То о чем знаешь сердцем джесси кирби читать
О чем знаешь сердцем (ЛП)
Джесси Кирби
О чем знаешь сердцем
Глава 1
Общение с реципиентами помогает смягчить боль утраты… В целом, обмен мыслями и эмоциями идет на пользу как семьям доноров, так и реципиентам, а также их родственникам и друзьям… дар жизни… Некоторым требуются месяцы и даже годы на то, чтобы решиться написать и/или получить такое письмо. А некоторых вы не увидите никогда.
Центр поддержки семей доноров
Четыреста дней
Четыреста. Я мысленно повторяю это число, снова и снова. Вцепившись в руль, заполняю им внутреннюю пустоту. Я не могу не выделить Четырехсотый день среди прочих. Он заслуживает чего-то особенного. Особого признания. Как Триста шестьдесят пятый день, когда я отнесла цветы его матери, а не к нему на могилу, потому что знала: он хотел бы, чтобы я поступила именно так. Или как день его рождения четыре месяца, три недели и один день спустя. В Сто сорок второй день.
Я провела этот день в одиночестве, потому что не представляла, как вынесу встречу с его матерью и отцом. А еще потому, что крохотная частичка меня втайне надеялась: вдруг, ну вдруг, если я буду одна, то случится чудо, и он вернется, ему исполнится восемнадцать, и все запустится заново с того момента, где прервалось. Мы вместе закончим школу, подадим документы в один и тот же колледж, сходим на выпускной, а после вручения дипломов подбросим наши академические шапочки вверх и, пока они будут падать с неба на землю, поцелуемся в сиянии солнечных лучей.
Когда чуда не произошло, я завернулась в его свитер, который, если то была не игра воображения, все еще хранил его запах. Завернулась туго-туго и загадала желание. Я пожелала, чтобы мне не пришлось проживать все это без него. И мое желание сбылось. Последний школьный год прошел, как в тумане. Я не отправила документы в колледж. Не пошла выбирать платье на выпускной. Я забыла о том, что есть солнечный свет и небо, созданное затем, чтобы под ним целоваться.
Дни тянулись один за другим непрерывной, нескончаемой чередой. Но эта обманчивая бесконечность могла исчезнуть в мгновение ока. Как разбившаяся о берег волна.
У Трента было сердце атлета: сильное, с размеренным сердцебиением на десять ударов медленней моего. Бывало, мы лежали, обнявшись, грудь прижата к груди, а я старалась дышать его дыханию в такт, чтобы обманом успокоить и сердце. Не выходило, ни разу. Даже три года спустя мой пульс разгонялся просто от его присутствия рядом. Но мы нашли нашу собственную синхронность. Его сердце стучало ровно и медленно, а мое заполняло тишину в интервалах.
Четыреста дней. А сколько ударов сердца? Не счесть.
Четыреста дней в мире без Трента и всего несколько мест, где он остался существовать. И до сих пор никакого ответа из одного из них.
Сзади сигналят. Гудок выдергивает меня из мыслей в реальность, отвлекая от нервной тошноты в животе. Водитель в зеркале заднего вида костерит меня, обгоняя – кулак сердито воздет в воздух, рот через стекло выплевывает вопрос: «Какого черта ты делаешь?»
Садясь в машину, я спрашивала себя о том же. Я понятия не имею, что именно делаю, но знаю, что иначе я не могу. Я должна увидеть его – из-за того ощущения, которое подарили мне встречи с другими.
Первой из реципиентов с родными Трента связалась Нора Уолкер. Мы знали, что и реципиентам, и семьям доноров можно в любой момент найти друг друга через трансплантационного координатора, и все же ее письмо стало для нас полной неожиданностью. Мама Трента позвонила мне на следующий день после того, как оно пришло, и попросила прийти. Мы сели вместе в светлой гостиной, в доме, где было столько воспоминаний, включая самое первое – о том, как я в пятый раз бежала мимо него и надеялась, что сегодня меня заметят.
Услышав, что меня пытаются догнать, я перехожу на шаг. Его голос, тогда еще незнакомый, с трудом втискивает между вдохами и выдохами слова.
