То без чего нас невозможно представить еще труднее понять
Итоги года. Версия Леонида Парфенова
«Намедни. Наша эра» Леонида Парфенова — это история СССР и России, рассказанная интереснее и живее, чем в любом учебнике. Парфенов начал проект с документального фильма, охватившего период с 1961-го по 1991 год, и продолжил, сняв серии вплоть до 2003-го (в 2004-м он ушел с НТВ). В 2008 году начала выходить книжная версия проекта, и сейчас в продаже уже третий том, посвященный 1980-м.
Как отбирается содержание для каждого года? У Парфенова чеканная формулировка: это «события, люди, явления — то, без чего нас невозможно представить, еще труднее — понять». «По опыту моей работы в любом, даже кажущемся неурожайным, году есть 25 (плюс-минус пять) событий, людей, явлений, которые что-то прибавляют к опыту современников», — говорит Парфенов. По просьбе Forbes он отобрал несколько событий и явлений уходящего года, которые вошли бы в том о 2000-х.
Борьба с «фальсификацией истории»
Впервые со времен Сталина прошлое столь очевидно становится политическим ресурсом.
Пикалево и АвтоВАЗ. Управление кризисом вручную
Новая форма путинского популизма — премьер-министр становится всероссийским завхозом, который «разруливает» любые бизнес-процессы, да еще и в столь обожаемом народом распальцовочном стиле. Знаменитое обращение к олигарху Олегу Дерипаске «ручку верните, пожалуйста» должно было продемонстрировать, кто в стране хозяин.
Евровидение в Москве. Александр Рыбак
Евровидение в столице России прошло впервые за время существования этого конкурса. Это во-первых. А во-вторых, победил уж очень колоритный певец — русскоязычный из Белоруссии, живущий в Норвегии, а поющий по-английски. К тому же привязчивая мелодия Fairytale разошлась на рингтоны.
Сулим Ямадаев, Наталья Эстемирова, Адильгерей Магомедтагиров, Юнус-Бек Евкуров — вот лишь самые громкие имена политических и общественных деятелей, которые подверглись покушениям в 2009 году. Никогда раньше покушений и громких убийств не было так много. Мира на Кавказе нет, там — другой вид войны.
Раз в три-пять лет человечество накрывает какая-то новая страшная болезнь. Кажется, что ей легче всего заразиться и от нее легче всего умереть. При любом недомогании люди думают самое худшее: вот оно — то самое, о чем пишут в газетах и говорят по телевизору. Предыдущей такой бедой был грипп куриный.
Президентский кризис в Гондурасе
28 июня произошел государственный переворот в Гондурасе — военные мятежники арестовали президента Мануэля Селайя.
Даже по меркам Латинской Америки, со всеми ее экзотическими переворотами, мятежами и диктаторами, эти события выглядят совсем запредельными. К тому же Гондурас в русском городском фольклоре — самая анекдотическая страна пылающего континента, которая, как известно, вечно беспокоит.
Модернизация — новая официальная идеология
Официальная модернизация — оксюморон: то, что должно быть массовым движением снизу, объявляется директивой сверху. Сперва отменили общественно-политическую конкуренцию, а потом объявили: пусть новое, борясь, побеждает старое.
Чичваркин в Лондоне и в розыске
Тянувшийся несколько лет процесс против владельца «Евросети» достиг в 2009-м своей кульминации. Второе (после Ходорковского) дело, которое на каждом своем этапе демонстрировало стране и миру, каково это — вести бизнес в России. Серыми и белыми «растаможками», вовлеченностью силовиков в «кошмаренье» бизнеса, добровольно-принудительными продажами по ценам рыночным и не очень, отъездом в аэропорт на полу чужой машины и традиционной концовкой — проживанием в Лондоне.
То без чего нас невозможно представить еще труднее понять
У книжек Парфенова есть некий то ли девиз, то ли интеллектуальный шифр, который повторяется на каждом томе из серии «Намедни. Наша эра», вот он: «События, люди, явления – то, без чего нас невозможно представить, еще труднее – понять».
Этот лозунг (девиз, шифр) имеет, мне кажется, не совсем прямой смысл. Дело в том, что указание на трудность понимания – как бы в обе стороны: невозможно понять не только неких интересных «нас», которым как бы посвящены эти книги, но не так просто понять и логику самого составителя, логику самих книг. Ну да, действительно, а что общего, предположим, у польской «Солидарности», трусиков «неделька», покушения на Папу Римского, дуэта Паулс – Пугачева? Бредовый, в общем, ряд! Неужели лишь то, что Парфенов – мощная медийная фигура, «авторитетный человек» – позволяет читателю проглотить весь этот суповой набор, не разжевывая?
Логика, конечно, тут есть. Поскольку начинался проект «Намедни» как телепередача, то и объединяет, как правило, все эти «события, людей, явления» – не что-нибудь другое, а именно телевизионная картинка. Именно советское телевидение (или советская пресса, что почти одно и то же в те годы) – лейтмотив всего повествования, а «в газетах того времени пишут» – наиболее часто повторяемая фраза, верней даже, фразеологический оборот, который цементирует весь материал. Но и это – все-таки недостаточное объяснение.
Ну да, в самом начале 80-х Брежнев побывал на выставке «Москва–Париж», фанатики убили Анвара Садата, Тэтчер развязала войну за Фолкленды, а Политбюро повысило цены на водку и бензин, ну и что? Можно взять другие факты и другие явления. Мало ли что тогда говорили в программе «Время» и писали в газете «Правда»! Даже сдобренные народным фольклором, все эти «инфо-поводы» не перестанут носить элемент случайного «супового набора», если…
Если бы не присутствие еще одной, но очень важной линии в «Намедни». Того, о чем не говорили по ящику и о чем практически не писали в газетах.
Или почти не писали, а если и писали – то как-то осторожно и опасливо. Для советской власти это была материя глубоко чуждая и непонятная. А именно – вещи. Бытовой, предметный мир, из которого состояла жизнь обычного человека.
Казалось бы, в книгах Парфенова (и в незабвенной его передаче, конечно) – они лишь приправа, специя, которую добавляют на кончике чайной ложечки. Но именно эта специя и превращает суповой набор – в суп. Сейчас попробую объяснить, почему.
