой, тебе придётся привыкать, что наш дом не совсем обычный. Одно могу тебе обещать – здесь ты в полной безопасности, если, конечно, сам не натворишь чего-нибудь ужасного.

Тётушка взбила подушку и поправила скользнувшее на пол одеяло.

– Так что ложись, мой кюнхель, и ни о чём не беспокойся.

– А куда исчез Кнут – тот мальчик на картинке? – Дитер только что опустил голову на мягкую подушку, но снова встрепенулся.

Заботливые руки укрыла его одеялом, запах корицы и шоколада успокоил. В мире снова всё надёжно и прочно.

– Куда? Что ж, придётся поделиться с тобой историей этого гобелена. Всё равно я собиралась рассказать тебе какую-нибудь сказку. Тогда слушай. Можешь даже закрыть глаза, чтобы лучше себе представлять. Если заснёшь, я повторю её в следующий раз.

Тетушка дождалась, когда Дитер перестанет возиться и определится, как ему удобнее лежать, и начала рассказ.

–Так вот. Жил замечательный флорентийский ткач и волшебник Жакомо Сальтоформаджо, очень известный по тем временам. Он умел делать ласковые шёлковые ковры и гобелены, превосходившие красотой многие картины. А маги заказывали у него то, что до сих пор называется «нитями Сальтоформаджо». Красную у Жакомо просили те, кто хотел припомнить что-нибудь важное, но давно забытое, или тот, кто хотел найти потерянное. Наматывали на палец, а потом виток за витком снимали, воскрешая шаг за шагом всё, что с ними происходило до этого. Чем более давний срок, тем больше уходило пряжи. Когда добирались до нужного воспоминания, завязывали узелок памяти – уже не забудется. Синюю использовали предсказатели. Они покупали волшебный товар целыми клубками, хоть и был он дороже золота на вес. Нить сжигалась в пламени свечи, и в облаке дыма появлялись изображения не всегда понятные, но всегда достоверные, возникали картины того, что должно произойти или, по крайней мере, может однажды случиться. Когда наступили времена гонений на волшебников, колдунов и гадалок, оставшиеся мотки чудесной пряжи были упрятаны на самом дне ящика в старом шкафу. Казалось, что опасность скоро минует, и всё станет как прежде, но прошли годы, а колдовство всё так же преследовалось.

Молодому Пьетро Сальтоформаджо, своему приёмному сыну, Жакомо передал умения художника и ткача, но – ничего из магических знаний. Ученик спрашивал о прошлом мастера, но отец начинал нервничать при любом упоминании о тех замечательных временах, сердился, заявлял, что всё это клевета насчёт колдовства. О сохранившихся волшебных нитях старик со временем забыл. Он был стар и покинул этот мир, когда Пьетро исполнилось двадцать четыре. В тот год юноша встретил прекрасную Анну и полюбил её. Девушка некоторое время отвечала ему взаимностью, но она была слишком молода, слишком хороша и слишком ветрена. В конце концов красавица оставила бывшего возлюбленного и решила выйти замуж за чертовски богатого графа Романо.

Несчастный Пьетро тут же решил привязать камень на шею и броситься с моста Понте-Веккьо, но многочисленные заказы не позволили ему совершить этот страшный грех немедленно, подводить клиентов было не в правилах семьи Сальтоформаджо. Избежав этого трагического шага, юноша надумал создать шедевр, который всегда напоминал бы Анне о их любви.

Три месяца Пьетро не выходил из мастерской, день за днём он работал над чудесным гобеленом. Он вложил в него все свои лучшие воспоминания и самые сильные чувства. Там были гроздья винограда и цветы, скалы и море, солнце и звёзды – все чудеса мира, но прекрасней всего там была Анна. «Не может, – думал Пьетро, – не почувствовать любимая силы моего чувства, боли страдающего сердца. Она всё поймёт и однажды вернётся, я готов ждать годы». До свадьбы оставалось два дня, гобелен был почти завершён, но не хватило немного красной и синей шёлковых нитей – особых, разумеется, оттенков. Порывшись в старом отцовском шкафу, Пьетро нашёл припрятанное мастером. Пряжа абсолютно точно подошла по тону и хватило её буквально сантиметр в сантиметр. Закончив труд, художник последний раз взглянул на свою работу и нежно коснулся изображения Анны, стоящей посреди райского сада, на камне, похожем на ладонь. Воспоминание было таким ярким, словно их первое свидание произошло вновь. Это так сильно обожгло беднягу Пьетро, что он отшатнулся и упал без чувств.

Потом было венчание. Два юных помощника мастера развернули гобелен на свадебном торжестве во дворце графа Романо и будущей графини Анны. Гости были в восхищении, а художнику ещё раз стало плохо. Он увидел, что это не его картина. Только стоящая в центре Анна была той же, а всё остальное, хоть и было произведено чрезвычайно искусно, но создано не им, а памятью собравшихся зрителей.

И тогда Пьетро догадался, что за нити лежали на дне отцовского шкафа. Предчувствуя беду, он выхватил нож и бросился к своему творенью. Бдительная стража перехватила его порыв, скрутила и выбросила из замка как «испорченного разумом, весьма опасного», с повелением «не пускать вовеки».

О дальнейшей судьбе несчастного мастера ничего не известно, а гобелен повесили в комнате графини. Странности его изображений супруг Анны отметил первым. Граф Романо был человеком наблюдательным. Сначала он увидел знаки из своего прошлого и так же, как и ты сегодня, был захвачен воспоминаниями. Затем он заметил разницу: когда в комнате кроме него никого – одни изображения, и немного другие, если рядом Анна. Так же как ты сегодня увидел шляпу из моего прошлого.

Никому не сообщив о своей догадке, он стал незаметно касаться этих новых изображений, а когда разглядел прошлую пламенную любовь своей законной супруги с художником и ткачом Пьетро, страшная ревность охватила его. Нити судьбы и воспоминаний так тесно переплелись в этой шпалере, что было не понять, где здесь воспоминания о прошлых интригах, а где будущие измены. Граф Романо был взбешён, но с ранней юности он был приучен сохранять лицо в любой ситуации. А через неделю Анна неожиданно умерла. Слуги шептались, что девушку отравили, но как понять, кому и зачем это понадобилось. Повару обвинений не предъявили, но на всякий случай отправили из города куда подальше. Граф же почему-то поторопился избавился от свадебного подарка, выгодно продав гобелен заезжему купцу. Пьетро Сальтоформаджо исчез примерно в эти же дни, но раз уж эта история стала известна, то, вероятно, сам художник от ревности графа не пострадал. Кстати, портрет, который висит над твоей кроватью, привёз мой хороший друг Джеральд Бруни, он капитан, поэтому бывает в самых далёких странах. Историей про чудесный гобелен я с ним поделилась ещё в юности, и вот однажды Джеральд рассматривал картины в одном из средиземноморских городов и обнаружил на холсте подпись «Пьетро С., Автопортрет». Решив сделать мне приятное, он выкупил картину. Даже не торгуясь! Он почему-то с самого начала был уверен, что это «С.» это «Сальтоформаджо». Я не стала спорить, пусть так и будет.

К тому времени, неоднократно меняя хозяев, гобелен дошёл до меня. Прежний его владелец был стар и болен, к тому же беден как церковная мышь. Жил он одними воспоминаниями. Снова и снова касался бедняга теней своих лучших дней, закрывал глаза, радовался, смеялся беззубым ртом. Пришлось в оплату излечить его от геморроя, несварения желудка и болезни суставов. Старичок попался хваткий, торговался больше недели – и всё равно потом ныл, что продешевил, что надо бы ещё добавить сотенку дукатов. Деньги его и подвели. Стал он завсегдатаем таверны, а через полгода в пьяном виде свалился с обрыва в реку.

Мне же захотелось расколдовать этот гобелен, чтобы увидеть ту картину, которую создал сам влюблённый Пьетро. Постепенно, с большим трудом я определила, которые из нитей гобелена и есть те самые «нити Сальтоформаджо», но они так сложно вплетены, что заменить их обычными непросто. Если тебе страшно, я могу заморозить изображение, и ты больше не будешь видеть картины из своего прошлого.

– Тётушка Геральдина, я тоже могу узнать, что будет со мной? – Дитер снова оторвал голову от подушки.

– Не совсем так, мой Кюнхель. Ни один из прорицателей никогда не может дать точного ответа, потому что ничего ещё не определено. Ты увидишь один из вариантов будущего. Всё это может произойти, но совсем не обязательно. Своё будущее ты начнёшь узнавать сам. Понемножку. Каждый день. Всю свою жизнь. Впрочем, на завтра твоё будущее практически предрешено. Ганс, как я заметила, мастерил после обеда какую-то игру – вам будет чем заняться.

– А что за игра?

– Завтра, Дитеркюнхель, завтра.

Тётушка Геральдина потрепала мальчику вихры и пожелала сладких снов.

Дитер послушно закрыл глаза, но сон пришёл не сразу. Сначала представлялся крючконосый и черноволосый Пьетро Сальтоформаджо с безумными глазами, потом крысы, мечущиеся в клетке, появлялись Кнут и Виг. Снова на некоторое время возникло беспокойство, но подумал о Золушке, и стало хорошо. Девочка скакала на одной ноге, звонко смеялась, щурилась от яркого солнца. Мысли стали спотыкаться и путаться, образы замелькали пятнами, и последнее, что успел подумать Дитер: «С Кнутом было как в лесу заблудиться – интересно, но страшновато. С Золушкой лучше – с ней всегда светло».

Глава 3. О принцах и принцессах

Хильда проснулась от крика Клары:

– Нет, ну она дура! Идиотка! Эмми, посмотри-ка, что она натворила!

Смех Эмили:

– По-моему, это твой чепец, Клара! Ха-ха-ха!

– Я её сейчас убью! – это снова Клара, – Золушка!

День начинался отвратительно. Хильда рывком соскочила с кровати и как была, в одной ночной рубашке, рванулась к двери. В зале стояла взбешенная Клара, рядом согнувшаяся от хохота Эмили. К стулу под углом была приставлена швабра, к ней приделан зимний войлочный ботинок, на ботинке цветные тесёмки, а сверху Кларин чепец, из-под чепца виднелось мочало. Всё это вместе очень напоминало голову лошади в чепце.

– Идиотизм, – вырвалось у Хильды. – Девочки, прекратите шум! Клара, иди сюда! Быстро!

– Мам, ну ты посмотри, что она делает! Это она МЕНЯ лошадью обозвала, смотри – чепец мой. Мол, я красавица, а ты кобыла страшная, – Клара нехотя приблизилась к матери. – Я ей всю морду расцарапаю, когда она появится.

– Клара, – тихо сквозь зубы произнесла Хильда, – ты хочешь, чтобы всё это услышал папа? Ты уверена, что ему будет приятно? Или, может, тебе больше нравилось жить в том грязном подвале, который мы снимали два года назад? Ну? Вспомнила? А теперь успокойся сейчас же. А Золушку я накажу, можешь не сомневаться.

К тому времени, когда прибежала из сада запыхавшаяся и розовощёкая Золушка, в доме густым тягучим сиропом разливалось напряжённое молчание. Клара поглядывала высокомерно, загадочно улыбаясь перекошенным ртом, Эмили с любопытством, а Хильда твёрдо поджав губы. Золушка поняла, что Хильде либо не понравилась её лошадка, которую она с такой любовью и изобретательностью мастерила утром, либо что-то другое, что выяснится совсем скоро.

– Золушка, дорогая… – тихо проворковала Хильда и замолчала.

Такое начало точно не предвещало ничего хорошего. Так Хильда обращалась к Золушке, только когда была сильно взбешена, или при папе, но сейчас папы рядом не было.

– Да, ма.

– Ты ничего нам не хочешь сказать?

«Нам» звучало тоже не слишком ободряюще. Видимо здесь готовится суд, осталось только узнать по какому поводу.

– Хочу. В саду расцвела первая роза. У неё чудесный аромат. Но, похоже, никому это не интересно.

– Ты ещё и грубишь, мерзавка! – на секунду вспыхнула Хильда. Обе девочки подались вперёд, словно ожидая команды «фас». Но Хильда тут же взяла себя в руки и продолжила спокойным голосом:

– Золушка, ты совершенно не ценишь заботу. Я ухаживаю, кормлю, обшиваю, обстирываю тебя, а ты вот так портишь вещи. Зачем ты надела чистый чепец на этот мерзкий грязный ботинок?