Нам было по четырнадцать. До этого момента мы были чужими. До этих двух слов.
И вот, когда я сидела с матерью Трента на том самом диване, где мы с ним обычно смотрели кино, лопая один попкорн на двоих, случилось так, что слова одной незнакомой женщины вытянули меня из темноты одиночества, где я существовала уже очень давно. После ее письма, написанного дрожащей рукой на хорошей бумаге, я воспряла. Оно было простеньким. С глубокими соболезнованиями. С глубокой признательностью за то, что Трент подарил ей жизнь.
Вечером, вернувшись домой, я написала Норе ответ, свое личное спасибо за то светлое чувство, пережитое, пока я читала ее письмо. На следующий день я написала еще одному реципиенту, потом второму, третьему – всем пятерым. Анонимные послания анонимам, которых я хотела узнать. Когда я отправила письма координатору, во мне поселилась робкая надежда, что они ответят. Что они заметят меня – как он.
Я оглядываюсь через плечо. Да, это он. Улыбается, в руке подсолнух со стеблем выше меня; корни подметают асфальт.
– Я Трент, – говорит. – Переехал недавно в дом вниз по дороге. Ты живешь где-то рядом, да? Я всю неделю смотрю по утрам, как ты бегаешь. Ты быстрая.
Я покусываю нижнюю губу, шагая с ним рядом. Мысленно улыбаюсь. Еле удерживаю в себе признание, что стала сбрасывать скорость на подходе к его дому с того самого дня, как он вышел из притормозившего на обочине грузовичка.
Я оживала, пока писала те письма. В них я рассказывала о Тренте и о том, что он дарил мне, пока был жив. Ощущение, что все на свете мне по плечу. Счастье. Любовь. Эти письма – анонимная рука, протянутая в пустоту за помощью, за ответом – стали для меня способом почтить его память и дали надежду на большее.
Мне смешно: он так и не отдышался и вдобавок, кажется, напрочь забыл о гиганте-подсолнухе, который болтался в его кулаке.
– Ой. – Он замечает, куда направлен мой взгляд. – Это тебе вообще-то. Я… – Рука нервно лохматит волосы. – Я сорвал его вон там, у забора.
Он со смешком протягивает мне подсолнух. Мне хочется слушать звучание его смеха еще и еще.
– Спасибо, – отвечаю я. И беру у него цветок. Его первый подарок.
Мне ответили четверо из тех, кого он одарил.
После двухсот восьмидесяти двух дней обмена многочисленными письмами, заполнения форм и предварительных консультаций мы с мамой Трента приехали в офис Центра поддержки семей доноров. Сели и стали ждать. Когда они придут, и мы встретимся с ними лицом к лицу.
То о чем знаешь сердцем джесси кирби читать
То, о чем знаешь сердцем
Оригинальное название: Things We Know by Heart
Published by arrangement with HarperCollins Children’s Books, a division of HarperCollins Publishers.
Опубликовано по согласованию с литературным агентством Synopsis Literary Agency
Copyright © 2015 by Jessi Kirby Half title page illustration by Grace Lee
© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2017
Моим сестрам, чьи сердца храбры и прекрасны
Сердце (сущ.) – полый мышечный орган, который обеспечивает ток крови по кровеносным сосудам посредством ритмичных сокращений; считается эмоционально-духовным центром личности. Его связывают с интуицией, чувствами и эмоциями; самая главная, жизненно важная часть чего-либо.
КОГДА Я ПРОСНУЛАСЬ перед самым рассветом от воя сирен за окном, я уже знала: приехали за ним.
Не помню, как вскакивала с кровати и завязывала шнурки. Не помню, как неслась по дорожке между нашими домами. Не помню, как касалась ногами земли, как тяжело дышала. Как мчалась, чтобы убедиться в том, что сердцем и так уже знала наверняка.
До мелочей помню все, что было потом. До сих пор вижу, как вспыхивают на фоне бледного предрассветного неба голубые и красные огни. Слышу обрывки фраз врачей. И слова «черепно-мозговая травма», то и дело звучащие сквозь радиопомехи.