Ну вот, скажем, те же трусики «неделька»: «… Набор из семи трикотажных лоскутков поначалу везут из ГДР, Польши и Сирии (там много советских военных советников). Вскоре их осваивают прибалтийские фабрики и кавказские цеховики. Названия дней по-английски, у каждого свой цвет отстрочки и цветок на “фасаде”. Трусики уложены в прозрачную трубочку – эти пластиковые жезлы дарят друг другу лучшие подружки». Здесь все важно – женское белье, которое привозят военные советники из Сирии и ГДР, два крупнейших производителя модного товара – «прибалтийские фабрики и кавказские цеховики», английское слово на исподнем и, наконец, сама изменившаяся мода – глава имеет изящный подзаголовок «минимилизация белья». Вместе с трусиками «неделька» советские женщины (молодые, конечно) взяли тогда иностранную моду ходить без лифчика. Все эти подробности говорят о советском образе жизни, о советской экономике, о советской морали куда больше целых томов и монографий. Сказано три предложения, а смыслов – бездна. Чо же это за «кавказские цеховики», которые могли одеть в русские всю страну? Какова была мощность этих подпольных фабрик? А военные советники, которые в промышленных масштабах возят в чемоданах женский «нижний трикотаж», – они вообще кто? Что это за комсомолки и члены профкомов, что за студентки советских вузов, которые смело выходят на улицу совсем без нижнего белья? Ну и так далее.
Или вот другое, в главе о повышении цен 1981 года: «Как обычно дорожают хрусталь, фарфор, ювелирные изделия, ковры, меха и мебель… В дефиците даже шкафы из древесно-стружечных плит, оклеенные бумагой “под шпон”. Их выпускают местные МСК (мебельно-сборочные комбинаты), они выдерживают не более одного переезда с квартиры на квартиру или двух перестановок из комнаты в комнату». Повышение цен – в разы. Ухудшение качества – тоже в разы. Но как объяснить это современному человеку, воспитанному в современной потребительской экономике? Никак.
Или – все из того же года, знаменующего начало нового десятилетия – партия принимает постановление о поощрении личных подсобных хозяйств. Здесь как бы ближе к официозу, к Центральному телевидению и газете «Правда», но и тут за шершавой фактологией хорошо слышен вещий голос историка: «Постановление обязывает колхозы поддерживать личные подворья… Полвека власть воевала с крестьянским хозяйством – даже после ликвидации кулачества и сплошной коллективизации продолжала стращать… не более одной коровы и одного теленка! Не свыше двух поросят! Максимум 15 плодовых деревьев!… Шансом стать разрешенным куркулем в размерах, за которые дедов ссылали в мокрые края, воспользуются немногие».
И опять: вот она – стержневая, ключевая проблема советского строя, явлена в полный рост в трех с половиной предложениях – невозможность совместить плановое хозяйство и нормальную продуктовую корзину для каждой семьи, чтобы без проблем у всех на столе были рыба, мясо, овощи, молоко, масло. Даже в самые благословенные, спокойные годы – полная невозможность.
Вообще то, как советская власть сдавала свои позиции, незаметно, шаг за шагом, как была готова уступать в малом, которое на поверку оказывалось большим, – написано в «Намедни. 1981-1990» много ярких абзацев и строк. Чего стоят хотя бы главы о том, как начали продавать в стране американские сигареты после Олимпиады, или о полуподпольных студиях звукозаписи, которые объявились вдруг в «домах быта» в эпоху кассетных магнитофонов. Подпольные лавочники уже были готовы обеспечить страну чем угодно, от трусов до пуховиков, и уже делали это – а фабрики все еще продолжали производить миллионы штук никому не нужных, ненавистных из-за убогого качества башмаков или шкафов.
Но вернемся к тому, с чего начали, – как автор выбирает этих «людей», «события и явления», из которых составляет книгу. Тут есть, конечно, субъективный элемент – пишет о том, что запомнилось, «царапнуло», отложилось в памяти (и прежде всего, конечно, именно по телевизионной картинке). Есть и объективный – из всего многообразия советской «таблицы элементов» Парфенов выбирает, в общем, три самых главных: о чем говорят на партсобраниях и в программе «Время», что люди носят-едят-трогают и, наконец, от чего и впрямь волнуется сердце «в минуты отдыха» – тут может быть и книга, и выставка, но чаще – кино или популярная песня с ее авторами-исполнителями. На партсобрании голосовали, осуждая «преступную политику» НАТО (глава о наших СС-20 и американских «Томагавках»), в магазине стояли за фарфором или хрусталем, в завкоме записывались на машину «Жигули», отмечались в очереди на квартиру, на мебель, а вечером слушали Пугачеву по ящику или проигрывателю.
Но все это – безусловно, только внешний план реальности. Те феномены, которые буднично плавают (или плавали) на поверхности «нашего» сознания. Глубину, второе измерение эти феномены получают лишь для тех, кто вычитывает внутри дотошных описаний все эти важные смыслы, ибо – САМ все пережил. Лично. И вот только тогда все эти материальные или, скорее, «внешние» вещи становятся твоим сознанием, твоим мышлением, твоим «я».
Но вот не уверен, что абзац о подсобных хозяйствах, которые партия вдруг взялась «поощрять», – будет так же ясен и прозрачен для тех, кто сам в очереди за шпротами или сосисками никогда не стоял. Не уверен, что «трусики неделька», производимые для всей страны «прибалтийскими фабриками» и «кавказскими цеховиками», станут для читателей во всех последующих поколениях таким же мощным символом развала СССР, какими они являются, к примеру, для меня.
И здесь, как ни странно, как ни парадоксально, Парфенов делает выбор в пользу художественности, в пользу образа, метафоры. Он в «Намедни» – прежде всего писатель, который звучит гордо, а никакой не публицист или, упаси господи, эссеист, философ или аналитик!
Для того, чтобы это понять, заглянем в другой том, и прочитаем, как буквально накануне августовского путча 1991 года и развала СССР (то есть всемирно-исторических, по сути своей, событий) в стране впервые появились чайные пакетики, пуховики или вкладыши от жвачек.
«Особой сноровки требует прилюдное извлечение пакетика из напитка: поднять на ложечке, дважды обмотать ниточкой, отжать и, не уронив ни капельки, сбросить в пепельницу или на блюдце». «Мир новых фантиков подчинен строгой иерархии. Выше всех стоят “турбо” – жвачка, у которой на вкладышах нарисованы машины».
Что же это образность? Что это за метафоры?