Золушка могла бы сказать, что обстирывает их прачка, а готовит кухарка, а заплатки на свои старые платья ставить приходится самой, но из предыдущего опыта хорошо знала, что такая фраза закончится длительной истерикой Хильды и обеих сестёр. А во время этих припадков Хильда сквозь икоту и сопли обязательно пожалуется отцу, что Золушка снова её попрекает, что, мол, пришла на всё готовое, что и она, и дочки – дармоедки в доме. У отца в такой ситуации глаза становятся стальными, он холодно просит: «Повтори что ты сказала». Если пытаешься произнести только последнюю фразу без всех предыдущих, получается, что так оно и есть. А про весь разговор ведь не спрашивают. Тем более что или Хильда, или Клара обязательно прервут на полуслове: «Да она постоянно так говорит».

Потом отец долго успокаивает Хильду. Сделать это бывает трудно, поэтому в ход обычно идут обещания купить новое украшение или платье. Когда буря немного стихает, Витольд садится рядом с Золушкой и не глядя ей в глаза тихо объясняет, что Хильда теперь её мама, и нужно относиться к ней, как к маме. В такую минуту его очень жалко, поэтому Золушка молчит. После разговора папа считает правильным обращаться к дочери только строго и официально. Обычно это продолжается дня два – самое мучительное время. На третье утро он сурово заявляет: «Поедешь со мной», но Золушка уже понимает, что туча прошла, что по дороге папа обязательно заговорит ласково, а потом ещё и прижмёт её к себе, а в глазах у него будут стоять слёзы.

Нет, Золушка не будет произносить опасных слов, она только скажет, что ботинок был чистый, его на лето вымыли и убрали в ларь.

– Не хами, и не сочиняй, вот пятно появилось на чепце.

Пожалуй, тут лучше ничего не отвечать.

– Что молчишь?

Пожимание плечами.

– Гордая? Даже извиниться не умеем? Пачкать умеем, а извиняться нет?

Пожимание плечами.

– Возьмешь корзину с бельём. В наказание перестираешь всё. И чтоб ни пятнышка! Я всё проверю сама.

Ну что ж, видимо, дальше нам не придётся участвовать в сцене ссоры, она на этом закончилась. Хильда вечером будет жаловаться Витольду, что устала в создании гармонии в доме, и как же у неё болит голова, как ей совершенно не удаётся выспаться. Ах, она от всего этого преждевременно постареет. Клара весь день будет чувствовать себя отомщённой, хотя, стоило бы, конечно, ещё и лицо этой расцарапать. Эмили так и не поймёт, по заслугам получила Золушка или нет. А Золушка, взяв мыло и корзину с бельём, привычно отправится к речке.

***

– Папу жалко, а так бы я давно уже убежала из дома с бродячим цирком. Они приезжали к нам осенью. Представляешь, поставили огромный шатёр на пустыре, смешно называется – «шапито». На куполе всякие завитки– синие, розовые. И слоны. А живых слонов у них не было. У них был ослик с красным бантом на хвосте, он подпрыгивал и пинал по барабану задними копытами. – Золушка била бельём по воде, то ли изображая ослика, то ли представляя, как она лупит этими наволочками кого-то.

– Ещё были два дядечки на ходулях и вот с такими носами, – маленькая ладошка изобразила яблоко около носа, – они заметили, как я танцую, и сказали, что я талантливая. Меня можно нарядить принцессой, и прицепить к волосам маленькую корону. А туфельки надо сделать с блёстками, чтобы когда быстро кружишься, казалось, что искры разлетаются.

Закончив фразу, Золушка со вздохом посмотрела на свои огромные стоптанные башмаки. Потом вдруг вскочила, бросила мокрую простыню в корзину, и застыла. Глаза её засияли, а губы такт за тактом стали выдавать незатейливую мелодию – «ла! ла-ла-лу-ла пам пам!», девочка распрямилась пружинкой, кисти её рук взлетели вверх, а ноги запорхали, словно на них есть крылышки. Лёгкая стрекоза перелетала с места на место, кружась над поляной. Бросив лукавый взгляд на единственного зрителя, Золушка надула щёки и стала трубить известный марш. Стрекоза улетела, вместо неё потряхивая гривой прошлась в танце лошадка Эни, после неё Ганс, прихрамывая, выделывал несуразные, но ловкие пируэты, появился даже танцующий веник, заставив Дитера хохотать и хлопать в ладоши. Под конец девочка разбежалась и подпрыгнула так высоко, что, казалось, воздух держит её, пронеслась над двумя большими корзинами и замерла рядом с Дитером.

– Здорово! – выдохнул наш герой, – я такого никогда не видел.

– А ещё я хочу танцевать на королевском балу. Там красиво, там играет большой оркестр: скрипки, флейты, трубы, барабан. Я сама не видела, но мне рассказывали.

– У меня тоже раньше был барабан – в Таудене, – начал Дитер и словно споткнулся больной коленкой о что-то острое. Слёзы предательски повисли на ресницах, и он отвернулся, чтобы их не увидела Золушка.

Но его собеседница уже занялась делом – очередная простыня билась в потоке воды большой светлой рыбиной, пойманной на крючок. Вот уже и эта брошена уставшей и бездыханной в корзину, сопровождаемая заразительным жизнерадостным смехом повелительницы мокрого белья.

– Представляешь, а Клара и Эмили уже который день говорят только о принце Гарольде. Вчера они узнали, что его любимого коня зовут Арбалет. Клара тут же в альбоме нарисовала жутко некрасивую лошадь, разукрасила её попоной, розочками и сердечками и – смотрите! – огромный вензель «Г и К», то есть Гарольд и Клара. А Эмили весь вечер сочиняла поэму. Я тебе сейчас её прочитаю. Я запомнила, там всего одно четверостишие.

Золушка отложила простыню, выпрямилась, стряхнула капли с рук, приложила правую ладонь ко лбу, а другую отвела в сторону и немного за спину, закатила глаза и противным голосом завыла:

– О, Арбалет, неси его ко мне!

Я вся в огне, я без него скучаю,

Любви моей источник нескончаем,

И сердце словно скачет на коне…

Дитер рассмеялся, стихи больше подходили пышной томной даме с веером, но никак не тощей, немного неуклюжей Эмили. Он сегодня видел их с Кларой, выезжающих с матерью к портному. Клара, хоть и старшая, но ниже сестры. Вздёрнутый нос, капризная напряжённая верхняя губа и визгливый голос – вот всё, чем запомнилась Дитеру старшая из дочерей Хильды. Причёски у девушек были неотличимые – одинаковые накрученные клумбы со свисающими прядями по бокам. Худая нескладная Эмили копировала все движения и повадки своей более самоуверенной сестры и оттого выглядела её карикатурной тенью, даже платье её, хоть и было того же вишнёвого оттенка, но смотрелось чуть темнее Клариного, как и полагается облачению тени.

Потом Золушка рассказала про свою идею с конём из швабры, которая и привела её сюда стирать весь этот ворох белья. В голосе девочки уже не звучало ни обиды, ни горечи.

Дитер слушал её, удобно устроившись на бревне, одновременно он производил босыми ступнями брызги и рассматривал отблески солнца, отплясывающие на поверхности воды замысловатый танец, который знают все солнечные блики таких вот небольших и чистых речек.

– А принц Гарольд – он, наверное, очень хороший, если так им нравится?

– Он принц!

– Ну и что?

– Как «ну и что»?! Он принц. Он сын короля. Он сам когда-нибудь станет королём. Вот ты, Дитеркюнхель, если бы ты был принцем, то все девчонки сохли бы по тебе. Держи конец покрывала, помогай.

– Только из-за того, что я принц? – Дитер с трудом удерживал мокрое тугое полотно, а Золушка делала оборот за оборотом. Вода сначала выходила потоком, с шипением и пузырьками воздуха, потом тоненькой струйкой, под конец даже капать перестала. Покрывало полетело в корзину, и настала очередь простыни.

– Из-за того что, женившись на тебе, можно стать принцессой. А все девочки хотят быть принцессами.

– А зачем ей быть?

– Принцесс все любят. У них самые красивые платья, а на голове – сверкающая корона. Когда они едут в карете, все бросают ей цветы и кричат «Виват, принцесса!»

Очередная стряхиваемая простыня раскрывается белым куполом, обдаёт мелкими брызгами, а затем тоже оказывается в корзине.

– Золушка, а ты тоже хочешь быть принцессой?

– Не уверена, но почему бы нет. Я бы хотела в красивом платье танцевать во дворце, где играет самый лучший оркестр, где каждое движение повторяется сотней зеркал, и сотни свечей колышутся в такт музыке. И тогда бы мне не пришлось каждый день выслушивать Хильду. Ты, кстати, нашего принца ещё не видел?

– Только его карету.

– Он довольно симпатичный. У него такие красивые тёмные брови, прямой нос. Он вообще очень стройный. Мне кажется, что он хорошо танцует.

Выжата последняя наволочка. Золушка запрыгивает на опору водяного колеса и быстро и ловко привязывает к нему яркую красную ленточку. Колесо продолжает вращаться, ничего не заметив, а маленькая ленточка поднимается из воды, забирается на самый верх и снова погружается в воду. И так много раз.

– Ты обязательно будешь принцессой, потому что… потому что ты самая лучшая, – выпалил Дитер и покраснел.

– Договорились. – колокольчиком рассмеялась будущая Её Величество, усаживаясь на бревне рядом с нашим героем.

Дитер невольно зашевелил ноздрями, вдыхая запах её волос, который полюбил с первого дня – аромат незнакомых цветов, которых он никогда не встречал. Сама Золушка уверяет, что ничем её волосы не пахнут.

– Я вот подумала, что в этом случае ты обязательно должен стать моим пажом, – Золушка легонько толкнула его плечо и снова рассмеялась

– А кто такой паж?

– Я точно не знаю, но он всё время рядом с принцессой.

– Тогда я согласен, – твёрдо, по-взрослому, выговорил Дитер.

***

Потяжелевшие, налившиеся янтарём, гроздья винограда свидетельствовали, что кончается август, что скоро придёт осень, а это значит, Дитер уже три месяца обитает в Совином поместье, в самой серединке Вишнёвого переулка. Кстати, Совиным поместьем дом, в котором выпало жить нашему юному герою, прозвали не из-за сов – из-за флюгера над крышей, а это симпатичное сооружение появилось ещё при прежних хозяевах. В том же Вишнёвом переулке есть и «Медвежий приют», но никто уже не вспомнит, откуда такое название у обычного двухэтажного жилища. Золушкин дом горожане называют Розовым, пусть и сложен он из серо-жёлтого песчаника. Черепичная крыша тоже не добавляет полагающихся названию оттенков.

Но тут как раз никаких секретов нет. Пока была жива мама Золушки, здесь росло множество замечательных роз всех видов и оттенков. С июня и по октябрь их ошеломительный сладковатый аромат витал по всему переулку, перебивая порой даже шоколадно-ванильные запахи Совиного поместья. Но с появлением Хильды розовые кусты стали гибнуть один за другим и были заменены новой хозяйкой на пышные гортензии, на яркие фиалки, на душистые петуньи. Остался единственный куст, который растёт прямо перед окном Золушки. Цветы на нём крупные, почти совершенно белые, чуть розовеющие к стеблю. Ну а соседи по привычке продолжают называть дом Розовым. Хильду это всегда немного раздражает, но ей и самой приходится прибегать к такому названию, чтобы объяснить портному или мебельщику, куда ему нужно явиться.

А в Совиное поместье большеглазые птицы и в самом деле иногда залетают, обычно – поздно вечером. Они бесшумно кружатся над садом, садятся на верхушки деревьев, а по ночам что-то недовольно бухтят себе под нос. Дитер быстро привык к подобным странностям тётушкиного дома. Он перестал шарахаться от щётки, самостоятельно выметающей пыль из углов, вежливо здоровался с молчаливым, но важным Господином Крысом, деловито вышагивающим по дому в сиреневом сюртучке и появляющимся под ногами всегда весьма неожиданно и не вовремя. Картины Гобелена Воспоминаний и Будущего больше не пугают, Дитер просто перестал обращать на них внимание. На шелковистой поверхности как-то раз возникла деревянная лошадка, купленная отцом, ещё появлялась огромная пятнистая свинья из дома «родственников на холме», возникал знакомый стол, твёрдо упирающийся в землю большими квадратными ногами, закрытый белой скатертью со свисающими кистями. Когда-то Дитер любил прятаться под ним. Стол в детских играх был то домом, то пещерой, в которой можно укрыться от разъярённых львов, иногда каретой, а всё вокруг становилось лесом с разбойниками.