Помню, как захлебывалась рыданиями незнакомая женщина – я и сейчас не знаю, кто она такая. Помню ее белый джип: капот скрывался в погнутых стеблях и погубленных цветках подсолнухов, которые росли вдоль дороги. Помню щепки сломанного забора. Помню асфальт, густо усеянный осколками стекла, словно гравием. Кровь. Слишком много крови.
И его кроссовку, лежавшую в самом центре этой неразберихи. На ее подошве я не так давно черным маркером нарисовала сердечко. До сих пор помню, какой невесомой она мне показалась, когда я подобрала ее, и то, как мне стало больно. Помню руки в перчатках. Они крепко держали меня, не давали броситься к нему.
Меня не пустили. Не хотели, чтобы я его видела. Так что сильнее всего в память врезалось воспоминание о том, как я в одиночестве стояла на обочине и ощущала темноту. С каждой минутой она сгущалась все сильней. Лучи утреннего солнца ласкали дрожащие золотые лепестки подсолнухов, которые были разбросаны там… где он умирал.
Общение с реципиентами помогает семьям доноров справиться с болью утраты. Самим реципиентам также идет на пользу обмен переживаниями, после того как они вновь получили главный дар – дар жизни. Но иногда для того, чтобы люди оказались готовы начать такое общение, им требуются долгие месяцы, если не годы. Порой они и вовсе не выходят на связь.
Я мысленно повторяю это число. Позволяю ему заполнить внутреннюю пустоту, пока крепко держусь за руль. Нельзя, чтобы этот день прошел так же, как и любой другой. Все-таки он четырехсотый, его нужно по-особенному отметить. Скажем, как триста шестьдесят пятый. Тогда я не понесла цветы на могилу, а отдала букет его маме. Знаю, он хотел бы, чтобы я поступила именно так.
Или как его день рождения, который наступил спустя четыре месяца, три недели и один день после того несчастного случая. Это был сто сорок второй. Я провела его в одиночестве, потому что не вынесла бы встречи с его родителями. Где-то в потаенных уголках души я хранила веру в чудо: вдруг, если я останусь одна, он каким-то невероятным образом вернется, чтобы отпраздновать свое восемнадцатилетние, и мы снова заживем как ни в чем не бывало… Вместе окончим школу, подадим документы в один и тот же колледж, сходим на выпускной… А после получения дипломов подбросим шапочки в воздух и до того, как они упадут на землю, успеем поцеловаться в сиянии солнечных лучей.
Но он не вернулся. И тогда я закуталась в свитер, который, казалось, еще хранил его запах, и загадала желание. Я изо всех сил молила о том, чтобы мне не пришлось переживать все это без него.
И мое желание сбылось: последний школьный год прошел как в тумане. Я не отправила документы в колледж, не выбрала платье на выпускной, забыла, что в мире существует солнце и что в свете его лучей можно целоваться.
Дни сменяли друг друга в постоянном, непрерывном ритме. Обманчиво бесконечные, они порой исчезали в мгновение ока. Как ветер. Как волны, которые бьются о берег.
У Трента было сердце спортсмена: сильное, в минуту оно совершало на десять ударов меньше, чем мое. Порой мы лежали, прижавшись друг к другу, и я задерживала дыхание, чтобы дышать с ним в такт. Старалась обмануть собственный пульс, чтобы он тоже замедлился. Конечно, ничего у меня не получалось. Даже после трех лет знакомства он неизменно учащался, когда Трент был рядом. Но мы все равно сумели отыскать свой особенный ритм: паузы между спокойными ударами его сердца заполнялись стуком моего.
Четыреста дней – и слишком много ударов сердца.
Четыреста дней – и слишком много событий, в которых Трента больше нет. И до сих пор никакого ответа из места, где он есть.
Сзади сигналят, и гудок возвращает меня в реальность, отвлекает от потока мыслей и нервной тяжести в животе. В зеркале заднего вида замечаю, как меня объезжает недовольный мужчина, сердито вскинувший руку. Читаю по губам: «Что ты, черт побери, творишь?!»