Вот этот человек начала 90-х, у которого есть маленькие дети и для которого покупка «жвачек со вкладышами» – практически ежедневный оброк, и который еще не потерял ни любопытства, ни чувства юмора, придавленный окружающей его бытовой нуждой. Этот смешной, нелепый отчасти человек, который, может быть, и не чувствует всех смыслов истории, но на которого как из рога изобилия сыплются эти знаки нового времени, – именно он является героем Парфенова. И его «человеческое», конечно, здесь мощно противостоит «историческому». Человек этот, по всей логике, должен горевать по «великой стране», а он глупо радуется фильмам со Сталлоне, которые теперь можно смотреть в кино, покупает детям жвачки со вкладышами, гордо носит самодельные пуховики и учится отжимать, не пролив ни капельки, пакетики с чаем. Потому что ему интересно!
Этот человек – наверное, я.
И вот я, который смотрит на себя же, препарированного в книжках Парфенова, разъятого на мельчайшие микроэлементы – думает вот о чем: да, понятно, что разрядка напряженности, покушение на Рейгана, или даже perestroika – вещи важные, но важнее ли они самой памяти, глубоко личной, конкретной, осязаемой, вещественной? Или смысл всех этих «общеполитических» воспоминаний – начиная от хрущевской кукурузы и кончая горбачевским «союзным договором» – лишь в том, что они создают общий фон этим деталям, этим крошечным кубикам, из которых выстраивается наше мозаичное сознание?
Мне кажется, в книгах серии «Намедни» Парфенов совершил вот это важное открытие: история века (например, ХХ-го), история страны и нации, история человечества – на переломе эпох окончательно уступила место истории одного-единственного, очень конкретного, очень эгоистичного человека. Каждого из нас.
Исторические движения, течения, русла распались на единичную мозаику личных воспоминаний. Казалось бы, «Намедни» не может заменить нам ни в коей мере большого исторического романа, глубокого философского анализа нашей эпохи – но в том-то и дело, что этих «больших смыслов», по всей видимости, сейчас вообще нигде не производится. Не у нас в стране, а вообще в мире. Если бы они были, эти смыслы, то уж точно долетели бы до нас – из любой страны, на любом языке, да и у нас наверняка нашлись бы гении и самоучки, производящие их. Ведь даже в самой парфеновской книжке эти вопросы прямо-таки вопят с каждой страницы. Если советский строй был так мягок и либерален, то почему страна продолжала угрожать всему миру? Если СССР можно было еще спасти – то куда он двигался? Что производило советское «коллективное бессознательное»? Каким он все-таки был, «советский человек» поздней либеральной эпохи?
Но нет ответа. Кубик Рубика, «международная панорама», одежда и мебель, машины и телевизоры – есть, а общего смысла – нет. И, видимо, не может уже быть. Смыслы распались на клеточки. Русла на ручейки. Мозаика – вот правда нашего века. Личное восприятие, личная жизнь, личный опыт – вот единственное мерило человеческого существования. И тут книга «Намедни. Наша эра» – конечно, не просто бесценное свидетельство, а в каком-то смысле первый опыт «нового романа», новой литературы. Романа или литературы, построенной исключительно на бытописании, на описании, на скрупулезном исследовании опыта.
Приглядитесь к этим лицам, событиям и явлениям повнимательнее. Все эти танки, самолеты, ракеты, все эти Тэтчер и Рейганы, арабские вожди и ирландские борцы за свободу, все эти вещи, все эти спортсмены и артисты – имеют значение, хоть какое-то, лишь в контексте одного-единственного мерцающего разума, одного сознания, одного мозга, одного пространства памяти, я бы сказал. Лишь там, в этой вселенной единичного человека, они существуют и имеют иерархию, смысл и цель. Они описывают время, пространство, они описывают невидимую материю жизни, из которой было соткано его существование. Попытайтесь построить их по любой другой системе координат – более привычной: все рассыплется. Это и не история быта, и не политическая история, и не история войн и революций, и не история советского образа жизни, экономики, науки. Это – ничего. Как будто, на самом деле, ничего и не было. Был только один человек, который почему-то, между ужином и сном, вполглаза смотрел программу «Время». Вот он – остался.
А все остальное – умерло и исчезло.
В этом смысле, если рассматривать Парфенова как наследника великой мемуарной традиции, он сделал удивительный и революционный шаг – он отменил саму идею истории. А вернее, преобразовал ее, сделав неважными и несущественными любые исторические события, ибо они – лишь наполнитель нашей памяти. А память состоит совсем из другого. Из загадочного, вечного, не сводимого ни к чему, кроме самого себя, – божества детали. Божества конкретного факта и конкретного чувства. То есть – к бессмысленности. Но – великой бессмысленности.
Намедни. Наша эра. 1921-1930 гг.
А. Кузнецов ― 15 часов и 7 минут в Москве. В эфире программа «Книжное казино». Ее ведущий – Алексей Кузнецов. За звукорежиссерским пультом – Светлана Ростовцева. Никита Василенко некоторое время вынужден будет побыть на карантине. Должен вам сказать, что у нас сегодня начинается новый формат нашей передачи. Мы по-прежнему «Книжное казино», все основные элементы останутся на месте, но они поменяются местами. Мы не стоим, что называется, как вкопанные; мы стараемся находить наиболее удобные и для вас, и для нас форматы.
Поэтому выглядеть это будет следующим образом. Сейчас короткое вступление – как обычно, рейтинг книжных магазинов. Затем мы раздваиваемся. Те, кто слушает нас по радио, услышат программу Майи Лазаревны Пешковой «Книги и вокруг» (раньше она была в конце, теперь она в начале передачи). А вот зрители Ютюба услышат начало разговора с Леонидом Парфеновым. Точнее, не начало разговора, а отдельный маленький разговор для слушателей Ютюба.
А затем, соответственно, мы уже включаемся с Леонидом Парфеновым в основной поток и беседуем для всех. После чего в конце у нас будет маленький сюрприз. О нем я скажу чуть позже. Розыгрыш сегодня один и всего один победитель. Но это так вот получилось. Так не будет каждый раз.
Рейтинг книжных магазинов, на этой неделе определяемый по трем крупнейшим книжным магазинам Москвы – «Библио-Глобус», «Московский Дом книги» и магазин «Москва», выглядит следующим образом. На 5-м – 8-м месте оказалось аж 4 издания: Реймонд Далио, «Принципы. Жизнь и работа»; Уолтер Тевес, «Ход Королевы» (и мы, кстати, сегодня с Леонидом Парфеновым поговорим о шахматах тоже); Максим Ильяхов, «Ясно, понятно. Как доносить мысли и убеждать людей с помощью слов». И с особой гордостью объявляю, что в этой же компании Алексей Никаноров и Алексей Дурново, «Том 1. Спасти царевича Алексея», наш дорогой графический роман.