Дитеру гобелен воспоминаний ни к чему, он и так слишком хорошо помнит каждый уголок своего родного дома. Редкой ночью он не возвращается туда во сне.

Картины будущего пугают, сейчас их невозможно ни понять, ни объяснить. Прикосновение к кораблю с разорванными парусами заставило пол ходить под ногами, пришлось балансировать и держаться за стропы, чтобы удержаться. При этом шёл дождь – такого ливня никогда не бывает. Раскачивалась толстая верёвка, и до неё почему-то требовалось дотянуться, иначе всё пропало. Ещё чуть-чуть и сорвёшься в клокочущую жадную пену за бортом. На других изображениях были дворцовые своды, мимо проходили незнакомые люди в богатой одежде. Из темноты возникали угрюмые монахи с верёвками и кольями в руках.

Дама в аристократическом платье, стоило коснуться пальцами шёлка её одежды, расхохоталась. Она смотрела почти в упор, но внешность её не удерживалась в памяти, потому что лицо менялось каждую секунду. Казалось, что женщина пытается удержать твой взгляд. Стоило чуть отвернуться, она тут же взмахивала ярким веером или звучно била каблуком, заставляя смотреть только в её сторону. От этого становилось немного жутко, и Дитер решил больше никогда не прикасаться к гобелену, что бы там ни появилось. Лишь однажды он нарушил данное себе обещание. В тот день лучи солнца отразились от окон соседнего дома и застыли светлым пятном на изображении женской руки придерживающей ниточку недорогих бус. Стеклянные шарики казались при ярком освещении совершенно реальными, и Дитер сразу узнал и украшение, и кружевной манжет. Мамина ладонь, зовущая из прошлого, была так близко, что мальчик, словно зачарованный, опустился на колени и ткнулся в неё лбом, пытаясь ощутить её прежнее тепло. Воспоминания, которые мгновенно ожили, были самые горькие – наш герой оказался рядом с мамой на дороге, что вела к «родственникам на холме». Родное лицо было грустным, а поступь медленная, словно мама постарела в те дни сразу на много лет. Вокруг видны были дымы горящих домов, слёзы на лицах подурневших от горя женщин, кашель смутно припоминаемого сутулого старика. Вот шарики бус разлетаются по траве. Показалось, или мама сама разорвала скрепляющую их нить? Почему он не заметил этого тогда? Зачем она так поступила со своим любимым украшением? Вот в его ладони блестит самый красивый из шариков. Дитер протягивает его маме, но та грустно улыбается, смахивая слёзы, качает головой: «Возьми себе, Дитеркюнхель! Храни его! Пожалуйста, не потеряй, это важно». Он засовывает шарик в карман, хочет собрать остальные, но мама твёрдо берёт сына за руку: «Пойдём, сынок, нам пора». Снова потрескавшаяся от засухи дорога под ногами, снова горечь дыма.

Воспоминание растаяло, но наш герой снова коснулся маминых пальцев на гобелене, и всё повторилось: рвутся бусы, катятся в траву, он нагибается, чтобы собрать их, видит шарик, который намного ярче других.

Придя в себя, Дитер полез в карман и вынул тот самый камушек, как и всегда удивительно тёплый, от этого тепла стало спокойно, пусть и немного грустно. Взрослые недоговаривают, шепчутся по ночам, временами молчат или плачут от чего-то, но не жалуются. В мамином «Не потеряй!» было что-то важное, недосказанное, оставленное на потом, но так и не произнесённое.

За лето деревья в саду подросли, ветви груши почти касаются подоконника. Ну а наш герой не только вытянулся, но и чуточку повзрослел. По крайней мере, ему стало совершенно ясно, что колдовство и чудо – это совсем не одно и то же. Волшебством можно каждый день создавать вкусный бутерброд, но при этом он становится обычным перекусом, и даже если каждый день он будет разным. Чудо в другом, оно случайно, как вспорхнувшая с подоконника птица, как солнце, выглянувшее после череды пасмурных дней, как смех Золушки, неожиданный и долгожданный. Колдовством же невозможно оживить даже бабочку.

Но никто не утверждает, что колдовство не может стать чудесным. Возьмём, к примеру, Ганса и грушу перед окном. Деревце засыхало, и садовник, казалось, стал чахнуть вместе с ним. Бывший ландскнехт неделю был не в духе, говорил о груше тихонечко и печально, словно о больном родственнике. Он даже прихрамывать стал сильнее обычного, а усы его смотрелись поникшим ковылём. Не помогали ни поливы, ни подкормки – зелёных листьев с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Пришлось тётушке Геральдине перед очередным поливом немного поколдовать над лейкой с водой (Дитеру было указано всячески отвлекать Ганса).

Уже наутро на ветках проклюнулись крошечные свежие листочки, и успевший разглядеть это садовник разбудил дом счастливым воплем, ну а наш юный герой, как был, в пижаме и босиком, поспешил в сад, чтобы разделить эту радость и быть свидетелем маленького чуда.

Был ещё такой случай. На ярмарке с тётушкой разговорилась очень грустная горожанка в застиранном чепце, в поношенном коричневом платье, с корзиной в руке. У женщины кто-то срезал кошель с пояса – прямо на площади. Это означало, что детки остались без гостинцев, а ведь у младшенькой сегодня день рожденья.

– Ноги домой не идут. Эх, в глаза бы тому негодяю посмотреть, – сокрушалась женщина, вытирая слёзы платком, – я бы ему все его мозги змеиные вот этим взглядом прожгла.

– Не переживайте так, дорогая моя, раньше времени. Могло случиться, что шнур развязался. Пройдитесь старым путём, может и лежит сейчас где-нибудь в пыли. Людей у нас в городе приличных много. Такому попадётся – обязательно вернёт. У меня было однажды, – успокаивает Геральдина, но только Дитер видит, как пальцами её производят быстрые движения, словно ощипывают курицу.

– Если бы! – ещё горше плачет горожанка. – Но не развязалось – тесёмка, посмотрите, срезана! Как теперь домой пойду?

И тут вдруг около кондитерского прилавка из толпы выныривает цыган, из тех, что здесь лошадей продают. Увидев такого издали, остальной народец карманы старается придержать и говорить поменьше. Бродяга этот в яркой алой рубахе, зелёные штаны, голова кудлатая. Протягивает он той горожанке потерянный кошелёк и цедит сквозь зубы:

– Держи, хозяйка. Случайно увидел, обронила ты его возле индюшек. Признаёшь?

Женщина берёт вещь растерянно, какой-нибудь каверзы ожидает.

– Мой, вроде, только почему-то тяжёлый. У меня же всего-то три монеты было.

– Запамятовала, хозяйка. Сам видел – у тебя с пояса свалилось, – рычит цыган и глазами угрюмо вращает, чтобы не перечили. – Быстро ходишь, не догнал сразу.

Женщина кошель к груди прижимает и снова в слёзы, а неожиданный благодетель даже благодарности никакой не ждёт, торопливо разворачивается и – прочь. Дитер шею тянет, чтоб видеть, что дальше будет. Цыган несколько шагов сделает – остановится, ногой топнет, на землю сплюнет. Ещё несколько шагов – и тут его смуглые щёки получают пару увесистых оплеух – сам себя наградил. И покуда фигура в красной рубахе не скрылась за углом, весь вид её задавал вопрос: «Зачем я это сделал?».

Тётушка в тот день пообещала, что когда-нибудь научит «самому необходимому из волшебного» – именно так она выразилась. Но всякий раз потом, когда Дитер об этом осторожно напоминал, обещанное откладывалось.

– Летом, – заявляла волшебница, – у мальчиков есть намного более серьёзные задачи, и их следует выполнять неукоснительно и прилежно: а) больше гулять, б) купаться в реке, в) ходить по полям, по лесам, нюхать полевые цветы, г) перезнакомиться со всеми собаками и котами в городе и – обязательно! – научиться что-нибудь мастерить своими руками.

Со всеми пунктами этого плана, кроме последнего, Дитер успешно справлялся сам, но что-нибудь мастачить – это лучше с Гансом, у него любой рубанок или пила становятся продолжением ловких рук, а дерево или металл словно только и ждут, когда из них сделают что-то полезное. Никогда прежде садовник не работал ни столяром, ни кузнецом, но почему-то всё у него получается. Если бы не бродил он полжизни ландскнехтом, стало бы в Линсене на одного хорошего краснодеревщика больше, или, может, появился бы прекрасный стеклодув, а ещё может быть талантливого создателя ярких цветных витражей, подобных тем, что играют солнечными лучами в окнах Святого Мартина, потерял город. Всё к чему можно было приложить руки, получалось у Ганса так ловко, словно и не человек, а сама природа спешит произвести что-то хорошее.

Но прошлого не вернёшь, а случившегося не изменишь. Однажды, Гансу тогда только что исполнилось семнадцать, в их доме квартировали бравые вояки. Каждый день юноша слушал рассказы о зелёном, как бутылочное стекло, море, о скалах, острыми краями рвущих небо, об ароматах кофе на арабских улицах, об огромных белых полях чистейшего снега, который никогда не тает, а лежит холодным искрящимся на солнце сахаром. Война поманила его ароматами дальних стран, но на самом-то деле пришлось нюхать в походах дешёвый солдатский табак, вдыхать ненавистный кислый запах пороха, горечь пота, тошнотворную вонь спёкшейся крови и гниющих ран. Гансу бы поскорее бросить всё это, но он привык к солдатской жизни, он вообще быстро ко всему привыкает. Возможно, бравый ландскнехт до сих пор бы ещё махал клинком или посылал стрелы в таких же, как и он сам, работников войны, но резаная рана, полученная от могучего мавра, сделала его хромым и малопригодным для битв.

Тогда и приковылял он в родной Линсен, пусть и не осталось у него к тому времени здесь ни дома, ни семьи – идти было некуда. Первые дни бывший ландскнехт жил под открытым небом, вырезал острым солдатским ножичком из липы фигурки солдатиков и предлагал их на рынке. Игрушки выходили изящные, человечки получались как живые. Их бы раскрасить ярко – и расходились бы как горячие пирожки, а так мало кто внимание обращал.

В те дни хромого, но бодрого вояку заметила тётушка Геральдина и предложила другую работу – ухаживать за садом. Так у Ганса появилось постоянное занятие, флигель в Совином поместье, а вскоре и маленькая мастерская, постепенно заполнившаяся «энструментом», как гордо называл Ганс всевозможные железки, крючки, проволочки и деревяшки. Дитеру здесь нравился большой точильный круг, который начинал вращаться, если несколько раз с силой нажать на педаль. Но уж когда раскрутился, подставляй любую железку, и жёлтые праздничные искры фонтаном польются во все стороны.

Этим летом Ганс научил Дитера мастерить дудочку из бузины. Сначала надо срезать острым ножом ветку, постучать легонечко по коре – сердцевина сама отойдёт. Часть её пойдёт на свисток, остальное – на «хвост». Теперь вот тут и тут делаются косые надрезы – и дудочка уже загудела. Можно дуть, двигая поршень внутри, звук меняется по высоте. А можно проделать несколько дырочек в ряд – это лады, закрывай их по очереди, когда дуешь, и получится мелодия. Ганс ловко отсёк веточку, и Дитер почти ровно отрезал, Ганс постукивает, и Дитер неловко шлёпает рукоятью ножа. И даже когда Ганс в раздумье чешет лысеющий затылок, Дитер повторяет со своим вихрастым то же самое. Вот только одна трубка издаёт бравые военные марши, развлекая окрестных птиц, а другая сипит и фальшивит. Ну вот уже обе дудочки распелись, задирают и перекрикивают друг друга, а Ганс одобрительно похлопывает Дитера по плечу, обещая, что из него будет толк.

Ещё проще смастерить «водяную бомбарду», так назвал Ганс одну очень забавную штуку. Один кусок стебля ангелики нужно выбрать потолще, а второй – таким, чтобы он плотно вставлялся внутрь первого. В торце, проделывается гвоздём дырочка. Суёшь этот конец «бомбарды» в бочку и потихоньку вытягиваешь внутренний стебель, слушая хлюпанье воды. Теперь твоё орудие заряжено и готово к бою. Осталось только резко надавить на поршень и – появляется новая задача – нужно выбрать подходящую цель. Опытным путём выяснилось, что тётушка, Ганс, Эни, случайные прохожие на улицах – всё это цели совершенно неподходящие, то есть проявляющие крайнее неудовольствие от достающихся им холодных струй. Вороны тоже воде не рады, но их никто не спрашивает. Плюх – и обиженная птица, злобно ругаясь, перемещается на ветку повыше, плюх ещё раз – и, сдавленно каркнув, улетает она подальше от противного мальчишки. Жаль, что приходится за каждым новым зарядом бегать к бочке.

