Читать книгу бесплатно Время терять и время находить прямо сейчас на нашем сайте wow-guides.ru в различных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB без регистрации.

И это было время твое #2
Первая книга про приключения короля Якова Святого, Еретика и Самозванца

Читателя ждут путешествие, интриги, драки, любовь и смерть.

Кирилл Коробко

Время терять и время находить

Где-то, где-то, в этой Вселенной, полной хаоса и случайностей, выпала новая комбинация…

Где-то вспыхнула сверхновая звезда, а где-то погасла свеча…

Где-то распустился лотос, а где-то оцвела сакура…

Где-то камень скатился с горы, а где-то бабочка села на цветок…

Где-то ветер подул с океана, смешались воздушные массы, и на город упала веселая майская гроза…

Где-то, в чужом городе, некий молодой человек попал под грозу…

Прелюдия

… пыхнула молния, бахнул оглушительный удар грома. На пыльный асфальт, листву, крыши домов начинают падать крупные, увесистые, теплые капли.

Прямо перед собой Георг видит вывеску: «Кафе Терезы». Спасаясь от ливня, он забегает в заведение.

Оказавшись внутри, молодой человек оглядывается, отряхиваясь от дождевых капель.

Меланхоличного вида хозяйка, едва удостоив его взглядом, протирает стерильно чистую столешницу бара белым полотенцем. Справа, в дальнем углу зала, чопорного вида старая леди читает газету, попивая молоко. На столе перед ней, на блюдце, красуется надкусанная ватрушка.

Посреди зала сидит молодая девушка, с роскошной русой косой. Русая коса обложилась калькулятором, учебниками и тетрадями. По всей, видимости, студентка, решил Георг. Стрельнув в Георга глазками, девица опускает голову, и углубляется в свои учебники.

Георг смотрит на часы. До поезда еще больше часа. До вокзала идти около семи минут. За окном веселый майский дождик, разгулявшись не на шутку, щедро орошает кусты распустившейся сирени, и две несчастных легковушки. Рокочет гром.

Ну что же, поезд можно подождать и здесь…

Он берет у хозяйки кофе и ватрушку. Усаживается за свободный столик у окна. Кофе оказывается крепким и горячим, а ватрушка превосходной. Ее хрустящая корочка просто тает во рту.

Прикончив ватрушку, он разглядывает, от нечего делать, кафе и посетителей. Здесь уютно, чистенько и хорошо пахнет выпечкой. Семь столиков, перед каждым три алюминиевых стула.

Изнутри на стекле намалевана двухцветная надпись. Приглядевшись, Георг читает зеркально перевернутый текст «The Teresa’s Cafe» и чуть ниже «Espresso Cappuccino».

На стене, рядом с окном, календарь за май 1999-го года с видами Майорки.

Седая старушка, прикончив молоко, выводит буковки в кроссворде.

Хозяйка, достав из-под стойки старые счеты и бухгалтерскую книгу, принимается щелкать костяшками.

Здесь царят тишина, уют и провинциальное спокойствие…

Студентка, уткнувшись носом в задачник, что-то считает на калькуляторе.

Интересно, чего ради можно так самозабвенно терзать калькулятор? Наклонившись вперед, Георг видит, что в тетрадке девушки аккуратно вычерчена двутавровая балка, с эпюрой нагрузки. Так и есть. Второй курс механического или архитектурного колледжа.

Похоже, результат не сходится с ответом, поэтому студентка пересчитывает вновь и вновь. Вытянув шею, Георг сразу видит ошибку. Оказывается, составляя уравнение, она поставила плюс там, где должен стоять минус. Юная проектировщица двутавров, низко опустив голову, с завидным упорством продолжает вводить в калькулятор, одни и те же, заведомо неверные, данные. Георг видит только русую макушку, и курносый нос.

Георг не замечает, что его интерес к студентке не остался без внимания. Хозяйка со старушкой уже обменялись взглядами, и теперь только и делают, что, не отрываясь, наблюдают за молодыми людьми.

Девушка, почувствовав взгляд Георга, вдруг поднимает голову, и встречается с ним глазами. У нее безупречные черты лица, немного курносый нос, глубокие синие глаза, соболиные брови и большой чувственный рот, даже не тронутый помадой. У нее наивное выражение лица и розовая кожа. Девушка ему определенно нравится.

Встретившись с ним глазами, студентка заливается пурпурным румянцем. Снова склонившись над тетрадкой, она продолжает тыкать в клавиши калькулятора.

Хозяйка, заметив смущение девушки, ехидно улыбается, а старушка с молоком чуть не прыскает. Обе леди уже не раз обменялись заговорщическими взглядами.

Дождик за окном перестал. Снова выглянуло солнышко. Мокрые кусты за стеклом засверкали, разбрызгивая радуги. Георг смотрит на часы: до поезда чуть больше получаса. Георг бросает на девушку последний взгляд… Пора идти.

Он поднимается… но его сердце вздрагивает и пропускает такт. Потом начинает бешенно колотится.

Как ему уехать из Оксфорда, не узнав хотя бы, как ее зовут?

Сделав шаг, Георг решительно берет свободный стул, и усаживается напротив студентки. За его спиной хозяйка прыскает, а старушка одобрительно показывает той большой палец.

Девушка, подняв глаза, видит усаживающего Георга. Она откидывается на спинку стула, и задыхается. Ее милое лицо снова начинает отчаянно пунцоветь, а глаза мечутся по сторонам.

Он говорит ей тихим голосом:

– Простите меня, пожалуйста! Меня зовут Георг Келли. Я из Биргингема.

Девушка стреляет в него глазами, и не знает, куда девать руки. Она, то хватается за кончик косы, то меняет на столе местами ручку и калькулятор. Она ничего не отвечает, только краснеет еще больше.

Георг продолжает так же тихо:

– Я здесь, в Оксфорде, ненадолго. Через полчаса мой поезд… и… и… я подумал, что вот так уеду отсюда… и больше никогда вас не увижу. Я не могу этого допустить. Не могу. Никак не могу….

Старушка хлопает рукой по газете, и победно обводит глазами кафе, как бы заявляя: «а я что говорила!». Хозяйка бара улыбается. Она тоже не скрывает интереса. Бросив свою книгу на стойку, Тереза наклоняется вперед, и разглядывает молодых людей.

Студентка по-прежнему не отвечает. Она сидит, выпрямившись, боясь посмотреть на Георга. Ее глаза мечутся и прыгают.

– Пожалуйста, не бойтесь меня, – продолжает Георг. – Я вовсе не хочу вас пугать. Понимаете, когда я подумал, что вот сейчас уеду, а вы останетесь тут, одна… у меня в душе что-то… перевернулось. Я не могу уехать, не узнав хотя бы вашего имени.

Она вздыхает, и немного успокаивается. Румянец отливает от ее милого лица, и она, наконец-то, решается открыто посмотреть Георгу в глаза.

– Я вас не боюсь, – тихо, словно боясь, что ее подслушают, отвечает ему эта девушка, – просто… это так неожиданно и странно… Ведь, когда вы вошли в кафе, я вас увидела, и я… я… тоже подумала… вот вы сейчас уйдете, и я…

Она не договаривает, и опять заливается краской. Георг тоже смущается.

– Как вас зовут? – спрашивает он.

Студентка отвечает:

– Екатерина Сергеевна Журавлева.

Георг удивляется такому странному имени. Он с трудом пытается повторить, что вызывает у девушки искренний смех.

– Никто не может повторить с первого раза, – улыбаясь, говорит ему студентка, – поэтому называйте меня просто Катя.

– Кайтья?

– Нет, нет. Меня нельзя так называть. Скажите – Катя!

– Катья?

– Да нет же! Катя!

– Катя?

– Ну, примерно, так, да. Катя!

– Катя?

– Да, Катя. Теперь правильно.

– Я вижу, вы учитесь, Катя? В местном университете?

– Да… На архитектурном…

– Судя по задачке, на втором курсе?

– Да. На втором. Как вы узнали?

– Я сам закончил Оксфорд. Кстати, вы сделали ошибку, – он показывает пальцем на чертеже. – У вас, вот в этой точке эпюры, вектор направлен вниз. Поставьте минус перед скаляром в уравнении, – он показывает где, – и у вас все получится…

Катя несколько секунд смотрит на свой рисунок, снова краснеет, захлопывает учебник, и отодвигает прочь.

– Хватит на сегодня. Потом разберусь…

Она ставит локти на столешницу, складывает пальцы в замок, и, опершись на них подбородком, принимается откровенно разглядывать Георга.

Георг высок, с широкими плечами и тонкой талией. У него бледная гладкая кожа, и огненно-рыжая шевелюра. Характерный разрез голубых глаз, и прямой тонкий нос выдают в нем ирландские корни. Одет в щегольский светлосерый спортивный костюм, из тонкой шерсти, с накладными карманами. Белоснежная рубашка, серый галстук в синюю елочку.

Он спрашивает:

– Откуда вы, Катя? У вас такое странное имя…

– Я из России. Из Ленинграда. Сейчас его собираются переименовывать снова с Санкт-Петербург… А вы?

– Я живу и работаю в Бирмингеме. Два часа на поезде отсюда…

Георг рассказал, что сегодня приехал в Оксфорд читать лекцию по авиационным системам, а заодно повидаться со старинным приятелем, однокашником, и другом, Калебом Моллиганом. Калеб пообещал отвести Георга на ипподром, чтобы тот взял первый урок верховой езды.

– Калеб уже много лет смеется надо мной. Он говорит, что британец, который не умеет ездить на лошади, такая же нелепица, как авиатор, который ни разу не сидел за штурвалом. Пилотировать я научился, а вот ездить верхом… как-то не срослось…

– Вы летчик?

– Не совсем. Я авиационный инженер. Руковожу отделом разработки гидросистем в Итон Аэроспейс.

– Но вы летаете?

– Да. Когда выкраиваю время, поднимаю в небо свой «Арлингтон[1 — Arlington Sisu 1A – Планер, разработанный Леонардом Ниеми (Leonard Niemi), США, как планер для самостоятельной постройки. Машина показала настолько выдающиеся характеристики, что долгие годы стоилась серийно.]». Обожаю половить восходящие потоки…

– А на лошади вы покатались?

– Увы, не получилось. Калеб обещал устроить мне свидание с лошадкой, по имени Рози. К сожалению, дружище Моллиган заболел гриппом, и прогулку верхом пришлось отменить.

Катя смеется.

– А как вы забрели в наше кафе?

– Чисто случайно. Поскольку верховая прогулка сорвалась, пришлось убивать время до поезда.

Он рассказал, что подстригся, поел мороженного, завернул к букинисту, где обнаружил Льюиса Кэрола.

Он показывает ей два тома с «Алисой». На титульных листах красуется экслибрис, гласящий, что книги принадлежат баронессе Изабелле Брентвудской.

– Представляете? Первое издание, 1865 года!

Он пересказывает ей историю, которую ему поведал букинист. Оказывается, эти два тома были обнаружены в сгоревшем доме на окраине Брентвуда. Дом много лет простоял заброшенным. А в один прекрасный день взял, и сгорел. Наследники, разбирая пожарище, обнаружили практически нетронутую библиотеку, с редкими изданиями.