На 4-м месте – Марина Степанова, «Сад». На 3-м месте – Дина Рубина*, «Одинокий пишущий человек». На 2-м месте – Евгений Водолазкин, «Оправдание Острова». И вершину рейтинга занимает Михаил Зыгарь, «Все свободны. История о том, как в 1996 году в России закончились выборы».
Итак, делайте выбор. Если вы сейчас слушаете радио, вы сейчас услышите программу «Книги и вокруг» Майи Пешковой. Если вы смотрите нас в Ютюбе, вы услышите наш небольшой отдельный разговор с Леонидом Парфеновым.
М. Пешкова ― Про книги и вокруг оных. Я Майя Пешкова. Всех приветствую. Главное литературное событие года случилось – объявлены имена лауреатов 15-го сезона Национальной литературной премии «Большая книга». Главным автором 2020-го члены жюри признали Александра Иличевского и его роман «Чертеж Ньютона». Обладателем 2-й премии стал Тимур Кибиров и его исторический роман «Генерал и его семья». А 3-е место занял Шамиль Идиатуллин за книгу «Бывшая Ленина». При этом разница между 1-м и 2-м местом составила всего 15 голосов, а между 2-м и 3-м – 4 голоса.
Несколько ранее стали известны результаты читательского голосования. Публика отдала свой голос за Михаила Елизарова и его роман «Земля». На 2-м и 3-м месте, соответственно, Дина Рубина*, «Наполеонов обоз», и Алексей Макушинский, «Предместья мысли. Философическая прогулка».
В рамках «Большой книги» была также вручена премия «Литблог» –победителем стал Сергей Лебеденко, автор блога «Книги жарь». «За вклад в литературу» награду получил руководитель недавно упраздненного Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Михаил Сеславинский, а в его лице весь коллектив Роспечати. Финалистами это года стали 13 произведений. Национальная литературная премия «Большая книга» учреждена в 2005 году. Общий премиальный фонд составляет 5,5 млн рублей, 3 из которых получает обладатель 1-го места, полтора – 2-го и 1 млн достается обладателю 3-го места.
М. Пешкова ― Лауреат Нобелевской премии по литературе 2020 года американская поэтесса Луиза Глюк стала первой среди обладателей награды этого года, получившей медаль и диплом у себя дома в Кембридже, штат Массачусетс, США. Литератор получила медаль и диплом в своем саду. Награда вручена Глюк с формулировкой: «За безошибочно узнаваемый поэтический голос, своей суровой красотой превращающий индивидуальное бытие во всеобщее».
Нобелевская неделя 2020 года из-за пандемии стала самой необычной в истории премии. Большинство ее мероприятий, как сообщил Нобелевский фонд», проходят онлайн. В этот уникальный для Нобелевской премии год все лауреаты получают медали и дипломы в своих странах в сотрудничестве со шведскими дипломатическими миссиями. Торжественные презентации записали на видео. Они стали частью телевизионных передач 10 декабря, в день смерти Нобеля. Денежная составляющая Нобелевской премии в каждой номинации в этом году выросла на 1 млн и равна 10 млн крон, а это 1,18 млн долларов.
20 лет назад умер актер, режиссер, создатель театра «Современник» Олег Ефремов, главный режиссер МХАТа 70-х – 90-х годов. К этой дате приурочен выход серии ЖЗЛ документального романа автора пьес и эссе, писательницы Елены Черниковой «Олег Ефремов: Человек-театр». Да-да, вот так через дефис.
«Советская мифология сейчас в моде. Взрослые вспоминают каждый свое, юные – черпают сведения об СССР из телепередач и принтов на футболках. Олег Ефремов, сам уже легенда. А в юности тоже прошел через советский миф, но изнутри: он жил и творил в ХХ веке. Понять звездно-трагический путь Ефремова, ставшего одним из символов и моторов обновляемой на рубеже в 50-е и 60-е годы советской идеологии – значит приблизиться к пониманию Советского Союза и причин его распада.
Книга Черниковой для тех, кто помнит живого Ефремова и хотел бы освежить воспоминания и узнать тут что-то новое для себя – и для молодых, эту фамилию слышавших, главным образом, в связи с аварией на Садовом кольце. Здесь много о советских временах, о театре в ту пору, о жизни творческого человека в переломную эпоху».
Достоевского и Толстого назвали самыми прослушиваемыми авторами за рубежом. По данным книжного сервиса Storytel, в пятерку лидеров также вошли Михаил Булгаков, Николай Гоголь и Дмитрий Глуховский.
Федор Достоевский занял первое место в рейтинге российских писателей, переведенные произведения которых в аудиоформате чаще всего прослушивали за рубежом в 2020 году. Такие данные приводит книжный сервис Storytel по итогам проведенного исследования.
«Мы проанализировали статистику прослушивания российских авторов, переведенных на другие языки. Самым прослушиваемым российским писателем в 20 странах присутствия Storytel стал Федор Достоевский. На втором месте Лев Толстой. Третье место у зарубежных слушателей занимает Михаил Булгаков», — сказали ТАСС в пресс-службе сервиса.
Самым популярным жанром в мире в 2020 году стал детектив. На втором месте по прослушиваниям — художественная литература, на третьем — книги для детей. Самым популярным автором у российской аудитории в 2020 году, как и в прошлом году, стал Борис Акунин, на втором месте Юваль Ной Харари, на третьем — Стивен Кинг. Количество подписчиков в Storytel по всему миру составляет около 1,4 млн.
«Новая публичная библиотека на территории университета Васада в Токио, известная как Библиотека имени Харуки Мураками, откроется весной 2021-го. В новой библиотеке, официально названной Международным домом литературы Васада, разместится архив Харуки Мураками, переданный писателем в дар университету, выпускником которого он является. Архив включает в себя, в том числе, множество экземпляров романов Мураками в переводах на разные языки мира и коллекцию виниловых пластинок в количестве нескольких десятков тысяч штук, которые он собирал в течение жизни», — сообщает сайт LitHub.