Одному играть не слишком интересно, лучше дождаться Золушку, тогда начинается время водяных дуэлей. У обоих в руках по «бомбарде», становишься друг напротив друга и кричишь «Раз, два, три!». Скорее нажимай, потому что если замешкался, то вмиг получил порцию воды в лицо, сам стреляешь уже вслепую. Ну а если при этом раздался визг или хохот – ты попал.

Заглянув в мастерскую Ганса однажды, Дитер стал делать это регулярно. Чудно смотреть, как разлетаются от тяжёлого точильного круга искры, втягивать носом запах смолистых стружек, с изумлением наблюдать, как необработанные шершавые доски в ловких руках мастера превращаются в удобные садовые скамейки, в крепкие стулья, в шкатулки разнообразных форм и размеров. Скажете, не чудо?!

Ганс у верстака всегда сосредоточен. Он не балагурит, не рассказывает привычных историй, сам ни о чём не расспрашивает, лишь изредка хитро подмигнёт или же щёлкнет языком, просвищет незатейливый марш – и снова к делам. Но вот со своими инструментами, с брусочками дерева, с булькающим в котелке столярным клеем мастер ведёт длинный нескончаемый разговор. Иногда он кем-то из них недоволен, и тогда подкручиваются ослабленные винты, лезвие стамески тщательно точится на шлифовальном круге, поверхность доски отстругивается до состояния, когда сама начинает гордиться своей гладкостью и ровностью.

Порой Ганс откладывает в сторону остальные дела и мастерит что-нибудь такое, что могло бы удивить Дитера. Не скамейки, не куклы какие-нибудь – оружие, почти настоящее, только из дерева. Склеенный из нескольких досок щит был выкрашен серебристой краской и выглядел лучше настоящего. На нём есть даже герб: две рыбы, плывущие в противоположные стороны, и корона над ними. К тому времени, когда щит наскучил, уже появился арбалет, тоже почти настоящий. Им и в самом деле можно было стрелять, только короткие стрелы не летали так далеко, как у охотников.

Упражнялись по очереди – Ганс, за ним Дитер. Сначала заряжал только взрослый, у мальчика никак не получалось. Мишенью им служил тот самый щит, который остался не у дел. После третьего выстрела нашему герою захотелось послать стрелу вверх, чтобы посмотреть, насколько высоко она поднимется. Едва он поднял арбалет, как получил увесистый подзатыльник наставника – такой, что слёзы брызнули из глаз. Захотелось обидеться, но голос старого солдата звучал спокойно, без возмущения и без тех сюсюканий, которыми взрослые поспешно награждают незаслуженно обиженных детей.

– Не делай так, братец, это очень опасно. Я в начале службы тоже пытался проверить, проколет ли стрела облако, и, не смейся, тоже получил хороший подзатыльник от командира. Запомни, что когда ты не выбираешь цель для стрелы – стрела сама её выбирает. Мы никогда не знаем, что там у неё на уме.

Вскоре Дитер и сам научился натягивать тетиву и вставлять стрелы. Они с коротким свистом летели в цель, и через месяц от красавца-щита почти ничего не осталось, герб на нём, по крайней мере, стал похож на тёрку. К этому времени хорошо послуживший арбалет тоже пришёл в непригодность, на нём появилась трещина. Его заменило новое оружие: из тёмной твёрдой древесины – из вишни – Ганс соорудил великолепный длинный меч с резной рукоятью и сам же продемонстрировал, как правильно его нужно держать и как наносить удары в бою.

– Нет, не руками, – терпеливо учил он, – взмах от ноги и – всем телом!

Меч в руках бывшего ландскнехта при этом ходил колесом слева и справа, как если бы это был настоящий боевой клинок, со свистом рассекающий воздух.

Комната Дитера, строгая и пустынная вначале, наполнилась предметами не слишком волшебными, но совершенно чудесными. К игрушечной водяной мельнице на полке добавилась дудочка, деревянные солдаты выстроились на подоконнике, рядом лежат шишки платана и кипариса, вишнёвый меч занял постоянное место около кровати, рядом с чернильницей нашли своё место большие песочные часы, обнаруженные во время разведки на чердак.

Ещё в комнате появилась зеленоватая аспидная доска, на которой пишут грифелем. В сентябре начинаются занятия в классах госпожи Рамано. Дитера уже показали его будущей учительнице, строгой и чопорной даме. Ещё пара-другая беззаботных дней, и грамматика с логикой, латинский с риторикой обрушатся на юные головы разленившихся за каникулы школяров; улетит с последним августовским ветром тепло реки, а с разбавленной прозрачной водой сини небес прокричат с тоской перелётные птицы: «Лето, пока!»

***

Жизнь Дитера в те дни вряд ли отличалась от жизни остальных мальчишек Линсена его возраста. С приходом осени занятия начались у всех. Те, кому исполнилось тринадцать, посещали школу при соборе святого Мартина, младшие учились в подготовительных классах Адама Цвейнтлиха или в начальной школе госпожи Рамано. Грамоту и латинский лучше давала госпожа Рамано, а учащиеся господина Цвейнтлиха преуспевали в устном счёте. А в остальном и тут, и там была обычная учёба с зубрёжкой, правописанием, правилами и домашними заданиями. Дни летели за днями, недели за неделями, а месяцы за месяцами.

Домашние задания Дитер обычно выполняет в гостиной, под присмотром Ганса или тётушки. Когда рядом тётушка, буквы получаются ровные и клякс гораздо меньше, и примеры решаются быстрее, но зато Ганс всегда вставит какую-нибудь занятную военную байку – не совсем военную, потому что Ганс ничего не рассказывает о сражениях, всё больше о происшествиях в походах и на привале.

В школе сначала у Дитера появился злейший враг – врага звали Олаф. Олаф был крайне задирист – настолько, что господину учителю часто приходилось разнимать двух мальчишек. Дрались они целый месяц, а когда помирились, то у Дитера появился лучший друг – Олаф. Но дружба эта была недолгой – скоро родители Олафа переехали куда-то на север, и у Дитера снова не осталось ни друзей, ни врагов. Ну нет же, у него есть прекрасный друг – Золушка. Ну и пусть, что девочка. Зато никто лучше не поймёт и не подбодрит, если что-то не так. С ней всегда интересно, и при этом не нужно прикидываться, что ты герой или разбойник. Она сразу видит, когда ты врешь, и начинает смеяться, причём совсем необидно, но дальше кривляться уже не хочется.

Время шло, но тётушка Геральдина так и не начала учить Дитера никаким волшебным премудростям. Рановато, надо стать чуть-чуть постарше, а до этого проявить себя в учёбе, чтобы доказать, что ты сможешь быть серьёзным волшебником. Кроме того, племянник должен показать свою выдержку, терпение и ответственность – это тоже входит в обучение. Дитер не знал, как ему всё это проявить, поэтому его волшебное образование оттягивалось. Скоро он и сам перестал намекать.

А время неслось быстро и бесшумно, как ночные птицы над Совиным поместьем. Вот и очередное лето прощально прокричало пролетающими журавлями. Дитер перешёл в ту же школу, где учится Золушка, теперь они вместе будут бегать по утрам на занятия, а днём возвращаться домой.

***

– По богословию и по риторике у нас отец Иоанн. Мы его зовём Иоанище, а иногда – Розги. Он похож на плеть и постоянно злится. Несколько раз за урок обязательно кому-нибудь достаётся: вертишься – розги, плохо ответил – накажет, вовремя не поднялся – подзатыльник. Знаешь, как он говорит? – Дитер сделал голос скрипучим, чтобы процитировать учителя. – «Розги в руках педагога – это божественный скипетр, который выдал ему Господь, чтобы…»

– «… чтобы вершить благое на Земле»

Вторую половину фразы друзья декламировали вдвоём. Конечно же, Золушка тоже слышала её неоднократно.

– Девчонкам тоже достаётся?

– Старших обычно не бьют. Нас ставят на колени перед всем классом, а иногда ещё и на горох, чтобы больнее. Розги выдают только за гордость.

– Ты гордая?

Золушка не ответила, лишь рассмеялась и, поскольку наши герои уже добрались до Вишнёвого переулка, в припрыжку отправилась к калитке Розового дома.

– Слушай, Дитеркюнхель, – оглянулась она напоследок, – Я тут вспомнила. Завтра учёбы нет, мы с папой и сёстрами едем в лес! Ты с нами?

– Конечно, если тётушка позволит.

– Тогда до завтра!

Разумеется, Геральдина не против. Когда рядом Витольд, лес – самое безопасное на свете место. Любой разбойник или браконьер за сотню километров обойдёт! Ходят слухи, что даже звери считают Королевского лесничего старшим и весьма уважают. Все его егеря на загляденье – крепкие, порядочные, ни одному деревцу или живому существу не дадут зря пострадать. В городе говорили, что однажды самому Его Величеству Витольд запретил охоту на оленя. «В этом году, – объяснял, – благородного марала редко встретишь, мало их после холодной зимы, а вот кабанчиков развелось в избытке, хулиганят, портят посевы. Не хочет же Ваше Величество, чтобы в его лесах совсем не осталось красавцев-оленей? Пусто будет без них». Пришлось Его Величеству согласиться и тут же объявить охоту на вепря. Зная это, многие удивляются, почему, такой твёрдый и решительный на службе, Витольд становится мягким и уступчивым, когда дело касается семьи.

Дитер несколько раз ездил с Золушкой и её отцом по рощам и перелескам. Порой к ним присоединялась Эмили, реже – вместе с Кларой. В такие дни Витольд становился особенно разговорчивым, шутил чаще и обращался ко всем девочкам одновременно – «дочки мои». Если Клара вдруг начинала вызывающе хамить, он выговаривал не ей, а сразу троим: «Мария, Клара, Эмили, прекратите так себя вести». Тогда Дитер узнал, что Золушку, вообще-то, зовут Марией, привычным ему именем-прозвищем её назвала Хильда. Мачеха намекала на созвучие со словом «злая»: Золушка, Злушка, но никому другому в голову такое сравнение даже не пришло, а прозвище получилось ласковым.

Когда рядом не было Эмили и Клары, Витольд мог быть весёлым, мог и озабоченным тоже. Но это была естественная озабоченность и весёлость искренняя. Если он прижимал к себе дочку, ему не нужно было одновременно приголубливать Клару или Эмили. А добрые прозвища «солнышко» или «зайчик мой» в такие минуты совсем не резали слух. Так Дитер понял, что не только Золушка падчерица, но и Эмили, и Клара, и им, вероятно, тоже где-то не достаётся отцовского тепла, как ей не хватает материнского. Пусть Клара уже взрослая, но Эмили-то всего на год старше нашей героини, и не такая уж она противная, когда рядом нет напористой сестры.

Рассуждения привели Дитера к мысли, что ему повезло – у тётушки Геральдины нет своих детей. Тут же стало стыдно от этой мелкой радости.

Лошадиные копыта осторожно наступают на яркую опавшую листву. Экипаж не спеша катит по лесной дорожке, за ним трусит сосредоточенный вислоухий палевый пёс с лихим хвостом-баранкой, иногда сопровождающий отстаёт, привлёчённый очередным загадочным запахом, но потом догоняет коляску вновь. Лес сегодняшний совсем не похож на летний, в который они приезжали ещё совсем недавно. Накрапывает мелкий дождь, придавая тусклую печаль пурпурной торжественности деревьев. Почти не слышно птиц – прозрачная тишина воздуха и его величественная пустота. Хрустнет ветка под ногой – звук рождается резкий, ничем не приглушённый. Сегодня здесь кажутся особенно неуместными долгие, громкие разглагольствования Клары и ответные смешки Эмили.

В этот раз сёстры в полном составе, отсюда и искусственный смех на зрителя, и игра в придворных дам, и последние сплетни про принца Гарольда. Весной принцу исполняется двадцать два. По закону в этот день на Большом Королевском Балу он объявит о помолвке, либо уже никогда не сможет стать королём. Время идёт, Гарольд до сих пор не сообщил о своём выборе. Не исключено, что всё решится на самом балу. Сумеешь в этот день быть самой обаятельной – и главный приз твой. Эмили, конечно, соглашается с Кларой, что именно старшая из сестёр и станет тем прекрасным выбором, который обязан сделать принц, но, судя по мечтательным фразам о своём платье и будущей причёске, фантазии у неё другие.

