Укрытие. Книга 1. Иллюзия читать онлайн

The Big Book
Постапокалиптический мир.

Люди живут в огромнейшем искусственном бункере-укрытии. Из поколения в поколение. Выход наверх, наружу смертельно опасен. «Добровольцы», которые отправляются время от времени на очистку, то есть протирать линзы камер наружного наблюдения, через короткое время умирают.

Жизнь в укрытии строго регламентирована. Кастовая система. Если ты носильщик, то никто другой не имеет права переносить грузы с уровня на уровень. Если ты работаешь на генераторе, поставляющем энергию на все уровни, то не можешь заниматься ничем иным. А уж тем более сектор АйТи, святая святых системы, главный поставщик информации об окружающем мире. Правда, никто не знает, так ли уж правдива поставляемая сектором информация, а персонал АйТи не допускает посторонних в свои владения…

В мае 2023 года состоялась премьера первого сезона телесериала «Укрытие», снятого по роману Хауи (режиссеры Адам Бернштейн и Мортен Тильдум по сценарию Грэма Йоста). Сериал пользовался огромной популярностью, получил высокие рейтинги и уже продлен на второй и третий сезоны.

Ранее книга выходила под названием «Бункер. Иллюзия».

Хью Хауи

Укрытие. Книга 1. Иллюзия

Эта книга посвящается тем, кто осмеливается мечтать о лучшем

Hugh Howey

WOOL

Copyright © 2011 by Hugh Howey

© А. В. Новиков, перевод, 2014

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Азбука

Часть первая

Холстон

1

Холстон поднимался навстречу смерти, а дети играли, радостно вереща, как это бывает только у счастливых детей. Пока они неистово топали наверху, Холстон не торопился – шагая устало и методично; он одолевал винтовую лестницу виток за витком, постукивая каблуками по металлическим ступеням.

Эта лестница, как и его доставшиеся от отца ботинки, заметно обветшала. Хрупкие чешуйки краски сохранились лишь по углам ступеней и снизу, в остальных же местах лежала пыль, поднимавшаяся облачками при каждом шаге. Вытертые до металлического блеска перила дрожали. Холстона всегда поражало, насколько за столетия ладони и шаркающие ноги способны выгладить твердую сталь. Наверное, молекулу за молекулой. Каждая прожитая здесь жизнь стирала тоненький слой, а укрытие постепенно стирало и саму эту жизнь.

Ступени прогнулись, их края округлились, став похожими на надутые губы. В середине почти не осталось ромбиков, когда-то не позволявших подошвам скользить. Лишь по краям сохранились фрагменты рисунка – маленькие выступы на гладкой стали, с четкими гранями и пятнами краски.

Опустив старый ботинок на старую ступеньку, Холстон сделал очередной шаг. Он думал о бесчисленных годах, сталкивающих молекулы и жизни, стирающих их слой за слоем в тончайшую пыль. Далеко не в первый раз и эта лестница, и вся эта жизнь показались ему какими-то неправильными. Стены вокруг длинной спирали, уходящей вглубь укрытия, наподобие соломинки в стакане, строились совсем для других целей. Как и прочее в этом цилиндрическом доме, лестница создавалась для иного, давно забытого предназначения. Сейчас она являлась главной артерией укрытия, и тысячи людей ежедневно двигались по ней вверх и вниз по своим делам, но, по мнению Холстона, лестница больше подходила для того, чтобы ею пользовались только в аварийных ситуациях и, пожалуй, какие-то считаные десятки людей.

Очередной ярус остался позади – сектора жилых помещений. Пока Холстон преодолевал несколько верхних этажей, совершая свое последнее восхождение, восторженные детские крики становились громче. Это был смех молодости, смех юных душ, еще не осознавших, где они живут, не ощутивших давление земли со всех сторон и совершенно не понимающих, что они похоронены. Бодрые и свежие, крики ребятишек наполняли лестничный колодец весельем, и этот щебет совершенно не сочетался с тем, что делал Холстон, с его решимостью выйти наружу.

Когда он приблизился к самому верхнему этажу, из хора детских голосов выделился один, и Холстон вспомнил свое прошедшее в укрытии детство – и школу, и игры. Тогда душный бетонный цилиндр, с бесконечными этажами жилых помещений, мастерских, гидропонных садов и залов регенерации с паутиной труб, представлялся ему огромной вселенной, просторы которой невозможно исследовать до конца, лабиринтом, где он с приятелями мог бы затеряться навсегда.

Но от тех времен его отделяло более тридцати лет. Сейчас Холстону казалось, что детство было очень давно – две или три жизни назад, и радовался этому детству кто-то другой. Не он. А на него давила целая жизнь, проведенная в должности шерифа, жизнь, отсекающая прошлое. Был еще и третий, тайный этап помимо детства и работы. Три года молчаливого ожидания того, что никогда не наступит, когда каждый день тянулся дольше любого из прежних, более счастливых месяцев.

Холстон взошел на вершину винтовой лестницы, и его рука соскользнула с перил. Здесь находились самые просторные помещения укрытия: кафетерий и прилегающий к нему зал. Теперь крики детей звучали совсем близко. Малышня в яркой одежде носилась между разбросанными стульями, играя в салки. Несколько взрослых пытались поддерживать хоть какой-то порядок. Холстон увидел Донну, собирающую раскиданные по кафельному полу мелки и восковые карандаши. Ее муж Кларк сидел за столом, заставленным чашками с соком и мисками с печеньем из кукурузной муки. Он помахал Холстону через комнату.

Но тому даже не пришло в голову поздороваться в ответ – на подобное у него не осталось ни сил, ни желания. Он посмотрел мимо взрослых и детей на размытое изображение, проецируемое на стену кафетерия. Это был самый масштабный вид негостеприимного мира снаружи. Утро. Тусклый свет омывал безжизненные холмы, почти не изменившиеся со времен детства Холстона. Они находились на одном и том же месте, пока он из ребенка, играющего между столами кафетерия, превращался в опустошенное существо, каким являлся сейчас. А за величаво перекатывающимися гребнями холмов уже слабо мерцали в утренних лучах знакомые верхушки городских развалин на горизонте. Древние конструкции из стекла и бетона стояли там, где, как считалось, когда-то жили люди.

Ребенок, стремительно вылетевший из группы, ткнулся в колени Холстона. Тот посмотрел вниз и протянул руку к малышу – сыну Сьюзен, – но ребенок уже кометой умчался обратно, к остальным.

Холстону вспомнилось, как они с Эллисон выиграли в лотерею в год ее смерти. Он все еще хранил счастливый билет и везде носил его с собой. Один из этих малышей мог оказаться их ребенком – сейчас ему было бы около двух лет и он бегал бы за старшими детьми. Как и все потенциальные родители, они мечтали о двойной удаче – близнецах. Конечно же, они пытались. Когда Эллисон удалили имплантат, они проводили одну потрясающую ночь за другой, стараясь не упустить свой шанс. Другие родители желали им удачи, а пары, которые тоже надеялись на выигрыш, втайне молились, чтобы отпущенный Холстону и Эллисон год прошел впустую.

Зная, что у них есть один только год, они ударились в суеверия, стремясь использовать все. Что они только не делали: вешали над кроватью чеснок, якобы повышающий плодовитость, клали под матрас две монетки, чтобы родились близнецы, повязывали в волосы Эллисон розовую ленточку, рисовали синяк под глазом Холстона. Все это казалось и забавным, и отчаянным, и нелепым. Но еще глупее было бы не испробовать все, оставить хоть одну дурацкую примету непроверенной.

Однако мечта так и не осуществилась. Отведенный им год еще не закончился, а шанс уже перешел к другой семейной паре. И причиной стало не то, что они прекратили попытки, – им просто не хватило времени. Холстон внезапно остался без жены.

Он отвернулся от играющих детей и размытого изображения на стене и направился к своему кабинету, расположенному между кафе и наружным шлюзом. Пока Холстон шел, его мысли вернулись к борьбе, когда-то здесь происходившей. К воспоминаниям, ежедневно терзавшим его на протяжении последних трех лет, когда он проходил по этому пути. И он знал, что если обернется и посмотрит на постепенно мутнеющую проекцию на стене, если проследует взглядом вдоль темной полоски, тянущейся к вершине холма и дальше, к разрушенному городу на горизонте, то сможет различить неподвижную фигуру. На том холме он увидит свою жену, лежащую ничком, уткнувшись в согнутые руки, словно спящий, изъеденный токсичным воздухом валун.

Вполне вероятно, что увидит.

Ее нелегко было разглядеть и прежде, когда линзы камер только начали в очередной раз мутнеть. Кроме того, этому изображению нельзя было полностью доверять, многое в нем вызывало сомнения. Поэтому Холстон просто решил не смотреть. Он миновал это место, где навсегда поселились дурные воспоминания: где его жена сражалась с призраками и ее настигло внезапное безумие, – и вошел в свой кабинет.

– Ого, посмотрите-ка, кто поднялся в такую рань, – сказал Марнс, улыбаясь.

Помощник шерифа задвинул металлический ящик в скрипучем от старости шкафу для документов, взял исходящую паром кружку и только тогда заметил, насколько серьезен Холстон.

– Вы себя нормально чувствуете, босс?

Холстон кивнул и, указав на доску с ключами позади стола Марнса, попросил:

– Ключ от камеры.

Улыбка помощника погасла, он недоуменно нахмурился. Поставив кружку, он повернулся, чтобы снять ключ. Пока Марнс стоял к нему спиной, Холстон в последний раз погладил прохладную сталь и положил остроконечную звезду шерифа на стол. Марнс протянул ключ, Холстон взял его.

– Тряпку прихватить?

Марнс указал на стену кафетерия. Если в камере не сидел кто-то в наручниках, туда входили только для уборки.

– Нет, – ответил Холстон и кивнул в сторону камеры, приглашая помощника следовать за ним.

Он повернулся. Стул за спиной скрипнул, когда Марнс встал, чтобы присоединиться к шерифу. Холстон приблизился к камере. Ключ легко вошел в замок. Послышался резкий щелчок качественного, исправного механизма. Едва слышно пискнули дверные петли. Решительный шаг вперед, стук захлопнувшейся позади двери – и испытание завершилось.

– Босс?

Холстон просунул ключ между прутьев решетки. Марнс неуверенно посмотрел на него, но все же взял.

– Что происходит, босс?

– Вызови мэра. – Холстон выдохнул. Этот тяжелый выдох он сдерживал три года. – Скажи ей, что я хочу выйти.

2

Здесь, за решеткой, вид наружу был не настолько нечетким, как в кафе, и Холстон провел свой последний день в укрытии, гадая о причине этого. Возможно, камера, передающая изображение, на этой стороне была лучше защищена от порывов ядовитого ветра? Или каждый приговоренный к смерти чистильщик прилагал больше усилий для сохранения вида, которым любовались напоследок? Может, старался порадовать следующего чистильщика?

Холстон предпочел последнее объяснение. Оно заставляло его думать о жене. Напоминало, почему он очутился здесь, по эту сторону решетки, – и по собственной воле.

Размышляя об Эллисон, он сидел и разглядывал мертвый мир снаружи, который оставили после себя древние люди. Это был не лучший вид на ландшафт вокруг укрытия, но и не худший. Низкие пологие холмы вдалеке имели красивый коричневый оттенок, как у крепкого кофе, в который добавили немного свиного молока. Небо над ними было таким же тускло-серым, как и во времена детства Холстона, а также детства его отца и деда. В этом пейзаже двигались только облака. Пухлые и темные, они висели над холмами или бродили над ними, как стадные животные из детских книжек с картинками.

Вид на мертвый мир заполнял всю стену камеры, равно как и все стены верхнего этажа укрытия, и везде демонстрировался свой фрагмент постепенно мутнеющей панорамы. Доступное Холстону изображение простиралось от угла возле койки до потолка, тянулось до другой стены и заканчивалось у туалета. Несмотря на легкую смазанность – как будто линзы протерли маслом, – казалось, что это сцена, на которую можно выйти, зияющая и манящая дыра, странным образом расположенная напротив зловещей тюремной решетки.

Однако эта иллюзия выглядела убедительно только на расстоянии. Вблизи Холстон мог различить на большом дисплее несколько мертвых пикселей. Они выделялись резкой белизной на фоне коричневого и серого. Светясь с безжалостной интенсивностью, каждый такой пиксель (Эллисон называла их «битыми») напоминал квадратное окошко в какое-то более яркое место, дырочку толщиной с человеческий волос, манящую в иную, лучшую реальность. Приглядевшись, можно было заметить десятки таких дырочек. Холстон задумался: а знает ли кто-нибудь в укрытии, как восстановить эти пиксели? И есть ли здесь инструменты, необходимые для столь деликатной работы? Мертвы ли они навсегда, как Эллисон? И не умрут ли со временем все остальные пиксели? Холстон представил день, когда половина пикселей станет ослепительно-белой, затем, через несколько поколений, останутся лишь десятки серых и коричневых, потом всего дюжина, и мир перейдет в новое состояние – люди в укрытии будут думать, что мир снаружи охвачен пламенем, а немногие нормальные пиксели ошибочно считать неисправными.

А вдруг именно это Холстон и все остальные делают уже сейчас?

Кто-то кашлянул за спиной. Холстон обернулся и увидел по другую сторону решетки мэра Джанс. Она стояла, сунув руки в карманы комбинезона.

Джанс кивнула в сторону койки:

– Если камера пустовала, то по ночам, когда вы с Марнсом уходили, я иногда сидела там и любовалась этим видом.

Холстон снова повернулся и обвел взглядом грязный безжизненный ландшафт. Он выглядел угнетающе, особенно если сравнивать с картинками в детских книжках – единственных книгах, уцелевших после восстания. Очень многие сомневались насчет достоверности цветов на их страницах, равно как сомневались в существовании фиолетовых слонов и розовых птиц, но Холстон подозревал, что те изображения были более правдивы, чем сцена перед ним. Он, как и некоторые другие, ощущал нечто изначальное и глубокое, разглядывая потрепанные страницы, щедро залитые зеленью и голубизной. Но по сравнению с внутренностью укрытия даже этот грязно-серый пейзаж казался спасением – глотком свежего воздуха, которым люди рождены дышать.

– Здесь он всегда кажется немного яснее, – заметила Джанс, – этот вид.

Холстон промолчал. Он наблюдал, как от облака отделился клочок и поплыл в сторону.

– Ты можешь заказать обед на свой выбор, – проговорила мэр. – Это традиция…

– Не нужно мне рассказывать о традициях, – прервал ее Холстон. – Каких-то три года назад я принес Эллисон ее последний обед в эту камеру. – Он по привычке потянулся покрутить на пальце медное кольцо, забыв, что оставил его на комоде несколько часов назад.

– Даже не верится, что прошло столько времени, – пробормотала Джанс.

Повернувшись, Холстон увидел, как она, прищурившись, рассматривает облака на стене.

– Ты по ней соскучилась? – язвительно поинтересовался он. – Или тебе просто не нравится, что грязь на линзах копилась так долго?

Бросив на Холстона быстрый взгляд, Джанс уставилась в пол.

– Ты же знаешь, что я этого не хотела – ради какого угодно вида. Но правила есть правила…

– Я тебя не виню, – сказал Холстон, пытаясь сдержать гнев. – Я знаю правила лучше многих. – Его рука дернулась было к груди, к отсутствующей звезде шерифа, оставленной по ту сторону решетки, как и кольцо. – Черт побери, да я большую часть жизни заставлял людей соблюдать эти правила! Даже когда понял, что они – чушь.

Джанс кашлянула.

– Хорошо, я не стану спрашивать, почему ты сделал такой выбор. Просто предположу, что здесь ты будешь несчастлив.

Их взгляды встретились, и, прежде чем она моргнула, Холстон успел заметить, как в ее глазах блеснули слезы. Джанс казалась более худой, чем обычно, а в этом просторном комбинезоне смотрелась и вовсе комично. Морщины на шее и в уголках глаз стали глубже, чем он помнил. Темнее. А еще он подумал, что ее голос звучит хрипловато из-за искреннего сожаления, а не из-за возраста или курения.

Холстон вдруг увидел себя глазами Джанс: сломленный мужчина, сидящий на потертой койке, кожа кажется серой в бледном свете мертвого мира снаружи. У Холстона закружилась голова, он принялся искать нечто рациональное, за что можно ухватиться, нечто осмысленное. То досадное недоразумение, в которое превратилась его жизнь, было больше похоже на сон. Ни один год из последних трех не казался ему настоящим. Ничто больше не казалось настоящим.

Холстон снова повернулся к желтовато-коричневым холмам. Ему почудилось, что умер очередной пиксель, став ослепительно-белым. Открылось еще одно крохотное окошко, разрушающее иллюзию, в которой он усомнился.

«Завтра я обрету спасение, – со злостью подумал Холстон, – даже если это означает смерть».

– Я пробыла мэром слишком долго, – сказала Джанс.

Холстон обернулся и увидел, что она обхватила морщинистыми руками холодные стальные прутья.

– Ты ведь знаешь, архивные записи ведутся не с самого начала. Нам ничего не известно о том, что было до восстания полтора столетия назад, но с тех пор ни один мэр не послал на очистку больше людей, чем это сделала я.

– Ты уж извини, что создаю тебе проблемы, – сухо произнес Холстон.

– Я не получаю от этого удовольствия. И это все, что я хотела сказать. Совершенно никакого удовольствия.

Холстон махнул в сторону огромного экрана:

– Но ты первая придешь сюда завтра вечером полюбоваться на ясный закат, не так ли? – Ему очень не понравился собственный тон. Он злился не из-за собственной жизни, или смерти, или того, что с ним случится послезавтра, у него вызывала негодование судьба Эллисон, и Холстон так и не смог избавиться от этого чувства. Для него неотвратимые события прошлого все еще казались чем-то, чего можно было избежать. – Вам всем понравится завтрашний вид, – сказал он больше себе, чем мэру.

– Ты несправедлив, – возразила Джанс. – Закон есть закон. Ты его нарушил. И знал, что нарушаешь.

Холстон уставился в пол. Они надолго замолчали. Через какое-то время мэр снова заговорила:

– Ты пока еще не грозился, что не станешь ничего делать. Люди нервничают, что ты можешь не произвести очистку, потому что не заявлял, что не станешь.

Холстон рассмеялся:

– Им полегчает, если я скажу, что не стану чистить датчики и линзы?

Осознавая всю нелогичность ситуации, он покачал головой.

– Каждый, кто здесь сидел, говорил, что ничего не будет делать, – пояснила Джанс, – но все равно делал. И все привыкли к таким заявлениям…

– Эллисон ничего подобного не говорила, – напомнил Холстон.

Но он знал, что имеет в виду Джанс. Он сам думал, что Эллисон не будет протирать линзы. И теперь ему показалось, будто он понял, через что она прошла, сидя на этой самой койке. Есть более важные темы для размышлений, чем чистить или не чистить. Большинство высланных наружу были нарушителями закона, не ожидавшими очутиться в этой камере, где через несколько часов должна была решиться их судьба. И когда они заявляли, что ничего не станут делать, то думали о мести. Однако Эллисон, а теперь и Холстона тревожили более серьезные проблемы. На их фоне дилемма «чистить или не чистить» выглядела сущей мелочью – они оба попали сюда потому, что ими овладело какое-то безумное желание оказаться именно здесь. Их мучило любопытство, стремление увидеть внешний мир без вуали экранов.

– Так ты собираешься чистить или нет? – спросила Джанс напрямую и с явным отчаянием.

– Ты сама сказала. – Холстон пожал плечами. – Линзы чистят все. На то должна иметься какая-то причина, верно?

Он делал вид, будто его это не волнует и ему совершенно не интересно, почему люди чистят линзы, но большую часть жизни, и особенно последние три года, он провел в мучительных размышлениях о причине такого поведения. Вопрос сводил его с ума. И если, отказавшись ответить Джанс, он причинит боль тем, кто убил его жену, это его не очень-то огорчит.

Озабоченная, Джанс провела руками по прутьям решетки.

– Так могу я сказать всем, что ты это сделаешь?

– Или скажи, что не сделаю. Мне все равно. Похоже, для них сойдет любой ответ.

Джанс промолчала. Холстон посмотрел на нее, и мэр кивнула:

– Если передумаешь насчет еды, скажи помощнику Марнсу. Он будет дежурить здесь всю ночь по традиции…

Зря она это сказала. Когда Холстон вспомнил об этой своей прежней обязанности, у него выступили слезы. Он был шерифом и двенадцать лет назад, когда Донну Паркинс отправили на очистку, и восемь лет назад, когда пришло время Джека Брента. И он же, превратившись в жалкую развалину, пролежал на полу всю ночь, вцепившись в решетку, когда три года назад настал черед его жены.