Он подносит к книжки к носу:

– Они до сих пор попахивают дымом… Я заплатил, за эти книжки, четыреста тридцать фунтов, не торгуясь.

Катя ахает:

– Вы такой транжира! Это больше, чем я плачу за проживание у Терезы за год!

Георг снисходительно улыбается:

– Ерунда. Я обожаю «Алису». Почитаю в поезде, пока буду ехать в Бирмингем…

– А как вы оказались на этой стороне речки?

– До поезда оставалось еще уйма времени. А на шумном вокзале ждать очень некомфортно. Поэтому я решил прогуляться. Я перешел Темзу по мостику. Здесь, за Темзой, настоящий сельский пейзаж. Пока учился в колледже, ни разу тут не бывал. Во дворах разбиты огороды, бродят куры. Могу вам поклясться, что из какого-то сарая мне мемекнула коза!

– Это Джонсоны, – улыбается Катя. – Они держат козу, и снабжают нас козьим молоком.

– Надо же… А потом я попал под грозу, и забежал сюда, чтобы не промокнуть!

– Теперь понятно. Вы оказались здесь случайно…

– Да. Случайно.

Георг спрашивает:

– А вы, Катя? Как вы оказались в Оксфорде?

Катя рассказывает о том, что приехала сюда учиться по обмену.

– Я очень скучаю по России. Мне еще два года учиться.

– А потом?

– Не знаю… Вернусь в Россию, найду работу. Буду строить дома…

– Чем вы собираетесь заняться в ближайшие выходные, Катя?

– Ничем. Буду сидеть в своей комнатушке, на втором этаже. Учить сопромат и математику. А вы? У вас какие планы, Георг?

– Я хотел сгонять в Лондон. Туда приезжает, из Японии, сэнсей Иве Китаяши, прославленный популяризатор карате. Карате мой любимый вид спорта. – Георг улыбается. – После пилотирования планеров, конечно! Сэнсей прочитает лекцию, и проведет мастер-класс. Собираюсь размять кости на татами!

Катя разочарованно вздыхает:

– Другими словами, мы с вами не увидимся?

На ее милом лице настоящая обида.

Георг берет ее за руку и нежно улыбается:

– Конечно, увидимся! Думаю, сэнсей, на своей лекции, прекрасно обойдется без меня!

Катины глаза вспыхивают. Он сжимает ему пальцы в ответ:

– А сопромат обойдется без меня!

И они весело смеются.

– Вы не опоздаете на поезд, Георг? – спохватывается Катя.

Он смотрит на часы – поезд ушел три минуты назад.

– Уже опоздал. Ничего страшного. Через пятьдесят минут еще один, на Ковентри. Там я либо сяду на автобус, либо возьму такси. Мне завтра утром обязательно надо быть на работе. Если не успею вовремя… у меня в отделе вся работа станет.. и меня ждет от начальства головомойка…

Катя поднимается со стула и запихивает учебники в холщовую сумку.

– Пойдемте, я вас провожу, Георг. Не хочу, чтобы вы получили из-за меня нахлобучку. Я посажу вас на поезд. И прослежу, чтобы вы уехали.

Она отдает сумку хозяйке кафе. Та, улыбнувшись, берет сумку, и прячет ее под прилавок.

– Долго не гуляй, дорогуша! – хрипловатым голосом говорит Кате хозяйка. – В одиннадцать я закрою дверь и лягу спать. Не смей стучать тогда, если опоздаешь, плутовка!

Катя смеется:

– Я только прослежу, милая Тереза, чтобы Георг сел на поезд! Через час буду тут!

Она хватает Георга за локоть, и ведет его к выходу из кафе.

– Терезу беспокоит нравственность студентов? – полушутливо спрашивает Георг.

Девушка снова смеется:

– Тереза просто не любит поздно ложиться. Я снимаю у нее комнату. А заодно помогаю ей обслуживать посетителей. Сейчас тут никого нет, а после шести вечера повалят. Одному пиво подай, другому – чай, а этому – кофе и газету. Вечером не позанимаешься… Приходится выкраивать время днем…

– А утром?

– А утром я хожу на лекции…

Они выходят из кафе на улицу. Воздух после грозы свеж и сладок. Гроза прошла, на небе сияет солнце, день близится к вечеру.

Катя ростом почти с Георга. Он тянется, чтобы взять ее за руку, но его ладонь, сама собой, оказывается у нее на талии. Ее ладошки ложатся ему на плечи. Он тянется к ней губами… Ее глаза закрываются в сладкой истоме…

Так они в первый раз целуются.

Георг и Катя бредут по улице, держась за руки. Они болтают, время от времени останавливаясь, чтобы поцеловаться.

На тот путь, что Георг, гуляя, преодолел за семь минут, они потратили минут сорок.

Они появляются на вокзале как раз вовремя, чтобы Георг сел на поезд. Катя машет ладошкой ему вслед, пока поезд не скрывается за изгибом железной дороги.

В четверг Георг взял отгул на весь уик-энд, раскидал работу подчиненным. Долго выбирал обручальное кольцо. Он хотел сделать Кате предложение. Они собирались отпраздновать помолвку в тихом кафе у Терезы, а потом уехать на морской курорт в Корнуолле, чтобы провести там остаток выходных.

В пятницу, утром, он приехал в Оксфорд. Катя встречала его у вагона. Они вышли на привокзальную площадь.

Георгу попался на глаза цветочный магазин, расположенный в углу площади. Он решил купить Кате цветок орхидеи, чтобы она приколола его к платью.

Георг Келли был так счастлив, что даже, переходя площадь, не посмотрел по сторонам. Последнее, что он успел заметить, это несущуюся, на него, красную морду огромного автобуса…

Катя закричала от ужаса.

Кто-то из прохожих вызвал «Скорую помощь». Георга увезли в госпиталь «Джон Рэдклиф».

У него оказалось сломано бедро, и несколько ребер. Кроме того, было выявлено сотрясение мозга. Несмотря на травмы, его состояние не вызывало у врачей опасений.

Тем не менее, этим вечером Георг Келли скончался. Вскрытие показало, что причиной смерти было отравление мышьяком.

Офицер полиции, ведущий следствие, сказал Кате, что страницы двухтомника Льюиса Кэрола были пропитаны гидрометиларсенатом натрия. Это гербицид, получивший широкое распространение в пятидесятые и шестидесятые годы, а затем запрещенный к употреблению. Следователь передал Кате коробочку с кольцом, которое Георг собирался подарить девушке в знак помолвки.

Увидев кольцо, Катя разрыдалась. Она повторяла, что не верит в смерть Георга, она чувствует, что он жив, что она будет ждать его, и обязательно дождется …

Следователь пожал плечами и ушел.

Где-то вспыхнула и погасла звезда. Где-то упал лепесток отцветающей розы. Огненной чертой упал метеорит… Слепой случай разорвал зарождающуюся любовь двух наивных людей…

А может, и не разорвал вовсе, а решил подвергнуть это чувство жестоким испытаниям?

Испытание Первое. Время искать

Пробуждение

… где-то в глубине гулкой темноты замигала свеча. Гротескные тени заметались по стенам и потолку.

Он очнулся, чувствуя себя разбитым и слабым. Голова кружилась. Казалось – все окружающее затянуто в исполинский водоворот. Шершавый язык не помещался во рту. Глаза резало. Тело в испарине. Кишечник активно требовал опорожнения.

Он попытался сбросить одеяло, и спустить ноги с кровати. Даже это ничтожное усилие не увенчалось успехом. Он лишь шевельнулся, издав невнятное восклицание.

К нему кинулись люди, стоящие в разных концах огромной темной комнаты.

«Где я?», – успел подумать он, – «Что со мной?»

Он понял, что не узнает ни этой комнаты, ни этих людей в черных одеждах. Он никогда не видел этой вычурной кровати под балдахином, с облупившейся позолотой, на резных столбиках. Комната освещалась мягким мерцающим светом полудюжины свечей. Свечи не могли осветить зал целиком, лишь выхватывая небольшие куски то тут, то там.

Даже его руки показались чужими. Они были меньше, чем он помнил, и настолько худы, что напоминали птичьи лапы.

– Яков[2 — Английское имя «Jacob» в русском языке произносится либо как Яков, либо как Джейкоб. (Примеч. автора)], сын мой, – хрипловатым голосом произнесла высокая женщина, озабоченно накрывая его лоб узкой мягкой ладонью. Нанизанные на пальцы многочисленные кольца неприятно холодили лоб. – Ты жив, ты очнулся! Боже всемогущий, какое счастье…

«Яков?» – ему казалось, что его зовут несколько иначе, но был настолько слаб, что даже не мог вспомнить, как.

– Мне… надо… в туалет! – попытался произнести он, но из пересохшей глотки вырвался только неразборчивый хрип.

– Он что-то пытается сказать, ваше величество, – сказал низкий рокочущий бас у него за спиной.

Обладателя этого голоса он увидеть не мог.

«Величество?»

– Я и сама это вижу, сэр Джон, – отозвалась высокая женщина крайне озабоченным голосом. – Что он хочет?

Ее глазницы ввалились, отчего погруженные в темноту глаза казались бездонными. В черноте глаз изредка посверкивала влага слезы. Она наклонилась ухом к его рту, пытаясь разобрать его шепот.

– В туалет… Я хочу в туалет… – как можно внятнее повторил он несколько раз.

– Я не понимаю ни слова, из того, что он шепчет, – удрученно произнесла она, устало распрямляясь, – сэр Джон, попробуйте вы…

Она отодвинулась, давая место обладателю рокочущего баса. Тот удивил Якова еще больше. Этот человек был весь закован в железо, пах кожей, дымом и еще чем-то. Яков решил не тратить силы и время на бесполезные попытки втолковать им очевидное. Он решил, используя здоровяка, как опору, подняться самому. Вцепившись в гнутые пластины на плечах сэра Джона, он потянулся что было силы.

Человек в железных латах пробасил:

– А… ваше величество, я понимаю… он пытается подняться!

Женщина сделала шаг назад, и кивнула двум пожилым женщинам, которые переминались, с ноги на ногу, за ее спиной. Те подбежали, обхватили Якова за шею и за плечи, и помогли ему сесть. Теперь он смог поднять руку, и сделать жест, будто бы пьет.

– Он хочет пить! Дайте ему вина!

Яков вполне обошелся бы и простой водой, но выбирать не приходилось. Ему поднесли кубок из потемневшего металла. В чаше плескалась жидкость цвета запекшейся крови.

Человек, который поднес ему кубок, опустился перед Яковом на колени, демонстративно отпил один глоток, а потом протянул ему кубок на вытянутых руках.

Яков взял кубок, и осторожно отхлебнул. В высохший язык будто вонзились сотни иголок. Он подержал вино во рту, ожидая, когда покалывание прекратится, а затем медленно проглотил. Вторым глотком он прополоскал горло. Теперь он, мог, наконец, сказать то, что так мучительно пытался втолковать этим, без сомнения, искренно пытающимся ему помочь людям.

– Я хочу в… туалет… ватерклозет…

Высокая женщина и сэр Джон переглянулись.