– А я бы тоже хотела танцевать на Весеннем балу, – вдруг негромко произнесла Золушка.

На несколько минут в повозке повисло молчание. Клара молча корчила гримасу крайнего удивления переходящего в шок – какая глупость! – выразительно поглядывала на Эмили, и та в ответ тоже закатила глаза и криво усмехнулась.

– Золушка, но ты же у меня… ты у нас ещё совсем малыш, – прервал молчание обернувшийся к девочкам Витольд и сгрёб в свою широкую лапищу дочкину ладошку.

– Вообще-то в декабре мне шестнадцать, папа, значит, я тоже буду иметь право присутствовать на балах.

– Да ты даже платьев бальных ещё не умеешь носить, – язвительно поспешила вставить Клара, – и сурьмой с белилами не научилась пользоваться.

– А мне не надо белил, я хочу танцевать. А платье…– и тихо как шелест, – было бы платье.

– Не переживай, Золушка, через год купим Эмили новое, а ты как раз подрастёшь, и будет у тебя своё – бальное, – примирительно и ласково прорычал отец.

– Хм-хм, – неопределённо хмыкнула дочь.

Дитер не участвовал в разговоре, он следил за догоняющей повозку собакой с загнутым хвостом и думал, что неплохо бы научиться колдовать, чтобы сотворить Золушке самое лучшее платье и туфли.

Глава 4. Книга и

её звёзды

– Ну, что ж, Дитеркюнхель, сегодня мы начинаем твоё обучение. Садись.

Тётушка смотрит торжественно и строго, отсюда невольное волнение, потому и падает на пол перо, едва не проливаются чернила. Дитер поспешно устраивается за новым столом для занятий и принимает серьёзный вид. Стол сработан руками Ганса и всё ещё пахнет свежей стружкой и воском. Сидеть за таким не только удобно, но и приятно. Поставили это произведение плотницкого искусства в комнате Дитера поближе к окну, чтобы хватало света. Но уже стало довольно сумеречно, и тётушка Геральдина торжественно зажигает одну за другой пять свечей на подсвечнике, который она достала из сундука.

Никакой волшебной палочки перед собой наш герой не увидел, оказалось, что обучение магии мало отличается от обычного школьного урока. Начала тётушка нравоучительным тоном с рассуждений, что колдовство – вещь крайне опасная, оно как острый клинок в неумелых руках. Использовать его следует с большой осторожностью, а учиться ему, как и любому ремеслу, нужно всю жизнь. Творение может приносить радость, но может отнимать силы и даже здоровье у мага. Это умение делает счастливым, заставляет искать и познавать. Но есть и тёмная сторона: судьба большинства магов – жить в одиночестве. В этом месте объяснений лицо преподавательницы волшебного стало немного грустным, хоть и не потеряло торжественности.

– Для начала я расскажу о правилах, которые придётся неукоснительно соблюдать всю жизнь, чтобы защитить себя.

– От тех, кто не любит магов?

– В первую очередь от себя, мой мальчик. Главным врагом волшебника чаще всего бывает он сам, – тётушка Геральдина положила перед племянником лист бумаги, который вертела в руках. – Ты должен записать их, Дитер, чтобы запомнить раз и навсегда.

После короткой паузы, в которую вместилось очередное падение пера с его поиском под ногами, учительница магических наук сложила ладони примерно так, как делают это во время молитвы, и начала медленно диктовать:

– Первое! Никогда не колдуй в гневе и ярости. Записал? Запомни, твой гнев может наказать тебя самого.

– Аха-м, – кивнул Дитер, склонившись над листом, – дальше.

– Второе! Давая одному, не отнимай у другого, если не делаешь этого для воспитания.

– Дру-го-го. Я это записал, но не совсем понимаю.

– Это очень просто, малыш. Если ты решил получить золотой, то проще всего наколдовать так, чтобы золотой в этот момент исчез у кого-нибудь из кармана, а это не только нехорошо по-человечески, но и чревато некоторыми последствиями, о которых ты узнаешь позже. Но если ты сделал это, чтобы воспитать жадину или воришку, то и отлично. Теперь Третье правило: зло нельзя победить местью!

– Опять непонятно, – вздохнул Дитер и стряхнул избыток чернил в чернильницу. – Вот кто-то, скажем, отрывает кошкам хвосты. Разве не нужно, скажем, ну-у-у, например… оторвать ему самому руки, чтобы он больше так не делал.

– Так бы поступил вспыльчивый мальчишка, а волшебник выполнит правило Четвёртое! Колдовством нельзя наказывать, но им можно воспитывать. Колдовство в воспитательных целях не должно быть жестоким. Ты же можешь, например, устроить, чтобы у твоего врага при желании оторвать хвост тут же немели руки и начинался сильный зуд в заднем проходе.

– Ну хотя бы так. Записал, – Дитер ещё раз взглянул на написанное и удивился тому, как его обычно корявый почерк на бумаге выравнивается, становится разборчивым и аккуратным.

– Пятое! Нельзя злоупотреблять колдовством для собственного благополучия. Вообще, настоящие чудеса случаются не когда что-то берёшь, а когда что-то отдаёшь. Не забудь осчастливить добрых, защитить слабых, поднять упавших.

– Как ты, тётушка Геральдина?

– Я стараюсь, Дитер. И наконец правило Шестое – нельзя колдовать с затуманенным разумом! Это я имею в виду всякое там вино, грог, ром, гашиш, опиум и прочее.

– А что такое опиум и гашиш?

– Это не пиши, – тётушка Геральдина смутилась, действительно, откуда бы мальчику знать эту ерунду, – есть такая дрянь, которая ума лишает. Ну, давай, посмотрим, что тут у тебя получилось. Она пробежала глазами по бумаге и поднесла её к свече. Бумага вспыхнула и тотчас исчезла, не оставив даже пепла.

– Ой, – растерялся Дитер, – ещё раз писать?

– Не нужно, ведь ты же всё запомнил, правда же? – улыбнулась тётушка и мягко провела рукой по его волосам.

И действительно, стоило только Дитеру подумать о правилах, как текст ярко вспыхнул перед глазами, словно написанный огненными чернилами. «Здорово! – подумал Дитер, – вот бы так же домашнее задание по риторике учить».

***

За окном совсем стемнело, но спать ещё не хотелось, к тому же тётушка Геральдина рассказывала одну за другой удивительные вещи, в которые даже поверить было сложно. Оказывается, чтобы колдовать, иногда даже совсем не обязательно знать заклинания или пользоваться колдовскими предметами. Нужно просто представить себе то, что ты хочешь, и оно материализуется. Дитер тут же закрыл глаза и представил себе кусок любимого черничного пирога на столе. Пирог не появился – вообще никакой. Дитер снова зажмурился, даже надул щёки от старания – тот же результат. Тётушка рассмеялась и объявила, что если бы у него вдруг сейчас получилось, то это бы стало самым большим чудом, которое она видела в жизни. Во-первых, представлять нужно так, как будто это уже случилось и стало реальным, а реальное, наоборот, перестало существовать, а во вторых – и это главное! – для этого нужно тренировать своё сознание и умение годами.

Клацнули замки сундука, и на стол легла потёртая пухлая книга цвета перезревшей сливы. Дитер с благоговением открыл её. Запах пыли и терпких восточных специй защекотал нос. Со страниц смотрели диковинные животные. Одно из них было с рыбьим хвостом и головой льва, другое – олень о трёх головах. Точки, похожие на небесные звёзды, соединялись тонкими линиями в фигуры – скорпиона, дракона, повозки, морского корабля. На соседних листах тянулись стройными рядами слова на чужом неизвестном языке: «Умо кворум бенто столипас, пробебло увером фертинато. Цверто консулум омберо статум квазилис солито». Сколько не листал книгу Дитер, снова и снова натыкался на очередные скучные и непонятные «борренто убилис леккортус кратерус спентиро контро».

– Все девяносто страниц книги – это одно-единственное заклинание, – торжественно объявила наставница.

– А сколько строчек нужно запомнить? Нам отец Иоанн давал выучить целых шестнадцать строк на латыни.

– Ты меня перебил, Дитер. Так, о чём я? Да. Единственное заклинание, и без него нам с тобой не обойтись. Оно основание, фундамент того здания, которое ты будешь строить всю жизнь. Иногда этот текст ещё называют «Путешествием». Если ты из поездки вернулся таким же как был – это обычная поездка, но если ты изменился – это уже путешествие. Так же и с хорошей книгой: выполнив задание, ты прикоснешься к тому состоянию, которое делает обычного человека магом, но именно это ощущение нужно вызывать в себе каждый раз, когда берёшься за творчество.

– Я готов, – выпалил мальчуган, когда тётушка слишком уж надолго задумалась

– Прости, Дитер. Я, если честно, до сих пор не уверена, права ли я, что затеяла всё это. Ну ладно, давай начнём, а дальше будет видно, я всё-таки рядом. Первое твоё домашнее задание: нужно изменить цвет обложки этой книги. Она должна стать ярко-зелёной.

– А зачем?

– Потому что, во-первых, это безопасное колдовство, во-вторых, потому что сразу виден результат, ну а ещё это хорошая традиция.

– Я готов, – снова повторил Дитер и прилежно выпрямился.

– Запоминать пока ничего не надо. Заклинание нужно просто прочитать от начала до конца, но при этом нельзя сделать ни одной ошибки.

– Ого!

– Разумеется, это невозможно. Даже если я сама попытаюсь прочитать его целиком, я тут же собьюсь на какой-нибудь восьмой строке, потом на двадцать пятой, потом соберусь, прочитаю без ошибок несколько страниц – и снова собьюсь. Поэтому –что делать?

– Что?

– Нужно дочитывать до картинок и спрашивать у книги, можно ли здесь остановиться, всё ли произнесено верно? Вот здесь, например, – тётушка перевернула несколько страниц и остановилась на одном из рисунков. – Это карта ночного неба. Фигуры, соединяют звёзды в созвездия, латинские слова – названия звёзд. Проведи пальцем по изображению орла. Чувствуешь что-нибудь?

Дитер заскользил указательным пальцем по линиям, соединяющим звёзды, по самим звёздам, по их подписям. Попалась крошка чёрствого хлеба, но больше ничего.

– Когда ты правильно произнесёшь все слова заклинания предшествующие картинке, на некоторых звёздах подушечками пальцев ты почувствуешь лёгкие покалывания. Это будет тебе ответом, можно ли продолжать, или нужно вернуться к началу. Посмотри, как затёрты рисунки на первых страницах, и какие нетронутые они в конце. Мало у кого хватает терпения завершить задуманное. Проверим, есть ли оно у тебя.

Дитер с сомнением на лице приподнял книгу, взвешивая её в руке. Брякнула бронзовая застёжка и повисла на кожаном ремешке. Палец ковырнул тиснёную надпись «Baziss» на тёмном переплёте.

– Потом я всё-таки должен буду выучить всё наизусть?

– Нет.

– А потом мне её снова придётся перечитывать заново?

– Не знаю, Дитер. Всё зависит от тебя и от твоих способностей, – тётушка забрала книгу, раскрыв его где-то на середине, аккуратно расправила загнутую страницу. – Может быть, во второй раз тебе удастся вызвать состояние могущества, прочитав несколько последних строк «Базиса», или даже одно единственное слово, или не получится никогда. Волшебники пользуются совершенно разными заклинаниями, у каждого есть свои любимые, но многие маги начинали именно с этой книги.

Дитер снова получил томик в руки, открыл тяжёлую обложку и начал усердно декламировать с первой строки:

– Умо кворум бенто столипас, пробебло увером фертинато. Цверто консулум омберо статум квазилис…

К концу страницы странные слова начали бренчать в голове как кривые гвозди в жестяной банке Ганса, «пробебло» цеплялся за «фертинато» «леккортус» за «кратерус». На следующей наш герой заметил, что «спентреттос» он прочитал как встретившееся чуть раньше «спентиро» – и одного этого было достаточно, чтобы остановиться и начать сначала. Тётушка терпеливо выслушала несколько его попыток тронуться с места в преодолении заклинания, после чего предупредила Дитера, что ему пора выпить на ночь козьего молока и укладываться спать, потому что завтрашних школьных занятий тоже никто не отменял.

Уснуть мешало слово «квазилис». Оно то и дело занимало место во рту, заставляя нижнюю губу задевать верхние зубы. Слово прыгало зелёной лягушкой у Дитера в голове вместе с множеством вопросов, которые хотелось задать тётушке прямо сейчас.