Мэр повернулась, собравшись уйти.

– Шериф, – пробормотал Холстон, пока она еще не отошла далеко.

– Что? – Джанс задержалась возле решетки, нахмурив седые кустистые брови.

– Он теперь шериф Марнс, – напомнил Холстон, – а не помощник.

Джанс постучала по стальному пруту костяшками пальцев.

– Поешь чего-нибудь, – сказала она. – И я думаю, что не обижу тебя, посоветовав немного поспать.

3

– Да это, наверное, шутка! – воскликнула Эллисон. – Дорогой, послушай. Ты не поверишь. Ты знал, что восстаний было несколько?

Холстон оторвал взгляд от раскрытой на коленях папки. Кровать вокруг него устилал ковер из бумаг – бесчисленных старых папок, которые предстояло рассортировать, и новых жалоб, с которыми следовало разобраться. В изножье кровати за столиком расположилась Эллисон. Они жили вдвоем в одной из тех квартир укрытия, которые за прошедшие десятилетия делили перегородками лишь дважды. Поэтому в ней хватало места для предметов роскоши – стола и широкой кровати вместо обычных коек.

– И откуда бы я про это узнал? – осведомился Холстон. Жена повернулась и заправила за ухо прядку волос. Он ткнул папкой в сторону ее компьютера. – Ты целыми днями раскрываешь тайны столетней давности, и мне полагается знать о них вперед тебя?

Она показала ему язык:

– Это просто такое выражение. Мой способ сообщить тебе информацию. И почему я не вижу твоего любопытства? Ты вообще слышал, что я только что сказала?

Холстон пожал плечами:

– Я никогда не стал бы предполагать, что единственное известное нам восстание было первым, – просто оно было самым недавним. Если я что и усвоил на работе, так это то, что никакое преступление не оригинально. – Он взял лежащую рядом папку. – Думаешь, вот он был первым в истории бункера человеком, укравшим воду? Или что он окажется последним?

Эллисон повернулась к нему, скрипнув стулом. Монитор на ее столе отображал фрагменты данных, которые она восстанавливала со старых серверов, – остатки информации, давным-давно стертой и перезаписанной. Холстон не понимал, как проходит процесс восстановления и почему женщина, достаточно умная, чтобы в этом разбираться, настолько глупа, чтобы любить человека вроде него, но принимал оба факта как истину.

– Я восстанавливаю по кусочкам несколько старых отчетов, – сказала она. – Если они правдивые, то получается, что события наподобие известного нам восстания происходили регулярно. Примерно раз в поколение или около того.

– Мы многого не знаем о прежних временах. – Холстон потер глаза и подумал о предстоящей бумажной работе. – Знаешь, возможно, у них не было системы очистки линз и датчиков? Готов поспорить, что в те времена вид наверху становился все более мутным, пока люди не начинали сходить с ума, и тогда вспыхивало восстание. А потом в конце концов изгоняли несколько человек, чтобы они привели все в порядок. А может, это был всего лишь естественный контроль рождаемости… ну, еще до лотереи.

Эллисон покачала головой:

– Вряд ли. Я начинаю думать… – Она смолкла и посмотрела на россыпь бумаг вокруг Холстона. Похоже, вид этих документированных проступков заставил ее тщательно подбирать слова. – Я никого не осуждаю, не утверждаю, что кто-то был прав, а кто-то не прав. Я лишь предполагаю, что информацию на серверах, возможно, стерли не бунтовщики во время восстания. Во всяком случае, произошло это не так, как нам всегда говорили.

Ее последние слова привлекли внимание Холстона. Загадка стертых серверов, это опустевшее прошлое, не давала покоя всем обитателям укрытия. Об уничтожении информации ходили разные легенды. Холстон закрыл папку, с которой работал, и отложил ее.

– Как думаешь, в чем была причина? – спросил он и перечислил распространенные предположения: – Это произошло случайно? Из-за пожара или перебоя в электропитании?

Эллисон нахмурилась:

– Нет. – Она понизила голос и настороженно огляделась. – Я думаю, что это мы стерли жесткие диски. В смысле, наши предки, а не бунтовщики. – Повернувшись, она приблизилась к монитору и провела пальцем по колонке цифр, которые Холстон не мог разглядеть с кровати. – Двадцать лет. Восемнадцать. Двадцать четыре. – Палец скользнул ниже по экрану. – Двадцать восемь. Шестнадцать. Пятнадцать.

Холстон проложил себе дорожку через бумаги, складывая папки в стопки. Добравшись до стола, он устроился в изножье кровати, обнял жену и взглянул поверх ее плеча на экран.

– Это даты? – спросил он.

Она кивнула:

– Примерно каждые двадцать лет начиналось крупное восстание. Тут, в отчете, они все перечислены. Это один из файлов, стертых во время последнего восстания. Нашего восстания.

Эллисон произнесла «нашего» так, как будто они или кто-то из их друзей жил в то время. Но Холстон понял, что она имела в виду. Это было восстание, в тени которого они выросли и в каком-то смысле породившее их. Великий конфликт, нависавший над их детством, над их родителями и дедами. Восстание, о котором перешептывались, с опаской поглядывая по сторонам.

– И почему ты решила, что это были мы? Что именно хорошие парни стерли все данные на серверах?

Она обернулась и мрачновато улыбнулась:

– А кто сказал, что мы хорошие парни?

Холстон напрягся и убрал руку с плеча Эллисон:

– Не начинай. Не говори ничего такого, что может…

– Я пошутила, – сказала она, но на такие темы не шутили. От таких слов было всего два шага до предательства. До очистки. – Моя гипотеза такова, – быстро продолжила Эллисон, выделив слово «гипотеза». – Восстания вспыхивали раз в поколение, верно? На протяжении ста лет, а то и дольше. Будто часовой механизм. – Она указала на даты. – Но потом, во время большого восстания – единственного, о котором мы до сих пор знали, – кто-то стер все с серверов. А это, чтобы ты знал, вовсе не так легко, как нажать пару кнопок или развести огонь. Там и несколько уровней защиты, и резервные копии, у которых есть свои резервные копии. Для такого необходимы согласованные действия, а не случайный сбой, или что-либо предпринятое наспех, или просто саботаж…

– Но твои факты не говорят о том, кто это сделал, – отметил Холстон.

Жена, несомненно, была чародейкой в плане обращения с компьютерами, но никак не сыщиком. В этом он разбирался куда лучше нее.

– Зато они говорят о другом. О том, что все минувшие годы раз в поколение случались восстания, но с момента последнего не было ни одного.

Эллисон прикусила губу.

Холстон выпрямился. Обвел взглядом комнату и помолчал, обдумывая ее слова. Ему вдруг представилось, как жена отбирает у него звезду шерифа и уходит.

– Так ты хочешь сказать… – Он поскреб подбородок и снова задумался. – По-твоему, выходит, что кто-то стер всю нашу историю, чтобы не дать нам ее повторить?

– Или еще хуже. – Эллисон взяла его за руку. Ее серьезное лицо стало еще более мрачным. – А что, если причина восстаний как раз и находилась на тех жестких дисках? Что, если какая-то часть нашей истории, или какая-то информация извне, или, может, какое-то знание создавали давление, заставляющее людей сходить с ума, совершать безумства, или просто вызывали желание выйти наружу?

Холстон покачал головой.

– Я не хочу, чтобы ты думала о подобном, – предупредил он.

– Я не утверждаю, что так оно и было, – ответила она, вновь став осторожной. – Но, судя по картине, которую я на сегодня сложила из кусочков, это вполне годится в качестве гипотезы.

Холстон с недоверием взглянул на монитор:

– Может, тебе оставить все это? Я даже не представляю, как ты это делаешь. Может, не стоит продолжать?

– Дорогой, там есть вся информация. Если я не восстановлю ее сейчас, когда-нибудь это сделает кто-то другой. Нельзя загнать джинна обратно в бутылку.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я уже вывесила в свободном доступе инструкцию о том, как восстанавливать удаленные и перезаписанные данные. Теперь отдел АйТи ее распространяет, чтобы помочь тем, кто случайно стер что-то нужное.

– И все равно я считаю, что тебе следует остановиться. Это не лучшая идея. Не вижу от нее пользы…

– Не видишь пользы от истины? Знать правду всегда хорошо. И лучше, если ее найдем мы, а не кто-то другой, правильно?

Холстон уставился на свои папки. Уже пять лет прошло с тех пор, как последний преступник был отправлен на очистку. Вид снаружи с каждым днем становился хуже, и он, шериф, ощущал нарастающее стремление людей найти кого-нибудь, заслуживающего наказания, с тем чтобы отправить его наружу. Это напоминало давление пара, готового разнести котел. Люди становились нервными, когда думали, что время очистки приближается. Это напряжение рано или поздно заставляло кого-нибудь сорваться, совершить дурной поступок или сказать нечто такое, о чем потом приходилось жалеть. И человек оказывался в камере, глядя на последний в жизни размытый закат.

Холстон перебирал разбросанные вокруг папки, жалея, что в них нет ничего подходящего. Он послал бы кого-нибудь на смерть хоть завтра, если бы это помогло сбросить давление. А его жена тыкала иголкой в большой и туго надутый воздушный шар, и Холстон хотел выпустить из него воздух раньше, чем Эллисон его проткнет.

4

Холстон сидел в шлюзе на единственной металлической скамье. Мысли у него словно заклинило от недосыпания и ощущения неизбежности того, что его ожидало. Нельсон, глава лаборатории очистки, опустился перед ним на колени и продел ногу Холстона в штанину белого комбинезона для аварийных работ.

– Мы усовершенствовали уплотнения на стыках и добавили вторую напыляемую подкладку, – сказал Нельсон. – Это должно дать тебе больше времени, чем было у кого-либо прежде.

Его слова дошли до сознания Холстона, и он вспомнил, как наблюдал за женой, когда ее отправляли на очистку. Верхний этаж укрытия с большими экранами, показывающими внешний мир, в это время обычно бывает пуст. Остающимся внутри невыносимо смотреть на происходящее. А может, они предпочитают подняться и насладиться прекрасным видом потом – не наблюдая, какой ценой этот вид обеспечен. Но Холстон всегда смотрел и никогда не сомневался, что станет смотреть и впредь. Он не видел лица Эллисон за зеркальным щитком шлема, не мог разглядеть ее тонкие руки в мешковатых рукавах комбинезона, когда она тщательно работала чистящей салфеткой, но он знал ее походку, ее манеры. Он смотрел, как она закончила работу, проделав ее не торопясь и тщательно, а потом шагнула назад, в последний раз взглянула в камеру, помахала ему и повернулась, чтобы уйти. Как и другие до нее, она неуклюже направилась к ближайшему холму и начала подниматься на него, с трудом двигаясь в сторону полуразрушенных шпилей древнего рассыпающегося города, едва различимого на горизонте. Все это время Холстон не шевелился. Даже когда она упала на склоне холма, стискивая шлем и корчась, в то время как токсины проедали сперва защитное напыление, затем ткань комбинезона, добравшись в конце концов и до его жены, он не шелохнулся.

– Другую ногу.

Нельсон шлепнул его по лодыжке. Холстон поднял ногу и позволил технику натянуть штанины на голени. Глядя на свои руки, на нижний комбинезон из черного углеродного волокна, надетый на голое тело, Холстон представил, как все это растворяется, отваливается, словно чешуйки засохшей смазки на трубе генератора, а кровь вырывается из пор и заполняет комбинезон с безжизненным телом внутри.

– Возьмись за поручень и встань…

Нельсон проделывал процедуру, которую Холстон уже видел дважды. В первый раз с Джеком Брентом – тот был агрессивен и враждебен до конца, вынудив его, шерифа, стоять наготове возле скамьи. И второй раз с женой – он смотрел, как ее снаряжают, через окошко в двери шлюза. Холстон прекрасно знал, что следует делать, но сейчас все равно нуждался в указаниях. Мысли его витали вдалеке. Подняв руку, он ухватился за трапециевидный поручень над головой, подтянулся и встал. Нельсон взял комбинезон за бока и рывком натянул его до талии Холстона. Два пустых рукава повисли по бокам.

– Левую руку сюда.

Холстон бездумно повиновался. Когда он оказался непосредственным участником процедуры, этой последней прогулки приговоренного, его охватило ощущение нереальности. Холстон часто гадал, почему люди подчиняются, почему они совсем не сопротивляются. Даже Джек Брент выполнял, что ему говорили, хотя при этом сквернословил и был агрессивен. А Эллисон проделала все спокойно, вспомнилось Холстону, когда он поочередно засовывал руки в рукава. Когда комбинезон оказался надет полностью, Холстон подумал, что люди, наверное, подчиняются, потому что не могут поверить в происходящее. Человек попросту не в состоянии воспринять, что его спокойно направляют на смерть, неизбежность которой он полностью осознает.

– Повернись.

Холстон подчинился.

Он ощутил легкий рывок в районе талии, затем вверх до шеи, потрескивая, пробежала собачка застегивающейся молнии. Еще один рывок, еще одна молния. Два слоя безнадежности. Хруст липучки, ложащейся поверх молний. Похлопывания, проверки. Холстон услышал, как сняли с полки шлем. Он сжал пальцы в пухлых перчатках, пока Нельсон проверял начинку шлема.

– Давай еще раз повторим процедуру.

– В этом нет нужды, – спокойно возразил Холстон.

Нельсон взглянул на дверь шлюза, ведущую обратно в укрытие. Холстону не требовалось смотреть туда – он и так знал, что за ним наблюдают.

– Не упрямься, – попросил Нельсон. – Я все должен сделать по закону.

Холстон кивнул, но он знал, что нет никаких писаных законов. В укрытии из поколения в поколение передавалось множество устных традиций, подернутых мистическим флером, но ни одна не могла сравниться по ортодоксальной непоколебимости с традициями изготовителей комбинезонов и техников из лаборатории очистки. Важность их работы признавали все. И пусть физически процедуру выполняли чистильщики, именно техники делали ее возможной. Это были мужчины и женщины, которые обеспечивали вид на большой мир за пределами тесного укрытия.

Нельсон положил шлем на скамью.

– Салфетки здесь. – Он похлопал по чистящим салфеткам, прикрепленным к комбинезону спереди.

Холстон потянул за салфетку. Удерживающая ее липучка отсоединилась с громким треском. Холстон посмотрел на завитки шершавой ткани и прилепил салфетку обратно.

– Сначала брызнешь два раза на салфетку очистителем из бутылочки. Протрешь, затем высушишь этим полотенцем и наложишь защитную пленку.

Он похлопал по карманам в нужном порядке, хоть они и были пронумерованы перевернутыми цифрами, чтобы Холстону было легче их разобрать, и помечены разными цветами.

Холстон кивнул и в первый раз за все время подготовки посмотрел Нельсону в глаза. Он с удивлением заметил в них страх – а это чувство Холстон при своей профессии научился различать хорошо. Он едва не спросил Нельсона, в чем дело, но быстро сообразил: тот боится, что все инструкции окажутся напрасными, что Холстон выйдет и – чего ожидали от всех чистильщиков – не выполнит своих обязанностей. Не станет делать этого для людей, чьи правила, запрещающие мечтать о лучшем месте для жизни, обрекли его на смерть. А может, Нельсон боялся, что дорогое и сложное снаряжение, изготовленное им и его коллегами с использованием методов, разработанных задолго до восстания, покинет укрытие и просто погибнет в ядовитой атмосфере, не принеся никакой пользы.

– Все нормально? – спросил Нельсон. – Нигде не тесно?

Холстон обвел взглядом шлюз. «Моя жизнь слишком тесна, – захотелось ответить ему. – Моя кожа – тоже. И стены».

Но он лишь покачал головой.

– Я готов, – прошептал он.

Холстон сказал правду. Он странным образом, но искренне чувствовал себя совершенно готовым.

В этот момент он вспомнил, что такой же готовой казалась и его жена.

5

– Я хочу выйти. Я хочу выйти. Я-хочу-выйти!

Холстон примчался в кафе. Его рация все еще квакала – Марнс кричал что-то насчет Эллисон. Холстон даже не стал ему отвечать, а бегом поднялся на три этажа к месту происшествия.

– Что тут у вас? – спросил он. Протиснувшись сквозь толпу у двери, он увидел, что его жена бьется на полу кафе, а ее держат Коннор и двое других работников с кухни. – Отпустите ее!

Холстон шлепнул по рукам, сжимавшим лодыжки Эллисон, а она едва не угодила ему ботинком в подбородок.

– Успокойся. – Он потянулся к ее запястьям. Эллисон вырывалась из рук с трудом удерживавших ее взрослых мужчин. – Милая, что за чертовщина тут происходит?

– Она бежала к шлюзу, – пояснил Коннор, пыхтя от напряжения.

Перси схватил ее за ноги, и Холстон не стал его останавливать. Теперь он понял, почему тут понадобились трое мужчин. Он наклонился к Эллисон – так, чтобы она его увидела. Ее безумные глаза едва просматривались сквозь завесу растрепанных волос.

– Эллисон, дорогая, тебе надо успокоиться.

– Я хочу выйти. Я хочу выйти. – Ее голос стал спокойнее, но роковая фраза повторялась снова и снова.

– Не говори этого, – велел Холстон. От ее слов по телу пробежали мурашки. Он прижал ладони к ее щекам. – Милая, не говори этого!

Но Холстон понимал, что уже поздно. Ее услышали. Все услышали. Его жена подписала себе смертный приговор.

Он все умолял Эллисон замолчать, но комната уже завертелась вокруг него. У Холстона возникло ощущение, будто он явился на место какого-то ужасного несчастного случая – например, аварии в мастерской – и обнаружил, что пострадали те, кого он любит. Будто они еще живы и шевелятся, но он с первого взгляда понял, что их раны смертельны.

Стараясь убрать волосы с ее лица, он вдруг ощутил на своих щеках горячие слезы. Холстон наконец-то поймал ее взгляд, глаза Эллисон перестали лихорадочно метаться и смотрели осознанно. И на мгновение, всего на секунду – Холстон даже не успел задуматься, не накачал ли ее кто-то наркотиками, не надругался ли как-нибудь, – он увидел в них искру спокойной ясности, вспышку здравомыслия, холодного расчета. А потом Эллисон моргнула – и все это смыло, ее глаза вновь стали безумными, и она начала умолять снова и снова, чтобы ее выпустили.

– Поднимите ее, – попросил Холстон. Он разрывался на части: с одной стороны, он был мужем, чьи глаза туманили слезы, а с другой стороны, шерифом, обязанным исполнить свой долг. И ему не оставалось ничего иного, как закрыть Эллисон в камере, несмотря на то что в тот момент ему хотелось найти какую-нибудь комнатушку, запереться там и вопить. – Туда, – приказал он Коннору, удерживавшему Эллисон за дрожащие плечи, и кивнул в сторону своего кабинета и расположенной за ним камеры. А еще дальше, в конце зала, сияла яркой желтой краской большая дверь шлюза – спокойная и угрожающая, молчаливая и ждущая.

Оказавшись в камере, Эллисон немедленно успокоилась. Она уселась на скамью, уже не сопротивляясь и не бормоча, как будто просто заглянула сюда передохнуть и насладиться видом. Теперь в нервно дергающуюся развалину превратился Холстон. Он расхаживал туда-сюда перед решеткой и повторял вопросы, остававшиеся без ответа, пока Марнс и мэр занимались формальностями. Они обращались с Холстоном и его женой как с пациентами. В сознании Холстона снова и снова прокручивался ужас последнего получаса, но как шериф, привыкший остро чувствовать нарастающее в укрытии напряжение, он ощущал слухи, сотрясающие бетонные стены. Накопившееся давление начало с шипением вырываться через щели.

– Милая, поговори со мной, – вновь и вновь умолял Холстон.

Он перестал ходить и теперь стоял перед камерой, стиснув прутья решетки. Эллисон сидела к нему спиной. Она смотрела на экран, на бурые холмы, серое небо и темные облака. Время от времени она поднимала руку, отводя с лица волосы, но больше не шевелилась и молчала. Лишь когда Холстон вставил в замок ключ – вскоре после того, как ее силком завели в камеру и заперли, – она бросила всего два слова: «Не надо», которые убедили Холстона вытащить ключ.