Оформлением библиотеки занимается известный японский архитектор Кенго Кума. По его словам, библиотека будет представлять собой не обычное тихое место для индивидуального чтения книг, а нечто вроде культурного центра для проведения различных мероприятий, в которых, в том числе, сможет принять участие и сам Мураками. Писатель, в свою очередь, подчеркнул, что рад будет пообщаться с нынешними студентами, послушать с ними старые джазовые песни, обсудить будущее литературы и попить кофе.
Библиотека имени Харуки Мураками разместится в пристройке к четвертому университетскому корпусу, где прежде находился Музей театра памяти Цубоути Сёё, японского режиссера, литератора и переводчика, основателя японского шекспироведения, впервые переложившего полный курс сочинений Шекспира на японский язык. Мураками, изучавший в университете драму, в студенческие дни много времени проводил именно в этом музее.
Университет Васада, основанный в конце XIX века, принадлежит к числу самых престижных частных высших учебных заведений Японии. Университет известен своим сильным филологическим факультетом, где, в частности, впервые в стране началось систематическое изучение русской литературы. Мураками, окончивший университет по специальности «классическая драма», в студенческие годы не помышлял о писательской карьере. Первый его роман, «Слушай песню ветра», вышел в 1979-м. На сегодняшний день его романы и рассказы переведены на 50 языков и во многих странах являются бестселлерами.
Варваре Костиной искренне признательна за поддержку. С вами была Майя Пешкова. Расстанемся на неделю.
А. Кузнецов: 15 ― 18. У микрофона – Алексей Кузнецов. За звукорежиссерским пультом – Светлана Ростовцева. Мы переходим к основной, к центральной части нашего «Книжного казино». И я представляю с большим удовольствием журналиста, писателя, продюсера и, по некоторым версиям, даже основателя целого жанра в тележурналистике Леонида Парфенова. Леонид, здравствуйте.
Л. Парфенов ― Здравствуйте еще раз. Вот потому я и не работал никогда на радио – я совершенно не понимаю правил игры, по которым сначала мы были в Ютубе и здоровались отдельно, а теперь – вот здесь. Все ли те же самые, кто нас слышали в Ютюбе, будут сейчас здесь?
А. Кузнецов ― Нет, не те же.
Л. Парфенов ― Нет, не те же. Значит, мы опять должны что-то с вами переговорить. Только не называйте меня писателем. Это хоть и в твердом переплете, но это, конечно, журналистика.
А. Кузнецов ― Хорошо. Хотя я не ждал, что в «Книжном казино» гость обидится на писателя. Я шучу.
Л. Парфенов ― Нет, я не обиделся.
А. Кузнецов ― Я шучу, шучу, шучу.
Л. Парфенов ― Просто зачем быть самозванцем?
А. Кузнецов ― Конечно. Для тех, кто нас все-таки смотрит, вот я держу в руках – Леонид Парфенов показывал тоже этот том – «Намедни». Прекрасно вам, разумеется, уже известная обложка – далеко не первая книга серии выходит. «Намедни. Наша эра. 1921-1930 гг.». И вот в предисловии, Леонид, вы сразу сказали, что «1920-е – это первое десятилетие томов «Намедни», о котором мне не досталось домашних легенд», потому что ваши родители родились в 31-м, а дедушки и бабушки почему-то не делились своими воспоминаниями. Вот скажите, насколько это осложнило вашу работу? Вообще, насколько большое значение то, что услышано в детстве, в юности, оказывало потом на ваши эти десятилетия «намеднинские»?
Л.Парфенов: Это десятилетие перехода от дореволюционной жизни, революционной, откат НЭПа, а потом год великого перелома
Л. Парфенов ― Все-таки важен какой-то личный резонанс с эпохой, твои представления. А тут, действительно, никто ничего про это не говорил. А при этом десятилетие это ключевое – это десятилетие перехода от дореволюционной жизни, такой революционной и военной, потом откат какой-то НЭПа, а потом год великого перелома. В НЭПе можно было увидеть некоторые возвращения все-таки. Все мои предки были частниками. И как у них их частную собственность отнимали, я толком не знаю, не представляю. Думаю, потому что невеселый это был сюжет, потому как-то в семье не принято было особенно разговаривать на эти темы в советское время.
Но тем важнее попытаться понять это время – вот каким образом сначала военный коммунизм потерпел все-таки крах из-за Кронштадтского восстания, из-за Тамбовского крестьянского восстания, в общем, вот этой внутренней гражданской войны внутри страны, как потом откатились к НЭПу, а как потом придушили НЭП в 29-м, вот в этом самом годе великого перелома. И уже дальше был тот сталинский социализм, который мы все застали. Никакого другого социализма, кроме сталинского не было. Он просто потом жил без Сталина по какой-то инерции вплоть до черненковских времен.
Так что разобраться в этом мне представлялось еще более важно. К тому же это просто очень яркое время, потому что во время НЭПа все-таки было очень много частных инициатив, кроме всего государственного закручивания гаек и идеологической борьбы, обостряющейся по мере продвижения к социализму. Из-за того, что можно было в течение одного года вот так вот 5 раз издать «Аристократку» Зощенко, и с этого началась речь советского обывателя, и появился этот герой в отечественной словесности – вот это, конечно, замечательно.
Понятно же, что это частные издательства могли с такой скоростью оперативно реагировать на то, что вот этот герой заговорил: «Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место». Это вот курсивом выведено, с чего начинается «Аристократка», и с чего начинается вот этот советский обыватель и та литература, которая доказала, что нет никакого нового советского человека, есть тот же обыватель, только еще хуже, чем дореволюционный.
А. Кузнецов ― И через несколько лет этим же языком заговорит Полиграф Полиграфович Шариков. Я сейчас выскажу одну гипотезу, Леонид, а вы меня через несколько минут поправите, насколько моя догадка близка к истине. А высказывая гипотезу, задаю единственный сегодня казиношный вопрос. Приготовьтесь, пожалуйста, потому что от вашей скорости сегодня особенно много зависит, кто тот единственный, кому достанется эта совершенно роскошная книга. Внимание. В романе «Золотой теленок» зицпредседатель Фунт, просидевший в местах лишения свободы весь период НЭПа, называет период максимального развития новой экономической политики этим модным тогда словом. Назовите его, слово. +7 985 970 45 45.