– Он, без сомнения, бредит. Водяной шкаф?

Якову стало казаться, что эти люди никогда его не поймут. Он сказал:

– Я не в бреду. Мне надо в отхожее место… облегчиться… опорожнить кишечник…

– Так тебе нужен горшок! Что же ты сразу не сказал? Помогите ему облегчиться!

Ласковые руки сиделок приподняли его, и усадили на большой глиняный горшок, который выдвинули из-под кровати. Ему это показалось чрезвычайно странным. Неужели в этом доме нет канализации? Почему эти люди стоят и смотрят, как он делает свои дела, и никто даже не думает отвернуться? Куда он попал? Что с ним?

Этот вопрос ему пришло в голову задать одним из первых.

– Что со мной? Где я?

– Ты очень болен, Яков, – ответила ему женщина, которую человек в броне только что назвал «ваше величество», – мы не думали, что ты доживешь до утра. У тебя холера.

– У меня хо… что?

– Холера. Ты очень плох. У тебя была лихорадка, ты умирал. Слава Всевышнему, что он вернул нам тебя!

– Мы все молились за Вас, ваше высочество, – добавил худощавый человек среднего роста, в черном балахоне, с огромным золотым крестом на груди. До сих пор он не вмешивался в происходящее, и Яков его не замечал.

«Высочество»?

– Но где я умудрился подцепить холеру?

– Подцепить? – озадаченно переспросила женщина.

Человек с золотым крестом шагнул вперед.

– Лихорадка, безусловно, помутила вам разум, ваше высочество, – мягким, но настойчивым голосом сказал он, – всем известно, что Господь дает и забирает, милует и карает, посылает испытания, и спасает от них. Ему угодно было подвергнуть вас испытанию, и мы молим провидение за ту милость, что оно явило нам.

Яков изумленно спросил:

– Разве холера не является острой инфекцией[3 — Infectio (лат) – Это слово в латыни имеет два омонима: 1-е: закрашивание, 2-е: изнасилование.]?

– Острой инфе…– поперхнулся человек в балахоне, – воистину, ваше высочество, вам лучше прилечь. Вы так странно употребляете некоторые слова… Это явно свидетельствует о горячке.

– Ложитесь, сын мой Яков, ложитесь,– заботливым тоном велела высокая женщина, – сейчас я прикажу вызвать лекаря.

Сил на споры у него все равно не было, поэтому он, поддерживаемый сильными, но нежными руками сиделок, взобрался на свой балдахин, и откинулся на ворох подушек.

Лекарь сильно разочаровал Якова. Это был низенький толстый человечек с вывернутыми ножками. Начал он с того, что опустился перед черной женщиной на колени, и стукнулся лбом в пол. Затем, поднявшись на свои кривые ножки, низко поклонился сэру Джону, а черному человеку почтительно облобызал руку.

Затем деловито пощупал Якову лоб, заглянул под веки, велел высунуть язык. На этом осмотр закончился. Лекарь, приблизившись к высокой женщине, заговорил с ней вполголоса. До Якова долетало «разлитие желчи», «сгущение крови», «недостаток флегмы» и прочие странные словечки. Он был уверен, что где-то слышал их, но не ожидал, что взрослые, серьезные люди будут наяву употреблять этот бред, когда речь идет о медицинской практике.

Побеседовав с матерью, человечек покивал, поклонился. Он подошел к своему баулу, покопался в нем. Из баула были извлечены: небольшой оловянный таз, измазанный чем-то черным, и острый скальпель. Подставив таз под локоть Якова, он, взяв его за запястье, потянулся кончиком скальпеля к одной из вен. Яков ужаснулся.

– Эй, что вы делаете? – резко спросил он, вырывая руку.

Лекарь скосил один глаз, но ничего не сказал. Он снова поймал Якова за запястье.

– Успокойтесь, сын мой, – покровительственным голосом произнесла высокая женщина, – сейчас лекарь пустит вам кровь, и вам станет лучше. У него твердая рука, вы ничего не почувствуете.

– Но он же даже не простерилизовал свой нож!

– Просте… сын мой, вам положительно необходимо кровопускание… вы заговариваетесь!

– Но этот нож грязный! Я не позволю занести себе инфекцию!

Несколько мгновений она была озадачена, потом ее лицо разгладилось.

– Ну конечно! Вы просто не знаете, Яков! Этот лекарь пользует только членов королевской семьи. Не бойтесь, он не имеет дела с простолюдинами. Вы можете быть совершенно спокойны. Этот ланцет чист.

Яков понял, что сейчас ему вскроют вены грязным скальпелем, без всякой дезинфекции. Эта мысль показалась ему настолько отвратительной, что его вырвало прямо на простыни. Несколько брызг попало на доктора, но тот и не подумал отстраниться.

Королева сказала покровительственным тоном:

– Ничего-ничего, сын мой, сейчас прислуга уберет.

Яков решил воззвать к материнским чувствам.

– Мама, убери от меня этого шарлатана! Умоляю!

Королева вздернула подбородок, и нахмурилась. Она ответила низким голосом:

– Яков, мы члены королевской семьи! Ты должен обращаться ко мне по титулу, тем более, в присутствии слуг. Только твое тяжелое состояние избавляет тебя от необходимости выслушать нотацию о величии королевской крови. Что касается этого лекаря, он выдержал курс в Лейденском университете и, безусловно, не может являться шарлатаном.

Яков понял, что проиграл. Сил бороться у него не было, а окружающие, безусловно, не желали его понимать. Сейчас ему вскроют вены и занесут инфекцию, несмотря на все его сопротивление.

Внезапно у него мелькнула мысль:

– Э… святой отец! Простите, не знаю, как к вам обращаться!

Человек с крестом сделал шаг вперед.

– Воистину, я вижу, что ваш разум, действительно, в помраченном состоянии, сын мой. Ведь все эти годы, с момента вашего крещения, и до сей прискорбной минуты, я находился рядом с вами и являюсь вашим духовником. Если вы забыли, я – настоятель монастыря в Хай Холстоу, епископ Клайффский. Ко мне следует обращаться «ваше преосвященство», либо «монсеньор епископ».

– Спасибо, ваше преосвященство. Несколько минут назад вы сказали, что господь дает и забирает.

– Вы правы, – кивнул епископ. – Это истина, а как истина, не требует подтверждения.

– Ваше преосвященство! Может, мне лучше положиться на милость господа, чем на грязный нож этого мясника?

Воцарилось молчание. Видимо, никто из присутствующих не знал правильного ответа на этот вопрос.

– Может, вы помолитесь, или сделаете что-то еще, что положено делать в таком случае? – продолжил Яков, чувствуя, что нащупал новый путь. – Я уверен, что это принесет мне гораздо больше пользы, чем грязный скальпель.

Хмурое выражение лица епископа смягчилось. Он сказал:

– Мне очень отрадно, что вы придерживаетесь столь твердой веры, сын мой. Любой священник вам скажет, что святые слова приносят гораздо б?льшую пользу, чем жалкие потуги лекарей. Мы позволяем знахарям выполнять их манипуляции, поскольку знаем, что они приносят некоторое облегчение телу. Но самое главное у человека – это не бренная плоть, а бессмертная душа…

Слушая разглагольствования священника, Яков радовался – пусть минутной, но отсрочке. Видя, с какой почтительностью королева, и сэр Джон, внимают словам человека в черной сутане, он понял, что сделал верный ход. Между тем епископ Клайффский вещал:

– Господь уже явил нам свою милость, позволив вашей бренной оболочке продлить земное существование. Теперь он подверг вас новому испытанию, ввергнув в искушение получить облегчение путем кровопускания. Вы выдержали это искушение, сын мой. Похвально, весьма похвально. Я думаю, Ваше Величество, – обратился он к королеве, – что мы должны уважать достойный выбор этого мальчика, проявившего себя мужем, похвалить его за твердость духа! Возблагодарим же Господа в горячей молитве, столь необходимой всем нам и в радости, и в тягостях, и на смертном одре!

Епископ первый опустился на колени, за ним последовали сэр Джон, лекарь, слуги, сиделки – все, кто были в комнате. Королеве ничего не оставалось, как последовать их примеру.

Несколько минут все присутствующие нестройным хором подпевали епископу, затянувшему что-то вроде «Te Deum laudamus[4 — «Te Deum…» (лат «Тебя, Бога, хвалим…» )– начало церковного гимна.]…».

Наконец, епископ допел свой псалом, широко перекрестился, и поднялся на ноги. Вслед за ним, крестясь, стали подниматься остальные.

Одна из портьер, в дальнем конце комнаты, всколыхнувшись, отлетела прочь. В покои стремительным шагом вошел очень высокий, и очень толстый человек, с багровым бородатым лицом. Торс человека закрывала сверкающая кираса. В правой руке, унизанной множеством перстней, он держал кубок. У левого бедра, на рукоятке широкой шпаги, искрился огромный рубин. Когда бородач ворвался в комнату, золотая корона, сидящая на его лысой голове, задела портьеру, и съехала на сторону. Он, подхватив ее левой рукой, водрузил на место.

– Что случилось? Почему вы завываете на весь замок? Мой племянник преставился? – прогрохотал его голос.

Королева, сэр Джон и епископ поклонилась ему в пояс, а остальные упали на колени и согнулись до земли.

– Нет, Ваше Величество, – ответил епископ, выпрямляясь, – господь явил нам милость свою. Ваш племянник очнулся от тяжкого забытья, в котором пребывал последние два дня. Он даже попросил вина.

– Вот как? – прогремел бородатый, переводя налитые кровью глаза на Якова, – получается, ублюдок выкарабкался? А мне сказали, что у него холера!

– Это так, Ваше Величество. У него была холера. Однако, как видите, господь смилостивился над нами. Теперь он пойдет на поправку.

Бородатый поднял одну бровь, и сказал изумленным тоном:

– Я слышал, от холеры выживает едва один из сотни…

– Даже меньше, Ваше Величество. Едва один из тысячи… – скорбным голосом поддакнул ему епископ.

Король покачал головой, отчего корона опять съехала набок.

– Ну, надо же, как повезло щенку! – прогрохотал он.

Похоже, его мало заботило, что Яков находится от него в трех шагах.

– Передайте ублюдку, чтобы не смел шнырять у меня под ногами, когда очухается, – добавил король. – Пусть сидит у себя в покоях! Учит латынь и геральдику! Не хватало еще, чтобы про короля сказали, что он не заботится об образовании племянника!

Окинув напоследок взглядом склоненные спины слуг, его величество повернулся и, гордо задрав подбородок, зашагал к выходу, звякая шпорами.

Якова не отпускало стойкое чувство, что все, что с ним происходит, происходит с кем-то другим. События, разворачивающиеся у него на глазах, были совершенно невозможными. В какую кроличью нору он провалился?[5 — Сцена из «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла. После выхода «Алисы» фраза «провалится в кроличью нору» в английской разговорной речи означает бред, расстройство психики, галлюцинации.] Эти короли, королевы… зовут его высочеством… и ублюдком. Он откинулся на подушки, и закрыл глаза. Попытался вспомнить, кто он, и что с ним было до того, как он очнулся в этой огромной комнате. Память явила ему странные образы, но разум отказывался принять их.