Эллисон игнорировала его мольбы, а в укрытии тем временем полным ходом шла подготовка к предстоящей очистке. Когда комбинезон был подобран по размеру и приведен в порядок, техники прошли с ним через зал к камере. Средства для очистки сложили в шлюзе. Где-то зашипел баллон, наполняя аргоном продувные камеры. Суетящиеся люди время от времени проходили мимо камеры, возле которой, глядя на жену, стоял Холстон. Болтающие между собой техники становились зловеще молчаливыми, протискиваясь мимо. Казалось, они даже переставали дышать.

Шли часы, но Эллисон отказывалась говорить – и такое ее поведение породило в укрытии новые слухи. Холстон провел весь день, что-то бормоча через решетку и сходя с ума от смятения и муки. Событие, уничтожившее весь его мир, произошло мгновенно. Холстон пытался осмыслить произошедшее, а Эллисон сидела в камере, уставившись на унылый мир на экране, и казалась довольной своим положением чистильщика.

Она заговорила с наступлением темноты, после того как молча отказалась от предложенного ужина, а техники закончили подготовку шлюза, закрыли желтую дверь и отправились пережидать бессонную ночь. Помощник Холстона к тому времени тоже ушел, дважды хлопнув его по плечу. Прошло, как показалось Холстону, множество часов, и он уже был близок к тому, чтобы рухнуть, измотанный слезами и уговорами. Затянутое дымкой солнце опустилось за холмы, видимые из кафе и зала, – холмы, скрывающие далекий рассыпающийся город. И тогда, сидя в камере почти в полной темноте, Эллисон едва слышно прошептала:

– Это не настоящее.

Во всяком случае, Холстону показалось, что он услышал эти слова. Он пошевелился.

– Дорогая? – Холстон стиснул решетку, подтянулся и встал на колени. – Милая, – проговорил он, стирая со щек соль засохших слез.

Эллисон повернулась – как будто солнце передумало и снова поднялось над холмами, чтобы подарить надежду; от этой надежды у него перехватило дыхание. А вдруг все это было лишь болезнью, лихорадкой? Чем-то таким, что сможет диагностировать врач и что окажется оправданием всему, что сказала Эллисон? Она просто не понимала, что говорит. Она вышла из этого состояния и была спасена, и сам Холстон почувствовал себя спасенным – увидев, как она повернулась к нему.

– Все, что у тебя перед глазами, – ненастоящее, – тихо произнесла Эллисон. Внешне она успокоилась, но ее безумие продолжалось, и запретные слова были ее приговором.

– Подойди, поговори со мной, – попросил Холстон и поманил ее к решетке.

Эллисон покачала головой. Похлопала по тощему матрасу рядом с собой.

Холстон взглянул на часы. Время для посещений давно прошло. Его могут послать на очистку только за то, что он сейчас собирался сделать.

Без колебаний он вставил ключ в замок.

Металлический щелчок прозвучал невероятно громко.

Холстон вошел в камеру и сел рядом с женой. Ему было невыносимо сознавать, что он не может прикоснуться к ней, обнять или увести в какое-нибудь безопасное место, в супружескую постель, где они смогут притвориться, будто все произошедшее – кошмарный сон.

Он не посмел на такое решиться. Он сел и сцепил на коленях пальцы.

– Это может не быть настоящим, – прошептала она, глядя на экран. – Любая деталь. Или вообще все.

Холстон наклонился к ней так близко, что ощутил запах пота после недавней борьбы.

– Милая, что происходит?

Ее волосы шевельнулись от его дыхания. Она протянула руку и провела ладонью по темному экрану, словно ощупывая пиксели.

– Сейчас там может быть утро, а мы этого никогда не узнаем. Там, снаружи, могут жить люди. – Эллисон повернулась и посмотрела на него. – Они могут наблюдать за нами, – добавила она с мрачной улыбкой.

Холстон всмотрелся в ее глаза. Она совершенно не казалась безумной, как недавно. Ее слова звучали безумно, но сама она была здорова.

– Откуда у тебя эта мысль? – Холстон догадывался, но все равно решил уточнить: – Ты что-то нашла на жестких дисках? – Ему рассказали, что она побежала к шлюзу прямо из своей лаборатории, на ходу выкрикивая безумные слова. Что-то произошло, пока она находилась на работе. – Что ты обнаружила?

– Стерты не только сведения о времени после восстания, – прошептала она. – Конечно, а как же иначе? Стерто все. И вся недавняя информация тоже. – Эллисон рассмеялась. Голос ее внезапно стал громким, а взгляд устремился вдаль. – Готова поспорить, что и электронные письма, которые ты мне никогда не посылал!

– Милая. – Холстон осмелился взять ее за руку, и она ее не отдернула. – Что ты нашла? О каком электронном письме ты говоришь? От кого оно было?

Она покачала головой:

– Нет. Я нашла программы, которыми они пользуются, – программы, создающие такие изображения, что на экране они выглядят настоящими. – Она снова посмотрела на экран, где сгущалась темнота. – АйТи, – произнесла она. – Ай. Ти. Компьютерный отдел. Это они. Они знают. Это секрет, известный только им.

Эллисон снова покачала головой.

– Какой секрет?

Холстон не мог понять, то ли это чушь, то ли нечто важное. Он просто радовался тому, что она заговорила.

– Но теперь мне все известно. И тебе тоже. Я вернусь за тобой, клянусь. На этот раз все будет иначе. Мы разорвем замкнутый круг, ты и я. Я вернусь, и мы уйдем за тот холм вместе. – Она рассмеялась. – Если, конечно, он там есть, – громко сказала она. – Если этот холм есть и он зеленый, мы уйдем за него вместе.

Эллисон повернулась к нему.

– На самом деле не было никакого восстания. Просто есть люди, которые всё знают, которые хотят выйти. – Она улыбнулась. – И они выходят. Они получают то, о чем просят. Я знаю, почему они чистят. Почему говорят, что не будут, но все равно чистят. Я знаю. Знаю. И они никогда не возвращаются, они ждут, ждут и ждут, но я не стану. Я сразу вернусь. На этот раз все будет иначе.

Холстон сжал ее руки. По его щекам текли слезы.

– Милая, почему ты это делаешь?

Он почувствовал, что Эллисон захочет объяснить все именно сейчас, когда в укрытии стало темно и они оказались наедине.

– Я знаю о восстаниях, – ответила она.

Холстон кивнул:

– Да. Ты рассказывала. Были и другие…

– Нет.

Эллисон оттолкнула его, но только чтобы немного отодвинуться и посмотреть ему в глаза. Она уже совсем не казалась безумной.

– Холстон, я знаю, почему начинались восстания.

Эллисон прикусила нижнюю губу. Холстон напряженно ждал.

– Причиной всегда было сомнение. Подозрение, что снаружи все не так плохо, как кажется. Ты ведь это почувствовал, верно? Что мы можем находиться где угодно, если живем, окруженные ложью?

Холстон и не подумал отвечать. Разговор на эту тему вел к очистке. Он замер и ждал.

– Наверное, это были молодые поколения. Каждые лет двадцать или около того. Думаю, им хотелось пойти дальше, что-то исследовать. Ты разве никогда не испытывал такого стремления? В юности? – Ее взгляд затуманился. – А может, это были пары, молодожены, которые сходили с ума, когда им говорили, что они не могут иметь детей в этом нашем проклятом, ограниченном мире. Может, они были готовы рискнуть всем ради такого шанса…

Эллисон устремила взор куда-то вдаль. Возможно, она видела тот лотерейный билет, тот шанс, на который они еще имели право – но которым уже никогда не смогут воспользоваться. Она снова посмотрела на Холстона. А тот гадал, не пошлют ли его на очистку даже за молчание. За то, что не приказал ей прекратить, когда она произносила запретные слова.

– Это могли быть и пожилые люди, – продолжала Эллисон, – которых слишком долго продержали взаперти, и в последние годы жизни они уже ничего не боялись. Скажем, они хотели выйти и освободить место для других, для нескольких драгоценных внуков. Но кто бы это ни был, каждое восстание начиналось из-за сомнения, из-за ощущения, что нам здесь плохо.

Она обвела взглядом камеру.

– Так нельзя говорить, – прошептал Холстон. – Это серьезное преступление…

Эллисон кивнула:

– Выражать желание уйти? Да. Серьезное преступление. Ты разве не видишь почему? Почему это категорически запрещено? Потому что с подобного желания и начинались все восстания.

– «Ты получаешь то, о чем просишь», – процитировал Холстон слова, вбитые ему в голову еще в детстве.

Родители предупреждали его – драгоценного единственного ребенка, – чтобы он никогда не высказывал желания выйти из укрытия. Чтобы никогда не думал об этом, не позволял такой мысли даже мелькнуть. Потому что она означает верную смерть. Родители не желали смерти своему сыну.

Холстон посмотрел на жену. Он до сих пор не понимал ее безумия, этого ее решения. Ладно, она нашла стертые программы, которые позволяют создавать миры, выглядящие на экране компьютера реальными. Ну и что это означает? Зачем это нужно?

– Почему? – спросил он. – Почему ты решилась на такое? Почему не пришла ко мне? Ведь наверняка есть иной, лучший способ выяснить, что происходит. Для начала мы могли бы рассказать людям о том, что ты нашла на тех жестких дисках…

– И мы стали бы теми, кто начнет следующее большое восстание? – Эллисон рассмеялась. В ней еще осталась капелька безумия… или, возможно, это было глубокое отчаяние и гнев. Может быть, ее подтолкнуло к краю масштабное, затянувшееся на несколько поколений предательство. – Нет уж, спасибо, – продолжила она, перестав смеяться. – Я стерла все, что нашла. Я не хочу, чтобы люди узнали. И черт с ними, если они остаются здесь. Я вернусь только за тобой.

– После такого ты не вернешься, – зло отрезал Холстон. – Думаешь, все изгнанные до сих пор там? Думаешь, они решили не возвращаться, потому что им кажется, что мы их предали?

– А как ты думаешь, почему они все же проводят очистку? Почему берут салфетку и без колебаний принимаются за работу?

Холстон вздохнул. Он ощутил, как из него постепенно вытекает злость.

– Никто не знает.

– А ты как думаешь?

– Мы об этом уже говорили. Сколько раз мы из-за этого спорили?

Он не сомневался, что все семейные пары, оказавшись наедине, шепотом обмениваются своими предположениями на этот счет. Он смотрел мимо Эллисон, вспоминая минувшие времена. Затем, бросив взгляд на экран, увидел положение луны. Полночь уже миновала. Их время было ограниченно. Завтра его жены не станет. Эта простая мысль вспыхивала у него в голове так же часто, как молнии в грозовых тучах.

– У каждого есть предположения, – сказал он. – Мы делились своими множество раз. Давай просто…

– Но теперь нам стало известно кое-что новое. – Эллисон выпустила его руку и убрала волосы с лица. – И картина сложилась. Идеально сложилась. Завтра я узнаю это наверняка. – Эллисон улыбнулась и погладила руку Холстона, словно тот был ребенком. – Настанет день, любимый, когда ты тоже это узнаешь.

6

Первый год, прошедший без нее, Холстон ждал, надеясь, что ее безумные слова – правда, и не веря собственным глазам, видевшим ее тело на том холме. Он думал, что Эллисон придет за ним. Первую годовщину ее смерти он провел, убирая в камере, отмывая желтую дверь шлюза и напряженно прислушиваясь, пытаясь уловить малейший шорох или стук, означающий, что призрак жены вернулся, чтобы освободить его.

Когда этого не произошло, он начал размышлять над альтернативой: выйти и отправиться на ее поиски. Холстон провел достаточно дней, недель и месяцев, просматривая файлы в ее компьютере, читая кое-что из того, что ей удалось сложить из кусочков, и понимая лишь половину, отчего сам начинал сходить с ума. Он стал верить, что его мир – это ложь, а после ухода Эллисон ему больше незачем было жить, даже если все вокруг и являлось настоящим.

Вторая годовщина ее ухода подвела черту под годом его трусости. Он пришел на работу, перекатывая во рту ядовитые слова – свое желание выйти, – но в последний момент затолкнул их вглубь себя. Когда в тот день они с Марнсом отправились на обход, лишь Холстон знал секрет: насколько близко он подошел к пылающей внутри него смерти. Долгий год трусости, предательства по отношению к Эллисон. Первый год был ее неудачей, второй – его. Все, хватит.

Сейчас, еще один год спустя, он сидел в шлюзе, облаченный в комбинезон чистильщика, полный сомнений и веры. Путь назад для него уже был закрыт – тяжелую желтую дверь плотно заперли, – и Холстон подумал, что вовсе не так представлял свою смерть и не таким видел свое будущее. Ему казалось, что он останется в укрытии навсегда, что его тело отправится туда же, куда и тела его родителей: отдаст свои питательные вещества почве на ферме на восьмидесятом этаже. А сейчас как будто целая жизнь прошла с тех пор, как он мечтал о семье, о собственном ребенке – и даже о близнецах или еще об одном выигрыше в лотерею, о жене, рядом с которой он встретит старость…

За желтой дверью взревел клаксон, давая команду отойти всем, кроме него. Он останется. Ему больше некуда идти.

Зашипели камеры с аргоном, накачивая в помещение инертный газ. Через минуту Холстон ощутил давление воздуха, стиснувшего комбинезон. Он вдохнул кислород, циркулирующий в шлеме, затем встал перед другой дверью – запретной дверью, ведущей в ужасный внешний мир. И стал ждать.

Глубоко в стенах металлически застонали поршни. Одноразовые пластиковые занавеси, прикрывающие внутренность шлюза, заморщинились от давления накопившегося аргона. Пока Холстон будет занят линзами, эти занавеси сожгут. Еще до вечера здесь проведут уборку и подготовят шлюз к следующей очистке.

Большие металлические створки перед ним содрогнулись, и на их стыке возникла щель, расширяющаяся по мере того, как они уползали внутрь стены. Дверь не откроется на всю когда-то спроектированную ширину – риск проникновения наружного воздуха требовалось свести к минимуму.

В щель рванулся поток аргона. Шипение сменилось глухим ревом. Холстон подошел к двери, так же ужасаясь тому, что не сопротивляется, как прежде удивлялся поведению других. Лучше было выйти, хотя бы раз взглянуть на мир собственными глазами, чем сгореть заживо вместе с пластиковыми занавесями. Лучше было прожить еще несколько лишних секунд.

Как только щель стала достаточно широка, Холстон протиснулся в нее, обтерев комбинезоном створки. Его окутывала завеса тумана – разбавленный аргоном воздух из шлюза конденсировался, смешиваясь с наружным воздухом, находившимся под меньшим давлением. Холстон побрел вслепую вперед, хватая вытянутыми руками мягкое облако.

Все еще окутанная туманом, наружная дверь застонала и начала закрываться. Когда толстые стальные листы сошлись, рев клаксона смолк; Холстон и ядовитый воздух остались снаружи. В шлюзе уже вспыхнуло яростное очистительное пламя, уничтожая любые загрязнения, которые могли в него просочиться.

Холстон увидел, что стоит у бетонного пандуса, идущего вверх. Его время утекало – где-то в голове непрерывно пульсировало напоминание: быстрее! Быстрее! Его жизнь сокращалась с каждой секундой. Он побрел по наклонной плоскости, смущенный тем, что находится в каком-то углублении, – настолько он привык видеть мир и горизонт из кафе и зала, расположенных на том же уровне, что и шлюз.

Холстон брел по узкому пандусу, зажатому между крошащимися бетонными стенами, а сквозь щиток шлема лился непонятный яркий свет. Поднявшись наверх, Холстон наконец увидел тот рай, к которому был приговорен за единственный грех надежды. Он повернулся на месте, разглядывая горизонт. От такого количества зелени у него закружилась голова!

Зеленые холмы, зеленая трава, зеленый ковер под ногами. Холстон завопил от восторга. Зрелище его ошеломило. Над всей этой зеленью раскинулось небо точно такого же оттенка синевы, что и в детских книжках, – с белыми облаками и какой-то живностью, порхающей в воздухе.

Холстон вертелся и вертелся, осознавая увиденное. Он внезапно вспомнил, что жена вела себя точно так же: неуклюже и медленно поворачивалась, будто потерялась, или смутилась, или размышляла, нужно ли ей делать очистку.

Очистка!

Холстон опустил руку и сорвал с груди чистящую салфетку. Очистка! Теперь он с ошеломляющей внезапностью понял почему!

Холстон посмотрел туда, где, как он всегда предполагал, должна находиться высокая круглая стена верхнего этажа укрытия, но, разумеется, эта стена находилась под землей. Он увидел перед собой лишь бетонный холмик, неуклюжую башенку высотой не более двух с половиной или трех метров. По ее боку тянулась металлическая лесенка, верхушка ощетинилась антеннами. На обращенной к Холстону стороне – и на всех прочих, как он увидел, приблизившись, – располагались широкие выпуклые линзы мощных камер.

Холстон протянул руку с салфеткой и подошел к первой. Он представил, как смотрится из кафе – медленно приближается, становясь нереально большим. Три года назад он сам видел, как это делала жена. Он вспомнил, как она махала рукой. Тогда он предположил, что так она удерживает равновесие, но, возможно, она ему что-то сообщала? И была ли у нее на лице такая же глупая улыбка, как сейчас у него? Он не мог разглядеть этого за зеркальным щитком ее шлема. Колотилось ли ее сердце от безрассудной надежды, пока она смачивала, терла, отчищала, накладывала защитную пленку? Холстон знал, что в кафе будет пусто: внутри не осталось никого, кто любил бы его настолько, чтобы ему сочувствовать, но все равно помахал в камеру. Его наполнял отнюдь не тот чистый гнев, с которым, как он предполагал раньше, многие занимались очисткой. И не осознание того, что все, живущие в укрытии, на самом деле приговорены, а якобы приговоренные – обретают свободу. И не ощущение, что его предали, заставляло водить салфеткой, совершая небольшие круговые движения. Это была жалость. Просто жалость и нескрываемая радость.

Мир расплылся – это у Холстона выступили слезы. Эллисон говорила правду: вид изнутри был обманом. Холмы оказались теми же, он узнал их сразу – сколько лет он прожил, рассматривая их, – но цвета были совершенно другими. Экраны внутри укрытия и обнаруженные женой программы каким-то образом заставляли яркую зелень выглядеть серой. И непонятно, как удавалось убрать все признаки жизни. Этой поразительной жизни!

Холстон очищал линзы камер от грязи и гадал: а вдруг медленно нарастающая расплывчатость картинки на экране тоже ненастоящая? Грязь на линзах, несомненно, имелась. Он видел ее. Но вдруг это была обычная грязь, а не токсичный налет, оседающий из воздуха? Может быть, обнаруженная Эллисон программа изменяет видимое? Голова Холстона кружилась от такого количества новых фактов и идей. Он сейчас походил на взрослого ребенка в огромном мире – нужно было сразу понять столько всего, что даже в голове зашумело.

Расплывчатость настоящая, решил он, счищая последние следы грязи со второй линзы. Это просто наложение – фальшивые серые и коричневые цвета, которые должна использовать программа, чтобы скрыть зеленые поля и это синее небо с пушистыми облаками. От людей прятали настолько чудесный мир, что Холстону пришлось сосредоточиться, чтобы не бросить работу и не застыть с открытым ртом.

Он очищал вторую из четырех камер и думал о фальшивых стенах под ним и о программах, изменяющих снятое. Он гадал, сколько человек в укрытии об этом знают. Или никто? Какая нужна фанатичная преданность, чтобы поддерживать такую гнетущую иллюзию? Или же это стало секретом еще до последнего восстания? Никому не известная ложь, живущая уже несколько поколений, – набор программ, о которых не знают люди, программ, продолжающих работать в компьютерах укрытия? Потому что если кто-то о них осведомлен, если эти люди могут вывести на экраны какую угодно картинку, то почему бы не показать что-нибудь приятное?

Восстания! Возможно, все это было задумано для того, чтобы они не вспыхивали снова и снова. Холстон наложил защитную пленку на вторую линзу и задумался – а вдруг эта мерзкая ложь о неприятном мире снаружи была неудавшейся попыткой отбить у людей желание выйти? Не мог ли кто-нибудь решить, что правда хуже, чем утрата власти и контроля? Или причина еще более глубокая и зловещая? Страх перед незапуганными, свободными, рожденными без ограничений детьми? Вариантов было много, и все казались ужасными.