***

Вечера стали длиннее, и всё чаще надоедливый продолжительный дождь разгоняет жителей Линсена по домам. В саду мокро. Облака бегут с запада на восток. Речка поднялась почти к самому краю обрыва, её шумный поток призывает энергичнее двигаться жерновам водяной мельницы. Золушка появляется редко. Но и в школе, как оказалось, её тоже не встретишь – девочки учатся в северном, а мальчики в южном крыле здания. Только после занятий по пути домой можно услышать её звонкий смех, удивительный и чудесный. У старших уроков больше, поэтому Дитер терпеливо ждёт у тяжёлых дверей северного крыла, заходить внутрь мальчикам строго запрещёно.

Одна за другой появляются одноклассницы, заметив ставшую привычной фигуру худенького подростка, прыскают смехом в ладошку: «Вы только посмотрите, какой ухажёр! Не сам ли это принц за нашей Золушкой заехал?! Где же карета, Ваше Высочество?» Дитер каждый раз терпеливо объясняет, что он не принц, а паж. Золушку такие шутки тоже ничуть не смущают, она хватает своего и нашего приятеля за руку, и они вместе бегут в сторону дома. На площади обязательная остановка около фонтана. Золушка любит здесь танцевать. Её движения никогда не повторяются, и Дитер, обвешанный школьными сумками, с восторгом наблюдает за очередной волшебной фантазией. Иногда рядом оказываются прохожие, они тоже начинают подбадривать и одобрительно хлопают в такт. Особенно всем нравится, когда в танце девочка легко запрыгивает на высокую каменную площадку, с которой обычно читают указы, и кружится там на одной ноге.

На Тополиной улице приятно шуршать опавшими желтыми листьями, подкидывать их носком ботинка. Можно сократить путь, если протиснуться через заросший кустарником проход между Фисташковым и Бергамотовым домами (эти названия дала им сама Золушка), тогда сразу оказываешься в своём Вишнёвом переулке, в том месте, где он изгибается, словно согнутый прутик.

В классе у Дитера тоже появились приятели. Один из них, белобрысый Ансельм, лучший ученик в классе, второй, чёрный, кудрявый Франческо, умеет энергично двигать ушами, а кончиком языка почти достаёт до подбородка. По приглашению тётушки Геральдины оба мальчика со своими мамами дважды приходили в гости в Совиное поместье, но игры их не складывались, потому что оба раза гости были озабочены только тем, чтобы не пропустить ничего из кондитерских достопримечательностей, и, в результате, совсем не отходили от стола. Дитера тоже однажды пригласили на день рождения одного из друзей – черноволосого Франческо Бассо. Там мама и папа Франческо, сеньор и сеньора Бассо, целый вечер восторгались тем, насколько у них талантливый и послушный ребёнок. Дитя краснело и тихонько ненавидело родителей за то, что они выставляют его перед мальчишками в таком невыгодном свете. Играли в скучные и глупые игры: «найди шарик», «развяжи верёвку», «плюнь в горшок» и во что-то ещё, заранее подготовленное сеньорой Бассо. В результате Дитер всё больше скучал на этом празднике и не понимал зачем он здесь, когда дома ждёт книга, которая шаг за шагом приближает его к тому, чтобы однажды он стал настоящим волшебником.

Обратив на себя внимание звяканьем ложки по фужеру, взяла слово сеньора Бассо. Она даже приподняла своё тело над столом. Очередной раз воздав похвалы небесам, что они наградили её с сеньором Бассо таким замечательным наследником, хозяйка перешла на пониженный и очень слащавый тон, намекнула, что среди друзей её сына есть сиротка, и несмотря на то, что сегодня день рождения Франческо, они считают долгом совести сделать подарок и несчастному мальчику, лишённому материнской и отцовской любви, который сейчас сидит за столом.

– Франческо, сыночек, на, милый мой, подари сиротке Дитерчику этот шарфик, пусть он его всегда греет.

Красный от стыда Франческо отводя глаза пробурчал: «На, это тебе» и сунул шарф Дитеру. Бледный как мел, наш герой молча мотнул головой и рванулся к дверям, чтобы никто не видел его слёз. Он бежал по улице, утирая щёки ненавистным шарфом, всю дорогу слыша голос сеньоры Бассо за спиной: «Видите, как мальчик рад! Ах, какой он чувствительный! Понимаю, потерять маму и папу в таком возрасте. Вот, Франчестик, цени, что мы у тебя есть. Мамочка и папочка тебя лю-ю-юбят».

***

Книга давалась с трудом. Первый рисунок со звёздами назывался Орионисом, и до него нужно было прочитать без запинки семь первых страниц текста. Однажды Дитеру показалось, что ему удалось. он старательно водил пальцем по точечкам звёзд и даже почти уверил себя, что чувствует какие-то лёгкие покалывания. Может, они и должны быть именно такими, и надо читать дальше? Перед тем как сесть за вторую главу, он всё же поделился сомнениями с тётушкой Геральдиной. Та рассмеялась и сообщила, что множество людей именно так себя и обманывают. Потом они и других уверяют, что чего-то достигли, но добиться большего помешали обстоятельства.

– Когда ты дождёшься результата, мой Кюнхель, ты это поймёшь и сам. Возможно, ты не ошибся в тексте, тогда тебе стоит поработать с дикцией. Произносить нужно негромко, но хорошо проговаривая каждое слово.

И он снова и снова со взрослым упорством садился вечерами за новый стол, открывал потёртый томик и твердил своё «Умо кворум бенто столипас». После очередного прочтения он коснулся пояса Ориониса и в самом деле сразу почувствовал, как Три Волхва кольнули его пальцы, ну а когда подушечки дошли до Бетельгейзе и Ригеля, то почувствовали такой жар этих маленьких точечек, словно раскалённые искры костра полетели со страниц. Дитер на мгновение ощутил себя в пустоте, и это совсем его не испугало – в руках была книга, а вокруг звёздное небо. А потом снова появилась комната и догорающие свечи на столе.

Желание даёт путь – успех даёт силы. На следующий день он поспешил вернуться к книге, тронул Ориониса и вновь почувствовал себя на звёздном пути. Шаг за шагом шёл наш герой по страницам, словно путешественник по пустыне, и редкие приветы звёзд были ему наградой. Вот коснулись его пальцев Кастор и Поллукс, и он уже летит по ниточке связывающей их в бесконечном тёмном пространстве. Звёзд было много, и все они казались Дитеру старыми знакомыми, где-то уже встречавшимися раньше. Хотя это были очень странные звёзды, они не были закреплены на «небесной границе сущего», как, высоко подняв указательный палец, величаво излагал отец Сальватор, преподаватель астрономии. Они были всюду, а при приближении становились бесконечно огромными и беспредельно горячими светилами, а ведь в речах отца Сальватора звёзды подчинялись строгому божественному умыслу и, вращаясь вокруг мира земного, призваны служить постоянным напоминанием о конечности универсума. Но нет тут никакого противоречия, ведь падре говорил про обычные, а тут звёзды магические.

Жаль, никому нельзя рассказать о своих ощущениях, даже Золушке. Тётушка не устаёт напоминать об этом при каждом удобном случае. Она твердит: «Дитер, всё это очень серьёзно, и не заставляй меня накладывать на тебя заклятие молчания, иначе ты никогда не станешь волшебником». И Дитер терпеливо носил всё в себе и не допускал ни единого намёка. Едва появлялось немного свободного времени – и он снова открывал заклинание: твердил очередные слова, запинался, начинал главу с начала. Некоторые фразы почему-то особенно нравились ему и он повторял их с удовольствием снова «… кверибо сантипо сантетос олипери…». Произнося их, он ощущал необычное торжественное волнение, старался запоминать их, какими бы сложными они ни казались.

На вторую неделю изучения Дитер почувствовал, что очень сильно устаёт. Тётушка, которая с самого начала внимательно следила за его состоянием, стала подкармливать племянника виноградом и сладкими сушёными абрикосами. Но теперь книга отнимала всё больше сил. Коснувшись очередного созвездия наш герой чувствовал себя всё более могущественным, он облетал крошечную Землю по зодиакальному кругу, чувствовал, что растёт до гигантского размера, и, как рыбацкая сеть пропускает планктон, так и он пропускал сквозь себя миллионы звёзд. Но каждый раз, закрывая обложку, он становился больным и разбитым. Когда наваливался сон, чудились злобные клыкастые пасти, змеи сдавливали грудь, страшные пауки сплетали путы вокруг тела. Утром приходилось вставать и плестись в школу, а там получать замечания и очередные розги за невнимательность от отца Иоанна и ловить насмешки друзей. В начале ноября Дитер слёг, и тётушка категорически запретила ему продолжать чтение.

– Видимо, это занятие не для тебя, мой мальчик, – пробормотала она, поправляя подушки. – Может, и к лучшему. Счастья наше ремесло прибавляет не всем, жизнь безопаснее тоже не делает. Лишнее знание – лишние печали, об этом и проповедник любит рассуждать на воскресной службе. Уберу я, пожалуй, эту книгу. Может быть, в будущем…

Тётушка Геральдина открыла стоящий у стены ларь, уложив на дно «Baziss», сделала лёгкое движение рукой, и ларь защёлкнулся на невидимые запоры.

– Пойду разогрею тебе козьего молока, дружок, – легонечко щёлкнула она по носу племянника и вышла из комнаты.

Дитер не спорит, он лежит в постели, уставившись в потолок и разглядывает рисунок из мелких трещинок. Раньше не замечалось, что трещинки те складываются в злобные лица, пристально наблюдающие сверху. Свеча около кровати, то горит ровно, то вдруг вздрагивает и начинает суетиться, заставляя тени метаться по стенам. Тётушка Геральдина долго не несёт молоко, и Дитер проваливается в забытье. Свирепая морда чудовища с потолка во сне оживает и начинает приближаться то с одной стороны, то с другой. Нужно бежать, понимает наш герой, пытается рвануть изо всех сил, через боль, сковавшую тело. Дальше он видит, что мчится по дождливым улицам родного Таудена, свирепое чудовище приближается, становится всё яростнее и больше. Единственный шанс от него избавиться – спрятаться в родном доме, но его нигде нет, а знакомые улицы становятся совсем чужими. Потом вдруг в Таудене оказываются Фисташковый и Бергамотовый дома, можно улизнуть через проход между ними. Это будет спасением, потому что чудовище выросло уже до такой степени, что обязательно застрянет, если попробует туда сунуться. Но едва наш герой попадает в узкое пространство, как стены домов начинают угрожающе сдвигаться, сдавливая грудь Дитера так, что когда он пытается прокричать что-то похожее на «Спасите!», из горла выходит лишь слабый хрип.

Очнулся в поту. Долго лежал с сомкнутыми веками, боясь снова обнаружить злобный взгляд среди паутины тревожных трещинок на потолке, но услышал тихое успокаивающее похрюкивание и осторожно открыл один глаз. Оказывается, он спал долго. Был день. На стуле у кровати сидела Золушка и улыбалась больному. Дитер попытался вскочить, но закружилась голова, и пришлось снова опуститься на подушку. Обнаружился и источник хрюканья, им оказался ёжик, чинно разгуливающий по кровати.

– Лежи, – строго прошептала Золушка. – Я тут договорилась с Господином Ёжиком. Он все эти дни будет охранять твой сон. Но когда ты выздоровеешь, мы обязательно отнесём его в сад – нашему другу нужно успеть подготовить норку к зиме.

Господин Ёжик имел независимый и деловитый вид. Он обследовал все складки одеяла и принялся изучать протянутую руку. Мальчику даже удалось почесать пальцем его тёплое шерстяное брюшко, прежде чем новый питомец свернулся в колючий шар. Козье молоко теперь пришлось делить на двоих. Похоже, что ежу оно нравилось больше чем Дитеру. Господин Ёжик оставался в верхней комнате Совиного поместья целую неделю, пока мальчик окончательно не выздоровел. Квартирант бегал ночами по полу, фыркал и стучал коготками. Удивительно, но кошмары, мучившие Дитера подряд несколько ночей, сразу же прекратились, словно и впрямь маленький ёжик смог справиться со страшными чудовищами.