Он открыл глаза, потому что кишечник опять дал о себе знать. Он не стал проситься в туалет, а просто сказал:

– Мне надо на горшок.

На сей раз все было проще. Ему помогли облегчиться и взобраться обратно.

Он спросил:

– Уже утро?

– Да, ваше высочество, – ответил ему епископ, поскольку королева, прижав платок к глазам, молчала.

На самом деле Яков хотел узнать, какое сегодня число, не вызывая новых обвинений в помутнении разума, но его опять не поняли. Он задал вопрос иначе:

– Сколько я был без сознания?

– Последние два дня вы вообще не приходили в себя, а три дня перед этим у вас была лихорадка и сильный жар, ваше высочество. Мы все находились рядом с вами, молились и взывали к милости Божией.

Яков посмотрел на рыцаря:

– Сэр Джон…

– Слушаю вас, ваше высочество?

– Мне бы хотелось попить… не сладкого и крепкого, как это вино… а что-нибудь кисленького, например, лимонад или лайм…

– Лимо…что? Я хочу сказать, я не понял два последних слова, ваше высочество.

Яков понял, что надо тщательнее следить за словами, пока его опять не обвинили в помутнении рассудка, и не вскрыли вены. Несмотря на то, что лекарь на вывернутых ножках исчез, он не сомневался, что королева может позвать его опять.

– Мне хочется пить. Лучше простой кипяченой воды, раз нет… лимонада.

– Негоже сыну короля пить простую воду, – вмешалась королева, отнимая платок от глаз. – Я прикажу принести тебе лучшее вино!

– Мама… Ваше величество…У меня, когда я хлебнул вина, страшно закружилась голова. Поэтому я и попросил воду.

Королева помолчала, потом изрекла:

– А… понятно… Вы наверно, правы, Яков. Вы слишком ослабели.

– Может быть, найдется клюква? Ее можно раздавить в воду вместо лимо….гм… раздавить в воду.

– Яков! – изумленно вскрикнула королева. Она даже сделала шаг назад. – Клюква это… это… это же… боже мой, ведь это еда для простолюдинов, что вы такое говорите?

– Ваше величество, позвольте мне вмешаться, – подал голос епископ. – Его высочество говорит чистую правду. Клюква издревле применялась как средство от лихорадки, для избавления от жажды, от кровавого поноса, разлития желчи, ипохондрии и вялости.

Похоже, даже вмешательство епископа не поколебало твердой уверенности королевы.

– Мой сын не будет есть клюкву. Это удел простолюдинов!

– Мама… ваше величество, но ведь мне необходимы витамины!

Королева снова повернулась к нему:

– Витами… Что? Что вы сказали, я не расслышала?

Яков был совершенно уверен, что витамины ему крайне необходимы. Он не сомневался, что они содержатся и в клюкве, и в лимоне… но он абсолютно не представлял, откуда он знает это слово! Он испугался, что сейчас опять позовут лекаря с грязным ножом, и быстро поправился:

– Я хочу сказать, что мне хочется кисленького питья. А клюква как раз кисленькая!

На этот раз королева заколебалась:

– Ну, не знаю, Яков, не знаю. С одной стороны, твоя прихоть вполне объяснима, ведь ты тяжело болен. Но с другой стороны, употреблять клюкву? Принцу, наследнику престола? Еще неизвестно, кого родит Изабелла… вдруг девочку?

Яков не знал, кто такая Изабелла, и какая связь между клюквой и тем, кого родит эта неизвестная Изабелла, но рискнул чуть поднажать:

– Ваше величество, вы правы, это моя прихоть. Я чувствую, что кислое питье поможет мне скорее оправиться от болезни.

– Смею вмешаться опять, ваше величество, – вставил епископ, – церковь не против употребления народных средств, для избавления от тягости, раны или болезни. Могу Вам добавить, что в трактате высокоученого монаха Кверентия Саксонского, клюква упоминается как отличное средство против лихорадки и жара.

Похоже, королева решила уступить:

– Ну, хорошо, ваше преосвященство. Думаю, мы можем разрешить нашему сыну поесть немного клюквы, после болезни, раз у него такая прихоть.

Она, повернувшись, бросила одной из женщин:

– Джинни! Спустись вниз, и вели горничным девушкам принести клюквы.

Служанка низко поклонилась королеве в пояс, и исчезла за портьерой.

Яков поздравил себя с еще одной победой. Он рискнул сделать следующую попытку:

– Могу я… немного обмыться? Я весь покрыт испариной…

– Конечно, сын мой, сейчас принесут воду.

Оказывается, на этот раз он не ляпнул, чего-то необычного, для этих людей.

Яков задумался: почему эти люди его не понимают? Почему он чувствует себя здесь чужим?

Тем временем, сиделки притащили огромный оловянный таз, и несколько исходящих паром кадок. Ему пришлось вылезти из-под балдахина, и стоять в тазу, голым, ожидая, пока его обмоют. Его несколько раз обтерли мокрой губкой, которую окунали в деревянный ушат с горячей водой, на поверхности которой лопались мыльные пузырьки. Затем повторили, заменив воду раствором остро пахнущего уксуса. После этого обсушили ему тело грубыми холщовыми полотнищами.

Яков хотел подивиться столь странному способу гигиены. Однако, по-видимому, его способность удивляться на сегодня исчерпалась. Кроме того, у него почти не осталось сил.

Принесли клюкву и кипяченую воду. Хотя клюква оказалась немного мятой, она отлично утолила жажду. Яков почувствовал, что голоден.

Он посмотрел на мать и епископа. Те стояли в дальнем углу огромной комнаты, и о чем-то вполголоса беседовали. Тогда он перевел взгляд на сэра Джона. Этот здоровяк стоял рядом, и внимательно смотрел на него карими глазами. Огромный нос сэра Джона напоминал картофелину, которую испещрили тонкие склеротические жилки. Лицо немного дряблое, короткая седая бородка, усы он брил. Яков почувствовал вдруг к нему внезапный прилив симпатии.

– Сэр Джон…– прошептал он вполголоса.

Тот сделал шаг вперед, наклонившись пониже.

– Сэр Джон, я проголодался… но боюсь, мама опять будет говорить, что мне можно, а что нельзя. Я совершенно точно знаю, чего хочу. Я хочу куриного бульона со ржаными сухариками, но не знаю, удастся ли мне их получить…

Сэр Джон усмехнулся понимающе, отчего стал еще более симпатичен Якову.

– Не беспокойтесь, ваше высочество, я распоряжусь. А ее величество, королева Беренгария, похоже, собирается отлучиться по своим делам. Так что, от нравоучений вы будете, на некоторое время, избавлены.

Действительно, королева, переговорив с епископом, подошла к кровати Якова. Истово его перекрестив, она величественно, как на параде, повернулась, и выплыла из комнаты. Сэр Джон стал вполголоса что-то втолковывать служанке.

Епископ подошел поближе, и тоже остановился перед Яковом. У епископа Клайффского было холеное породистое лицо, бледное и бритое. Умные глаза смотрели на Якова с нескрываемой заботой. Яков решил выведать побольше. Он начал издалека.

– Монсеньер епископ… скажите, в моем состоянии это обычно?

– Что вы имеете в виду, сын мой?

– Я ощущаю сильнейшую слабость. Я даже сам не могу вылезти из-под одеяла.

– Да, ваше высочество. Больные, перенесшие холеру, всегда очень слабы. Не беспокойтесь. Теперь вы быстро пойдете на поправку, раз Господь смилостивился над вами. Что еще вас беспокоит?

– Мне кажется, что я многое забыл. Я не помню, где я нахожусь, какое сегодня число, и что я собирался делать перед тем, как заболеть.

– Это не удивительно, сын мой. У вас был очень сильный жар, а в таком состоянии, как известно, люди могут бредить. Сегодня двенадцатое марта, вы находитесь в своих покоях.

Яков решил рискнуть:

– Ваше преподобие, может, вы заодно назовете год? Я и год-то не помню…

– От рождества Господа нашего Иисуса одна тысяча двести пятнадцатый.

Он ахнул:

– Тысяча двести…вот дерьмо…

Яков понял, что его сознание отказывается принять эту цифру, поскольку был уверен, что ему знакома другая дата. Но какая? Он почему-то вдруг подумал о тысяча девятьсот восемдесят восьмом, когда закончил школу и …

Он закончил школу? И, между прочим, вслед за школой, он закончил колледж и институт… Но его называют мальчишкой и…

Он уже открыл рот, чтобы попросить зеркало. Но последний миг передумал. Он решил, что всегда может это сделать, когда останется один. Кроме того, он не был уверен, что в доме, где нет канализации, ванной и душа (откуда он знает эти слова, кстати?) может найтись зеркало. И эта путаница с датой…

Вместо этого он уставился на свои руки. Предплечья, запястья, кисти были покрыты непонятными точками, которые вдруг показались ему угрожающими. К сожалению, в полумраке комнаты было непонятно, что это такое, поэтому руки вдруг отчаянно зачесались.

– Ваше преосвященство, вы не могли бы сделать, чтобы тут было немного посветлее? Мне кажется, у меня какие-то точки на руках…

Епископ шагнул вперед, взял его за одну из рук, и очень внимательно рассмотрел. Потом повторил то же с другой.

– Точки? Какие точки? Что вас беспокоит, ваше высочество? Мне кажется, ваши руки такие же, как обычно…

– Они вдруг зачесались… и… эти точки…

– Зачесались? Джэсс, отдерни штору, впусти света!

Пока служанка отдергивала шторы, и открывала плотно запертые ставни, епископ внимательно смотрел в глаза Якову.

– Мне кажется, лихорадка возвращается. Я, пожалуй, приглашу лекаря.

– Прошу вас, ваше преосвященство, не надо этого делать. Это я просто дезориентирован после высокой температуры. Я хочу сказать… после лихорадки… и …разлития желчи. Да, желчи.

К счастью, в этот момент створки распахнулись, впустив радостный свет мартовского утра. Яков тут же увидел, что точки на руках были самыми обыкновенными веснушками. Хотя он дал себе слово не удивляться, это открытие ошеломило его еще раз. Он совершенно точно помнил, что никаких веснушек, у него на руках, до сих пор не было. Он сидел на ворохе подушек, вытаращив глаза и открыв рот, чувствуя, что головокружение возвращается.

– Так что же так обеспокоило вас, ваше высочество?

Яков понял, что сейчас зародит у епископа самые тяжелые подозрения в своей вменяемости, если скажет, что у него вдруг появились на руках веснушки. Ведь, если веснушки были у него до болезни, епископ не видит в них ничего необычного. Его преосвященство уже сказал, что был, рядом с Яковом, практически с момента его рождения.

– Я хотел сказать… – тут его взгляд упал на ногти, и его осенило. – Ваше преосвященство, посмотрите на мои ногти. Вы видите на них белые полоски? Когда в организм попадает тяжелый металл, например, мышьяк или свинец, ногти белеют. Потом, когда ноготь отрастает, он восстанавливает свой цвет. Это означает, что меня хотели отравить. Эти полоски на ногтях – симптом отравления.