А как же Эллисон? Где она? Холстон обогнул угол бетонной башенки, направляясь к третьей камере, и увидел знакомые, но теперь выглядевшие странно небоскребы далекого города. Зданий там оказалось больше, чем он привык видеть. Некоторые выросли по сторонам, а одно доселе невиданное строение высилось на переднем плане. Другие – те, которые он знал наизусть, – оказались совершенно целыми и сверкающими, а вовсе не покореженными и искрошившимися. Холстон смотрел на вершины зеленых холмов и представлял, что в любую минуту увидит там Эллисон. Нет, это было глупо и нелепо. Откуда она могла узнать, что его изгонят именно сегодня? Вспомнила о годовщине? Даже пропустив две предыдущие? Холстон выругал себя за прежнюю трусость, за напрасно потраченные годы. Ему надо было пойти к ней.

Ему вдруг захотелось поступить именно так: сорвать шлем и мешковатый комбинезон, взбежать на холм в одном только исподнем из углеродного волокна, вдыхая полной грудью свежий воздух и хохоча, направляясь на поиски жены, дожидающейся его в каком-нибудь огромном, непостижимом городе, полном людей и детских криков.

Нет, надо было соблюсти приличия, сохранить иллюзию. Он не знал точно – для чего, но так поступила его жена, и так делали все чистильщики до него. Холстон теперь стал членом этого клуба, членом группы вышедших. Следовало подчиниться давлению истории, прецеденту. Он завершит представление ради тех, к которым только что присоединился. Он все еще не понимал, почему это делает, и знал лишь, что так поступали все его предшественники. Что за секрет их связывал! Он казался сильнейшим наркотиком. Холстон знал только одно: надо сделать то, что ему сказали, придерживаться нумерации на карманах, очищать все линзы; между тем, совершая эти действия, он размышлял над потрясающими возможностями внешнего мира. Настолько большого, что жизни не хватит, чтобы увидеть его полностью, выдышать весь воздух, выпить всю воду, съесть всю еду.

Холстон предавался мечтаниям, пока старательно очищал третий комплект линз, протирал их, наносил пленку. Затем он перешел к последней камере. Он слышал свой пульс – сердце колотилось, стиснутое в груди комбинезоном. «Скоро, уже скоро», – мысленно твердил он. Пустив в ход вторую салфетку, он удалил остатки грязи с четвертой линзы. Протер, наложил защитную пленку в последний раз, затем рассовал все обратно по нумерованным карманам, не желая осквернять мусором плодородную землю под ногами. Закончив, Холстон шагнул назад, в последний раз взглянул туда, где никто не наблюдал за ним из кафе и зала, и отвернулся от тех, кто отвернулся от Эллисон и всех остальных до нее. Была одна причина, почему никто не возвращался за оставшимися внутри, равно как и причина, почему все проделывали процедуру очистки, даже если прежде отказывались. Он освободился, теперь ему предстояло присоединиться к остальным, и он зашагал к темной полоске, тянущейся к вершине холма, следуя по стопам жены и на ходу отмечая, что некий знакомый валун, уже давно спавший на склоне, больше там не лежит. Холстон решил, что и это было лишь очередной пиксельной ложью.

7

Холстон прошел по склону с десяток шагов, восхищаясь сочной травой под ногами и ярким небом над головой, когда желудок пронзила острая боль. Она напоминала спазм, нечто вроде сильнейшего приступа голода. Холстон решил, что это от резких движений: сначала очистка, потом стремительный подъем по склону, и все это в неуклюжем комбинезоне. Холстону не хотелось разоблачаться, пока он не перевалит через холм и не скроется из поля зрения камер, чтобы не разрушать иллюзию, проецируемую на стены кафе. Устремив взгляд на верхушки небоскребов, он заставил себя идти медленнее, успокоиться. Шаг за шагом. После многих лет подъемов и спусков по лестнице на тридцать этажей прогулка по склону холма казалась сущим пустяком.

Желудок снова пронзила боль, на этот раз сильнее. Холстон поморщился и остановился, дожидаясь, пока отпустит. Когда он ел в последний раз? Точно не вчера. Глупо. А когда в последний раз ходил в туалет? Он не смог вспомнить. Возможно, комбинезон придется снять раньше, чем он собирался. Когда волна тошноты прошла, он сделал еще несколько шагов, надеясь достичь вершины холма до очередного приступа. Холстон сумел пройти лишь десяток шагов, когда его скрутило опять, еще сильнее. Так плохо ему не было никогда в жизни – от боли его стало рвать, и теперь пустота в желудке оказалась благословением. Холстон схватился за живот. От накатившей слабости подогнулись колени. Рухнув, он застонал. Желудок горел, грудь пылала. Он смог проползти еще полметра, заливая шлем капающим со лба потом. Холстон увидел искры; весь мир несколько раз ослепительно мигнул, словно где-то сверкали молнии. Сбитый с толку и обессилевший, он полз все выше, каждое движение давалось ему с трудом. Холстон зациклился на последней осмысленной цели: подняться на холм.

Перед глазами снова и снова все мерцало, а щиток шлема ярко вспыхивал. Становилось трудно видеть. Холстон наткнулся на что-то, рука подогнулась, и он упал, врезавшись плечом в землю. Заморгав, он уставился вперед, на вершину, ожидая четко увидеть то, что находится впереди, но разглядел лишь изредка вспыхивающее изображение зеленой травы.

А потом все стало черным. Холстон схватился за лицо, хотя желудок опять завязался болезненным узлом. На краю поля зрения что-то тускло светилось и мигало, и он понял, что не ослеп. Мигание происходило внутри шлема. Это лицевой щиток внезапно ослеп, а не он сам.

Холстон нащупал защелки в задней части шлема. Возможно, он потратил весь запас воздуха? И теперь задыхается, отравленный собственным дыханием? Конечно! Зачем было давать ему больше воздуха, чем требовалось для завершения очистки? Он попытался расстегнуть защелки пальцами в толстых перчатках, но они не предназначались для подобного. Перчатки были частью комбинезона, а комбинезон – единым целым, застегнутым на спине дважды и зафиксированным липучкой. Его не представлялось возможным снять без чьей-либо помощи. Холстону предстояло в нем умереть, отравить себя, задохнуться в собственных газах, и теперь он познал истинный страх замкнутого пространства, настоящее ощущение запертости. С укрытием это даже и сравнивать было нельзя. Холстон корчился от боли в своем сшитом по размеру гробу и лупил по застежкам, но пальцы в перчатках оказались слишком неуклюжими. И слепота только добавляла неудобства, усугубляя ощущения удушья и беспомощности. Холстона снова скрутило. Он согнулся, раскинув руки, и ощутил сквозь перчатку что-то острое.

Пошарив, он поднял этот предмет – зазубренный камень. Инструмент. Холстон попробовал успокоиться. Он годами заставлял успокаиваться других, и теперь этот опыт пригодился. Он осторожно сжал камень, придя в ужас от мысли, что может потерять его из-за слепоты, и поднес к шлему. У него мелькнула мысль отрезать камнем перчатки, но он не был уверен в здравости своего рассудка и в том, что воздуха хватит надолго. Холстон ударил острым концом камня по шее – в то место, где находилась защелка. Удар, еще удар. Он сделал паузу, чтобы ощупать защелку пальцем, потом его снова вырвало. В следующий раз он прицелился тщательнее и вместо удара услышал щелчок. С одной стороны шлем освободился, впустив полоску света. Холстон задыхался, втягивая спертый отработанный воздух. Он переложил камень в другую руку и сосредоточил усилия на второй защелке. После двух ударов шлем отсоединился.

Теперь Холстон мог видеть. Глаза слезились – от совершенных усилий, от невозможности дышать, – но он мог видеть. Сморгнув слезы, он попытался вдохнуть полной грудью свежий, живительный голубой воздух.

Вместо этого Холстон получил удар в грудь. Его вырвало слюной и желудочным соком – внутренности будто пытались вылезти на свободу. Мир вокруг стал тусклым. Бурая трава, серое небо. Ни зелени. Ни синевы. Ни жизни.

Он повалился набок. Рядом лежал шлем с черным и безжизненным щитком. Сквозь него ничего невозможно было увидеть. Озадаченный, Холстон потянулся и взял шлем. Наружная поверхность щитка оказалась зеркальной, а на внутренней ничего не было. Никакого стекла. Грубая поверхность с подсоединенными сбоку проводами. Погасший дисплей. Мертвые пиксели.

Его снова вырвало. Вытерев рот ослабевшей рукой и бросив взгляд вниз по склону, он своими глазами увидел мир таким, какой он есть, каким он всегда его знал. Безлюдным и унылым. Холстон выпустил шлем, этот обман, который он вынес из укрытия. Холстон умирал. Токсины пожирали его изнутри. Моргая, он посмотрел на темные облака, блуждающие вверху, подобно животным. Повернул голову, желая увидеть, как далеко ему удалось уйти, сколько еще до вершины холма, – и понял, обо что споткнулся, когда полз. Спящий валун. Шлем не показал его, потому что валун не был частью лжи на экранчике, отрабатывающем одну из программ, которые обнаружила Эллисон.

Протянув руку, Холстон коснулся того, что лежало перед ним. Белый комбинезон рассыпался на чешуйки, как хрупкий камень. У Холстона уже не оставалось сил держать голову поднятой. Пока медленная смерть овладевала им, он сжался от боли, вцепившись в то, что осталось от его жены, и с последними мучительными вздохами подумал, как должна выглядеть его смерть для тех, кто мог его видеть: скорченная фигура, лежащая в темной расселине на склоне безжизненного бурого холма, на фоне развалин безмолвного покинутого города.

Что они увидят – те, кто решит посмотреть?

Часть вторая

Правильный выбор

8

Вязальные спицы лежали в кожаной сумочке парами, по две одинаковые деревянные палочки рядышком, напоминая хрупкие косточки запястья, обернутые в сухую дряхлую плоть. Дерево и кожа. Это были словно подсказки, передаваемые из поколения в поколение: невинные безделушки, наподобие детских книжек и деревянных резных фигурок, ухитрившихся пережить восстания и очистки. Каждый предмет был маленьким намеком на внешний мир, где здания стояли над землей – как осыпающиеся руины, которые виднелись за серыми безжизненными холмами.

После долгих раздумий мэр Джанс выбрала подходящие спицы. Она всегда выбирала их тщательно, потому что правильный размер имел принципиальное значение. Если спица окажется слишком тонкой, то вязать будет трудно, а свитер получится чересчур плотным и тесным. Если слишком толстой, то, наоборот, вязание выйдет рыхлым, со множеством дырок. Сквозь него можно будет смотреть.

Сделав выбор и достав деревянные косточки из кожаного запястья, Джанс взяла большой клубок хлопковой пряжи. Глядя на этот шар из скрученных волокон, трудно было поверить, что ее руки сумеют превратить его в нечто полезное. Джанс отыскала конец нити и задумалась, как та появилась на свет. Когда-то она была белыми волокнами в коробочке, созревшей на хлопчатнике на ферме. Потом волокна собрали, очистили и скрутили в длинные пряди. Если копнуть еще глубже, то сам хлопчатник вырос на земле, где покоились тела усопших, питая его корни, пока воздух над ним прогревался ослепительным сиянием мощных ламп.

Джанс покачала головой, вспомнив о своих старческих болячках. Чем старше она становилась, тем чаще ее мысли обращались к смерти. О чем бы она ни думала, в конечном итоге все сводилось к неизбежности конца.

С отработанной ловкостью Джанс накинула на спицу петлю и сделала на пальцах треугольник. Кончик спицы нырнул в него, вытягивая нить. Это была ее любимая часть работы – набирать петли. Ей нравилось начинать. Первый ряд. Из ничего возникает нечто. Поскольку ее руки сами знали, что делать, Джанс смогла поднять взгляд и посмотреть, как порыв утреннего ветра гонит облачка пыли вниз по склону холма. Тучи сегодня были низкими и зловещими. Подобно встревоженным родителям, они нависали над носящимися внизу вихрями песка, похожими на смеющихся детей. Вихри кружились в танце, направляясь к большой расщелине, где два холма сталкивались, чтобы стать единым целым. Здесь облачка пыли натыкались на два мертвых тела и рассыпались. Игривые ребятишки вновь обращались в прах.

Мэр Джанс поудобнее устроилась на выцветшем пластиковом стуле и стала наблюдать за ветром, играющим в запретном внешнем мире. Руки вывязывали ряд за рядом, и ей оставалось лишь время от времени поглядывать на результат, убеждаясь, что все в порядке. Пыль часто налетала на камеры укрытия волнами, и каждая такая волна заставляла Джанс сжиматься, как перед реальным ударом. На эту грязь было больно смотреть в любое время, но особенно тяжело – на следующий день после очистки. Каждое прикосновение облака пыли к линзам казалось оскорблением: некто грязный прикасается к чему-то чистому. Джанс помнила это ощущение. И шестьдесят лет спустя она иногда задумывалась: не воспринимает ли она еще более болезненно грязь на линзах и людские жертвы, необходимые для поддержания оптики в чистоте?

– Мэм?

Мэр оторвала взгляд от мертвых холмов, упокоивших тело недавно скончавшегося шерифа, и увидела стоящего рядом помощника шерифа Марнса.

– Да, Марнс?

– Вы просили их принести.

Марнс положил три картонные папки на столик, усыпанный крошками и заляпанный пятнами от сока после вчерашнего празднования очистки. Джанс отложила вязание и неохотно протянула руку к папкам. Чего ей сейчас действительно хотелось, так это чтобы ее ненадолго оставили одну и не мешали смотреть, как ряды петель превращаются в нечто. Хотелось насладиться спокойствием ясного рассвета до того, как грязь и время заставят его потускнеть, до того, как проснутся обитатели верхней части укрытия и заполонят кафе, рассевшись вокруг на пластиковых стульях и впитывая глазами редкое зрелище.

Но ее звал долг: она была избранным мэром, и укрытию требовался шериф. Поэтому Джанс поборола свои желания и сложила папки на коленях. Поглаживая обложку первой, она посмотрела на свои руки со смешанным чувством боли и смирения. Тыльные стороны кистей казались такими же сухими и морщинистыми, как и выглядывающая из папок грубая бумага. Джанс посмотрела на Марнса, в чьих седых усах еще мелькали черные волоски. Она помнила времена, когда все было по-другому, когда его высокая худощавая фигура представлялась образцом бодрости и юности. Он все еще казался красивым, но лишь потому, что она знала его много лет и ее старческие глаза до сих пор помнили его молодым.

– Знаешь, – сказала она Марнсу, – на этот раз мы можем проделать все иначе. Ты разрешишь мне повысить тебя в должности до шерифа и нанять тебе помощника.

Марнс рассмеялся:

– Я пробыл помощником шерифа почти столько же, сколько вы – мэром, мэм. Я даже не предполагал, что однажды стану кем-нибудь, кроме как покойником.

Джанс кивнула. Одной из причин, почему ей нравилось общество Марнса, было то, что его мысли подчас становились настолько мрачными, что ее собственные начинали казаться всего лишь светло-серыми.

– Боюсь, этот день недалек для нас обоих, – заметила она.

– Пожалуй, вернее и не скажешь. Никогда не думал, что переживу стольких людей. И уж точно не верю, что переживу вас.

Марнс потеребил усы и уставился на стенной экран. Джанс улыбнулась ему, открыла верхнюю папку и стала читать первое досье.

– Здесь три достойных кандидата, – пояснил Марнс. – Как вы и просили. Буду счастлив сотрудничать с любым из них. Но я выбрал бы Джульетту, – кажется, ее папка в середине. Она работает внизу, в механическом. Редко сюда поднимается, но мы с Холстоном… – Марнс смолк и кашлянул.

Джанс оторвалась от чтения и увидела, что взгляд помощника устремился к темной расселине на холме. Марнс прикрыл рот кулаком и еще раз притворно кашлянул.

– Извините, – сказал он. – Как я уже говорил, мы с шерифом пару лет назад расследовали дело о смерти – там, в механическом. И эта Джульетта – по-моему, она предпочитает, чтобы ее называли Джулс, – оказалась настоящей умницей. Никогда ей не сиделось на месте. Она нам здорово помогла в том деле: обращала внимание на детали, общалась с людьми, была дипломатичной, но твердой и все такое. Кажется, она редко поднимается выше восьмидесятых. Настоящая глубинщица, уж это точно, у нас таких давно не было.

Джанс пролистала папку Джульетты, проверяя ее происхождение, историю ее ваучеров, размер нынешней зарплаты в читах. Она числилась бригадиром смены, имела хорошие отзывы. В лотерее не участвовала.

– Ни разу не выходила замуж?

– Нет. У нее был когда-то парень. Рабочий с буровой. Мы провели там неделю и видели, как на нее заглядываются мужики. Ей есть из кого выбирать, но она этого не делает. Похоже, она из тех, кто способен производить впечатление, но предпочитает одиночество.

– Сдается мне, что на тебя она точно произвела впечатление, – заметила Джанс и немедленно об этом пожалела. Ей очень не понравились нотки ревности в собственном голосе.

Марнс переминался с ноги на ногу:

– Ну, вы меня знаете, мэр. Я расхваливаю кандидатов, потому что готов на что угодно, лишь бы меня не повысили в должности.

Джанс улыбнулась:

– А как насчет двух других?

Она взглянула на имена, размышляя, насколько удачна идея выбрать шерифом глубинщика. А может, ее встревожило, что Марнс к кому-то неравнодушен. Имя на верхней папке ей было знакомо. Питер Биллингс. Он работал несколькими этажами ниже, в юридическом отделе – клерком или «тенью» судьи.

– Честно, мэм? Я взял их, чтобы создать видимость выбора. Как я уже говорил, я стану с ними работать, но думаю, что Джулс – это ваша девочка. У нас здесь очень давно не видели женщины-шерифа. Скоро выборы, и она станет популярным кандидатом.

– Мы не по половому признаку выбираем. Шериф, скорее всего, будет занимать эту должность еще долго после того, как нас не станет…

Она смолкла, вспомнив, как говорила то же самое о Холстоне, когда его выбирали.

Джанс закрыла папку и снова взглянула на экран. У подножия холма сформировался небольшой смерч. Вихрь набрал силу и волчком на покачивающемся кончике двинулся на камеры, поблескивающие в тусклых лучах заката.

– Думаю, нам нужно сходить и взглянуть на нее, – решила наконец Джанс.

Папки так и лежали у нее на коленях, а пальцы, похожие на пергаментные трубочки, поигрывали грубыми краями сделанной вручную бумаги.

– Мэм? Я предпочел бы вызвать ее сюда. И поговорить с ней в вашем кабинете, как мы делали всегда. Спускаться к ней долго, а подниматься будет еще дольше.

– Я ценю твою заботу, Марнс. Но я уже давно не спускалась ниже сороковых. И больные колени – не оправдание тому, чтобы я не встречалась со своими людьми.

Мэр замолчала. Смерч покачнулся, изменил направление и двинулся прямо на них. Он рос и рос – широкоугольные линзы искажали его, превращая в намного более крупного и яростного монстра, чем, как она знала, тот был на самом деле. Когда смерч налетел на камеры, кафе на несколько секунд погрузилось в темноту, пока ветер не умчался дальше, оставив за собой вид на мир, теперь подернутый едва заметной тусклой пленкой.

– Проклятые штуковины! – процедил Марнс.

Старая кожа его кобуры скрипнула, когда он положил ладонь на рукоятку пистолета, и Джанс представила помощника шерифа снаружи, бегающим за ветром на своих тощих ногах и всаживающим пули в облако пыли.

Несколько секунд они просидели молча, оценивая нанесенный ветром ущерб. Потом Джанс сказала:

– Я готова проделать это путешествие не ради выборов, Марнс. Не ради голосов. Насколько мне известно, я снова пойду на выборы без соперника. Потому мы не станем делать из этого событие и отправимся налегке и без шумихи. Я хочу спуститься, чтобы самой посмотреть на свой народ, а не чтобы он разглядывал меня. – Обратив взгляд на Марнса, она увидела, что тот тоже смотрит на нее. – Я сделаю это для себя, Марнс. Возьму короткий отпуск.

Она снова взглянула на экран.

– Иногда… иногда мне приходит в голову, что я слишком засиделась здесь, наверху. Да и ты тоже. И засиделись мы не только здесь…

Утренний шум шагов по винтовой лестнице отвлек ее, вместе с Марнсом они повернулись навстречу этим звукам жизни, звукам нового дня. И Джанс поняла, что пора уже постепенно избавляться от мыслей о смерти. Или хотя бы похоронить их на время.