Когда я садилась в машину, то задавалась тем же вопросом. Не уверена точно, что я делаю. Знаю лишь, что должна. Должна увидеть его. Потому что встречи с остальными помогали мне справиться с болью.
Первой с семьей Трента связалась Нора Уокер. Реципиенты и родственники доноров могут в любое время найти друг друга с помощью координатора по трансплантациям, но ее письмо все равно оказалось для нас неожиданностью. Мама Трента позвонила мне на следующий день после того, как получила его, и попросила прийти. Мы вместе сидели в гостиной дома, который хранил множество воспоминаний – начиная с того самого дня, когда я пять раз пробегала мимо в надежде, что Трент наконец меня заметит. Стоило мне услышать, что он бежит следом, пытаясь догнать, как я сразу же перешла на шаг. Трент с трудом переводил дух.
Нам исполнилось по четырнадцать лет. И мы не были знакомы до этого момента. До этих двух слов.
Вместе с мамой Трента я сидела на том самом диване, где часто смотрела с ним кино и хрустела попкорном. Наполненные благодарностью слова незнакомой женщины вдруг вытащили меня из темноты и одиночества. Неровные буквы, словно выведенные дрожащей рукой, на красивой бумаге что-то перевернули во мне. Письмо было бесхитростным: Нора выражала соболезнования по поводу смерти Трента и глубокую признательность за то, что только с его помощью она все еще жива.
В тот вечер я вернулась домой и села писать ответ, где, в свою очередь, благодарила за светлое чувство, которое вызвало у меня ее письмо. На следующий вечер я сочинила письмо для еще одного реципиента, а затем для еще одного – всего их было пять. Анонимные послания неизвестным людям, которых мне вдруг захотелось узнать. Я передала их координатору с робкой надеждой на то, что мне ответят. Заметят меня, как Трент в свое время.
Оборачиваюсь и вижу его. Он улыбается и сжимает стебель гигантского подсолнуха, который, кажется, даже выше меня. Длинные его корни волочатся по асфальту.
– Я Трент, – говорит он. – Совсем недавно переехал, наш дом внизу улицы. Ты, видимо, неподалеку живешь, да? Каждое утро вижу, как ты выходишь на пробежку. Ты такая быстрая!
Мы идем вместе. Я покусываю нижнюю губу, улыбаясь про себя. Вот бы не проговориться, что я стала замедляться рядом с домом Трента с того самого дня, как впервые его увидела.
То, о чем знаешь сердцем
Оригинальное название: Things We Know by Heart
Published by arrangement with HarperCollins Children’s Books, a division of HarperCollins Publishers.
Опубликовано по согласованию с литературным агентством Synopsis Literary Agency
Copyright © 2015 by Jessi Kirby Half title page illustration by Grace Lee
© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2017
Моим сестрам, чьи сердца храбры и прекрасны
Сердце (сущ.) – полый мышечный орган, который обеспечивает ток крови по кровеносным сосудам посредством ритмичных сокращений; считается эмоционально-духовным центром личности. Его связывают с интуицией, чувствами и эмоциями; самая главная, жизненно важная часть чего-либо.
КОГДА Я ПРОСНУЛАСЬ перед самым рассветом от воя сирен за окном, я уже знала: приехали за ним.
Не помню, как вскакивала с кровати и завязывала шнурки. Не помню, как неслась по дорожке между нашими домами. Не помню, как касалась ногами земли, как тяжело дышала. Как мчалась, чтобы убедиться в том, что сердцем и так уже знала наверняка.
До мелочей помню все, что было потом. До сих пор вижу, как вспыхивают на фоне бледного предрассветного неба голубые и красные огни. Слышу обрывки фраз врачей. И слова «черепно-мозговая травма», то и дело звучащие сквозь радиопомехи.
Помню, как захлебывалась рыданиями незнакомая женщина – я и сейчас не знаю, кто она такая. Помню ее белый джип: капот скрывался в погнутых стеблях и погубленных цветках подсолнухов, которые росли вдоль дороги. Помню щепки сломанного забора. Помню асфальт, густо усеянный осколками стекла, словно гравием. Кровь. Слишком много крови.