Сэр Джон подошел, и тоже осмотрел его ногти.

– Да, ваше преосвященство, я определенно вижу тут белые полоски. Что вы скажете? Моего крестника хотят отравить?

Епископ, нахмурясь, тяжело молчал, что-то прикидывая.

– Его высочество прав, сэр Джон, – наконец, ответил он, тщательно подбирая слова. – Я действительно припоминаю труд Иоанна из Цессины, который описал симптомы медленного отравления мышьяком. Очень напоминает холеру. Помимо белых полос на ногтях, он описал рвоту, понос, лихорадку, помутнение сознания, светобоязнь… То есть, все те признаки, которые мы наблюдаем у мальчика. Правда, когда он сказал о том, что у него зачесались руки, и пожаловался на точки, я прежде всего подумал об антониновой чуме[6 — Антонинова чума (также известная, как Галенова чума) – пандемия, бушевавшая в 165-180 годах н.э.]. Вы все еще испытываете зуд, сын мой?

Яков с удивлением понял, что руки не чешутся.

– Нет, ваше преосвященство. Мне кажется… у меня руки зачесались после мытья.

Епископ покивал:

– Или это была простая мнительность, ваше высочество. Так бывает. Я не вижу никаких гнойничков на вашей коже, свидетельствующих о чуме. А вот белые полоски на ваших ногтях, в сочетании с тем, что вы перенесли, беспокоят меня гораздо больше.

Он обменялся взглядом с сэром Джоном, и снова пристально посмотрел на принца:

– Однако, ваше высочество, – продолжил епископ каким-то вкрадчивым голосом, – обвинение в покушении, на члена королевской семьи, – одно из самых тяжелых обвинений. Вы уверены, что хотите его выдвинуть?

Он помолчал, разглядывая Якова. Его глаза стали вдруг колючими:

– Ведь мы с вами думаем об одном и том же человеке. Вдобавок, вы помните, что одна из его жен, Изабелла, в сентябре может родить ему наследника?

– Нет, монсерьер епископ, – ответил Яков. Он понял, что затронул очень тяжелый вопрос. – Конечно, я ни о чем таком не подумал. Как я уже сказал вам, я частично потерял память, поэтому не помню никакой Изабеллы. Я просто обеспокоен появлением, на моих ногтях, этих полосок, вот и все!

– Мы не можем сейчас объявить о своем подозрении, ваше высочество, – подал голос сэр Джон. – Нас немедленно обвинят в клевете. Или еще в чем-то похуже. – Он наклонился к священнику и продолжил вполголоса. – Тем не менее, если мы хотим его высочество спасти, нужно срочно вывозить мальчика из этого гадюшника.

Тот усмехнулся.

– Хорошо, что нас не слышат, сэр Джон. Так отзываться о королевском дворце! Неизвестно, что расстроит его величество больше – обвинение в покушении на наследника, или насмешка над его архитектурными потугами… Но, подумайте сами: мы не можем вот так – просто взять, и увести наследника престола, в неизвестном направлении. Я тоже сразу подумал об отравлении, медленном отравлении. Но я не вижу способа, как увести его высочество отсюда без воли монарха.

Он помолчал, склонив голову на бок.

– А теперь, вот что. Представьте на миг, что король лично замешан в отравлении. Зачем ему травить собственного наследника? Это очевидно: он ненавидит Якова. В этом случае очевидно и то, что любое слово о том, чтобы увезти принца из дворца, будет воспринято королем, как попытка вырваться из-под его опеки. Одно это способно вызвать его, самую страшную, ярость. Ведь, если он поставил себе целью избавиться от племянника, он будет рассматривать бегство из дворца, как попытку государственного переворота. Другое дело, если это отравление является интригой другого лица. Или Изабеллы, или кого-то еще. Возможно, тогда король не будет против, если его высочество, например, захочет погостить у меня в аббатстве месяц-другой. Вся проблема сводится, таким образом, к одному вопросу: причастен ли король к отравлению? Как ответить на такой вопрос? Есть ли способ осторожно выведать это у монарха, не возбудив в нем подозрений?

В этом момент служанка принесла судок, с горячим бульоном, и стопку черных сухарей.

– Откуда это? – нахмурился епископ.

– Не беспокойтесь, ваше преосвященство, – усмехнулся сэр Джон. – Я знаю, что ржаных сухарей на королевской кухне не найти, поэтому попросил принести все это из таверны, в квартале отсюда. Я сам там обедаю, и знаю, что готовят там неплохо. Пища, может, и грубовата для аристократического желудка, зато проста и вкусна.

Пока Яков ел, они отошли к окну, и вполголоса продолжили разговор. Бульон оказался ароматным и вкусным. Сухарики, которые Яков макал в бульон, прежде чем откусить, приятно похрустывали.

Видя, что он поел, епископ и рыцарь снова подошли к его кровати. Яков поднял на них глаза. Оба смотрели на него с заботой и тревогой. Эти люди стали вдруг очень близки и нужны ему. Ему стало теплее на сердце, зная, что на этих двоих он всегда может положиться.

– Сэр Джон…Вы позволите задать вам вопрос?

– Да, безусловно, ваше высочество.

– Его преосвященство уже сказал мне, что находился возле меня, начиная с моего крещения. Не удивляйтесь моему вопросу! Ведь я после болезни почти ничего не помню. Я хочу спросить: а вы? Вы такое заботливое участие принимаете в моей судьбе… Я чувствую, что вы тоже, мой очень давний друг.

Глаза рыцаря увлажнились. Он помолчал, улыбнулся, и ответил:

– Вы правы, ваше высочество, болезнь действительно очень изменила вас. До своей болезни герцог Яков Глостерский никогда не называл меня своим другом. Он считал, что мое присутствие, возле его особы – это нечто само собой разумеющееся. На самом деле, я при вас еще до вашего рождения. Я служил еще вашему отцу, еще до того, как он взошел на трон. Когда вы родились, я был рядом с вашей матушкой. Потом я стал вам крестным отцом. А теперь вот служу вам.

У Якова от этих простых слов тоже защипало в глазах.

– Спасибо вам за все, что вы для меня сделали и делаете.

Сэр Джон поклонился со всей грацией, какой позволяла кираса. Яков перевел глаза на епископа.

– Монсеньер епископ, мы с вами тоже были друзьями? Или вы возле меня… по службе?

В глазах епископа появилась смешинка:

– Разумеется, по службе, ваше высочество. Ведь я ваш духовник. Однако вы можете обратиться ко мне с любой проблемой, любой просьбой – как к другу. Обещаю: я отнесусь ко всем вашим нуждам со всем рвением, на которое хватит моих скромных сил.

– Спасибо и вам, ваше преосвященство.

Епископ тоже поклонился.

– Скажите мне, мои друзья, мне следует оставаться в замке, или попытаться сбежать?

Священник и воин переглянулись.

– Сбежать из замка вовсе не трудно, ваше высочество, – ответил сэр Джон. – Достаточно откинуть эту штору, – он показал рукой, – спуститься по винтовой лестнице, пересечь двор и сесть на лошадь. А потом ускакать, куда глаза глядят. Но, смею спросить, куда же вы поскачете? Ни один из вассалов короля не осмелится дать вам пищу и кров, без согласия монарха. Мой скромный замок, конечно, к вашим услугам. Однако, боюсь, за то время, пока я находился при короле и при вас, он пришел в совершеннейшее запустение. Я был там в позапрошлом году. Зрелище самое удручающее. Ров, вокруг замка, без хозяйского глаза превратился в болото, в нем квакают лягушки. Вал оплыл и зарос травой. Каменные стены, конечно, еще стоят, но кто их будет защищать? У меня всего тридцать два йомена и около двенадцати рабов… эти не прикроют даже одной стены замка.

– А где расположен ваш замок, сэр Джон?

– В Данбери, ваше высочество. Это чуть больше, чем в тридцати пяти милях отсюда… не доезжая двух миль до Ривер Блэкуотер.

– Я плохо себе представляю, хотелось бы взглянуть на карту… – сказал Яков и осекся, видя, как при последнем слове брови обоих взлетели вверх. – Это такой план или образ местности, нарисованный на бумаге…

– Мы знаем, что такое карта, ваше высочество, – ответил епископ. – Она выгравирована на большом листе меди. Дело в том, что карта – одна из величайших секретов государства. Она хранится в сокровищнице короля. Любой, кто, кроме короля или членов королевской семьи, посмотрит в нее – будет казнен. Никаких исключений.

– Означает ли это, что я могу посмотреть карту? Ведь мама говорила что-то о величии королевской крови?

– Боюсь, что нет, ваше высочество. Ведь вы племянник царствующего монарха Иоанна, сын покойного короля Ричарда, его старшего брата. Вы, хотя формально и являетесь наследником короны, но только до той поры, пока король бездетен. А, как вам известно, Изабелла уже ждет ребенка. Если это окажется мальчик, этот титул перейдет к нему. Ну, а если родится девочка… Ничего не мешает Изабелле забеременеть еще раз, и еще… и рожать до тех пор, пока она не подарит королю наследника!

– А почему мама назвала ее «одной из жен»?

– Потому что первые две жены, Карла и Дебора, оказались бесплодны.

– Или были честны с королем, – усмехнувшись, ввернул сэр Джон.

Епископ повернулся, и строго посмотрел на рыцаря:

– Я бы посоветовал не говорить этого даже себе под нос, сэр Джон, пусть вы даже уверены, что говорите сами с собой. В этом замке даже стены имеют уши. Вспыльчивость короля известна любому, а уж его жестокость, и подозрительность, совершенно переходит границы разумного.

Яков предложил:

– Скажите, а разве нельзя нарисовать схему местности карандашом на листе бумаги? Пусть приблизительно, схематично? Главное, это останется между нами!

Епископ приподнял бровь:

– Бумага? Что это?

Настало время удивиться Якову:

– Это такой плоский лист из целлюлозы. На нем можно писать, рисовать карандашом или чернилами…

– Вы, наверно, имеете в виду папирус, ваше высочество?

– Возможно.

– Не знаю, как я смогу помочь вам, ваше высочество, – смущенно признался сэр Джон, – ведь я не умею ни читать, ни писать… да что там, я держать в руках в руках перо не умею!

– Значит, придется рисовать мне, – улыбнулся епископ. – Только, с вашего позволения, я нарисую не на папирусе, а на грифельной доске. С нее всегда можно быстро стереть написанное!

Епископ достал откуда-то довольно тяжелую доску, обрамленную деревянной рамкой. Она была с локоть высотой и полтора локтя шириной. Яков потрогал ее пальцем и убедился, что она сделана из гладкого стланца, а писать на ней можно кусочком мела. Доска была покрыта словами на латыни, но его преосвященство быстро стер написанное губкой.