– Мы спустимся и как следует оценим твою Джульетту. Ты и я. Потому что иногда, когда я сижу здесь и смотрю на мир снаружи, заставляющий нас так жить… это пронзает меня, Марнс. Пронзает насквозь.

* * *

Они встретились после завтрака в прежнем кабинете Холстона. Через день после смерти шерифа Джанс все еще мысленно называла это помещение его кабинетом – для нее было рано думать о нем иначе. Она миновала два стола и старые шкафы для документов и заглянула в пустую камеру. Марнс в это время давал последние указания Терри, дородному и крепкому работнику службы безопасности из отдела АйТи, который часто «оставался на хозяйстве», пока Марнс и Холстон уходили расследовать какое-нибудь происшествие. За спиной Терри почтительно стояла темноволосая и ясноглазая девушка-подросток по имени Марша, которая проходила стажировку в АйТи. Она была «тенью» Терри. Примерно у половины работников в укрытии имелся свой ученик-«тень» в возрасте от двенадцати до двадцати лет. Вездесущие, они как губки впитывали уроки и практические приемы, и это давало уверенность, что все в укрытии останется работоспособным еще как минимум одно поколение.

Марнс напомнил Терри, какими буйными люди становятся после очистки. Когда напряжение спадает, люди склонны немного покутить. Они полагают, что еще как минимум пару месяцев им все будет сходить с рук.

Об этом он мог и не предупреждать – шумное веселье в соседнем помещении слышалось даже через закрытую дверь. Большинство обитателей сорока верхних этажей уже набились в кафе и зал. Еще несколько сотен людей в течение дня поднимутся тонкими ручейками со средних и нижних этажей, взяв на работе выходной или потратив отпускные читы, лишь бы полюбоваться четким видом на внешний мир. Для многих это было своего рода паломничеством. Некоторые поднимались на самый верх лишь раз в несколько лет, стояли перед экранами час-другой, бормоча, что снаружи ничего не изменилось, а потом возвращались, подгоняя детей и проталкиваясь сквозь встречный поток тех, кто еще шел вверх по лестнице.

Терри вручили ключи и временный значок шерифа. Марнс проверил батареи в своей рации, убедился, что в офисном приемнике выставлена достаточная громкость, и осмотрел пистолет. Затем пожал Терри руку и пожелал ему удачи. Джанс поняла, что им уже пора, и отвернулась от пустой камеры. Она попрощалась с Терри, кивнула Марше и пошла следом за Марнсом к двери.

– Тебя не беспокоит, что мы уходим сразу после очистки? – спросила она, когда они оказались кафе.

Она знала, как шумно здесь будет сегодня вечером и какой несдержанной станет толпа. По всему выходило, что сейчас самое неподходящее время, чтобы отвлекать Марнса от работы ради ее прихоти.

– Шутите? Да мне самому это нужно. Уйти отсюда, подумать. – Он взглянул на экран, почти невидимый за головами набившейся в помещение толпы. – До сих пор не понимаю, о чем Холстон думал. И не догадываюсь, почему он никогда не говорил со мной о том, что вертелось у него в голове. Может, когда мы вернемся, я наконец-то перестану ощущать его присутствие в кабинете, потому что сейчас я там едва могу дышать.

Джанс думала о его словах, пока они проталкивались сквозь толпу в кафе. По пластиковым чашкам разливали смесь фруктовых соков, мэр ощущала и резкий запах самогона, но игнорировала его. Люди желали ей удачи, просили быть осторожной, обещали голосовать. Новость о ее путешествии растеклась быстрее приправленного алкоголем пунша, хотя она почти никому ничего не говорила. У большинства создалось впечатление, что это путешествие будет началом перевыборной кампании. Молодежь, помнившая из шерифов только Холстона, уже отдавала Марнсу честь и называла его новым шерифом. Те же, у кого вокруг глаз уже легли морщины, лучше понимали ситуацию. Они кивали, когда путники проходили через кафе, и по-иному желали им удачи. «Пусть все будет хорошо, – говорили их взгляды. – Сделайте все, чтобы наши дети прожили не меньше, чем мы. Не дайте всему рухнуть, только не сейчас».

Джанс жила под гнетом этого бремени, и от такой тяжести у нее подкашивались ноги. Она молчала, пока они шли к центральной лестнице. Кто-то стал кричать, чтобы она произнесла речь, но эти одиночные возгласы мало кто поддержал – к ее великому облегчению. Что бы она сказала? Что сама не знает, за счет чего все работает и не разваливается? Что она не понимает даже собственного вязания: как получается, что из петель в конечном итоге образуется некая вещь? Скажет, что достаточно лишь одного надреза, чтобы погубить всю работу? Один надрез – и можно вытягивать нить, превращая вещь в холмик пряжи. Неужели люди всерьез думают, будто она все знает, хотя она всего-навсего соблюдает правила и законы, и поэтому все каким-то образом продолжает работать год за годом?

Она не понимала, почему все не разваливается. И не понимала этого праздника. Люди пьют и кричат, потому что для них опасность миновала? Потому что судьба их пощадила и очистка обошла стороной? Люди радуются, в то время как хороший человек, ее друг, ее партнер, помогавший обеспечивать их благополучие, лежит мертвый на холме рядом со своей женой. Если бы она произнесла речь и если бы речь не оказалась полна запретных фраз, то это были бы такие слова: «Вот два лучших человека из всех, кто пошел на очистку по собственной воле, – и что это говорит о большинстве тех, кто остался?»

Но сейчас было не время для речей. И не время для возлияний. Или для веселья. Сейчас пришло время для спокойных размышлений, и это стало одной из причин, почему Джанс поняла: ей надо уйти. Все изменилось. Не за день, за долгие годы. Она знала это лучше большинства остальных. Разве что еще старушка Макнил из отдела снабжения все понимала и видела грядущие перемены. Нужно прожить долго, чтобы знать такое наверняка, а ей было уже достаточно много лет. И пока время шло вперед, а мир двигался быстрее, Джанс все отчетливее понимала, что вскоре останется далеко позади. И больше всего она боялась – молча, но ежедневно, – что без нее этот их мир, возможно, изменится не так уж сильно.

9

Трость Джанс отчетливо звякала, опускаясь на очередную металлическую ступеньку. Вскоре эти постукивания стали метрономом, задающим ритм музыке лестницы, переполненной людьми и вибрирующей энергией после недавней очистки. Казалось, что, кроме них двоих, все движутся наверх. Выставив локти, они проталкивались навстречу этому потоку под возгласы «Привет, мэр!» и кивки Марнсу. Джанс видела на лицах желание назвать его шерифом, сдерживаемое лишь уважением к печальному поводу для его предполагаемого повышения.

– Сколько этажей вы решили пройти? – спросил Марнс.

– Что, уже устал? – Джанс обернулась, чтобы улыбнуться ему, и увидела, как его пышные усы приподнялись в ответной улыбке.

– Спускаться для меня не проблема. Возвращаться будет тяжело.

Их пальцы соприкоснулись на изогнутых перилах винтовой лестницы. Джанс хотелось сказать, что она совсем не устала, но вдруг она ощутила, что совершенно вымотана, и скорее морально, чем физически. Джанс совсем по-ребячески представила, что она снова молода, а Марнс подхватывает ее на руки и несет вниз по лестнице. Как приятно было бы избавиться от ответственности, довериться чьей-то силе. Это не было воспоминанием, это была мечта о будущем, которая так и не осуществилась. И Джанс почувствовала себя виноватой за подобные мысли. Она ощутила рядом мужа, его призрак, потревоженный ею…

– Мэр? Так сколько этажей?

Они остановились и взялись за перила, пропуская вверх носильщика. Джанс узнала парня: Коннер, еще подросток, но его спина уже была крепка, а походка уверенна. Он нес на плечах связку пакетов, и гримаса на его лице выражала не усталость или боль, а досаду. Что за толпа запрудила его лестницу? Откуда эти туристы? Джанс захотелось сказать что-нибудь ободряющее, хотя бы словами вознаградить тех, кто выполняет работу, на которую уже никогда не будут способны ее старческие руки и ноги, но парень уже умчался прочь, унося продукты и припасы с нижних этажей. Его движение замедлял лишь поток тех, кто медленно поднимался, чтобы увидеть внешний мир четко и полноцветно.

Они остановились между этажами отдышаться. Марнс протянул ей свою флягу, Джанс вежливо глотнула из нее, потом вернула.

– Я думала пройти сегодня половину, – ответила она наконец. – Но хочу сделать пару остановок по дороге.

Марнс глотнул из фляги и завинтил колпачок.

– Нанести визиты?

– Что-то вроде этого. Хочу заглянуть в роддом на двадцатом.

– Поцеловать детишек? – рассмеялся Марнс. – Мэр, они не будут за вас голосовать. При вашей жизни – точно.

Джанс не засмеялась.

– Спасибо, – поблагодарила она, изобразив на лице обиду. – Нет, не целовать детишек. – Она повернулась и пошла дальше, Марнс последовал за ней. – Дело не в том, что я не доверяю твоему профессиональному мнению об этой Джулс. С тех пор как я стала мэром, ты всегда выбирал только лучших.

– Даже?..

– Особенно его, – подтвердила Джанс, зная, о ком подумал Марнс. – Он был хорошим человеком, но с разбитым сердцем. А подобное губит даже лучших.

Марнс хмыкнул, соглашаясь.

– Так что мы будем проверять в роддоме? Насколько мне помнится, Джульетта родилась на не двадцатом…

– Верно, но сейчас там работает ее отец. Вот я и подумала: раз уж мы проходим мимо, можно и потолковать с ним, разузнать кое-что о дочери.

– Рекомендация отца? – Марнс рассмеялся. – Вряд ли вы от него услышите что-либо непредвзятое.

– А я думаю, что ты будешь удивлен. Я попросила Элис немного копнуть, пока собиралась в дорогу. И она нашла кое-что интересное.

– Да?

– Наша Джульетта еще не потратила ни единого отпускного чита.

– Ну, в механическом это не редкость. Они часто работают сверхурочно.

– Она не только не брала отпуск, но к ней еще никто не приходил в гости.

– Все равно не понимаю, куда вы клоните.

Джанс подождала, пока мимо пройдет семья. Мальчик лет шести или семи ехал на плечах отца, пригнув голову, чтобы не задевать нижнюю поверхность лестницы. Мать шла сзади с сумкой на плече, неся закутанного в одеяльце малыша. «Идеальная семья, – подумала Джанс. – Возмещают то, что взяли. Два за два. Именно то, для чего проводится и что иногда обеспечивает лотерея».

– Я объясню, куда клоню, – ответила она Марнсу. – Я хочу отыскать отца этой девушки, посмотреть ему в глаза и спросить, почему за почти двадцать лет, с тех пор как его дочь перебралась к механикам, он ее не навестил. Ни разу.

Обернувшись к Марнсу, она увидела, что тот хмурится.

– И почему она ни разу не поднялась, чтобы с ним повидаться, – добавила Джанс.

* * *

Встречный поток стал меньше, когда они спустились ниже десятого этажа и миновали верхние жилые уровни. С каждым шагом Джанс со страхом представляла, как будет подниматься назад. «Это еще легкая часть пути», – говорила она себе. Спуск походил на раскручивание стальной пружины, которая подталкивала вниз. Это напомнило Джанс страшные сны, в которых она тонула. Глупые кошмары, если учесть, что она никогда не видела такого количества воды, чтобы можно было погрузиться в нее целиком и уж тем более – уйти с головой и захлебнуться. Эти сны были вроде кошмаров о падении с большой высоты, наследие каких-то других времен. Всплывая фрагментами в сознании спящих людей, они намекали: мы рождены не для того, чтобы жить как сейчас.

И поэтому спуск казался неумолимым и непреодолимым. Словно ее тянул на дно тяжкий груз, и она чувствовала, что уже никогда не сможет выкарабкаться наверх.

Они миновали этажи, где производили одежду, – страну разноцветных комбинезонов, где появились на свет клубки пряжи. Над лестничной площадкой здесь витали запахи красителей и других химикатов. За окошком, прорезанным в изогнутой шлакобетонной стене, располагался продуктовый магазинчик. Перед ним толпились люди – их предшественники, усталые туристы, появившиеся на лестнице после очистки, уже опустошили полки, сметая все подряд. Несколько тяжело нагруженных носильщиков поднимались снизу, стремясь удовлетворить спрос, и Джанс признала ужасную правду о вчерашней очистке: этот варварский обычай приносил не только психологическое облегчение и возможность ясно видеть внешний мир, но еще и укреплял экономику укрытия. Внезапно появлялся повод для путешествия. Повод для торговли. Шел обмен слухами и новостями, родственники и старые друзья снова встречались впервые за несколько месяцев, а то и лет, – и все это добавляло жизнестойкости обществу. Как будто старик вставал, потягивался и разминал суставы, разгоняя кровь. Немощное существо опять становилось живым.

– Мэр!

Обернувшись, она увидела, что Марнс отстал почти на целый виток винтовой лестницы. Джанс остановилась, дожидаясь, пока он ее догонит; помощник шерифа спускался, внимательно глядя под ноги, чтобы в спешке не споткнуться.

– Полегче, – попросил он. – Я не смогу угнаться, если вы снова возьмете такой темп.

Джанс извинилась. Она даже не заметила, что стала двигаться быстрее.

Когда они достигли второго жилого яруса ниже шестнадцатого этажа, Джанс осознала, что на этой территории она не была почти год. Здесь с топотом носились по лестнице дети, иногда застревая среди медленно поднимающихся взрослых. Начальная школа для верхней трети укрытия располагалась как раз над роддомом. Судя по беготне и визгу, занятия в школе были отменены. Очевидных причин для этого имелось две: учителя понимали, как мало детей придет на занятия (потому что родители наверняка прихватят их с собой наверх), а кроме того, многие учителя тоже хотели подняться и полюбоваться обновленным видом. Джанс и Марнс миновали лестничную площадку перед школой, где нарисованные мелом прямоугольники для игры в классики были почти стерты прошедшими здесь днем людьми, а дети сидели, обхватив перила, выставив тощие коленки и болтая ногами, и где крики и визги понижались до шепота, когда рядом появлялись взрослые.

– Рад, что мы уже почти пришли. Мне нужно отдохнуть, – сказал Марнс, когда они спустились еще на этаж и оказались у роддома. – Я надеюсь, что отец Джулс не занят и сможет с нами встретиться.

– Сможет. Элис послала ему сообщение из моего офиса. Он знает, что мы идем.

Они пересекли людской поток на площадке и перевели дух. Когда Марнс протянул флягу, Джанс сначала долго пила, а потом стала рассматривать свое отражение в изогнутой и поцарапанной поверхности: не растрепались ли волосы?

– Вы прекрасно выглядите, – сказал помощник шерифа.

– Как подобает мэру?

– И даже чуточку лучше, – рассмеялся он.

Когда он это сказал, Джанс почудилось, что в его стариковских карих глазах что-то блеснуло. Но, наверное, то был лишь свет, отразившийся от фляги в тот момент, когда он подносил ее к губам.

– Двадцать этажей всего за два часа с небольшим. Я не рекомендую и впредь поддерживать такой темп, но рад, что мы уже настолько далеко. – Он вытер усы и завел руку за спину, пытаясь уложить флягу обратно в рюкзак.

– Дай-ка, – сказала Джанс. Она взяла у него флягу и сунула в сетчатый кармашек на рюкзаке. – И здесь говорить буду я, – напомнила она.

Марнс поднял руки с раскрытыми ладонями, показывая, что ничего иного ему и в голову не приходило. Он потянул одну из створок тяжелой металлической двери, и та открылась безо всякого скрипа. Подобная тишина поразила Джанс. Она привыкла слышать скрежет открываемых и закрываемых дверей на всех этажах. Этот звук был в чем-то схож с криками животных, разводимых на фермах: всегда есть, всегда громко. Но здесь петли оказались смазаны, и было очевидно, что смазку постоянно обновляли. Плакаты на стенах в приемной тоже требовали соблюдать тишину. Крупные надписи сопровождались изображениями губ с прижатым к ним пальцем или кругами с перечеркнутыми открытыми ртами. Очевидно, здесь к тишине относились серьезно.

– Не припоминаю, что видел так много знаков, когда был здесь в последний раз, – прошептал Марнс.

– Наверное, слишком много болтал, потому и не заметил.

Через стеклянное окошко на них свирепо взглянула медсестра, и Джанс толкнула Марнса локтем.

– Мэр Джанс для встречи с Питером Николсом, – сказала она женщине.

Медсестра за окошком и глазом не моргнула:

– Я знаю, кто вы. Я за вас голосовала.

– О, конечно. Спасибо.

– Проходите.

Женщина нажала кнопку у себя на столе, дверь возле нее негромко зажужжала. Марнс толкнул створку, и Джанс вошла следом за ним.

– Наденьте это, пожалуйста.

Сестра – судя по сделанной от руки надписи на карточке, ее звали Маргарет – протянула два аккуратно сложенных белых халата. Джанс взяла оба и вручила один Марнсу.

– Вещи можете оставить у меня.

Спорить с Маргарет явно не следовало. Джанс сразу ощутила, что, пройдя через негромко жужжащую дверь, очутилась в мире этой гораздо более молодой женщины и стала ее подчиненной. Она прислонила трость к стене, сняла рюкзак, положила его на пол и надела халат. Марнс возился со своим халатом, пока Маргарет не помогла ему, придержав рукава. Надев халат поверх рубашки, он уставился на длинные концы пояса так, как будто понятия не имел, что с ним делать дальше. Посмотрев, как Джанс завязывает пояс, он кое-как справился со своим и закрепил полы халата.

– Ну что? – спросил он, заметив, что Джанс за ним наблюдает. – Вот потому я и хожу с наручниками. Да, я так и не научился завязывать узлы, и что с того?

– За шестьдесят-то лет, – протянула Джанс.

Маргарет нажала другую кнопку на столе и указала на коридор:

– Доктор Николс сейчас в детской. Я ему сообщу, что вы идете.

Джанс двинулась первой. Марнс пристроился следом и спросил:

– Неужели так трудно поверить?

– Вообще-то, мне кажется, что это довольно мило.

Марнс фыркнул:

– Ужасное слово по отношению к мужчине в моем возрасте.

Джанс мысленно улыбнулась. В конце коридора она остановилась перед двойными дверями и чуть приоткрыла створку. В следующем помещении свет был приглушен. Джанс распахнула дверь шире, и они вошли в полупустую, но чистую комнату ожидания. Джанс вспомнила такую же комнату на средних этажах, где она ждала вместе с другом, пришедшим за своим ребенком. За стеклянной перегородкой находилось несколько колыбелей и кроватей. Джанс положила руку на бедро и нащупала твердую шишку бесполезного теперь имплантата, вживленного после рождения и никогда не извлекавшегося. Ни разу. Пребывание в этой детской напомнило ей обо всем, что она потеряла, чем пожертвовала ради работы. О ее призраках.

В полутемной детской невозможно было разглядеть, шевелится ли в какой-нибудь кроватке новорожденный. Разумеется, Джанс сообщали обо всех успешных родах. Как мэр, она подписывала поздравительные письма и свидетельства о рождении для каждого малыша, но их имена уносились из памяти в потоке дней. Она редко могла вспомнить, на каком этаже живут чьи-то родители и первый это у них ребенок или второй. Джанс с грустью признала, что свидетельства о рождении стали для нее всего лишь дополнительной бумажной работой, очередной механически выполняемой обязанностью.

Среди кроваток перемещался силуэт взрослого. Свет из комнаты ожидания поблескивал на зажиме его планшета с заметками и на металлической авторучке. Человек этот был высок и, судя по походке и телосложению, уже в возрасте. Он не торопясь склонился над кроватками и что-то разглядывал, после чего два металлических пятнышка соединялись над бумагой – он делал записи. Закончив работу, мужчина пересек комнату и вышел через широкую дверь к Марнсу и Джанс в комнату ожидания.

Джанс отметила, что Питер Николс смотрится импозантно. Высокий и худощавый, но не как Марнс, у которого при ходьбе ноги сгибались и разгибались с какой-то неловкостью. Питер имел худобу человека, привыкшего к физическим нагрузкам, вроде нескольких знакомых Джанс носильщиков, шагавших по лестнице через две ступеньки и смотревшихся так, словно для них подобная скорость была нормальной от рождения. Высокий рост придавал Николсу уверенности. Джанс почувствовала это, когда взяла его протянутую руку и ощутила пожатие.