И его кроссовку, лежавшую в самом центре этой неразберихи. На ее подошве я не так давно черным маркером нарисовала сердечко. До сих пор помню, какой невесомой она мне показалась, когда я подобрала ее, и то, как мне стало больно. Помню руки в перчатках. Они крепко держали меня, не давали броситься к нему.
Меня не пустили. Не хотели, чтобы я его видела. Так что сильнее всего в память врезалось воспоминание о том, как я в одиночестве стояла на обочине и ощущала темноту. С каждой минутой она сгущалась все сильней. Лучи утреннего солнца ласкали дрожащие золотые лепестки подсолнухов, которые были разбросаны там… где он умирал.
Общение с реципиентами помогает семьям доноров справиться с болью утраты. Самим реципиентам также идет на пользу обмен переживаниями, после того как они вновь получили главный дар – дар жизни. Но иногда для того, чтобы люди оказались готовы начать такое общение, им требуются долгие месяцы, если не годы. Порой они и вовсе не выходят на связь.
Центр поддержки семей доноров
Я мысленно повторяю это число. Позволяю ему заполнить внутреннюю пустоту, пока крепко держусь за руль. Нельзя, чтобы этот день прошел так же, как и любой другой. Все-таки он четырехсотый, его нужно по-особенному отметить. Скажем, как триста шестьдесят пятый. Тогда я не понесла цветы на могилу, а отдала букет его маме. Знаю, он хотел бы, чтобы я поступила именно так.
Или как его день рождения, который наступил спустя четыре месяца, три недели и один день после того несчастного случая. Это был сто сорок второй. Я провела его в одиночестве, потому что не вынесла бы встречи с его родителями. Где-то в потаенных уголках души я хранила веру в чудо: вдруг, если я останусь одна, он каким-то невероятным образом вернется, чтобы отпраздновать свое восемнадцатилетние, и мы снова заживем как ни в чем не бывало… Вместе окончим школу, подадим документы в один и тот же колледж, сходим на выпускной… А после получения дипломов подбросим шапочки в воздух и до того, как они упадут на землю, успеем поцеловаться в сиянии солнечных лучей.
Но он не вернулся. И тогда я закуталась в свитер, который, казалось, еще хранил его запах, и загадала желание. Я изо всех сил молила о том, чтобы мне не пришлось переживать все это без него.
И мое желание сбылось: последний школьный год прошел как в тумане. Я не отправила документы в колледж, не выбрала платье на выпускной, забыла, что в мире существует солнце и что в свете его лучей можно целоваться.
Дни сменяли друг друга в постоянном, непрерывном ритме. Обманчиво бесконечные, они порой исчезали в мгновение ока. Как ветер. Как волны, которые бьются о берег.
У Трента было сердце спортсмена: сильное, в минуту оно совершало на десять ударов меньше, чем мое. Порой мы лежали, прижавшись друг к другу, и я задерживала дыхание, чтобы дышать с ним в такт. Старалась обмануть собственный пульс, чтобы он тоже замедлился. Конечно, ничего у меня не получалось. Даже после трех лет знакомства он неизменно учащался, когда Трент был рядом. Но мы все равно сумели отыскать свой особенный ритм: паузы между спокойными ударами его сердца заполнялись стуком моего.
Четыреста дней – и слишком много ударов сердца.
Четыреста дней – и слишком много событий, в которых Трента больше нет. И до сих пор никакого ответа из места, где он есть.
Сзади сигналят, и гудок возвращает меня в реальность, отвлекает от потока мыслей и нервной тяжести в животе. В зеркале заднего вида замечаю, как меня объезжает недовольный мужчина, сердито вскинувший руку. Читаю по губам: «Что ты, черт побери, творишь?!»
Когда я садилась в машину, то задавалась тем же вопросом. Не уверена точно, что я делаю. Знаю лишь, что должна. Должна увидеть его. Потому что встречи с остальными помогали мне справиться с болью.