– Смотрите, ваше высочество, вот Темза, – он провел на доске извилистую линию, – а вот ее устье. Мы вот здесь, – он поставил жирную точку чуть выше устья на левом берегу. – Вот Ривер Медуэй. А вот здесь, на другом берегу Темзы, расположен Клайфф, мое аббатство. Чтобы попасть ко мне, придется либо, заплатив пошлину, пересечь Новый мост[7 — Каменный мост, первый мост в Лондоне, построенный из камня. Простоял пять веков.], либо искать лодочника, с которым можно сторговаться подешевле. Когда вы пересечете Темзу, езжайте в Брикстон, оттуда в Форест Хилл, Сидкап, Дартфорд, Грейвсенд, и вот вы в Хай Холстоу. Это деревня, по соседству с Клайффским монастырем. – Он быстро нарисовал путь, на котором расставил точки, надписав их. – У нас там лес. Есть, где поохотится или погулять.

– А это что? – указал Яков на извилистую линию. Он вдруг вспомнил карту Англии. – Это море?

– Да, ваше высочество, только не совсем море, это Канал. Франки зовут его Ла-Манш.

– Как я хочу на море! – вырвалось у него. – Мне кажется, я сто лет не купался в море!

Перед ним вдруг стало видение: желтый песок, шезлонги, зонты, ряды загорелых людей, валяющихся на песке, купающихся, играющих в волнах…

Увидев удивленные глаза обоих, Яков тут же поправился:

– Я просто очень хочу побывать на море.

– Если хотите, побываете, – несколько сухо сказал епископ. – От Клайффской обители, до моря, всего миль восемь. Но, клянусь Господом, не понимаю, почему вас туда тянет… Придется пересечь заболоченную пустошь, а весь берег устлан обломками, всяческим мусором, которые выбрасывает волнами с проходящих кораблей.

– А где находится поместье сэра Джона? – спросил Яков, чтобы как-то изменить тему. Он понял, что опять ляпнул что-то не то.

– На другом берегу Темзы, вот здесь. Вот Блекуотер, а вот Данбери. Если ехать из Лондона, надо проехать Поплар, Статфорд, Илфорд, Ромфорд, Хароль Вуд и Брентвуд. Потом проезжаем Хаттон, Маунтнесинг, Маргарётинг…

– Вы пропустили Ингейтстон, ваше преосвященство, – вмешался сэр Джон.

Было ясно, что старому воину путешествовать по карте не менее интересно, чем наяву. Его глаза горели. Он показал пальцем:

– После Маунтнесинга мы проезжаем Ингейстон, а потом Маргарётинг.

Епископ ответил ему своим неторопливым голосом:

– Да, возможно. Давно не бывал в тех местах. В таком случае, вот Ингейтстон, а вот Маргаретинг. А дальше что, сэр Джон? Подсказывайте мне.

– А мы уже почти на месте, – обрадовано сообщил сэр Джон. Он отлично ориентировался на карте. – От Маргарётинга до Данбери не больше трех миль. Можно проехать либо через Челсмфорд, либо через Грейд Баддоу. А вот тут Данбери.

Епископ поставил еще три точки, соответствовавшие Челсмфорду, Грейд Баддоу и Данбери, распрямился и помотрел на Якова.

– Понятно. Большое вам спасибо, друзья, – как можно сердечнее произнес Яков. Он помолчал и грустно добавил: – однако, сэр Джон сказал, что выбраться из этой комнаты мне не суждено.

– Не преувеличивайте, ваше высочество. Возможно, король изменит решение, если у него родится сын. Может, тогда он отпустит вас … навестить мою обитель. Там вам, точно, ничего не грозит.

Он выразительно посмотрел на свои ногти.

У Якова мелькнула мысль:

– А нельзя ли убедить короля, что я хочу отправиться путешествовать… по ту… эээ… по интересным местам?

Он чуть было не сказал «по туристическим», но вовремя прикусил язык.

Епископ наморщил лоб:

– Возможно, вы хотели сказать, по святым местам, ваше высочество?

– Да-да, именно это я и хотел сказать. По святым местам.

Епископ и сэр Джон переглянулись. Рыцарь восхищенно объявил:

– Неплохо для одиннадцатилетнего мальчишки, не находите, ваше преосвященство? Отправиться в паломничество, после тяжелой болезни – что может быть благочестивей? Даже король не посмеет отказать в такой просьбе!

Яков не выдержал:

– Погодите, сэр Джон! Вы сказали, что мне одиннадцать лет?

– Совершенно точно. Все эти годы я провел подле вас.

– Но ведь…– Яков опять прикусил губу. Он все явственней чувствовал – что-то не так. Он знал, что ему не одиннадцать, что он гораздо старше, что эти люди не понимают половины его слов, что он оказался в чуждом месте… а в памяти мелькают странные образы… хотя почему странные?

Он вдруг осознал, что вспомнил все, абсолютно все, о своем прошлом из двадцатого века… Он вспомнил, что он потерял… но сказать это епископу и рыцарю почему-то не решился.

Он сказал сдавленным голосом:

– Вы знаете, друзья мои, эта болезнь настолько вышибла меня из колеи…что… Я практически ничего не помню. Боюсь, вам придется учить меня заново…

Отправление

Яков подошел к дверям в пиршественную залу. Он был бос, одет в грязную холщовую тунику, в руке держал сучковатый посох. На груди, поверх туники, болтался палисандровый крестик, на простом мочальном гайтане. Перед дверью несли караул два рыцаря, в полной броне. Рыцари с интересом уставившись на Якова, но не заступили ему дорогу. Он счел это, как разрешение войти, и потянулся к массивной ручке.

– Не советую вам соваться туда, ваше высочество, – прогудел из-за забрала добродушный голос того, что стоял слева.

Из-за двери неслись пьяные вопли. Громче всего слышался рокочущий бас короля.

Яков внимательно посмотрел на рыцаря слева. Из-за решетки на него, улыбаясь, смотрели карие глаза.

Чувствовалось, что этот человек к нему расположен.

– Почему же? Я должен увидеться с дядей.

Рыцарь издал звук, который Яков счел за смешок. Он поднял руку и открыл забрало.

– Ваш дядя сейчас не в том состоянии, чтобы дать вам аудиенцию, – ответил рыцарь. – Его величество с самого утра предается возлияниям. Боюсь, показавшись ему на глаза, в этом рубище… вы только вызовите его гнев!

Яков, за прошедший месяц, уже немного освоился в этом огромном дворце, а многих рыцарей знал по именам. Он узнал сэра Валентайна.

– Дорогой сэр Валентайн, – как можно сердечнее сказал Яков, – я хочу увидеть дядю, чтобы попрощаться с ним. Я отправляюсь в паломничество.

Глаза сэра Валентайна выразили удивление и уважение. Второй рыцарь с интересом прислушивался к диалогу. Сэр Валентайн сказал почтительно:

– Вот как, ваше высочество? Это весьма благочестивый поступок! Полагаю, вашего дядю, все же, следует поставить в известность.

– Может быть, отложить аудиенцию до утра, ваше высочество? – вмешался второй рыцарь.

Яков повернулся к нему. Тот тоже поднял забрало. Лицо было незнакомо Якову.

– Вчера мой дядя тоже предавался возлияниям, – возразил ему Яков. – С самого утра. И сегодня, как видите, тоже празднует. Боюсь, завтра повторится та же история. – Он помолчал, разглядывая рыцаря. – Прошу простить, меня, любезный сэр… я… эээ…после болезни многого не помню. Не угодно ли вам назвать мне ваше имя?

Тот ответил, попытавшись поклониться, что не очень то удалось в броне:

– Я сэр Оливер Стоун из Йоркшира.

Яков вернул ему полупоклон, вгляделся ему в лицо, запоминая.

– Благодарю вас, сэр Оливер. Думаю, любезные сэры, нынешний час не лучше и не хуже, чем любой другой, для получения аудиенции у моего дяди. Поэтому прошу пропустить меня.

Сэр Оливер пожал плечами, насколько позволяли доспехи.

– Мы вас и не задерживаем. Мы с сэром Валентайном не имеем указаний – пускать или не пускать вас в пиршественный зал. По правде говоря, мы вообще не получили никаких указаний, кроме как заступить на стражу. Следовательно, вы, ваше высочество, вольны войти или выйти, когда вам заблагорассудится. Но не говорите, что мы не предупредили вас. У короля голова от возлияний несколько… затуманилась.

Яков слегка кивнул.

– Благодарю вас, сэр Оливер и вас, сэр Валентайн. А теперь позвольте мне войти.

Сэр Валентайн кивнул сэру Оливеру, а сэр Оливер сделав шаг вправо, откатил перед Яковом тяжеленную створку. Яков шагнул в зал.

То, что он увидел, оглушило его. Зал был по площади не менее футбольного поля. Слева и справа от двери полыхали два гигантских камина, в каждом из которых, трещала и брызгала искрами, целая поленица из стволов дуба. Стол, заставленный яствами, охватывал зал подковой.

За столами сидело не менее трех сотен человек. Кто-то пил, кто-то орал, кто-то размахивал руками. Нашелся бездельник, взобравшийся на стол ногами. Он, хохоча, пытался отплясывать какой-то вихляющийся танец.

Группа музыкантов надрывалась, наигрывая какую-то варварскую мелодию, но их никто не слушал.

Посреди зала кувыркалась, на полу, тройка карликов, дубася друг друга дубинками из ваты. Собаки грызлись из-за костей, которые им швыряли орущие гости.

Пока Яков шел по залу, он насчитал не менее дюжины мертвецки пьяных, похрапывающих под столом.

Король Иоанн сидел на возвышении в конце зала. Его глаза сошлись к переносице, на лице застыло надменное выражение. Корона съехала ему на глаза, грозя вот-вот свалится. В правой руке король держал неизменный кубок с вином.

Справа от него сидела Изабелла, очередная пассия короля. Якову ее уже показали издали. Теперь Якову выпала возможность поближе полюбоваться на нее. Королева была сильно накрашена. Белое, как мел, лицо, огромный красный рот, скривившийся в капризной гримасе, веки начернены. Ее беременность еще не кидалась в глаза, хотя она уже носила просторный балахон.

Слева от короля сидел патриарх. Это был уже довольно пожилой человек, седой, но прямой, как палка, с аскетичным выражением лица. Он тоже держал в руке кубок. Судя по тому, как зыркнул на него патриарх, Яков понял, что тот совершенно трезв.

Яков стал перед королем на колени. Положил посох рядом. Снял с шеи крестик, поцеловал, и одел на место. Затем он истово перекрестился (как научил его епископ Клайффский), и принялся вполголоса бубнить «Te Deum» по латыни.

Эту молитву он, долго и упорно, учил перед тем, как пойти к королю. Якову пришлось механически, как попугаю, зубрить слова.

Его преосвященство, сетуя и качая головой, сказал ему тогда: «Ваша амнезия весьма странна и выборочна. Вы помните симптомы отравления мышьяком, арифметику и географию, но не помните ни единого слова на латыни!»

Теперь Яков стоял на коленях перед королем, снова и снова повторяя «Te Deum». Ни король, ни Изабелла, не обращали на него ни малейшего внимания.

Однако краем глаза Яков уловил, что его появление не прошло незамеченным. И справа, и слева от короля, пирующие постепенно затихали. Они, с пьяным удивлением, уставились на наследника престола, обрядившегося в драные лохмотья. Карлы, кувыркнувшись еще разок, куда-то убежали. Оркестрик прекратил пиликать свою незамысловатую мелодию.