Золушка навещала больного каждый день, приносила лесные орехи, сочные яблоки, сама же делила их между Дитером и его колючим приятелем. Приносила она и новости – о разговоре с сорокой в лесу, о неожиданных встречах с одноклассницами, о том, что происходит в Розовом доме. Хильда, например, ещё весной купила страусиный плюмаж чёрного цвета, но ни разу его не надевала. Утром достали перья из шкафа и – выяснилось, что их поела моль. Золушка в шутку предложила из мохнатых остатков сделать большие накладные брови, и теперь мачеха заходится истериками и каждой фразой намекает Витольду, что украшение могла испортить только его дочь. Слёзы с икотой успокоило только заверение хозяина дома, что такие перья, вероятно, найдутся в Линсене. Если нет – Хильда может хоть завтра отправляться во Флоренцию, чтобы купить себе новые брови, пышнее прежних. «Разве я произнёс «брови»? Конечно же перья, дорогая, ну прости, ну я оговорился. Нет-нет, я вовсе не специально».

Через два дня Дитер уже строил из книг домик для ежа, через четыре спускался обедать вниз, и через неделю наконец-то вернулся к учёбе. Господин Ёжик был отправлен в сад, где тут же скрылся в одному ему известном направлении.

***

Праздник всех святых школа традиционно отмечает на площади перед собором. После проповеди специально на это назначенные ученики восхваляют тех святых, которые помогают его родителям в трудную минуту. Отец Сальватор после каждого выступления выдаёт от себя общее назидание, подытоживая неуверенный лепет школяров.

Моросящий дождь портил настроение, но был слишком мелким, чтобы прогнать учащихся в аудитории. Выступающих совсем не было слышно за общим гомоном выстроенной шеренгами детворы. Ряды мальчиков располагались с южной стороны площадки, ряды девочек с северной. Мальчишки строили девочкам рожи и били незаметно друг друга сзади по плечам. Девочки что-то шептали друг другу на ухо и хихикали. Отец Иоанн бегал вдоль рядов, раздавая розги и подзатыльники южным и суровые окрики северным. Взял слово отец Сальватор и пообещал всем, кто невнимательно слушает выступления, геенну огненную и, что совершенно точно, завтрашнее наказание в классе. Именно в это время из северного крыла появился Диди. Диди служил в школе сторожем, но ещё и уборщиком. Был он всегда удивительно неряшлив и чудаковат, издавал аромат чеснока, мускуса и тухлой рыбы. Учащиеся не без оснований считали его придурком и при любой возможности дразнили. Диди тут же бежал за обидчиком, но был слишком тяжёл, поэтому быстро успокаивался и начинал сосредоточенно ковыряться в носу. Злопамятным он не был. Сейчас сторож сердито тянул за руку Золушку. Он подвёл её к отцу Иоанну и что-то объяснил ему, Золушка тоже хмурилась. Отец Иоанн что-то приказал Диди, и тот, освободив руку девочки, со всех ног бросился в здание. К тому моменту, когда отец Сальватор наконец-то проклял всех этого заслуживающих, сторож вернулся с чёрной козлиной шкурой, которая несколько лет пылилась в его коморке.

Тут слово взял отец Иоанн. Мол, пока мы тут дружно молились, одна мерзавка – кивок в сторону Золушки – вздумала танцевать в пустом классе. Ну, сейчас мы её не только танцевать научим, но и Бога любить.

Школяры притихли, дело начинало приобретать интерес, а отец Иоанн объяснил всем, что сейчас на неё наденут козлиную одежду, и танцевать она будет аллеманду с господином Диди. Вдвоём они напялили на сопротивляющуюся Золушку шкуру. Диди снова схватил девушку за руку и за пояс и стал таскать по площади, плотно прижимая к себе. Козьи рога били несчастной по спине, смердело вонючее дыхание сторожа. Отец Иоанн требовал, чтобы все пели популярный мотив, который на три четверти играл городской оркестр. Ученики действительно начали горланить и дружно хохотали. Им было очень смешно, как Диди тискает ошарашенную Золушку у них на глазах – вот уж наказание, так наказание.

Дитер сначала стоял побледневший и растерянный, он никак не мог поверить, что это не сон и происходит на самом деле, потом бросился вперёд, вцепился в руку Диди и тут же отлетел от тяжёлого толчка. Для весившего больше центнера Диди подросток был чем-то вроде прыгающего кузнечика. Но в этот момент Золушка изловчилась и, пнув сторожа в колено, освободилась от его пальцев. На ходу стаскивая с себя шкуру, она в слезах побежала прочь от улюлюкающих и хохочущих зрителей.

Кто-то из девочек громко выкрикнул, что теперь у Золушки есть не только паж, но и настоящий принц, и все расхохотались ещё громче.

Отец Иоанн криво улыбался – сегодня они все на его стороне.

***

Дитер нашёл Золушку там, где и ожидал увидеть: на кривой иве в сквере у пруда. Девочка любила сидеть здесь, на причудливом узловатом стволе, когда хотела остаться одна.

Внизу чуть подёрнутая тиной вода Если смотреть налево и немного выше – сквозь прорехи в листве видны украшенные гербами и флагами стены королевского замка. Можно даже разглядеть, как неторопливо вышагивает охрана, вяло покачивая алебардами. Повернешь голову вправо – там острые шоколадного цвета крыши, мост, изогнувший спину над речкой, дорога, тянущаяся блёклой лентой к лесу. Ты видишь всех и остаёшься незаметным, словно тебя и нет. И даже тот, кто прогуливается около самого пруда, не сразу разглядит тебя среди листвы.

Дитер не стал окликать Золушку, он молчаливо вскарабкался по стволу и сел недалеко от неё, чуть ниже. Он ожидал застать её плачущей, но лучше бы она плакала. У Золушки были абсолютно сухие глаза, смотрела она не на замок и не на мост. Взгляд её был направлен вниз, но вряд ли она видела прозрачную до самого дна воду пруда и суетливо ныряющую тут и там крякву. После бесконечных минут затяжной тишины девочка произнесла вяло, чуть приоткрыв губы:

– Я больше не буду танцевать. Никогда не буду…

Дитер не знал, как ей возразить, но он понимал одно: это несправедливо, мир потеряет половину своего смысла без её танца.

– Я думаю, отцу Иоанну это понравится. Выйдет, что он победил, – удалось выдавить с напускным равнодушием, на мальчишек такое «Слабо?» обычно действует.

– Плевать мне на отца Иоанна, – мягко улыбнулась Золушка. – Просто теперь каждый раз, если я начну танцевать, я снова буду чувствовать на себе мерзкую шкуру и капающие на меня слюни, и руку, которая придавила меня, и его жирный живот.

Они долго сидели молча – до тех пор пока Дитер не начал стучать зубами от холода. Тогда Золушка спрыгнула на землю и позвала:

– Пойдём, Дитеркюнхель. Не хватало ещё, чтобы ты снова слёг.

По пути домой девочка смотрела только под ноги перед собой, а Дитер плёлся рядом и думал, что если бы у него в тот момент была волшебная сила, он бы, наверное, разорвал бы на части Диди и Иоанна, а смеющуюся толпу засыпал бы навозом по самые головы. Немного остыв, он просто отрастил бы всем им на пару дней длинные ослиные уши. Похоже, что те правила, которые он старательно записывал за тётушкой, придуманы не зря. «Не колдуй в гневе и ярости». Дитеру ещё сильней захотелось научиться колдовать, чтобы у Золушки было такое красивое платье, которого нет ни у кого в городе – такое, чтобы даже отвратительную шкуру она тут же забыла.

***

– Всё-таки моё терпение и упорство дали свои плоды, – Хильда энергично тряхнула головой, – не зря я потратила столько времени и сил. Прекратилось это постоянное прыганье по дому, эти глупые шутки, наглый смех без всякого повода. Геральдина, дорогуша, налейте мне ещё чашечку горячего шоколада, он у Вас просто изумителен.

– Попробуйте с этими цукатами, Хильда, – тётушка Геральдина пододвинула вазочку, – я тоже заметила, что Золушка изменилась, хотя и не могу сказать, что мне это так уж нравится. По-моему, она стала даже слишком молчалива. Я уж подумала, не заболела ли девочка? Вы не показывали её врачу? Возможно, это связано с возрастом, ведь она становится девушкой. Давно с ней такое?

– Я заметила месяц назад. Примерно тогда же она совсем перестала ходить на учёбу. Витольд вызывал эскулапа, но тот сказал, что Мария определённо здорова, и прописал ей прогулки. Да и ни к чему ей эта учёба, я так думаю. Нам, женщинам, главное что? Устроить свою жизнь. Зато она теперь всё делает по дому, я даже рассчитала одну из служанок за ненадобностью. У меня, конечно, есть некоторые претензии, но особенно не ругаю – всё-таки дочь. Вот выдам сначала Клару с Эмили, а дальше можно и будущим Марии заняться. Я обязательно подыщу ей приличную пару. К моей Кларочке, кстати, уже сватаются. Был даже один барон. Я ещё одну штучку съем, очень вкусно. Староват, правда, зато при деньгах, и земель немало. Мы пока откладываем ответ до весны, – Хильда примолкла, чтобы положить в рот кусочек марципана и сделать глоток шоколада.

– Почему именно до весны?

– Вы словно живёте в другой стране, Геральдина. Каждая женщина знает: весной Большой Королевский Бал.

– Ах да, помолвка принца, – понимающе улыбнулась тётушка. – Вероятно, Клара тоже надеется на счастливую звезду?

– И Клара, и Эмили. И не без оснований, скажу я. Да будь я свободна – сама бы участвовала в этой битве самок. Уж поверьте, у меня тоже есть парочка ловких трюков, чтобы обуздать этого неопытного несмышлёныша.

– Судя по разговорам, принц не такой уж и неопытный…

– Что такое опыт молодого человека рядом с опытом зрелой женщины! Совершенно ничего, соверш-ш-шенно! – Хильда с удовольствием прошипела последнее слово и потянулась за очередным кусочком.

Когда с содержимым вазочки было покончено, Хильда вдруг вспомнила, что на самом деле она пришла пригласить Геральдину и её племянника на день рождения своей приёмной дочери, который будет отмечаться после Рождества, и посетовала, что живут рядом и совершенно не наносят визитов друг другу, а она могла бы показать чудные страусиные перья ярчайшего алого цвета. На королевском балу они будут великолепны.

Позвав Ганса, чтобы тот проводил Хильду, тётушка Геральдина попрощалась и поднялась по скрипучим ступенькам наверх, к Дитеру.

Мальчик сидел лицом к окошку и зубрил латинскую фразу, которую отец Иоанн задал к завтрашнему дню: «Beati, qui lavant stolas suas, ut sit potestas eorum super lignum vitae, et per portas intrent in civitatem» (Блаженны соблюдающие заповеди Его, чтобы иметь право на древо жизни и войти в город его воротами. – лат.). Геральдина поставила перед племянником чашечку горячего шоколада и присела рядом. Фраза никак не давалась, и Дитер повторял её нараспев снова и снова, словно заклятие. Завтра каждый должен будет произнести на уроке свою часть текста, чтобы вместе составилась целая песнь. Кто ошибётся, тот получит звонкий подзатыльник от отца Иоанна.

Наконец Дитеру удалось дважды подряд проговорить всё без запинки, не подсматривая в книгу. Он радостно отложил учебник в сторону и с удовольствием взялся за шоколад, придвинутый тётушкой.

– У меня сейчас была Хильда. Она подтвердила мои подозрения, что с Золушкой что-то не то. Наверняка, ты бы тоже смог мне что-нибудь об этом рассказать?

Дитер и сам давно хотел всё выложить, упрашивать не нужно, тётушке оставалось лишь задавать иногда вопросы, чтобы отделить подростковые эмоции от сути дела.

Суть Геральдине не понравилась.

– Неужели никто из взрослых не защитил девочку? – возмутилась она – Я непременно подойду к отцу Иоанну и всё выскажу. Я заставлю его сгореть от стыда, если он не принесёт извинений и не примет нашу милую соседку обратно в школу.

– Они её не выгоняли.

– Ты хочешь сказать, что она сама оставила учёбу? Тогда всё ещё хуже. Хильде бы стоило бить во все колокола, а она радуется.

– Если бы я умел колдовать, – робко предположил Дитер и поправился, – или шить, я бы сделал такое красивое платье к Большому Балу, чтобы Золушка забыла ту противную шкуру. Она танцевала бы лучше всех.

– Ах, и тут этот бал. Наш город определённо сошёл с ума.

Тётушка задумчиво прошлась по комнате и остановилась около изображения женщины рядом с книжными полками.

– Раньше её здесь не было. Любопытно, прошлое или будущее?

– Вы её знаете, тётушка?

– Увы, да. Это, без сомнений, моя сестра.

– Но она не похожа на мою маму.

– Да, почти не похожа. Это Энгельберта, она старшая из нас. Но я не думаю, что встреча с ней доставила бы мне сейчас хоть капельку удовольствия, – горько проговорила тётушка и резко отвернулась от изображения.