Первой с семьей Трента связалась Нора Уокер. Реципиенты и родственники доноров могут в любое время найти друг друга с помощью координатора по трансплантациям, но ее письмо все равно оказалось для нас неожиданностью. Мама Трента позвонила мне на следующий день после того, как получила его, и попросила прийти. Мы вместе сидели в гостиной дома, который хранил множество воспоминаний – начиная с того самого дня, когда я пять раз пробегала мимо в надежде, что Трент наконец меня заметит. Стоило мне услышать, что он бежит следом, пытаясь догнать, как я сразу же перешла на шаг. Трент с трудом переводил дух.
Нам исполнилось по четырнадцать лет. И мы не были знакомы до этого момента. До этих двух слов.
Вместе с мамой Трента я сидела на том самом диване, где часто смотрела с ним кино и хрустела попкорном. Наполненные благодарностью слова незнакомой женщины вдруг вытащили меня из темноты и одиночества. Неровные буквы, словно выведенные дрожащей рукой, на красивой бумаге что-то перевернули во мне. Письмо было бесхитростным: Нора выражала соболезнования по поводу смерти Трента и глубокую признательность за то, что только с его помощью она все еще жива.
Моим сестрам, чьи сердца храбры и прекрасны
Сердце (сущ.) – полый мышечный орган, который обеспечивает ток крови по кровеносным сосудам посредством ритмичных сокращений; считается эмоционально-духовным центром личности. Его связывают с интуицией, чувствами и эмоциями; самая главная, жизненно важная часть чего-либо.
КОГДА Я ПРОСНУЛАСЬ перед самым рассветом от воя сирен за окном, я уже знала: приехали за ним.
Не помню, как вскакивала с кровати и завязывала шнурки. Не помню, как неслась по дорожке между нашими домами. Не помню, как касалась ногами земли, как тяжело дышала. Как мчалась, чтобы убедиться в том, что сердцем и так уже знала наверняка.
До мелочей помню все, что было потом. До сих пор вижу, как вспыхивают на фоне бледного предрассветного неба голубые и красные огни. Слышу обрывки фраз врачей. И слова «черепно-мозговая травма», то и дело звучащие сквозь радиопомехи.
Помню, как захлебывалась рыданиями незнакомая женщина – я и сейчас не знаю, кто она такая. Помню ее белый джип: капот скрывался в погнутых стеблях и погубленных цветках подсолнухов, которые росли вдоль дороги. Помню щепки сломанного забора. Помню асфальт, густо усеянный осколками стекла, словно гравием. Кровь. Слишком много крови.
И его кроссовку, лежавшую в самом центре этой неразберихи. На ее подошве я не так давно черным маркером нарисовала сердечко. До сих пор помню, какой невесомой она мне показалась, когда я подобрала ее, и то, как мне стало больно. Помню руки в перчатках. Они крепко держали меня, не давали броситься к нему.
Меня не пустили. Не хотели, чтобы я его видела. Так что сильнее всего в память врезалось воспоминание о том, как я в одиночестве стояла на обочине и ощущала темноту. С каждой минутой она сгущалась все сильней. Лучи утреннего солнца ласкали дрожащие золотые лепестки подсолнухов, которые были разбросаны там… где он умирал.
Общение с реципиентами помогает семьям доноров справиться с болью утраты. Самим реципиентам также идет на пользу обмен переживаниями, после того как они вновь получили главный дар – дар жизни. Но иногда для того, чтобы люди оказались готовы начать такое общение, им требуются долгие месяцы, если не годы. Порой они и вовсе не выходят на связь.
Я мысленно повторяю это число. Позволяю ему заполнить внутреннюю пустоту, пока крепко держусь за руль. Нельзя, чтобы этот день прошел так же, как и любой другой. Все-таки он четырехсотый, его нужно по-особенному отметить. Скажем, как триста шестьдесят пятый. Тогда я не понесла цветы на могилу, а отдала букет его маме. Знаю, он хотел бы, чтобы я поступила именно так.