– Вы пришли, – просто сказал доктор Николс. Это была холодная констатация факта, лишь с легким намеком на удивление. Он пожал руку Марнса, но его взгляд снова обратился Джанс. – Я объяснил вашему секретарю, что мало чем смогу помочь. Я не видел Джульетту с тех пор, как она стала «тенью» двадцать лет назад.

– Вообще-то, именно об этом я и хотела поговорить. – Джанс взглянула на мягкие скамьи и легко представила на них взволнованных дедушек, бабушек, дядюшек и тетушек, с нетерпением ожидающих, пока родителям вручают новорожденных. – Мы можем присесть?

Николс кивнул и пригласил их к скамье.

– Я очень серьезно отношусь к каждому назначению на должность, – пояснила Джанс, присаживаясь рядом с доктором. – Я уже в таком возрасте, что большинство судей и представителей закона, которых я назначу, наверняка меня переживет, поэтому я выбираю тщательно.

– Но такое бывает не всегда, верно? – Николс склонил голову набок. Его худощавое и тщательно выбритое лицо осталось бесстрастным. – В смысле, когда переживают вас.

Джанс сглотнула. Сидящий рядом Марнс шевельнулся.

– Семью надо ценить, – сменила тему Джанс, поняв, что услышала еще одну констатацию факта, без намерения причинить боль. – А Джульетта пробыла «тенью» весьма долго и выбрала очень ответственную работу.

Николс кивнул.

– Почему вы с Джульеттой никогда не навещали друг друга? То есть – ни разу за двадцать лет. Она же ваш единственный ребенок.

Николс слегка повернул голову, его взгляд переместился на стену. Джанс на мгновение отвлек силуэт за стеклом – медсестра, совершающая обход. За другими двойными дверями располагались, как она решила, родильные палаты, где, возможно, прямо сейчас какая-нибудь приходящая в себя после родов молодая мать ждала, когда ей вручат ее самое драгоценное сокровище.

– У меня был еще и сын, – сообщил Николс.

Джанс потянулась было к сумке, чтобы достать папку с информацией о Джульетте, но вспомнила, что сумки сейчас у нее нет. Брат. Эту деталь она упустила.

– Вы не могли об этом знать, – пояснил Николс, увидев удивление на лице мэра. – Он не выжил. Говоря технически, он даже не родился. А лотерея продолжилась без нас.

– Мне очень жаль…

Она с трудом подавила желание взять Марнса за руку. Десятилетия прошли с тех пор, как их руки намеренно соприкасались, но внезапная печаль, наполнившая комнату, заставила забыть об этой многолетней пустоте.

– Мы хотели назвать его Николас, в честь моего деда. Он родился преждевременно. Один фунт и восемь унций[1 — Примерно 730 граммов.].

Точность, с которой он вспомнил детали, в каком-то смысле показалась более печальной, чем если бы он дал волю эмоциям.

– Его интубировали, поместили в инкубатор, но возникли… осложнения. – Николс уставился на свои руки. – Джульетте тогда исполнилось тринадцать лет. Она испытывала такой же восторг, как и мы. Сами можете представить – у нее вот-вот должен был появиться младший братишка. Ей оставался всего год до начала ученичества у матери, акушерки. – Николс поднял взгляд. – Заметьте, не здесь, в этом роддоме, а на средних этажах, где мы вместе работали. Я тогда был еще интерном.

– И Джульетта?.. – Джанс пока не могла понять, в чем тут связь.

– В инкубаторе возникла неисправность. Когда Николас… – Доктор отвернулся и потянулся рукой к глазам, но справился с эмоциями. – Извините. Я все еще называю его по имени.

– Все в порядке.

Джанс держала Марнса за руку. Она сама не понимала, когда и как это произошло. Похоже, доктор не заметил. Или же, скорее, ему было все равно.

– Бедная Джульетта. – Он покачал головой. – Она обезумела от горя. Сперва она во всем обвинила Роду – опытную акушерку, которая буквально сотворила чудо, подарив нашему мальчику хотя бы слабый шанс. Я все объяснил Джульетте. Правда, думаю, она и так это понимала. Ей просто нужно было кого-то ненавидеть. – Он кивнул Джанс. – Девочки в таком возрасте… сами знаете.

– Можете мне не верить, но я помню. – Джанс вымученно улыбнулась, доктор Николс ответил тем же. Она почувствовала, как Марнс сжал ее руку.

– И лишь когда ее мать умерла, она стала винить во всем отказавший инкубатор. Точнее, не сам инкубатор, а то состояние, в котором он находился. Там все было старое и держалось на честном слове.

– Ваша жена умерла от послеродовых осложнений? – Джанс решила, что это еще одна деталь в деле Джульетты, которую она, наверное, пропустила.

– Моя жена покончила с собой неделю спустя.

Опять все та же отстраненность профессионального врача. Джанс не могла понять: то ли причиной стал защитный механизм, включившийся после всего происшедшего, то ли это была врожденная черта характера.

– Кажется, я припоминаю ту историю, – произнес Марнс. Это были его первые слова за все время посещения.

– Я сам выписывал свидетельство о смерти. Поэтому мог указать любую причину, какую хотел…

– И вы признаётесь в подобном? – Марнс попытался встать. Джанс не могла предположить, для чего именно, и потому сжала ему руку, чтобы он оставался на месте.

– Неофициально? Конечно. Признаюсь. Так или иначе, ложь оказалась бесполезной. Джульетта была умна даже в том возрасте. Она все узнала. И это подтолкнуло ее…

– Подтолкнуло к чему? – спросила Джанс. – К душевному расстройству?

– Нет. Я собирался сказать другое. Это подтолкнуло ее к уходу. Она подала заявление о смене специализации. Потребовала перевести ее вниз, в механический, чтобы стать там ученицей, чьей-то «тенью». Она была на год моложе, чем требовалось для такого перевода, но я дал согласие. Подписал ее заявление. Думал, что она попадет туда, подышит воздухом «глубины» и вернется. Я был наивен. Решил, что свобода пойдет ей на пользу.

– И с тех пор вы ее не видели?

– Только раз. Несколько дней спустя, на похоронах ее матери. Она поднялась самостоятельно, пришла на похороны, обняла меня, а потом ушла обратно. Как мне потом сказали, проделала спуск без единой остановки. Я стараюсь быть в курсе того, что с ней происходит. У меня есть коллега в нижнем роддоме, и он мне время от времени посылает весточки о ней. Она вся в делах, вся в делах…

Николс помолчал, затем рассмеялся:

– Знаете, когда она была маленькая, я видел в ней только копию матери. Но она выросла и стала больше похожа на меня.

– Вам известно о ней что-либо, что могло бы помешать ей стать шерифом укрытия или сделало бы ее неподходящей кандидатурой для такой должности? Вы ведь понимаете, что требуется для этой работы и с чем она связана?

– Понимаю. – Николс окинул взглядом Марнса, от медного значка, видневшегося в просвете кое-как завязанного халата, до выпирающего на боку холмика кобуры. – Всем работникам правопорядка в укрытии нужен человек наверху, отдающий команды, верно?

– Более или менее, – подтвердила Джанс.

– Почему она?

Марнс кашлянул:

– Однажды она помогла нам в расследовании…

– Джулс? Она поднималась наверх?

– Нет. Это мы спускались.

– Ее никто такому не учил.

– И никого из нас не учили, – заметил Марнс. – Это скорее… политическая должность. Гражданский пост.

– Она не согласится.

– Почему? – спросила Джанс.

Николс пожал плечами:

– Полагаю, сами увидите. – Он встал. – Хотел бы я уделить вам больше времени, но мне действительно пора возвращаться. – Он посмотрел на двойные двери. – Я скоро запущу внутрь семью…

– Понимаю. – Джанс встала и пожала ему руку. – Спасибо, что согласились поговорить с нами.

Он рассмеялся:

– А у меня был выбор?

– Конечно.

– Что ж, жаль, что я не знал об этом раньше.

Он улыбнулся, и Джанс поняла, что он шутит или старается шутить. Когда они расстались с Николсом и двинулись обратно по коридору, чтобы вернуть халаты и забрать свои вещи, Джанс осознала, что ее все больше интригует кандидатка Марнса. Это было не в его стиле – женщина с самых нижних этажей. Личность с багажом. Может, у него были какие-то другие причины? И когда Марнс услужливо придержал дверь, ведущую в главную приемную, мэр задумалась: не пошла ли она с ним потому, что у нее тоже были другие причины?

10

Наступило время обеда, но они не очень проголодались. Джанс грызла сладкую плитку зернового концентрата, втайне гордясь, что ест на ходу, как носильщик. Они постоянно мелькали мимо, и уважение Джанс к их профессии все росло и росло. Она ощущала какую-то странную вину за то, что идет вниз со столь легкой ношей, в то время как эти мужчины и женщины нагружены так тяжело. И двигаются так быстро. Они с Марнсом прижались к перилам, когда мимо, извинившись, протопал спускавшийся носильщик. Его «тень», девушка лет пятнадцати-шестнадцати в шортах, шла за ним по пятам с мешками, судя по всему набитыми мусором для центра утилизации. Джанс долго смотрела девушке вслед, на ее длинные, гладкие и мускулистые ноги, и неожиданно ощутила себя очень старой и очень уставшей.

У путников постепенно выработался определенный ритм, но в районе тридцатого этажа у Джанс зародилось сомнение. То, что на рассвете казалось отличным приключением, теперь выглядело серьезным испытанием. Джанс отлично понимала, каких усилий потребует подъем на обратном пути.

Они миновали верхнюю станцию обработки воды на тридцать втором, и Джанс поняла, что видит практически новые для себя части укрытия. Стыдно было признать, но так глубоко она не спускалась уже очень давно. И за это время тут произошли изменения. Даже стены оказались иного цвета, чем ей помнилось. Впрочем, трудно было доверять своей памяти.

По мере приближения к этажам компьютерщиков поток людей на лестнице заметно поредел. Здесь находились самые малозаселенные уровни укрытия, где около двух десятков человек – в основном мужчин – работали в собственном маленьком царстве. Серверы укрытия занимали почти целый этаж, и на них теперь медленно восстанавливалась недавняя история, полностью стертая во время восстания. Доступ к ним сейчас строго ограничили. Проходя мимо лестничной площадки на тридцать третьем, Джанс готова была поклясться, что слышит мощное гудение поглощаемого серверами электричества. Чем бы когда-то ни являлось укрытие и для чего бы изначально ни предназначалось, Джанс, даже не спрашивая, знала, что эти странные машины были неким основанием для превосходства. Их энергопотребление служило постоянной причиной споров во время совещаний по бюджету. Но необходимость очистки, боязнь даже заговорить о внешнем мире и все связанные с этим табу давали компьютерщикам невероятную свободу действий. Именно в АйТи находилась лаборатория, где изготавливались комбинезоны для чистильщиков – специально под человека, ожидающего в камере, и уже одно это делало АйТи отделом особенным.

«Нет, – решила Джанс, – причина тут не только в табу, чреватых очисткой, и в боязни внешнего мира. Причина также и в надежде. В каждом обитателе укрытия жила эта невысказанная, смертельно опасная надежда, глупая и фантастическая. Надежда на то, что пусть не для них, так для их детей или внуков жизнь во внешнем мире вновь станет возможной. И что это окажется заслугой АйТи, а мешковатые комбинезоны, изготавливаемые в их лабораториях, сделают мечту – реальностью».

От одной только подобной мысли Джанс ощутила дрожь. Жить снаружи. Ну нет… Внушенные с детства страхи оказались сильнее. А вдруг Боженька услышит и выдаст ее? Она представила себя в комбинезоне чистильщика, что оказалось совсем нетрудно. Представила, как облачается в этот подвижный гроб, к которому она приговорила столь многих.

На тридцать четвертом этаже она свернула на площадку. Марнс присоединился к ней, уже с флягой в руке. Джанс сообразила, что весь день пьет из его фляги, а ее собственная так и осталась пристегнутой к рюкзаку. Было в этом нечто трогательное и романтичное, но одновременно и нечто практичное. Гораздо труднее доставать сзади свою флягу, чем извлечь ее из рюкзака спутника.

– Нужно отдохнуть? – Марнс передал флягу, в которой осталось два глотка. Джанс сделала один.

– Здесь наша следующая остановка, – сказала она.

Марнс посмотрел на выцветший номер, нанесенный на дверь по трафарету. Он наверняка знал, на каком они сейчас этаже, но повел себя так, словно ему требовалось это перепроверить.

Джанс вернула флягу.

– Прежде я всегда посылала им сообщение, чтобы получить их согласие на очередную кандидатуру. Так делали мэр Хамфри до меня и мэр Джефферс до него. – Она пожала плечами. – Таков обычай.

– А я и не знал, что они должны одобрить кандидата. – Марнс допил воду и похлопал Джанс по спине. Затем покрутил пальцем, показывая, что она должна повернуться.

– Ну, они никогда не отвергали ни одну из моих кандидатур. – Джанс почувствовала, как он достает из ее рюкзака флягу и засовывает вместо нее свою. Рюкзак стал чуточку легче. Она поняла, что Марнс хочет нести ее воду и делиться ею, пока и вторая фляга не опустеет. – Думаю, неписаное правило здесь таково: мы должны тщательно рассматривать кандидатуры всех судей и работников правопорядка, зная, что существует некий неформальный надзор.

– Значит, теперь вы делаете это лично.

Джанс повернулась к Марнсу:

– Я подумала, что раз мы проходим мимо… – Она сделала паузу, дожидаясь, пока молодая парочка торопливо пройдет вверх, держась за руки и шагая через две ступеньки. – И что будет еще подозрительнее, если мы не остановимся и не зайдем.

– Зайдем, – процедил Марнс.

Джанс не удивилась бы, если бы он плюнул через перила, – его тон предполагал такое. Она вдруг ощутила, что обнажилось еще одно из ее слабых мест.

– Считай это актом «доброй воли», – сказала она, поворачиваясь к двери.

– Нет, я буду считать это вылазкой на разведку, – проговорил Марнс, следуя за ней.

* * *

Джанс поняла, что, в отличие от роддома, в компьютерном отделе их не пропустят в таинственные глубины. Пока они ждали, она увидела, что даже одного из здешних работников – это было ясно по его красному комбинезону – тщательно обыскали перед тем, как выпустить на лестницу. Похоже, в обязанности человека с дубинкой – сотрудника отряда внутренней безопасности АйТи – входила проверка всех проходящих через металлические ворота. Впрочем, дежурная по другую сторону ворот оказалась достаточно почтительна и вроде бы даже рада тому, что мэр нанесла им визит. Она выразила им соболезнования по поводу недавней очистки, что было странно, – но Джанс не отказалась бы слышать подобное чаще. Их провели в небольшой зал для совещаний, примыкающий к главному холлу, и мэр предположила, что здесь удобно собирать представителей разных отделов, не докучая им необходимостью преодолевать заслон из сотрудников службы безопасности.

– Посмотрите на все это пространство, – прошептал Марнс, едва они оказались в зале вдвоем. – Видели, какого размера здесь холл?

Джанс кивнула. Она обвела взглядом стены и потолки, высматривая глазки или нечто иное, подтверждающее жутковатое ощущение, что за ними наблюдают. Положив рюкзак и трость, она устало вытянулась в одном из роскошных кресел. Когда оно сдвинулось, мэр поняла, что кресло на колесиках. На отлично смазанных колесиках.

– Всегда хотел сюда заглянуть, – признался Марнс, разглядывая холл через застекленное окно. – Каждый раз, когда проходил мимо – а случалось это всего раз десять, – мне было любопытно посмотреть, что тут внутри.

Джанс едва не попросила его замолчать, но побоялась, что это заденет его чувства.

– Ух ты, а он сюда торопится. Наверное, из-за вас.

Повернув голову, Джанс увидела через окно идущего к ним Бернарда Холланда. На какой-то момент он скрылся из виду, затем дверная ручка опустилась, и он вошел в комнату – невысокий мужчина, в чьи обязанности входило поддерживать бесперебойную работу компьютерного отдела.

– Мэр.

Бернард широко улыбнулся. Передние зубы у него оказались кривые. Редкие обвислые усы не могли скрыть этого недостатка. Низкорослый и полный, с очками на маленьком носу, он выглядел образцом технического специалиста. Кроме того – во всяком случае, для Джанс, – он выглядел умным.

Бернард протянул руку мэру, когда та встала с кресла. Проклятая штуковина едва не укатилась из-под нее, когда она оперлась о подлокотники.

– Осторожно, – предупредил Бернард, подхватывая мэра под локоть. – Помощник. – Он кивнул Марнсу, пока Джанс восстанавливала равновесие. – Для меня честь видеть вас здесь. Я знаю, что вы редко отправляетесь в такие путешествия.

– Спасибо, что сразу согласились с нами встретиться, – сказала Джанс.

– Конечно. Пожалуйста, располагайтесь поудобнее.

Он указал на полированный стол для совещаний. Тот смотрелся лучше, чем стол в кабинете мэра, но Джанс успокоила себя, предположив, что здешний стол блестит, потому что им меньше пользуются. Она осторожно уселась в кресло, потом сунула руку в рюкзак и достала несколько папок.

– Сразу к делу, как и всегда, – заметил Бернард, присаживаясь рядом с ней. Сдвинув маленькие круглые очки к основанию носа, он поерзал в кресле, и его пухлый животик уперся в стол. – Всегда ценил в вас это качество. А мы, как вы можете представить, после печальных вчерашних событий заняты. Нужно обработать много информации.

– И как там обстановка? – осведомилась Джанс, раскладывая перед собой папки.

– Есть плюсы и минусы, как всегда. Показания некоторых датчиков свидетельствуют об улучшении. Концентрации восьми известных токсинов в атмосфере снизились, хотя и незначительно. Доля двух повысилась. Большинство показателей осталось без изменений. – Он помахал рукой. – Много скучных технических подробностей, но все они будут изложены в моем отчете. Я отправлю его с носильщиком наверх еще до того, как вы вернетесь в офис.

– Это будет замечательно, – сказала Джанс.

Ей хотелось что-нибудь добавить, признать заслуги напряженно работающих сотрудников его отдела, сообщить, что еще одна очистка стала успешной. Однако выполнил эту очистку Холстон – единственный, кто был близок к тому, чтобы стать ее «тенью», и кого Джанс видела кандидатом на свое место, когда она умрет и будет питать корни фруктовых деревьев. Потому говорить об очистке было тяжело и уж тем более не хотелось ей аплодировать.

– Обычно я телеграфирую вам подобную информацию, – начала она, – но раз уж мы проходим мимо, а вы не подниметесь на очередное заседание комитета еще… сколько, три месяца?

– Время летит быстро, – проговорил Бернард.

– Вот я и решила, что мы можем неформально прийти к соглашению сейчас, чтобы я смогла предложить работу нашему лучшему кандидату. – Она взглянула на Марнса. – Как только она согласится, мы сможем оформить назначение на обратном пути, если вы не возражаете.

Она подтолкнула папку к Бернарду и удивилась, когда тот достал собственную папку.

– Что ж, давайте это рассмотрим, – согласился Бернард. Он открыл свою папку, лизнул палец и перелистал несколько страниц высококачественной бумаги. – Нам телеграфировали о вашем визите, но ваш список кандидатов попал ко мне на стол только сегодня утром. Иначе я попытался бы избавить вас от этого путешествия вниз и обратно. – Он достал лист без единой складочки. Бумага даже не выглядела отбеленной. Джанс задумалась, где АйТи берет такую новенькую бумагу, в то время как в ее офисе трясутся над каждым листком. – По моему мнению, из трех имен в этом списке лучший кандидат – Биллингс.

– Мы можем обсудить его следующим… – начал было Марнс.

– А я считаю, его следует обсудить первым.

Он подтолкнул документ к Джанс. Это оказался договор о согласии на должность с несколькими подписями внизу. Одна строка оставалась пустой, под ней было аккуратно напечатано имя мэра.

У Джанс перехватило дыхание.

– Вы уже связывались с Питером Биллингсом по этому поводу?

– Он согласился. Судейская мантия становится ему тесновата, ведь он так молод и полон энергии. Думаю, он был отличным кандидатом на роль судьи, а сейчас стал еще более подходящим претендентом на должность шерифа.

Джанс вспомнила процесс выдвижения Питера на должность судьи. В тот раз она согласилась с предложением Бернарда, чтобы в следующий раз он пошел ей навстречу. Она рассмотрела подпись – почерк Питера был ей хорошо знаком по его многочисленным сообщениям, отправленным наверх от лица судьи Уилсона, у которого Питер в настоящее время стажировался. Она подумала, что один из носильщиков, с извинениями обогнавший их сегодня, мчался вниз по лестнице как раз с этим листком бумаги.