Дитеру показалось, что сейчас ему сообщат что-то важное, но Геральдина не спешила с объяснениями. Погружённая в свои размышления, она занималась наведением порядка в комнате. Пальцы её ловко отрывали засохшие листы растений на подоконнике, протирали от пыли письменный набор и морскую раковину, в которой звякнул шарик из маминых бус. Лежащий на кровати вишнёвый меч немедленно отправился в свой угол, дудочка из бузины нашла место в выдвижном ящичке. И когда уже Дитер решил, что разговор бесповоротно иссяк вместе с ароматным напитком в глиняной чашке, тётушка вдруг вернулась к тому, с чего начала.

– Золушке надо помочь. Платье на бал мы ей подберём, это я возьму на себя. Но вот избавляться от страхов, связанных с козлиной шкурой, ей придётся самой. Чтобы не бояться темноты, нужно однажды набраться храбрости и войти в неё – убедиться, что там нет ничего страшного.

Уходя, она легонько щёлкнула пальцами, и Дитер услышал, как открылись запоры сундука, в котором хранился «Базис». Было ли это разрешением, или знаком доверия с её стороны, герой наш спросить не решился.

***

На Рождество выпало много снега. В школе объявили о каникулах. Дитер вместе с другими школярами носился по улицам Линсена, разгорячённый, в распахнутой одежде. Бросались снежками, толкали друг друга в сугробы, скользили на ледяных дорожках и даже пытались этот снег откусывать. В результате наш герой подхватил ангину и вместо планируемой поездки с тётушкой в Портабланко вынужден был остаться дома под присмотром Ганса. В порт должен был войти корабль капитана Джеральда Бруни с какао-бобами далёкого континента, поэтому Геральдине срочно нужно оправиться туда. Она пообещала обернуться за пять дней и к Новому году быть с Дитером.

К дню рождения Золушки кашель почти прошёл, и Дитер отправился в дом Витольда. Все гости разместились за большим столом. Были две бывшие одноклассницы с боязливыми взглядами пойманных косуль – Фрика и Ронда, одетые в школьные платья. Обе светленькие, но Фрика маленькая и пухленькая, а Ронда высокая и крепкая девушка. Они подарили Золушке яркие ленточки. Были взрослые соседи по Вишнёвому переулку – немолодая супружеская пара Гроссов – отягощённый многочисленными болезнями отец семейства и его суетливая супруга. Потёртости и пятна камзола главы семьи свидетельствовали, что хозяин этого камзола выиграл не одну битву с праздничными обедами и ужинами, но готов сразиться вновь, даже несмотря на боли в правом подреберье и мучительное газообразование. На госпоже Гросс довольно-таки неплохо смотрелось муслиновое платье, выглядевшее почти новым, и лишь покрой выдавал его древнее происхождение. Пришли две подруги Хильды, этих было не остановить – тараторили весь вечер, обменивались последними сплетнями города, перекрикивая друг друга. Около Золушки выросла небольшая горка подарков – костяной гребешок от соседей, пудра от одной из подруг Хильды, румяна от другой. Клара была не в духе, ей пришлось подарить Золушке красивую юбку, которую она шила у портного, но после очередной подгонки не смогла в неё влезть. От Эмили достался чепец, на котором неловкими руками был вышит цветочек. Дитер принёс от тётушки заранее приготовленный шоколадно-марципановый домик, а от себя – увиденные на ярмарке музыкальные колокольчики. Маленькие звонкие купола висели в ряд, и на них можно было наигрывать простые мелодии, управляя нитями. Позже всех пришёл отец Золушки. Он принёс нечто большое, скрытое под тёмной накидкой. Когда ткань убрали, оказалось, что внутри пряталась клетка с яркой певчей птичкой. Хильда крайне недоброжелательно восприняла подарок. Она заявила, что это вонь и постоянный шум в доме. Витольд в ответ оправдывался, что клетка будет стоять в комнате Золушки, и летать птица будет только там. К тому же выпустить её сейчас нельзя – замёрзнет. Освоившись, птица стала лихо насвистывать, и Хильда тоскливо произнесла куда-то в сторону:

– Ну вот, началось. Не одно, так другое. Ну, кто просил?

Витольд предложил играть в фанты. Дитеру очень удачно досталось «произнести латинское изречение», и он без запинки выпалил недавнее «Beati, qui lavant stolas suas…». Господину Гроссу пришлось петь, и он, сильно фальшивя, просипел один куплет знакомого рождественского гимна. Одной из подруг Хильды пришлось надуть щёки, а Витольду прокукарекать, что он, кстати, сделал мастерски. А потом сам же отозвался другим петухом, и два петуха, перекрикивая друг друга, несколько минут смешили гостей. Затем дошла очередь до Золушки, ей выпало «станцевать со стулом контрданс». Золушка радостно выскочила на середину комнаты, поставила стул напротив… И словно лопнула какая-то пружина: девушка изменилась в лице, присела на краешек стула и сообщила, что неважно себя чувствует. Игра стала скучной, следующим фантом Фрика должна была корчить рожи, но она делала это совершенно вяло, и этим всё закончилось. К тому же в это время на столе появился сладкий слоёный пирог, который испекла сама Золушка, и все переключились на еду.

Прикончив угощения, гости начали расходиться, щедро отсыпая благодарности Хильде.

– Да-да, – отвечала она скромно, – как же ради дочери-то не постараться.

Дитер услышал, как на улице переговариваются Гроссы:

– Повезло Золушке с мачехой, другая бы со свету сжила.

– Не ценят, не ценят – молодость.

***

Вечером Дитер дважды порывался достать книгу заклинаний и даже тянулся рукой к сундуку, но каждый раз останавливали сомнения. Ночью снова плохо спалось. Решимость пришла утром, как только наш герой окончательно проснулся. Он не бросился к книге немедленно. Никакой спешки, сначала надо спуститься на первый этаж и поболтать с Гансом, приготовившим завтрак, после еды прополоскать горло солёной водой (тётушка Геральдина просила не забывать). Только теперь, поднявшись в свою комнату, Дитер осторожно поднял крышку сундука. Бережно взял книгу и выложил её на стол. Замки ящика защёлкнулись сами собой, словно закрывая пути к отступлению.

Дитер перелистал страницы до места, на котором когда-то остановился, и убедился, что до завершения совсем немного. Он остановился на Скорпионе, и теперь надо пройти Лиру, Эридан, а там совсем чуть-чуть до Большого пса. Книга помнила его, едва он провёл пальцем по хвосту созвездия, почувствовались лёгкие покалывания в ответ. Антарес – сердцем Скорпиона называл эту звёздочку отец Сальватор – коротко, но чувствительно кольнул подушечку среднего пальца. Дитер начал декламацию. Это немного напоминало латинский, который он зубрил для школы, но там были понятны хотя бы некоторые слова, здесь же ни одного, но это неважно. Дитер читал спокойно и сосредоточенно, вслушиваясь в каждое слово, находя ритм в строках. При этом он словно видел со стороны свои губы, артикулирующие заковыристое «экстумо хинкос поломари купто, хаж квенто хаж эрюми». Он только что начал читать, или занимается этим целую вечность? Дитер не смог бы ответить. Время для него рассыпалось сплелось, спуталось, растеклось вокруг прозрачным облаком Со зрением тоже происходили странные вещи: наш герой увидел одновременно очередную страницу и обложку книги. Она не была зелёной, она вообще не имела цвета. Дитер чуть не проскочил Лиру, перелистывая очередную страницу. Он коснулся созвездия не в книге – он подлетел к Веге и плотно сжал её в ладонях, чувствуя горячее биение звезды, словно удары своего сердца. Вернулся за стол и не делая паузы – читал, читал, читал. Наш герой не услышал, как открылась дверь. На пороге стоял удивлённый Ганс.

– Эй, рекрут, ты со своей латынью вообще никогда не выздоровеешь. Кричу уже третий раз, что обед готов, а ты даже не слышишь. Думал, не живой уже. Давай бросай свою тягомотину и спускайся. Ты, кстати, – громкость голоса садовника понизилась до шёпота, – ничего сейчас не заметил?

Дитер не понимал, о чём спрашивает старый вояка, и чтобы не выдать себя отрицательно повертел головой.

– Дом у нас сейчас тряхнуло, даже посуда на кухне зазвенела. У мавров со мной однажды такое было. Там так под ногами всё ходило, что стоять нельзя. А потом – трещины по земле, дома разваленные.

Дитер окончательно вернулся к реальности и под рассказ старого солдата о землетрясениях поплёлся вниз. Ганс приготовил густой армейский суп, чрезвычайно наваристый и пахнущий дымком. Сам бывший вояка сидел рядом, прихлёбывал большой ложкой и периодически наставлял: «Не торопись, рекрут, не торопись». Для того чтобы развлечь воспитанника, а заодно и для назидания, припомнил садовник историю про ландскнехта, который всегда ел не спеша.

История про ландскнехта, который всегда ел не спеша.

Нашу роту наняли против африканцев сражаться. Вместе с нами наёмники со всей Европы. Раньше-то мы меж собой дрались, а теперь все на одной стороне. Про которого я расскказываю – француз был. Мы его в пустыне подобрали. Поход совершаем вслед за первой ротой. Вдруг глядим: вокруг следы боя, убитых наших много, и сидит как ни в чём дело мужичонка и кашу трескает. Спрашивает его наш сержант:

– Что делаешь тут, вояка?

– Да вот, – отвечает, – и сам не знаю. Сначала своих догонял, потом от смерти бежал, только что к погибели готовился, а сейчас, наверное, просто кашу ем.

Видим, мужичок не промах. Сели рядом послушать.

– Расскажи, – просим, – мусью, с этого места поподробнее.

– Вы, – говорит, – меня «мусью» не обзывайте. Я Жан, просто Жан, тоже вашего полка ландскнехт, только роты другой. Мы у родника ночевали. В поход выходили с утра, кто где мог, там и спал. Меня на заре не заметили за кустом, вот и разбудили поздно. Я только есть сел, а все уже в строй и двинулись. «Догоняй!» кричат. А я быстро есть не могу, с детства не привык, а голодным далеко не уйдёшь. Много ли с пустым пузом навоюешь?! Ем, а сам смотрю: наши всё дальше, но быстрее всё равно не могу, хоть ты меня убей. Ну, думаю, в пустыне далеко видно, не потеряюсь. Заканчиваю, тарелку в вещмешок – и за ними. Вон, гляжу, они, сейчас догоню. Но пока вслед шёл, они за барханом скрылись, и я уже бегу почти, но их теперь не вижу. Подпрыгиваю – всё равно их нет, на бархан залез – опять нет. «Ничего, – думаю, – по следам-то всё равно найду». Так три часа и шёл, пока следы вдруг не разошлись. Куда теперь? Тут я и присвистнул. «Да, – говорю сам себе, – влип ты, Жан, по самые уши». Пошёл сначала по правым следам, нужно же куда-то идти. Протопал ещё три часа, а следы совсем пропали – кончились словно. Я опять вернулся на развилку. А там, видно, какой-то караван за это время прошёл или ещё кто, следов не узнаю. Песок вокруг, да и есть уже хочется. Ладно, что с собой сухари и вода, пару дней выжить можно. И вот какие-то следы, и я по ним плетусь. Так до вечера и шёл, сил уже никаких, латы по песку, словно саночки по снегу, волочу. Вот, думаю, позавтракал, так позавтракал. А ночью холодно, шакалы воют, шорохи всякие. Неспокойно одному в пустыне. Утром, как встал пораньше, так и снова вдогонку. Иду и вдруг – Святая Дева – флаг наш впереди, палатки. Спят, что ли, все? Подхожу, а вся моя рота порубленная лежит. Напали на них враги ночью, истребили всех напрочь. Сел я тут и не знаю, что делать. А потом говорю себе: «Ясно, что позавтракать надо, без этого нельзя». Соорудил костёр, кашу сварил. Только есть начал – мавры откуда не возьмись очень дикой наружности, с кольцами в носах, прыгают вокруг, копьями трясут. Ну, думаю, убьют или нет, а поесть-то всё равно надо. Сижу, ем кашу, а быстро я есть не умею, да и горячая она ещё. Вождь их руками показывает: «Быстрее, мол, жуй». Я ему в ответ плечами пожимаю: «Извини, браток, не получается». Ждали они, ждали и вдруг как заверещали все, вскочили и убежали разом. А тут и вы подоспели. Такой мой рассказ.