Или как его день рождения, который наступил спустя четыре месяца, три недели и один день после того несчастного случая. Это был сто сорок второй. Я провела его в одиночестве, потому что не вынесла бы встречи с его родителями. Где-то в потаенных уголках души я хранила веру в чудо: вдруг, если я останусь одна, он каким-то невероятным образом вернется, чтобы отпраздновать свое восемнадцатилетние, и мы снова заживем как ни в чем не бывало… Вместе окончим школу, подадим документы в один и тот же колледж, сходим на выпускной… А после получения дипломов подбросим шапочки в воздух и до того, как они упадут на землю, успеем поцеловаться в сиянии солнечных лучей.
Но он не вернулся. И тогда я закуталась в свитер, который, казалось, еще хранил его запах, и загадала желание. Я изо всех сил молила о том, чтобы мне не пришлось переживать все это без него.
И мое желание сбылось: последний школьный год прошел как в тумане. Я не отправила документы в колледж, не выбрала платье на выпускной, забыла, что в мире существует солнце и что в свете его лучей можно целоваться.
Дни сменяли друг друга в постоянном, непрерывном ритме. Обманчиво бесконечные, они порой исчезали в мгновение ока. Как ветер. Как волны, которые бьются о берег.
У Трента было сердце спортсмена: сильное, в минуту оно совершало на десять ударов меньше, чем мое. Порой мы лежали, прижавшись друг к другу, и я задерживала дыхание, чтобы дышать с ним в такт. Старалась обмануть собственный пульс, чтобы он тоже замедлился. Конечно, ничего у меня не получалось. Даже после трех лет знакомства он неизменно учащался, когда Трент был рядом. Но мы все равно сумели отыскать свой особенный ритм: паузы между спокойными ударами его сердца заполнялись стуком моего.
Четыреста дней – и слишком много ударов сердца.
Четыреста дней – и слишком много событий, в которых Трента больше нет. И до сих пор никакого ответа из места, где он есть.
Сзади сигналят, и гудок возвращает меня в реальность, отвлекает от потока мыслей и нервной тяжести в животе. В зеркале заднего вида замечаю, как меня объезжает недовольный мужчина, сердито вскинувший руку. Читаю по губам: «Что ты, черт побери, творишь?!»
Когда я садилась в машину, то задавалась тем же вопросом. Не уверена точно, что я делаю. Знаю лишь, что должна. Должна увидеть его. Потому что встречи с остальными помогали мне справиться с болью.
Первой с семьей Трента связалась Нора Уокер. Реципиенты и родственники доноров могут в любое время найти друг друга с помощью координатора по трансплантациям, но ее письмо все равно оказалось для нас неожиданностью. Мама Трента позвонила мне на следующий день после того, как получила его, и попросила прийти. Мы вместе сидели в гостиной дома, который хранил множество воспоминаний – начиная с того самого дня, когда я пять раз пробегала мимо в надежде, что Трент наконец меня заметит. Стоило мне услышать, что он бежит следом, пытаясь догнать, как я сразу же перешла на шаг. Трент с трудом переводил дух.
Нам исполнилось по четырнадцать лет. И мы не были знакомы до этого момента. До этих двух слов.
Вместе с мамой Трента я сидела на том самом диване, где часто смотрела с ним кино и хрустела попкорном. Наполненные благодарностью слова незнакомой женщины вдруг вытащили меня из темноты и одиночества. Неровные буквы, словно выведенные дрожащей рукой, на красивой бумаге что-то перевернули во мне. Письмо было бесхитростным: Нора выражала соболезнования по поводу смерти Трента и глубокую признательность за то, что только с его помощью она все еще жива.
В тот вечер я вернулась домой и села писать ответ, где, в свою очередь, благодарила за светлое чувство, которое вызвало у меня ее письмо. На следующий вечер я сочинила письмо для еще одного реципиента, а затем для еще одного – всего их было пять. Анонимные послания неизвестным людям, которых мне вдруг захотелось узнать. Я передала их координатору с робкой надеждой на то, что мне ответят. Заметят меня, как Трент в свое время.