Леонид, а вы, не называя, пожалуйста, пока этого слова, чтобы не подсказывать, скажите, насколько верная моя догадка, что для людей нашего поколения такое бытовое знание, заменяющее нам семейные истории, которых, действительно, в большинстве семей нету по тем причинам, о которых вы сказали, руководствуется в своем представлении об эпохе 20-х годов «12 стульями» и «Золотым теленком», которые мы знали практически наизусть?
Л. Парфенов ― Ну конечно, «12 стульев» и «Золотой теленок». Но и Зощенко тоже. Все-таки был очень короткий период его запрета (где-то лет 10). Ясно, что «Собачье сердце» долго под спудом пролежало и «Мастер и Маргарита». Но Зощенко почти не уходил из обихода. Я думаю, что это достаточно точное представление. Здесь есть такой феномен ЖАКТ – это жилищные кооперативы, товарищества собственников жилья. И описание примерного устава, всяких кляуз, дрязг и споров имущественного и иного характера. Здесь потому что все время нужно бороться за цвет, взяли в качестве иллюстрации – она такая вневременная вещь – «Этюд» Ильи Кабакова. Конечно, он позднейший, но передает точно эту эпоху.
Когда ты читаешь документальные свидетельства, ты понимаешь, что ну ничегошеньки Ильф и Петров не приукрашивали. Ну, может быть, просто свели в Воронью слободку или еще в какие-то адреса коммуналок все типы этой эпохи. Может быть, они не жили так густо, но, в принципе, ни один из них не утрирован. И здесь я тоже цитирую Ильфа и Петрова. Хотя сначала были «12 стульев» (и они в это десятилетие), а «Золотой теленок» – это 31-й год, это было в предыдущем томе (так они у меня движутся вглубь).
Л.Парфенов: Когда ты читаешь документальные свидетельства, ты понимаешь, что ничегошеньки Ильф и Петров не приукрашивали
Но там трамвайный кризис, например, который разразился в 23-м году до решения того, что уже больше не прокладывать новых путей, настолько перегружены трамвайные линии – это тоже описание Ильфа и Петрова, когда «в вагоне 28 мест для сидения, 6 мест на задней площадке – итого 245 человек в различных прихотливых позах». И вот такая тоже иллюстрация из этого времени. Нет у меня никакого ощущения, что они перебарщивали. Единственное, что они это докручивали еще такого рода словесными формулировками.
А. Кузнецов ― Сгущали, да. Собственно говоря, я не знаю, была ли у вас в вашей юности эта книжка дома (она просто была совершенно библиографической редкостью), а у нас откуда-то боком, ветром надуло «Записные книжки» Ильи Ильфа. И когда их читаешь, то понимаешь, что действительно он записывал, прямо глядя на улицу, на коммунальную кухню и так далее.
Л. Парфенов ― Нет, я прочитал это позже, когда был пятитомник у соседей вот этот вот оранжевый, когда после недолгого тоже запрета их реабилитировали. После войны «12 стульев» и «Золотой теленок» считались пасквилем на советских людей. Так же, как и Зощенко считался таковым. По счастью для Ильфа и Петрова, они этих времен не застали, и им катком советской идеологии по грудной клетке не проехали, как Михаилу Михайловичу. Но потом реабилитация, которая произошла в оттепель. Где-то там в самом конце 50-х – в начале 60-х вышел этот оранжевый пятитомник Ильфа и Петрова, где «Записные книжки» Ильи Ильфа были напечатаны.
А. Кузнецов ― Нет, у нас была отдельная книжечка.
Л. Парфенов ― Да, я знаю, что она издавалась. Но это 30-х годов. Нет, это до меня не долетало.
А. Кузнецов ― У вас есть какая-то личная гипотеза насчет того, почему при жизни вот этот каток по ним не проехал? Ведь проходит целое десятилетие до момента гибели Евгения Петрова с момента выхода «Золотого теленка». И им не рады, вот этим двум романам. Но их, действительно, не трогают. Запрет придет уже, по сути, посмертно.
Л. Парфенов ― Да, запрет был посмертный. Это был запрет после Постановления 46-го года о журналах «Звезда» и «Ленинград», который, собственно, и закрутил все гайки и в особенности гайки в сатине и юморе советском, потому что нечего огульно охуливать и охульно огуливать стороны нашей советской действительности. Знаменитое «Мы – за смех! Но нам нужны подобрее Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали». Тогда это было особенно под запретом. Ну что, какие-то обыватели, которые говорят вот этим страшным языком: «Такая аристократка не баба мне вовсе, а гладкое место». Строители социализма так говорить, разумеется, не могут.
В 30 ― е годы эти строгости были не столь велики. А выходили романы вообще в конце 20-х – в начале 30-х, когда вольница НЭПа в книгоиздании еще сильно задержалась. И кроме того, ничего не могли поделать с огромным успехом у читающей публики, – тогда это все еще имело значение. Напечатанные единожды и тут подхваченные тиражи провоцировали на переиздание. Ничего с этим обаянием поделать было невозможно.
Вот тот же Зощенко, действительно, в 24-м году 5 изданий одной только «Аристократки», сборника рассказов, который открывался этим программным произведением зощенковского сказа. Ну что с этим можно поделать? Если вот это покупают, а не Сейфуллину какую-нибудь, производственный роман не берут, ну как ты заставишь читателя не брать Зощенко, а брать Сейфуллину?
А. Кузнецов ― Ну, «Виринею» брали, хотя не так, конечно.
Л. Парфенов ― Ну я условно. Вы понимаете, да.
А. Кузнецов ― Конечно.
Л. Парфенов ― Кто сейчас будет перечитывать Сейфуллину? А Зощенко так и остался памятником хотя бы той эпохи.
А. Кузнецов ― У нас есть победитель. В романе «Золотой теленок» зицпредседатель Фунт, просидевший в местах лишения свободы весь период НЭПа, период максимального развития НЭПа называет этим модным словом. «И при НЭПе, и до угара НЭПа, и во время угара, и после угара. А сейчас я без работы и должен носить пасхальные брюки». Угар НЭПа. И правильно ответила Ирина, последние цифры – 5871. А сейчас новости. Оставайтесь с нами.
А. Кузнецов: 15 ― 35 в Москве. Продолжается программа «Книжное казино». У микрофона – Алексей Кузнецов. За звукорежиссерским пультом – Светлана Ростовцева. +7 985 970 45 45. Ютюб-канал «Эхо Культура». Яндекс.Эфир. Мы с Леонидом Парфеновым обсуждаем очередной том проекта «Намедни. Наша эра. 1921-1930 гг». События, люди, явления, то, без чего нас невозможно представить, еще труднее – понять.