– К сожалению, Питер сейчас третий в нашем списке, – сказала наконец Джанс. В ее голосе неожиданно послышалась усталость. Он звучал тихо и слабо в огромном пространстве этого редко используемого и чрезмерно большого помещения.

Мэр взглянула на Марнса – тот испепелял договор взглядом, стиснув челюсти.

– Что ж, полагаю, мы все знаем, что имя Мерфи попало в список из вежливости. Он слишком стар для такой работы…

– Он моложе меня, – оборвала его Джанс. – А я справляюсь прекрасно.

Бернард наклонил голову:

– Да, но… боюсь, ваш первый кандидат просто не подойдет.

– Это еще почему? – спросила Джанс.

– Не знаю, насколько… тщательно вы ее проверяли, но у нас хватало проблем с этой кандидаткой, и я не могу на нее согласиться. Пусть даже она из отдела техобслуживания.

Последнее слово Бернард произнес так, точно оно было пропитано ядом.

– Какого рода проблем? – осведомился Марнс.

Джанс бросила на него предупреждающий взгляд.

– Ничего такого, о чем мы захотели бы сообщить. – Бернард повернулся к Марнсу. Теперь яд источали глаза коротышки – неприкрытую ненависть к Марнсу или, возможно, к звезде на его груди. – Ничего достойного внимания закона. Но были кое-какие… реквизиции из ее офиса, перенаправления материалов в обход нас, необоснованные заявки о приоритетности и тому подобное. – Бернард глубоко вздохнул и сложил руки на лежащей перед ним папке. – Я не стану заходить настолько далеко, чтобы называть произошедшее кражей, но мы посылали жалобы Дигану Ноксу как начальнику механического отдела, чтобы проинформировать его об этих… нарушениях.

– И это все? – прорычал Марнс. – Реквизиции?

Бернард нахмурился и накрыл ладонями папку:

– Все? Вы меня вообще слушали? Она практически крала вещи, перенаправляя то, что заказывал мой отдел. И не факт, что они использовались для нужд укрытия. Она вполне могла их присвоить. Господь свидетель – эта женщина потребляла гораздо больше электричества, чем ей было положено по нормам. Может, она продавала его за читы…

– Это официальное обвинение? – осведомился Марнс, демонстративно доставая из кармана блокнот и щелкая механической ручкой.

– Э-э… нет. Повторю – мы не хотели беспокоить вас. Но вы сами видите, что она не из тех, кто достоин начать карьеру по охране закона. От механика я ожидаю честности. И боюсь, этой кандидатке следует остаться там, где она есть, «на глубине».

Бернард похлопал по папке, как бы подводя итог.

– Таково ваше предложение, – уточнила Джанс.

– Да. И я думаю, поскольку у нас есть наготове прекрасный кандидат, желающий служить и уже живущий на верхних этажах…

– Я приму ваше предложение к сведению.

Джанс взяла со стола новенький листок с договором и намеренно сложила его пополам, а затем прогладила сгиб ногтем по всей длине. Потом сунула листок в одну из папок, пока Бернард с ужасом наблюдал за этой процедурой.

– И поскольку у вас нет формальных жалоб против нашей первой кандидатки, приму это за ваше молчаливое согласие на разговор с ней по поводу работы. – Джанс встала и подхватила свой рюкзак. Сунув папки в наружный карман, она застегнула клапан и взяла прислоненную к столу трость. – Спасибо, что встретились с нами.

– Да, но…

Бернард выскочил из-за стола и догнал направившуюся к выходу Джанс. Марнс встал и последовал за ними, ухмыляясь.

– Что я скажу Питеру? Он ведь уверен, что в любой момент может приступить к работе!

– А не надо было ничего ему говорить, – отрезала Джанс. Остановившись в холле, она пронзила Бернарда взглядом. – Я послала вам свой список не для разглашения. А вы все разболтали. Поймите, я ценю все, что вы делаете для укрытия. Мы с вами уже давно и мирно работаем вместе, наблюдая процветание, какого, возможно, у наших людей никогда еще не было…

– Именно потому… – начал Бернард.

– Именно потому я вам прощаю нынешнее злоупотребление. Это моя работа. Мои люди. Они доверили мне принимать подобные решения. Вот почему мы с помощником и решили спуститься. Мы дадим нашему главному кандидату возможность ответить на все вопросы. И я обязательно зайду к вам на обратном пути, если понадобится что-либо подписать.

Бернард развел руками, признавая поражение:

– Ну хорошо. Извиняюсь. Я лишь надеялся ускорить процесс. А теперь прошу вас, отдохните немного. Вы мои гости. Позвольте принести вам еды, может быть, фруктов?

– Мы пойдем дальше, – сказала Джанс.

– Хорошо. – Он кивнул. – Но хотя бы воды? Наполнить ваши фляги?

Джанс вспомнила, что одна из фляг уже пуста, а им нужно пройти еще несколько этажей.

– Это будет очень любезно, – согласилась Джанс.

Она подала знак Марнсу, и тот повернулся, чтобы она смогла достать его флягу из рюкзака. Затем сама повернулась к нему спиной, подставляя свою флягу. Бернард махнул одному из своих работников, чтобы тот взял и наполнил фляги, сам же все это время не сводил с путников глаз.

11

Они спустились почти до пятидесятых этажей, прежде чем к Джанс вернулась ясность мыслей. Ей все казалось, что она ощущает в рюкзаке тяжесть контракта с Питером Биллингсом. Отставший на пару ступеней Марнс что-то бормотал себе под нос, ругая Бернарда и едва за ней поспевая. Джанс поняла, что зациклилась. Усталость в ногах смешалась с нарастающим ощущением, что их путешествие может оказаться напрасным. Сперва отец предупредил, что его дочь не согласится. Потом на нее стали давить в АйТи, чтобы она остановилась на другом кандидате. И теперь каждый шаг вниз она делала со страхом и одновременно с новой уверенностью, что именно Джульетта – правильный выбор. Им нужно будет уговорить эту женщину из механического согласиться на пост шерифа – хотя бы ради того, чтобы утереть нос Бернарду и сделать тяжелое путешествие ненапрасным.

Джанс была стара, она являлась мэром уже давно – отчасти потому, что хорошо выполняла свою работу, отчасти потому, что ей удавалось предотвращать многие неприятности, но в основном благодаря тому, что она редко поднимала шум. У нее крепло чувство, что сейчас самое подходящее время поднять шум – именно сейчас, когда она достаточно стара, чтобы не обращать внимания на последствия. Оглянувшись на Марнса, она поняла, что это справедливо и для него. Их время почти вышло. Лучшее и самое важное, что они еще могут сделать для укрытия, – обеспечить, чтобы их старания не пропали даром. Никаких восстаний. Никакого злоупотребления властью. Именно поэтому ее кандидатура была единственной на нескольких последних выборах мэра. Но теперь Джанс ощущала, что приближается к финишу, а молодые и крепкие бегуны готовятся ее обогнать. Сколько уже судей она утвердила по просьбе Бернарда? А теперь еще и шерифа? И долго ли ждать, пока сам Бернард станет мэром? Или, что еще хуже, хозяином марионеток, протянувшим веревочки по всему укрытию.

– Не торопитесь, – попросил Марнс, отдуваясь.

Джанс осознала, что идет слишком быстро, и пошла медленнее.

– Этот мерзавец вас разозлил, – сказал он.

– Ты тоже лучше помалкивай, – прошипела она в ответ.

– Вы проходите мимо садов.

Джанс взглянула на номер площадки и увидела, что Марнс прав. Если бы она обращала внимание на окружающее, то почувствовала бы и запах. Когда двери на следующей площадке распахнулись, из них вышел носильщик с мешками фруктов на плечах, выпустив на лестницу ошеломляющий запах пышной влажной растительности.

Время стояло послеобеденное, и этот аромат опьянял. Носильщик, хотя и был сильно нагружен, все же увидел, что они выходят с лестницы на площадку, и придержал для них дверь ногой, потому что руки у него были заняты большими мешками.

– Мэр, – поприветствовал он Джанс кивком головы, потом кивнул и Марнсу.

Джанс поблагодарила его. Большинство носильщиков были ей внешне знакомы – она неоднократно видела, как они доставляли грузы по всему укрытию. Но они никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, чтобы она успела их о чем-нибудь спросить и запомнить, как их зовут, а память на имена у нее была отменная. Входя вместе с Марнсом на гидропонную ферму, Джанс задумалась: успевают ли носильщики каждый вечер вернуться домой, к семьям? И есть ли у них вообще семьи? Может, они в этом смысле живут как священники? Она была слишком стара и слишком любопытна, чтобы не знать о таких вещах. Но возможно, нужно провести целый день на лестнице, чтобы оценить работу носильщиков. Они были подобны воздуху, которым она дышала, – всегда на месте, всегда за работой, настолько необходимые, что стали вездесущими и воспринимались как нечто само собой разумеющееся.

– Только понюхайте, как пахнут эти апельсины, – сказал Марнс, вырвав Джанс из задумчивости.

Он полной грудью втянул воздух, когда они прошли сквозь низкие ворота сада. Работник в зеленом комбинезоне махнул им.

– Рюкзаки сюда, мэр, – произнес он, указывая на стену с ячейками, хаотично заполненными сумками и пакетами.

Джанс исполнила просьбу, оставив рюкзак в одной из ячеек. Марнс затолкал его поглубже и сунул в эту же ячейку свой рюкзак. То ли он думал сэкономить место, то ли привычно хотел ее защитить, но Джанс сочла его поступок таким же приятным, как и воздух в садах.

– У нас зарезервировано на вечер, – сказала Джанс работнику.

Тот кивнул:

– Комнаты на этаж ниже. Думаю, ваши все еще готовят. Вы сюда просто с визитом или еще и поесть?

– И то и другое.

Молодой мужчина улыбнулся:

– Ну, пока вы будете ужинать, ваши комнаты точно подготовят.

«Комнаты», – отметила Джанс. Она поблагодарила работника и пошла следом за Марнсом через садовый лабиринт.

– Давно ты здесь был в последний раз?

– Угу, давно. Года четыре назад, верно?

– Верно, – рассмеялась Джанс. – И как я могла забыть? Преступление века.

– Рад, что вы считаете это забавным, – отметил Марнс.

В конце коридора начинался извилистый лабиринт гидропонных садов. Главный туннель змеился через два этажа укрытия до самых дальних бетонных стен. Постоянный звук от сочащихся из труб и падающих вниз капель был удивительно успокаивающим, и легкие всплески эхом отражались от низкого потолка. Из туннеля с обеих сторон открывался вид на зелень кустов и невысоких деревьев, растущих среди переплетения белых пластиковых труб. Натянутые повсюду бечевки давали опору вьющимся побегам и стеблям. Сопровождаемые учениками мужчины и женщины в зеленых комбинезонах ухаживали за растениями. На шеях у них висели мешки, постепенно разбухавшие от сегодняшнего урожая, а садовые ножницы щелкали так ловко, будто руки работников оканчивались естественными клешнями. Обрезка проводилась с завораживающей легкостью – такое умение приобретается только после ежедневной практики в течение многих лет.

– Кажется, именно ты предположил, что ворует кто-то из своих? – спросила Джанс, все еще мысленно посмеиваясь.

Они с Марнсом следовали указателям, обозначающим направление к дегустационному и обеденному залам.

– Мы что, будем говорить об этом?

– Не знаю, что тебя смущает. Ты должен смеяться, вспоминая ту историю.

– Со временем, может, и буду.

Марнс остановился и уставился сквозь проволочную сетку на кусты томатов. От мощного запаха спелых плодов у Джанс заурчало в животе.

– Мы тогда буквально на уши встали, лишь бы арестовать гада, – негромко сказал Марнс. – Все это время Холстон себе места не находил. Каждый вечер слал мне сообщения, требовал новостей. Никогда еще не видел, чтобы ему так сильно хотелось кого-то арестовать. Словно ему это позарез требовалось, понимаете? – Он сжал пальцы на прутьях защитной решетки и уставился мимо томатов куда-то в прошлое. – Я вот сейчас вспоминаю, и получается, что он тогда уже был почти уверен, что с Эллисон что-то происходит. Будто он видел, как ею овладевает безумие. – Он повернулся к Джанс. – А вы помните, какая напряженность ощущалась в укрытии до того, как Эллисон вышла на очистку? К тому моменту очистки не было уже очень давно. Все были на грани.

Джанс больше не улыбалась. Она подошла ближе к Марнсу. Тот снова повернулся к растениям и стал смотреть, как работница срывает помидоры и кладет их в корзинку.

– Думаю, Холстон хотел сбросить эту напряженность, понимаете? Наверное, ему хотелось самому спуститься и расследовать те кражи. Каждый день он требовал от меня отчеты, как будто от них зависела его жизнь.

– Извини, что заговорила об этом, – сказала Джанс и положила ладонь ему на плечо.

Марнс повернул голову и посмотрел на ее руку. Под усами виднелась его нижняя губа. Джанс представила, как он целует ей руку, и убрала ее.

– Ничего, – ответил он. – Если позабыть обо всем прочем, то это, пожалуй, очень даже забавно. – Он повернулся и пошел дальше по коридору.

– А вы узнали, как он сюда попал?

– Прошел вверх по лестнице. Наверняка так. Хотя я слышал предположение, что его мог украсть какой-нибудь ребенок, чтобы держать дома, а потом выпустил здесь.

Джанс рассмеялась – не смогла удержаться.

– Всего один кролик поставил в тупик величайшего сыщика нашего времени и сбежал, слопав перед этим зелени на сумму, сопоставимую с годовой зарплатой.

Марнс покачал головой и хмыкнул:

– Не величайшего. Я никогда им не был.

Он посмотрел в дальний конец коридора и кашлянул. Джанс отлично поняла, о ком он подумал.

* * *

После сытного и плотного ужина они спустились этажом ниже в гостевые комнаты. Джанс заподозрила, что для их размещения кому-то пришлось забыть об удобстве. Все прочие комнаты были забиты, некоторые зарезервированы дважды и трижды. А поскольку про очистку стало известно намного раньше, чем они отправились в свое путешествие, она заподозрила, что кое-кому из гостей пришлось потесниться, чтобы освободить им место. И то, что им выделили две отдельные комнаты, а мэру даже с двумя кроватями, только усугубило ситуацию. Это было не просто расточительство, а еще и плохая организация. Джанс надеялась причинить меньше… неудобств.

Марнс, наверное, испытывал схожие чувства. Так как до сна оставалось еще несколько часов, а их разморило от еды и крепкого вина, он пригласил Джанс в свою комнатку – поболтать, пока в садах заканчивался рабочий день.

Его комната оказалась уютной, с единственной двуспальной кроватью, но со вкусом обставленной. Верхние сады были лишь одним из десятка крупных частных предприятий. Все расходы по пребыванию мэра здесь покроют из ее офиса, и эти деньги, а также плата за ночлег от других путешественников, помогали заведению приобретать качественные вещи – например, новенькие, только что сотканные простыни и матрасы, которые не скрипят.

Джанс села в изножье кровати. Марнс снял кобуру, положил ее на комод и плюхнулся на скамеечку для переобувания, стоящую всего в полуметре от кровати. Пока Джанс сбрасывала ботинки и растирала усталые ноги, он все бурчал, приглаживая усы, насчет еды и роскоши двух отдельных комнат.

Джанс принялась массировать пятки большими пальцами.

– У меня такое ощущение, что мне внизу понадобится неделя отдыха, прежде чем мы отправимся обратно наверх, – сказала она, дождавшись паузы.

– Все не так страшно, как кажется. Вот увидите. С утра все станет болеть, но когда начнете двигаться, то почувствуете, что сил у вас больше, чем было сегодня. И на обратном пути – то же самое. Нужно лишь делать шаг за шагом, и вы опомниться не успеете, как окажетесь дома.

– Надеюсь, ты прав.

– Кроме того, подниматься мы будем четыре дня вместо двух. Так что просто считайте это приключением.

– Поверь, я уже так считаю.

Некоторое время они сидели молча. Джанс откинулась на подушки, Марнс смотрел куда-то вдаль. Она с удивлением отметила, насколько успокаивающим и естественным было просто находиться в комнате наедине с ним. Даже в разговорах не ощущалось необходимости. Они могли просто быть вместе. Не было ни значка шерифа, ни ее должности. Просто два человека.

– Вы не разговаривали со священником? – спросил наконец Марнс.

– Нет. А ты?

– И я тоже. Но подумывал об этом.

– Из-за Холстона?

– Отчасти. – Он наклонился и с силой провел ладонями вниз по бедрам, как будто выжимая из них усталость. – Хотел бы я услышать, где, по мнению священников, сейчас его душа.

– Она все еще с нами. Во всяком случае, они так говорят.

– А вы как считаете?

– Я? – Она приподнялась с подушек и оперлась на локоть, глядя на Марнса. – Если честно, не знаю. Я была слишком занята, чтобы об этом думать.

– Как полагаете, душа Дональда все еще здесь, с нами?

По коже Джанс пробежали мурашки. Она уже не помнила, когда ее покойного мужа в последний раз называли по имени.

– Он умер много лет назад. Я куда больше времени провела замужем за его призраком, чем за ним.

– По-моему, об ушедших так говорить не следует.

Джанс опустила взгляд на кровать. Мир перед ее глазами немного расплылся.

– Думаю, он не станет возражать. И да, он все еще со мной. Он каждый день побуждает меня быть хорошим человеком. И я чувствую, как он все время за мной наблюдает.

– И за мной тоже, – сказал Марнс.

Джанс подняла взгляд и увидела, что он смотрит на нее.

– Как думаете, он желал бы вам счастья? В смысле, во всех отношениях? – Он перестал массировать бедра и сидел, положив руки на колени.

– Ты был его лучшим другом. Как по-твоему, чего бы он хотел?

Марнс потер лицо и взглянул на закрытую дверь, когда по коридору протопал смеющийся ребенок.

– Пожалуй, он всегда хотел только одного – счастья для вас. Поэтому он и был для вас самым подходящим мужем.

Когда он отвернулся, Джанс украдкой вытерла глаза и удивленно взглянула на мокрые пальцы.

– Уже поздно, – сказала она, свесила ноги с кровати и потянулась за своими ботинками. Рюкзак и трость дожидались возле двери. – Думаю, ты прав. Утром у меня все будет болеть, но вскоре я почувствую себя сильнее.

12

На второй и последний день спуска новизна постепенно проходила. Стук шагов по большой винтовой лестнице успокаивал. Джанс теперь могла погрузиться в свои мысли, причем настолько глубоко и безмятежно, что лишь при взгляде на номер этажа – семьдесят два, восемьдесят четыре – начинала удивляться, куда подевалась еще дюжина пролетов. У нее даже прошла боль в левой ноге – она так и не поняла, то ли колено онемело от усталости, то ли здоровье действительно восстанавливалось. Она стала меньше пользоваться тростью, обнаружив, что та лишь сбивает темп, потому что часто попадает между ступенями и застревает. Засунутая под мышку, она оказалась более полезной. Нечто вроде дополнительной кости в скелете, для прочности.

Когда они миновали девяностый этаж, где воняло навозом, Джанс направилась дальше, отказавшись от запланированной здесь экскурсии и перерыва на обед. Она лишь мельком вспомнила о маленьком кролике, ухитрившемся сбежать с фермы, подняться незамеченным на двадцать этажей и вволю погулять среди овощей и фруктов, приведя в замешательство половину обитателей укрытия.

Формально после девяносто седьмого этажа они уже находились «на глубине». На самом дне нижней трети укрытия. Но притом что сугубо математически укрытие делилось на три секции по сорок восемь этажей, мысленно Джанс рисовала себе его структуру иначе. Сотый был лучшей разделительной линией. Вехой. Она считала этажи, пока они не достигли первой площадки с трехзначным номером, где и остановились передохнуть.

Джанс отметила, как тяжело дышит Марнс. Но сама она чувствовала себя отлично. Как раз такой бодрой и обновленной, какой она надеялась стать во время путешествия. Вчерашние страх и усталость исчезли. Осталось лишь опасение, что неприятные чувства могут вернуться, что эта бьющая через край энергия временна, и если Джанс остановится, если станет думать о своей бодрости слишком много, то та развеется и вновь оставит ее мрачной и унылой.