Наконец, тишина установилась такая, что можно было услышать, как на лугу перед дворцом мычат коровы.

Его величество, слегка пошатываясь, пытался сфокусировать глаза на лице Якова.

– Кхгм, – рыкнул король. – Что это за нищий? Кто пустил его сюда? Вышвырните его отсюда! Пусть идет просить милостыню в другое место!

Три, или четыре, человека выбрались из-за стола, и направились к Якову. Он слышал их шаги за спиной. Сейчас его действительно вышвырнут отсюда, и тогда все пропало.

– Это не нищий, ваше величество, – хихикнув, сладким голоском пропела Изабелла, – перед вами имеет честь стоять на коленях ваш племянник, его высочество герцог Яков Глостерский Плантагенет, наследник престола!

От Якова не укрылось, что при звуках этого слащавого голоса патриарх нахмурился.

– Мой племянник?

Казалось, король немного пришел в себя. Он остановил жестом тех, кто собирался вышвырнуть Якова, и принялся шарить глазами среди пировавших, пока не нашел сэра Дональда Стаффорда, которого Яков уже знал. Это был сенешаль короля.

– Сэр Дональд, – прогрохотал его величество, – сделайте милость, спросите у моего племянника, какого черта он так вырядился!

Сэр Дональд проворно выбрался из-за стола. Это был уже довольно пожилой человек, седой, немного грузный, что не мешало ему двигаться с грацией и изяществом. Он остановился рядом с Яковом, низко поклонившись королю. Потом спросил Якова:

– Его величество желает знать, что заставило, его высочество герцога Глостерского, наследника престола, обрядиться в это одеяние, столь неподобающее его высочайшему званию?

Яков ответил:

– Я хочу сказать его величеству, что сейчас, сию же минуту, отправляюсь в паломничество по святым местам. Я дал обет Господу нашему, что, как только смогу передвигаться самостоятельно, немедленно отправлюсь в путь. Я поцеловал крест при этом.

Эту фразу Яков составил не без помощи епископа. Неизвестно было, как король воспримет это известие, но эта фраза должна была звучать безупречно. Они втроем долго обсуждали начало аудиенции и, один за другим, отбросили несколько вариантов.

При упоминании паломничества Изабелла скривилась. Король, бросив взгляд на Изабеллу, грозно нахмурился. Он сдвинул корону на затылок и спросил сенешаля:

– Что он такое удумал, щенок? Задумал сбежать из дворца?

Сердце Якова упало.

Король продолжал грохотать:

– Скажите ему, пусть даже не думает об этом! Если хочет помолиться, пусть идет в молельную комнату, и бьет лоб, пока не расшибет его в кро…

– Кгхм! – кашлянул патриарх.

Король осекся, и покосился в его сторону. Старик разглядывал Якова, шевеля губами и демонстративно перебирая четки.

Одного взгляда на патриарха хватило королю, чтобы несколько сбавить тон.

– Как это в паломничество? – на полтона ниже прогромыхал Иоанн. – Какое еще паломничество? Вот так? Прямо сейчас? Дело, конечно очень благочестивое, но… Да вы ведь еще очень слабы, ваше высочество!

Яков обратил внимание, что впервые, за все время, король обратился к нему напрямую, минуя третьих лиц.

– Господь укрепит меня, ваше величество, – твердым голосом ответил он.

Эта твердость далась ему нелегко. Изабелла рассматривала его с презрением и гадливостью, как раздавленную гусеницу. Патриарх не сводил с него пронзительных глаз.

Король поерзал и слегка откинулся на своем кресле. Он поправил сползшую корону, и заявил:

– Негоже члену королевской семьи идти пешком, как нищему, да еще одевшись в лохмотья. Вы умаляете величие королевской крови…

Епископ Клайффский предполагал подобное развитие событий. Поэтому Яков ответил еще одной заученной фразой:

– Хочу напомнить вашему величеству, что Спаситель родился в хлеву. Он ходил босиком, в рубище. Я отправляюсь, в паломничество, не для умаления величия королевской крови, а чтобы восславить величие Господа нашего!

Морщины на лице патриарха разгладились, а в глазах что-то засветилось. Ему затея Якова явно нравилась. Зато Изабелла стала подавать королю знаки, чтобы он не соглашался. Но король на нее не смотрел. Он спросил:

– Но ведь на паломничество нужны деньги. Откуда они у вас?

Яков мотнул головой:

– Мне не нужны деньги. Я собираюсь путешествовать пешком, собирая подаяние по дороге. Господь наш небесный птиц питает, живут сии малые, не ведая волнений, уповая лишь на всевышнего…

Король молчал, разглядывая его. Видно было, что король колеблется. Яков вдруг понял, что выиграл. Иоанн покосился сперва на Изабеллу (та состроила ему гримаску), потом на патриарха.

Патриарх поставил на стол кубок. Он подался вперед, внимательно слушая Якова. На его аскетичном лице выступило одобрение.

– Но ведь в дороге может случиться всякое, – продолжал увещевать король. Его тон стал вкрадчивым. – Вдруг на вас нападут разбойники, бандиты, душегубы, противники монархии и веры? Я должен, для вашей охраны, выделить свиту. Но кого я пошлю? Все свободные рыцари сейчас охраняют побережье от датчан. Ваше паломничество, увы, придется отложить.

Он откинулся на кресле, явно довольный приведенным аргументом.

– Для молитвы мне свита не нужна. Свита только помешает мне в паломничестве. Я иду спасать свою душу, поскольку дал обет, – ответил Яков. – Я собираюсь путешествовать инкогнито. Ваше величество может себе представить, насколько нелепо будет выглядеть пилигрим в рубище, за которым следует пышная свита?

Очевидно, король представил себе это зрелище, поскольку невольно улыбнулся. Яков понял, что король поддается. Это принесло ему спокойствие и уверенность.

Изабелла всяческими ужимками пыталась показать королю, что не одобряет этого фокуса с паломничеством, но король не обращал на нее внимания. Зато он уже второй раз скосил глаза на патриарха. К удовлетворению Якова, лицо патриарха сияло. Патриарх вцепился обеими руками в наперсный крест и протянул его перед собой, направив на Якова.

«Как прицел» – мелькнуло в голове у Якова. Он решил чуть поднажать.

– Напомню вашему величеству, что дал обет не снимать это рубище, пока не достигну святых мест, и не возблагодарю Господа за свое чудесное спасение от болезни. Я целовал крест на этом.

Король снова посмотрел на Изабеллу (та снова состроила гримасу), потом на сенешаля (тот стоял столбом, выпучив глаза на короля, и явно не зная, как быть), затем перевел взгляд на патриарха. Тот наклонился вперед, благожелательно кивая Якову.

– Ваше святейшество, – обратился к нему король, – соблаговолите вразумить моего племянника. То, что он затевает, явно ему не по силам.

Похоже, патриарх был другого мнения. Он откинулся на своем кресле, и ответил королю:

– Сперва позвольте, ваше величество, я поговорю с его высочеством.

Он дождался королевского кивка. Повернувшись к Якову, благожелательным тоном поинтересовался:

– Какие места вы хотите посетить, сын мой?

Голос патриарха оказался неожиданно звучен для такого тщедушного высохшего тела. Яков подготовил ответ и на этот вопрос:

– Сперва я отправлюсь в Хэллоуэй. Это на север, всего полдня пути. Я хочу помолиться в часовне святого Якова, моего духовного покровителя. Затем я пойду на восток. Я хочу посетить монастырь святого Иоанна в Брентвуде. Затем я отправлюсь на юг, и пересеку Темзу, где-то возле Дартфорда. Из Дартфорда я отправлюсь, естественно, в Кройдон, который и будет являться конечной целью моего паломничества. После Кройдона я вернусь в Лондон.

Яков специально не упомянул ни Клайфф, ни Данбери, чтобы не бросать тень на своих друзей.

Патриарх величественно покивал:

– Весьма достойный выбор, весьма, – прокомментировал он довольным голосом, – и вполне по силам молодому человеку, только-только оправившемуся от болезни. – Он повернулся к королю. – Я не могу, ваше величество, отговорить этого молодого человека от столь благочестивого поступка. Такое деяние не только богоугодно и благочестиво, но и без сомнения, послужит хорошим примером всем благородным семействам! Которые не слишком-то ревностно относятся к спасению души в нашем мире!

Если патриарх целил в Изабеллу, то, без сомнения, попал. Та надулась, сделав кислую гримасу и отвернувшись от владыки. Она демонстративно взяла бокал, и сделала глоток вина. Но король на нее не смотрел. Он смотрел на племянника в упор, совершенно трезвыми глазами. Яков понял, что король не желает отпускать его из замка, и теперь ищет причину, чтобы заставить отказаться от своего плана.

– Я пробуду в паломничестве недолго, ваше святейшество, – сообщил он патриарху, прекрасно зная, что король впитывает каждое его слово. – В монастыре Брэнтвуда, как я слышал, хранится подлинная рукопись Иоанна Богослова.

Патриарх кивнул. Яков сказал:

– В Кройдоне хранится «Метафизика» Аристотеля. Я хочу ознакомиться с этими рукописями.

Патриарх благожелательно кивнул еще раз.

– Отличный выбор для краткого паломничества, ваше высочество. Отличный. Я вижу, ваше величество, – снова повернулся он к королю, – что ваш племянник затеял хоть и несколько обременительное после болезни, но вполне выполнимое для него дело. Я вижу, что он очень хорошо все продумал. Без сомнения, он с задуманным справится. Я не буду отговаривать его от столь богоугодного поступка. Тем более, по его словам, он, давая обет, целовал крест на этом.

Воцарилось молчание.

Король выслушал патриарха с кислым видом, неодобрительно взглянул на отчаянно гримасничающую Изабеллу и побарабанил пальцами по столу. Выражение его лица вновь стало желчным.

– Значит, ты поцеловал крест, что не снимешь рубища, пока не совершишь паломничества, – прищурившись, процедил король.– Ты говоршь, что Спаситель ходил босиком, а ты хочешь восславить его? Спаситель обходился без денег, говоришь ты? Ну, что же. Раз ты возложил на себя такой обет, то иди. Инкогнито, без свиты. Ты сам этого захотел. Паломничество недолгое. Значит, иди босиком. И не смей брать ни коня, ни осла, ни свиты, ни денег!

Яков еще раз перекрестился, и поднялся на ноги.

– Спасибо вам, за вашу доброту, дорогой дядя. – Заметив, что король вновь нахмурился, он поклонился и добавил, – Ваше величество. Я выхожу немедленно.

Молодой принц повернулся, и вышел из зала. Не останавливаясь, он кивнул сэрам Оливеру и Валентайну, поспешив в свои покои.

Там, сгорая от нетерпения, его ждали епископ Клайффский и сэр Джон.

Епископ, выслушав сообщение принца, потребовал более подробного изложения того, что говорилось в зале. Кроме того, его интересовали все подробности: выражения лиц, позы, кто с кем переглядывался.

– Что вы пристали к мальчишке, ваше преосвященство, – проворчал рыцарь, обрадованный тем, что сможет вырваться из душившего его (по его собственному признанию) Тауэрского замка. – Я пошел седлать своего коня, а вы тоже собирайтесь в дорогу.