Леонид, человек, который, мне кажется, одну любую серию вашего проекта, посвященную 60-м, 70-м, 80-м смотрел, не мог не обратить внимание на то, что много спортивных событий. Я посмотрел оглавление этого тома. Здесь ровно два спортивных события и оба посвящены шахматам: «Капабланка» и «Алехин становится чемпионом мира». Почему так?
Л. Парфенов ― На самом деле, есть спортобщество «Динамо», сразу навскидку могу сказать, и еще что-то есть. Есть там футбол в разделе «Советское фото». Ну, время шахматной лихорадки. Почему-то тогда сочли, что это чемпионат мира по уму или что-то там типа того. Собственно, мы говорили про «12 стульев», «Золотой теленок». Там тоже шахматная лихорадка. Это же тоже как отражение того времени – этот московский турнир и то, что Алехин становится чемпионом мира. Да, и Капабланка когда стал чемпионом мира, с этого времени есть такое понятие «шахматный гений». И он приезжает. И его даже примет Сталин. Он победит на московском турнире. Несколько раз приезжал.
А. Кузнецов ― Продолжение политики иными средствами, да, перефразируя Клаузевица?
Л.Парфенов: Они обсуждали Ласкера так, как сейчас – Ким Кардашьян
А. Кузнецов ― На Ласкере зеленые носочки, да.
Л. Парфенов ― Да, да, да. И так далее. Он дошел до пошлых вещей.
А. Кузнецов ― Обкуривает противника дешевыми сигаретами.
Л. Парфенов ― То есть они обсуждали Ласкера так, как сейчас – Ким Кардашьян. Это же не значит, что они были увлечены шахматами. Это значит, что в этом чувствовалась современность, в этом были какие-то образцы публичного поведения звезды, что он обкуривает дешевыми сигарами соперников. Надо же, какое поведение. Вот это в горних высях этих мировых звезд какие там нравы.
А. Кузнецов ― Ну да. И даже Остап Бендер, который, как известно, играл в шахматы второй раз в жизни, знал фамилию Ласкера, хотя он еще не приехал в СССР жить, это позже произойдет.
А. Кузнецов ― Понятно, почему много песен блатных и городских романсов, и других форм народного музыкального творчества в ваших передачах – потому что это, конечно, очень оживляет звуковой ряд и так далее. Но я смотрю, что и в книге, для которой не будет видео и звуковой картинки, у вас по-прежнему тут и «Мурка», и «С одесского кичмана», и «Гоп со смыком».
Л. Парфенов ― Это все одно – блатота.
Л. Парфенов ― Это один раздел. Это вообще возникновение блатной песни. Она жива до сих пор. Как без этого? Надо объяснить, откуда он взялся. Конечно, лучше бы слушать. С другой стороны, все равно какой-то экспресс-анализ нужен. И формулировка (самоцитату неловко, но все равно): «Под пиликание скрипки, перебор гитары, тапёрское «ф-но», с идишизмами и малороссийским «гэканьем» родилась русская блатная песня».
И ребята в «Подписных изданиях» в Петербурге, которые всегда фотографируются сами – работники магазинов – в связи с какой-то книжкой, они предложили в ближайшей подворотне на Литейном проспекте чтобы мы изобразили гопстоповскую какую-то команду исполняющую. Вот можете увидеть в Инстаграме у них и у меня. Так что это все живо. Это понимается сегодняшними людьми.
А другой пример для объяснения НЭПа, про который мы говорили, про угар, больший или меньший угар НЭПа. В 24-м году Борис Фомин пишет два главных свои романса – они абсолютный новодел под дореволюционность, но это под НЭПовские вкусы – это «Только раз бывает в жизни встреча» и «Дорогой длинною». И они до сих пор находятся по разделу старинного русского романса. А это абсолютный фуфель. То есть это замечательные в своем виде произведения, но в смысле провенанса это, конечно, абсолютный новодел под цыганские распевы в трактирах, в кабаках дореволюционных.
И без непредставим угар НЭПа, когда угарать они хотят по-дореволюционному под вот эти все шлягеры того же времени Фомина. Они здесь упоминаются: «Твои глаза зеленые, слова твои обманные и эти песни звонкие свели меня с ума». Совершенно им не хотелось петь комсомольского поэта Безыменского, а уж тем более Демьяна Бедного. Это же тоже дух времени. Ну как без него передать эту эпоху?
А. Кузнецов ― Ну вот комсомольского поэта Светлова вы упоминаете здесь.
Л. Парфенов ― Ну потому что «Гренада» была так обаятельна, что тоже в том же году уже была положена на музыку (это 26-й). И после этого несколько десятков версий даже существует. Тот который нам известен, он КСПшный 60-х годов.
А. Кузнецов ― Да. Ну это уже Берковский, конечно.
Л. Парфенов ― Да. Но это тоже важная вещь. Уже мировой революции явно не будет в 26-м году. И на спор написанное стихотворение, что можно написать романтическую поэзию, что комсомольский поэт может быть романтиком. Вот в доказательство. Это тоже какая-то игра. – «Я хату покинул и пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»
А. Кузнецов ― Но, вы знаете, вот я помню, как меня в свое время – это было лет 15-20 назад – поразило, когда я впервые осознал, что эта песня написана в середине 20-х. Я-то был уверен, что это испанская война, что это вторая половина 30-х.
Л. Парфенов ― Нет, нет, нет.
Л. Парфенов ― Потом это дополнительно подхватится, конечно, в войну гражданскую, где мы, понятно, были на стороне республиканцев. И всякие советские добровольцы, вплоть до маршала будущего Малиновского и прочее-прочее. Но тогда бредили все пролетарским интернационализмом.
А. Кузнецов ― И мировой революцией, конечно.
Л. Парфенов ― Да. – «И Гренадская волость в Испании есть». А потом, когда вот эта и романтика революции, и отзывчивость будет в моде в 60-е годы, когда последний раз наши родители полюбят социализм вполне себе искренне, в результате «мы ехали шагом, мы мчались в боях» Берковским будет положено так, чтобы звучало у костров у походных.