– Зато многое прояснилось, сэр Джон. Король невиновен в отравлении его высочества. А вот насчет Изабеллы у меня появились самые тяжелые подозрения, – ответил ему епископ.

– Что с того? Вы так же не можете выдвинуть ей обвинение, как и королю, – отрезал рыцарь.

– Вы правы, сейчас это невозможно. Но позволяет нам предпринять некоторые действия, которые помогут нам в дальнейшем.

– Что именно?

– Пока не знаю, сэр Джон. Многое надо обдумать. Одно ясно – в путь надо отправляться прямо сейчас, пока Изабелла сидит на пиру, и не может немедленно организовать какую-то гадость.

Испытание Второе. Время находить

Брентвуд

Иосиф

Яков стоял на перекрестке, оглядываясь по сторонам. Он пытался вспомнить карту, которую ему рисовал на доске епископ. Старую римскую дорогу, из Лондона в Саутенд, пересекал проселок, идущий из парфлетских верфей куда-то на север. Он никак не мог решить, как ему идти.

И проселок на севере, и дорога на востоке скрывались в дремучем Брэндвудском лесу. Лес громоздился перед Яковом, закрывая половину горизонта. Оглянувшись, он увидел плоскую равнину с шапкой дыма, накрывшую Лондон.

Вечерело. Солнце заметно стало клониться к закату. Яков с утра прошел не менее двенадцати миль, и уже порядком устал. Скорее бы добраться до Брэнтвуда …

Епископ Клайффский не сомневался, что прислужники короля, или королевы, будут следить за каждым шагом Якова. Поэтому он проводил принца лишь до восточных ворот Лондона. Сэр Джон ускакал в Брентвуд. Там он будет ждать наследника престола, идущего пешком.

Теперь Яков понял, что они перемудрили с осторожностью. Никаких соглядатаев не было. Никто не следовал за принцем, никто им не интересовался, никто даже не посмотрел в его сторону, с той поры, как он вышел из замка.

Так по какой же дороге идти?

По римской дороге в Брэнтвуд можно было попасть с юга. А если идти по проселку, то с запада. Проселок был короче, зато римская дорога куда лучше.

Немного поколебавшись, Яков пошел на восток. Впереди, на опушке леса, маячила деревенька. Яков не помнил ее названия. Ему и не хотелось вспоминать. Он хотел скорее дойти до Брэнтвуда, разыскать харчевню, на площади перед монастырем святого Иоанна. В этой харчевне его ждет сэр Джон и обед.

При мысли о еде у него громко заурчало в желудке.

Дорогу перегораживали кривые ворота, загораживающие въезд в деревню. Слева от дороги, рядом с воротами, возвышался огромный дуб.

Возле ворот прохлаждались двое юных бездельников. Оба в неописуемом рванье. Первый, чернявый, не очень высокий, но широкий в плечах, сидел на корнях дуба. Второй, повыше ростом, белесый блондин, взобрался на перекладину забора. У него были очень светлые глаза, живое хитрое лицо, а в углах рта притаилась едва заметная улыбка. Яков, с удивлением, увидел над левым ухом блондина клок совершенно черных волос.

– Эй, ты, – обратился широкоплечий коротышка к Якову.

Принц хотел было возмутиться неподобающему обращению, но потом вспомнил, что сам выбрал себе эту стезю – идти босиком, в лохмотьях, изображая нищего.

Он повернулся к мальчишке и спросил:

– Чего тебе?

Тот заявил вызывающим тоном:

– Это наша земля. Ты должен заплатить дорожную пошлину!

Яков усмехнулся. Он не сомневался, что дело идет к драке. Наклонившись, он положил посох на дорогу. Выпрямился, стал в боевую стойку, подняв руки перед грудью.

– Можешь получить, – предложил он.

У мальчишки, сидящего под деревом, даже отвисла челюсть. Второй, белобрысый с черной отметиной, изумленно округлил глаза. Яков готов был поклясться, что тот хихикнул.

– Что-о-о??? – протянул изумленным тоном невысокий крепыш. – Вот подлец! Да ты знаешь, с кем связываешься?

Яков ответил не менее вызывающим голосом:

– Какая разница, кто ты? Хочешь получить пошлину? Ступай сюда. Ты ее получишь.

Белобрысый расхохотался. Зато чернявый разозлился, не на шутку. Яростно сверкнув глазами, он вскочил на ноги. Миг, и он оказался на дороге, перед Яковом. Скорчив зверскую физиономию, он заорал:

– Ну, держись у меня!

Яков решил не тратить времени на церемонии. Он сделал ложный замах левой рукой, отчего противнику пришлось отклониться вправо, а затем, крутнувшись на левой ноге, правой пяткой врезал противнику в ухо. Чернявый, ойкнув, кубарем покатился в придорожную траву.

Яков повернулся ко второму. Он не сомневался, что блондин, с отметиной, хочет получить «пошлину» тоже. Но тот так и сидел на заборе – зажмурившись, хохоча и держась руками за живот. По его грязным щекам, оставляя блестящие дорожки, ползли слезы.

Тогда Яков сделал шаг вперед, и склонился над поверженным брюнетом. Мальчик лежал ничком. Он держался обеими руками за голову, явно не торопясь подниматься.

– Вставай. Получи еще раз, – предложил ему Яков. Для верности он потряс лежащего за плечо.

Тот, приподнявшись, посмотрел на Якова осоловевшими глазами.

– Как ты это сделал? – изумленно спросил он.

– Очень просто. Врезал тебе хорошенько. Это называется каратэ.

– Кара…как? Что это?

– Каратэ. Это способ уплаты дорожной подати. Таким гнусным вымогателям, как ты.

Чернявый, держась за голову, медленно поднялся на ноги. Пошатнулся, потрогал ухо, ощупал голову, и оглядел Якова еще раз.

– Ну, ты мастак драться, – примирительным тоном признал крепыш.

Он, потирая распухшее ухо, выбрался из травы на дорогу. Протянул Якову руку:

– Иосиф.

Яков пожал ему руку, и тоже представился:

– Яков Плантман.

Еще перед началом путешествия, обсуждая с епископом Клайффским и сэром Джоном все мелочи, они решили переделать династическую фамилию Якова в простонародном стиле.

Белобрысый, с отметиной, спрыгнув со своего забора, тоже протянул руку:

– Я Майк. Из Доббсов.

Яков пожал руку и ему. Чернявый Иосиф признался:

– Обычно мне первому удается расквасить врагу нос. До сих пор никому не удавалось врезать мне вот так… неожиданно. Я даже не видел, как ты мне двинул. Как будто мир вокруг меня перевернулся! Научишь?

– А ты хочешь научиться?

– Еще как… Этому… который «кара»…

– Каратэ.

– Да. Куда ты идешь?

– В Брэндвуд. А вы?

– Мы шли в Парфлет, на верфи. Там всегда можно заработать на еду. Говоришь, в Брендвуд?… А мы с Майком только из Бренвуда. Что ж, в Брентвуд, так в Бретвуд. Это недалеко. Пойдем, мы с Майком тебя проводим. Я знаю самую короткую дорогу.

Яков задумался. Тащить мальчишек за собой… Он не собирался заводить попутчиков. Еще увяжутся до самого Данбери или Клайффа… Но, с другой стороны, втроем веселее, да и дорогу в Брэндвуд ему покажут… Он спросил:

– А как же твоя дорожная подать?

Тот беспечно махнул рукой:

– Да бог с ней. Я раздобыл с утра несколько монеток у йомена в этой деревне, как ее?

Майк подсказал:

– Харольд Вуд.

– Да… Харольд Вуд. Натаскал ему воды из колодца, разворошил сено в стоге, помог кормить скотину…

Яков удивился:

– Ты же вроде шел в Парфлет?

– Ага! Шел. И Майк туда шел. Но до Бренвуда гораздо ближе, чем до Парфлета. В Брентвуде потратим денежки на пирожки с угрем или зайчатиной…Угощу и тебя, и Майка… Пошли!

Яков почувствовал, что в животе опять забурчало. Он немедленно согласился:

– Пошли!

Они отправились на восток, через деревню, в сторону уже близкого леса. Яков спросил:

– А как твоя фамилия, Иосиф?

– Да нет у меня фамилии. Я сирота. И отца-то своего не помню. А матушка померла, с год назад.

Иосиф полез за пазуху, и достал скатанный в трубку листок пергамента:

– Вот и все, что от нее осталось.

От долгого ношения за пазухой кожа дурно попахивала, вдобавок приобрела коричневый цвет. Яков осторожно развернул ветхий пергамент.

– Тут написано, что Джеймс Андерсон должен отдать дюжину овец Томасу Хопкинсу.

Его попутчики вытаращили глаза:

– Ты умеешь читать?

– Как видите.

Иосиф сказал:

– Ну, дела.

Майк признался:

– Я бы руку себе дал отрезать, если б меня читать научили…

Иосиф продолжил:

– Помниться, мне матушка перед смертью говорила, что в этом пергаменте все мое наследство. «Получи наследство, Иосиф, – сказала она мне, – и ты будешь богат, и уважаем».

– Этот Томас Хопкинс – и есть твой отец?

– Может быть. Я не знаю. Не помню я его… Матушка сказал, что он умер, когда мне чуть больше года было…

– А кто такой Джеймс Андерсон – ты знаешь? Где он живет хоть?

– Тоже не знаю. Никогда его не видел.

– А ты сам где живешь?

– Да нигде. То тут, то там. Как матушка померла, остался без крыши над головой…

– А ты, Майк?

Тот помотал головой:

– Тоже нигде.

– А как же вы находите еду?

– Когда как…Кто корку хлеба бросит, кто монетку даст… а кто просто обругает – сказал Иосиф. – Я вот сегодня утром крестьянину помог. Он мне три фартинга за работу дал. Так что сейчас я богатый!

Он похлопал себя по груди. «Богатство» Иосифа показалось Якову забавным, но он постарался не выдать, своих мыслей, по этому поводу. У него не было, при себе, даже и половины фартинга.

Сэр Джон ждал его в Брентвуде. Яков знал, что может рассчитывать на всю сумму, которая найдется в кошельке рыцаря.

Они шагали, болтая, по дороге, которая уже нырнула в лес. Римская дорога была прямая, как стрела. Она не огибала взгорки, а переваливала их.

Майк спросил:

– Яков! Зачем ты идешь в Брентвуд? У тебя там кто? Родня?

Яков покачал головой:

– Нет, родни нет. Я иду в тамошний монастырь, святого Иоанна.

Майк присвистнул:

– В монахи что ли, хочешь податься?

Яков усмехнулся и ответил:

– Нет. Просто у меня паломничество. Иду туда молиться.

Иосиф странно на него посмотрел, а потом изрек:

– Ну, нет. Это не для меня.

Яков уточнил:

– Что именно «не для тебя»?

– Монастырская жизнь.

Белобрысый Майк возразил:

– А я в монастырь поступил бы. Больше всего на свете я хочу научиться читать. А читать только в монастыре и научат… Только, кто меня, оборвыша, туда возмет… И на порог не пустят.