Л.Парфенов: С того времени Тутанхамон в русском языке – нарицательное понятие
А. Кузнецов ― Вот принцип отбора ваших тем, то, без чего нас невозможно представить, еще труднее – понять, – прямо даже передо мной лежит оглавление этого тома, – мне кажется безупречным. Да, вот без этого нельзя понять, без этого, вот это очень важно, вот это сдетонирует в 60-е, в 70-е. Но несколько, буквально по пальцам одной руки вещей меня приводят в ступор. Скажите, пожалуйста, вот для примера два сюжета – 22-й год, раскопки гробницы Тутанхамона, и в 29-м Варшавская авиаконвенция – почему они в этом томе?
Л. Парфенов ― Снова Тутанхамон войдет в советский язык, когда сокровища гробницы Тутанхамона привезут – это самые большие гастроли иностранных художественных ценностей в нашей стране. Полтора года в Москве, в Ленинграде и в Киеве – это 73-й – 74-й, по-моему, получилось в результате – был Тутанхамон. С того времени Тутанхамон в русском языке – это нарицательное понятие. Тутанхамон у нас даже более известен, чем Хеопс. И вообще вот эта роскошь этого золота, этих каких-то несусветных саркофагов, этих гигантских тиад — даже не знаю, как это назвать – эта нагрудная пластина огромная. В общем, все то, что есть.
Ну и еще плюс в советское время Нефертити была в Берлинском музее, который остался на территории ГДР – она тоже у нас очень много репродуцировалась.
Но Тутанхамон… Как без этого? Это очень важно. И это пошло с того времени. Но она для всего мира самая цельная гробница, которая была когда-либо раскопана. И вообще представление о древней роскоши.
И Варшавская конвенция 29-го года. Я понимаю, что все с электронными билетами летают теперь. Но вот распечатайте тот электронный билет, который вам приходит, полностью, и вы увидите ссылку на Варшавскую конвенцию 29-го года. Мы до сих пор летаем по этим правилам, когда перевозчик ответственен. Вы, условно говоря, летите из Москвы со остановкой на островах Зеленого мыса, а потом приземляетесь в Буэнос-Айресе – и «Аэрофлот» или «KLM» ответственны вплоть до того, как вы получите багаж. Это ответственность перевозчика. Вот это очень важно, что авиакомпания приняла. И нечего рассказывать: «Знаете, там такой был страшный аэродром». Нет, отвечает авиакомпания. Авиабилет куплен у ней.
И вот все эти способы смены авиабилета, разных тарифов и так далее и так далее – все заложено тогда. И, кстати сказать, ответственность за причинение вреда и ответственность за гибель пассажира – они тоже исчисляются по Варшавской конвенции 29-го года. Мы живем сейчас в авиационную эпоху. И вот на заре в 29-м году были приняты такие универсальные правила, которые живы до сих пор. Хотя тогдашние самолеты и нынешние, и тогдашние пассажиры и нынешние – вроде нет ничего общего. А вот, пожалуйста, есть.
А. Кузнецов ― На протяжении многих десятилетий, даже столетий в основном изучалась история царей и диктаторов. Потом стала изучаться история классовой борьбы. Вот у вас учебник Покровского здесь тоже упоминается. После Второй мировой войны в 60-е – 70-е годы на Западе, а потом и у нас последние пару десятилетий все больше внимания уделяется так называемой истории повседневности.
Вот давайте пофантазируем и на секунду представим в конце нашей передачи. Хорошо закончить радужно и оптимистично сказкой. Убираются из школы нынешней по-прежнему вполне такие кондовые и пропагандистские учебники истории, и собираемся мы преподавать детям историю повседневности, историю их прадедушек и прабабушек. Вот ваши книги могли бы стать учебниками или хрестоматиями по такой истории?
Л. Парфенов ― Нет, ну ради бога. Это почему вот эти всякие комиссии, которые у нас периодически создаются по поводу исторической правды…
А. Кузнецов ― Борьбы с фальсификациями.
Л. Парфенов ― Да, да, фальсификации в ущерб интересов России. То есть фальсифицировать в пользу интересов России – это пожалуйста.
А. Кузнецов ― Конечно.
Л.Парфенов: Они почему-то полагают, что как напишут в учебниках, так люди и будут думать
Л. Парфенов ― Они почему-то полагают, что как напишут в учебниках, так люди и будут думать. Люди все равно живут в том числе рассказами дедушек и бабушек или то, как они видели в киноэпопее «Освобождение», что Жуков – это Михаил Ульянов в среднем возрасте. А люди постарше прекрасно знают, что Наполеон – это Стржельчик в экранизации «Войны и мира» Сергеем Бондарчуком.
Вот если это будет учебником, то так и будут поэтому знать… Когда в таких случаях говорят, я всегда спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, вы помните дату, когда была Жакерия?» Никто обычно не помнит даже, что это за крестьянская война такая была во Франции. Между прочим, жирным шрифтом была выделена в учебнике. Надо было знать, выучить наизусть. Наверное, тоже этот учебник предполагал, что люди так всю жизнь будут помнить дату Жакерии. Нет. Поэтому ради бога. Я только не считаю, что счастье для книжки оказаться учебником. Я вовсе бы этого не хотел.
Кроме того, здесь есть все. Есть и Муссолини. Конечно, должен быть Муссолини. И вообще, начало фашизма в этом десятилетии – это важная вещь. И выбрать вот такую иллюстрацию, вот такая патетика. Ведь потом еще и такой тип популиста политического – это ведь тоже родилось тогда. Это тоже очень важно объяснить.
И вот такая фотография, когда он воздевает палец, а от пальца идет надпись «Муссолини»; и вот эта фотография, когда он позирует для своего бюста – явно косит под Цезаря, абсолютно, совершенно очевидно; и вообще он был убежден, что он восстанавливает Римскую империю – это тоже способ почувствовать стиль этого времени: а что это был за диктатор, что это была смесь чего-то страшного и вместе с тем даже комичного до опереточности. То, что передано в речи этого Варлама в «Покаянии», когда он так патетично выступает с балкона, что даже не видит, что на него уже давно хлещет водопровод. Так что и так, и так.
А. Кузнецов ― Извините, Леонид. Просто время у нас подходит к концу, к сожалению. Это был автор проекта журналист Леонид Парфенов с очередным десятилетием, очередным томом «Намедни. Наша эра. 1921-1930 гг.». А мы представляем сюрприз, который у нас для вас заготовлен, по крайней мере, на несколько передач, а там посмотрим. Людмила Петрушевская будет сама лично читать для вас свои сказки и рассказы. И я передаю микрофон Людмиле Петрушевской. «Кошкин городок».