Они разделили буханку хлеба, сидя на металлическом ограждении широкой лестничной площадки, зацепившись локтями за перила и болтая ногами – совсем как двое школьников, прогуливающих занятия. Сотый этаж кишел людьми. Он представлял собой сплошной базар: здесь обитатели укрытия обменивались вещами, покупали на заработанные читы то, что им было нужно или чего просто очень хотелось. Приходили и уходили работяги с подмастерьями, кто-то окликал потерявшихся в толпе членов семейства, торговцы громко зазывали покупателей. Входная дверь на этаж стояла распахнутой, выпуская звуки и запахи на широкую площадку с дрожащим от всеобщего возбуждения ограждением.

Джанс наслаждалась анонимностью в этой толпе. Она откусила от своей половины буханки, втягивая ноздрями свежий дрожжевой аромат выпеченного утром хлеба, и ощутила себя совершенно другим человеком. Гораздо более молодой. Марнс отрезал ей ломтик сыра и дольку яблока, сложив их как бутерброд. Когда он передавал еду, их пальцы соприкоснулись. Даже хлебные крошки в усах Марнса в этот момент казались милыми.

– Мы опережаем график, – сказал Марнс и откусил от яблока. Он всего лишь констатировал приятный факт. – Полагаю, к ужину будем на сто сороковом.

– Сейчас мне даже не страшно думать о возвращении, – сообщила Джанс, с удовольствием прожевав сыр с яблоком. «Все кажется вкуснее, когда спускаешься или поднимаешься», – решила она. Или в приятной компании, или под музыку, доносящуюся с базара, где какой-то уличный музыкант терзает гитару, пытаясь перекрыть шум толпы.

– Почему мы не спускаемся сюда чаще? – спросила она.

Марнс хмыкнул:

– Потому что мы на сто этажей выше. Кроме того, у нас есть вид наружу, холл, бар Киппера. Сколько из местных поднимается ради всего этого чаще чем раз в несколько лет?

Джанс поразмыслила над его словами, дожевывая последний кусочек хлеба.

– Думаешь, это естественно? Не уходить слишком далеко от места, где живешь?

– Не понял, – отозвался Марнс, жуя.

– Представь, чисто гипотетически, что люди жили в тех древних надземных башнях, что торчат за холмами. Ты ведь не станешь утверждать, что они перемещались вокруг них совсем недалеко? Скажем, никогда не выходили из своей башни? Никогда не забредали сюда, не поднимались или не спускались на сотню этажей?

– Я о таких вещах не думал, – сказал Марнс.

Джанс восприняла его слова как намек, что и ей на такие темы думать не следует. Иногда трудно было определить, что стоит говорить о мире снаружи, а что – нет. Подобные разговоры обычно вели супруги. И возможно, так на Джанс повлиял проведенный вместе с Марнсом вчерашний день. Или же она оказалась столь же восприимчивой к эйфории, наступающей после очистки, как и все. К ощущению, что кое-какие правила можно смягчить, а некоторым искушениям – поддаться; сброс напряжения в укрытии служил оправданием для целого месяца радостных мелких вольностей.

– Ну что, пошли дальше? – спросила Джанс, когда Марнс доел хлеб.

Он кивнул. Они встали и собрали вещи. Проходящая мимо женщина обернулась и пристально на них посмотрела. На ее лице мелькнуло узнавание, но тут же исчезло, когда она заторопилась вслед за своими детьми.

«Внизу – как будто иной мир», – подумала Джанс. Она не была здесь уже очень давно. И хотя она дала себе мысленное обещание больше такого не допускать, подсознательно она понимала, подобно тому как ржавеющая машина ощущает свой возраст, что это путешествие станет для нее последним.

* * *

Этажи за этажами оставались позади. Они миновали нижние сады, потом более крупную ферму в районе сто тридцатого, потом резко пахнущую водоочистную станцию. Джанс задумалась, вспомнив разговор с Марнсом накануне вечером – о том, что Дональд живет в ее памяти дольше, чем прожил с ней в реальности, – и тут они оказались перед входом на сто сороковой этаж.

Она даже не заметила изменения в потоке людей на лестнице, преобладание синих комбинезонов и носильщиков, все больше таскающих мешки с деталями и инструментами, чем с одеждой, провизией или личными вещами. Но толпа у входа подсказала, что они прибыли на верхние этажи механического отдела – тут собрались рабочие в мешковатых синих комбинезонах, заляпанных старыми пятнами масла. Джанс легко угадывала их профессии по инструментам в руках. День уже заканчивался, и она предположила, что эти люди возвращаются домой, завершив ремонтные работы в укрытии. Ее поражала сама мысль о том, что они поднимались на много этажей и лишь тогда брались за дело, – пока не вспомнила, что ей предстоит то же самое.

Джанс решила не пользоваться своим положением или властью Марнса и встала в очередь рабочих, отмечающих возвращение у входа. Пока эти усталые мужчины и женщины расписывались и заносили в журнал выполненные задания и отработанные часы, Джанс подумала о времени, которое напрасно потратила на размышления о своей жизни, спускаясь сюда. Времени, которое ей следовало бы провести, подбирая убедительные доводы для этой Джульетты. Очередь медленно продвигалась, и желудок нервно сжался. Рабочий перед ними показал на входе удостоверение – синюю карточку, как и у всех в механическом. Потом записал свою информацию на пыльной грифельной доске. Когда настала их очередь, они протиснулись через наружные ворота и показали свои золотые карточки. Охранник приподнял брови, но потом узнал мэра.

– Ваша честь, – сказал он, и Джанс не стала его поправлять. – Мы не ждали вас в эту смену. – Он махнул, чтобы они убрали удостоверения, и взял кусочек мела. – Позвольте мне.

Он перевернул доску обратной стороной и написал их имена аккуратными буквами, стерев перед этим ребром ладони меловую пыль с доски. Напротив имени Марнса он написал просто: «Шериф». Джанс снова не стала его поправлять.

– Я знаю, что вы ждали нас позже, – ответила Джанс, – но не могли бы мы встретиться с Джульеттой Николс прямо сейчас?

Охранник повернулся и взглянул мимо них на электронные часы:

– Она еще час пробудет в генераторной. Может, и два – уж я ее знаю. А вы можете поесть в столовой и подождать.

Джанс взглянула на Марнса, тот мотнул головой:

– Я пока не очень голоден.

– А как насчет встречи с ней на работе? Я бы с удовольствием посмотрела, чем она занимается. И мы постараемся не путаться под ногами.

Охранник пожал плечами:

– Вы мэр. Я не могу вам запретить. – Он показал кусочком мела на выстроившуюся за воротами очередь нетерпеливо переминающихся людей, потом в дальний конец коридора. – Вон, видите Нокса? Он найдет кого-нибудь, кто проводит вас вниз.

Главного механика не заметить было трудно. Нокс носил самый большой комбинезон из всех, какие Джанс доводилось видеть. Она даже задумалась, не приходится ли ему тратить больше читов на дополнительную ткань и как он ухитряется кормить досыта такой живот. Его облик дополняла густая борода. Если Нокс и улыбался или хмурился, пока они подходили, понять это было невозможно. Он стоял непоколебимо, как бетонная стена.

Джанс пояснила, чего они хотят. Марнс поздоровался, и мэр поняла, что они наверняка встречались в тот раз, когда помощник шерифа спускался сюда. Нокс выслушал их, кивнул и проревел что-то настолько хриплым голосом, что разобрать слова было невозможно. Но все же этот рык для кого-то оказался понятен, потому что позади Нокса материализовался парнишка с ярко-рыжими волосами.

– Отведи-их-вниз-к-Джулс, – прорычал Нокс, делая между словами такие же небольшие паузы, как просвет в его бороде, где полагалось находиться рту.

Мальчик, еще слишком юный даже для подмастерья, махнул им и рванул вперед. Марнс поблагодарил Нокса, который так и не сдвинулся с места, и они направились за проводником.

Джанс увидела, что коридоры в механическом уже, чем где-либо в укрытии. Они протискивались сквозь поток идущих со смены людей по туннелю из бетонных блоков, оштукатуренных, но неокрашенных и шершавых, – это чувствовалось, когда Джанс задевала их плечом. Над головой висели параллельные и пересекающиеся трубы и кабели. Несмотря на то что до потолка было сантиметров пятнадцать или двадцать, она заметила, что многие рослые рабочие шли слегка горбясь, – Джанс и самой захотелось нагнуться. Потолочные лампы светили тускло и висели редко, создавая ошеломляющую иллюзию, что они спускаются по туннелю все глубже под землю.

Рыжий парнишка провел их через несколько разветвлений коридора, с привычной уверенностью выбирая дорогу. Они подошли к лестнице – не закрученной в спираль, а с поворотами под прямым углом – и спустились еще на два этажа. Джанс услышала грохот, нараставший по мере их приближения. Сойдя с лестницы на сто сорок втором, они прошли мимо странной машины в просторном помещении возле коридора. Огромный стальной рычаг ходил вверх и вниз, направляя поршень через отверстие в бетонном полу. Джанс приостановилась, чтобы посмотреть на его ритмичные движения. В воздухе пахло чем-то химическим и одновременно гниловатым, но чем именно, она не смогла распознать.

– Это генератор?

Марнс покровительственно рассмеялся – чисто по-мужски.

– Это насос. Тут нефтяная скважина. Благодаря ей вы читаете по ночам.

Он сжал ей плечо, проходя мимо, и Джанс мгновенно простила ему насмешку. Она заторопилась следом за ним и юным помощником Нокса.

– Слышите гул – это и есть генератор, – пояснил Марнс. – Насос качает нефть, с нею что-то делают на заводе двумя этажами ниже, после чего ее можно сжигать.

Кое-что было Джанс смутно известно – наверное, из разговоров на заседаниях комитета. Ее снова поразило, насколько чужой оказалась значительная часть укрытия даже для нее, мэра, которой полагалось – во всяком случае, номинально – всем этим руководить.

По мере приближения к концу коридора грохот все нарастал, а когда рыжий парнишка открыл двери, шум стал и вовсе оглушительным. Джанс вдруг расхотелось идти дальше, и даже Марнс, похоже, застыл на месте. Парнишка отчаянно замахал им, приглашая вперед, и Джанс осознала, что заставляет себя двигаться. Ей вдруг пришло в голову, уж не ведут ли их наружу. Мысль была совершенно нелогична, просто ассоциация с самой большой опасностью, какую Джанс только могла вообразить.

Едва она пересекла порог, укрываясь за спиной Марнса, как парнишка захлопнул дверь, заперев их внутри рядом с грохочущим ужасом. Он снял с настенной вешалки наушники без проводов. Джанс последовала его примеру и тоже надела наушники. Шум ослабел, оставшись только в груди. Джанс удивило, почему эта вешалка с наушниками находится внутри помещения, а не снаружи.

Парнишка помахал им и что-то сказал – они увидели лишь, как он шевелит губами. Они пошли следом за ним по узкому зарешеченному проходу; пол здесь очень напоминал лестничные площадки на этажах. За поворотом одна из стен сменилась ограждением из трех горизонтальных прутьев. А за ограждением они увидели непостижимую машину. Размером она была с квартиру и офис Джанс, вместе взятые. Сперва ей показалось, что в конструкции нет никаких движущихся частей – ничего такого, что вызывало бы грохот, который она ощущала в груди. И лишь когда они обошли машину сбоку, Джанс увидела выходящий из ее задней части яростно вращающийся стальной вал, его конец исчезал в другом массивном металлическом сооружении, из которого к потолку тянулись кабели толщиной с мужское запястье.

Мощь и энергия в этом помещении были буквально осязаемыми. Когда они подошли к оконечности второй машины, Джанс наконец-то увидела работавшего рядом с ней человека. Молодая на вид женщина, в комбинезоне и каске с выбивающимися из-под нее каштановыми волосами, давила всем телом на рукоятку гаечного ключа длиной почти в ее рост. По сравнению с ней размер машин казался еще более ужасающим, но женщина, похоже, совершенно не боялась. Она навалилась на рукоятку, опасно приближая тело к ревущей конструкции, и это зрелище напомнило Джанс сказку для детей, в которой мышь вытаскивала колючку из ноги зверя под названием «слон». Сама мысль о том, что такой маленький человечек ремонтирует настолько жуткую махину, казалась абсурдной. Но женщина продолжала работать, пока рыжий не проскользнул в ворота и, приблизившись, не подергал ее за рукав.

Женщина повернулась и, прищурившись, посмотрела на Джанс и Марнса. Она вытерла лоб тыльной стороной кисти, а другой рукой забросила гаечный ключ на плечо. Потрепав парнишку по голове, она направилась к гостям. Джанс заметила, что руки у нее худощавые, но с рельефными сильными мускулами. На ней не было рубашки, лишь синий комбинезон, открывающий блестящую от пота оливковую кожу. Лицо у женщины оказалось смуглое, как у фермеров, работающих при свете мощных ламп, но, судя по состоянию комбинезона, причиной тому могли быть и въевшиеся в кожу смазка и грязь.

Женщина остановилась возле Джанс и Марнса и кивнула им. Улыбнулась Марнсу, видимо узнав. Протягивать руку она не стала, за что Джанс была ей благодарна. Вместо этого она показала на дверь возле стеклянной перегородки и сама направилась в ту сторону.

Марнс последовал за ней, как щенок, Джанс отстала на пару шагов. Она обернулась, желая убедиться, что парнишка не остался возле машины, и успела заметить, как тот вприпрыжку возвращается тем же путем, каким привел их сюда. Он сделал свое дело.

В небольшой диспетчерской шум был потише, а когда тяжелую дверь закрыли, и вовсе почти исчез. Джульетта сняла каску и наушники и положила их на полку. Джанс чуть сдвинула свои наушники, убедилась, что шум превратился в легкий гул, и сняла их совсем. В комнатке оказалось тесно от металлических панелей с мигающими лампочками – таких Джанс никогда прежде не видела. Ей было странно сознавать, что формально она мэр и этой комнатки, о существовании которой она даже не знала и уж точно не могла здесь чем-нибудь управлять.

Пока звон в ушах Джанс постепенно затихал, Джульетта подкрутила какие-то ручки, наблюдая за стрелками в стеклянных окошках.

– Я полагала, что мы займемся этим завтра утром, – заметила она, сосредоточившись на работе.

– Мы дошли быстрее, чем я рассчитывала.

Джанс взглянула на Марнса. Тот держал наушники и переминался с ноги на ногу.

– Рад снова тебя видеть, Джулс, – сказал он.

Женщина кивнула и подалась вперед, разглядывая огромную машину через толстое оконное стекло. Ее руки порхали над большой панелью управления, сами находя и подстраивая черные диски с потертыми белыми маркировками.

– Сочувствую по поводу твоего напарника, – произнесла она, бросив взгляд вниз на приборы.

Затем повернулась и посмотрела на Марнса, и Джанс увидела, что эта женщина, если убрать пот и грязь, очень красива. Лицо ее было худощавым, с правильными чертами, глаза – ясными, в них светился живой ум. И женщина смотрела на Марнса с искренней симпатией.

– Честно, – добавила она. – Он мне показался хорошим человеком.

– Он был лучшим, – выдавил Марнс дрогнувшим голосом.

Джульетта кивнула, как будто других слов не требовалось. Затем повернулась к Джанс:

– Ощущаете, как вибрирует пол, мэр? Это муфта турбинного вала, разбалансированная всего на два миллиметра. А если вы думаете, что здесь сильная вибрация, то попробуйте положить руки на корпус. Пальцы у вас мгновенно онемеют. А если продержите руки чуть дольше, то все кости у вас затрясутся так, словно вы разваливаетесь на части.

Протянув руку, она сдвинула массивный переключатель, потом вернулась к панели управления.

– А теперь представьте, что испытывает генератор, разваливаясь на кусочки от такой тряски. В трансмиссии начинают крошиться зубцы, эти металлические крошки попадают в масло и царапают все, как наждак. И не успеете вы ахнуть, как муфту разносит на куски, а мы остаемся без электричества – если не считать того, что сможет выдать аварийный генератор.

Джанс затаила дыхание.

– Тебе надо, чтобы мы кого-то убедили? – спросил Марнс.

Джульетта рассмеялась:

– Все это давно уже не новость, и нынешняя смена ничем не отличается от любой другой. Если бы резервный генератор не разобрали, чтобы достать новые уплотнения, и если бы мы смогли продержаться неделю на половине обычного энергопотребления, то я смогла бы разобрать эту муфту, отрегулировать опоры, и генератор заработал бы как новенький. – Она бросила на Джанс быстрый взгляд. – Но поскольку нам выдали распоряжение работать на полную мощность и без перерывов, то этого не произойдет. А я и дальше буду затягивать болты, которые ослабевают от тряски, и стараться подбирать правильные обороты турбины, чтобы она работала в таких условиях.

– Когда я подписывала то распоряжение, я даже не представляла…

– А я-то думала, что описала все в заявке настолько просто, что понять это смог бы любой, – ответила Джульетта.

– И когда может случиться авария?

Джанс вдруг поняла, что не она задает вопросы этой женщине, а наоборот.

– Когда? – Джульетта рассмеялась и покачала головой. Завершив регулировку, она повернулась к ним, скрестив руки на груди. – Она может произойти прямо сейчас. Или через сто лет. Но главное здесь вот что: она неминуемо произойдет. Но ее можно предотвратить. А целью должно быть не поддержание этой машины в рабочем состоянии на протяжении нашей жизни… – Она многозначительно взглянула на Джанс. – Или текущего срока на посту. Если не поставить целью, чтобы машина работала вечно, то лучше собирать вещички прямо сейчас.

Джанс увидела, как Марнс напрягся при этих словах. Она почувствовала и реакцию своего тела: по коже пробежал холодок. Последняя фраза была опасно близка к измене. Метафора оправдывала ее лишь наполовину.

– Я могу объявить энергетические каникулы, – предложила Джанс. – Например, в память о тех, кто проводил очистку. – Она ненадолго задумалась. – Или это может стать поводом для техобслуживания не только вашего генератора. Мы могли бы…

– Тогда желаю вам удачи в том, чтобы уговорить АйТи отключить всякую фигню, – произнесла Джульетта и провела по подбородку рукой, а потом вытерла руку о комбинезон. Затем взглянула на оставшийся на ткани жирный черный след. – Извините за грубость, мэр.

Джанс хотелось ответить, что все в порядке, но эта женщина своей уверенностью и энергией очень ярко напомнила ей ее саму в молодости. Такую Джанс, какую она уже с трудом вспоминала, – лишенную щепетильности и добивавшуюся того, чего хотела. Она невольно взглянула на Марнса.

– А почему ты выделила их отдел в плане энергопотребления?

Джульетта рассмеялась и воздела руки к потолку:

– Почему? Потому что АйТи занимает сколько? Три этажа из ста сорока четырех. И тем не менее они потребляют четверть всего электричества, которое мы производим. Я могу сделать для вас расчеты…

– Не утруждайся.

– А я не помню, чтобы сервер хоть раз кого-нибудь накормил, спас чью-то жизнь или заштопал дырку в штанах.

Джанс улыбнулась. Она неожиданно поняла, что нравится Марнсу в этой женщине. И еще она поняла, что именно он когда-то видел в ней самой, молодой, – до того, как Джанс вышла за его лучшего друга.

– А что, если мы заставим АйТи на неделю отключить часть их оборудования для техобслуживания? Тогда получится?

– Я-то думал, мы сюда спустились, чтобы нанять ее на другую работу и избавить от всех этих проблем, – пробурчал Марнс.

Джульетта бросила на него взгляд:

– А я, кажется, передавала вам – или вашей секретарше – не утруждаться на этот счет. Я ничего не имею против того, чем вы занимаетесь, но я нужна здесь, внизу.

Она подняла руку и взглянула на какой-то предмет, закрепленный на запястье. Это были наручные часы, но, к удивлению Джанс, она смотрела на них так, как будто они все еще работали.

– Послушайте, я бы с удовольствием поболтала еще. – Она повернулась к Джанс. – Особенно если вы сможете гарантировать энергетические каникулы. Но мне надо еще кое-что подрегулировать, а я уже работаю сверхурочно. Нокс злится, если я отрабатываю слишком много дополнительных смен.

– Тогда не будем тебе мешать, – сказала Джанс. – Мы еще не успели поужинать. Мы можем увидеться позже? Когда ты закончишь смену и приведешь себя в порядок?

Джульетта взглянула на себя, словно желая убедиться, что ей действительно не мешало бы помыться и почиститься.

– Да, конечно. Вас разместили в общежитии?

Марнс кивнул.

– Хорошо, тогда я сама вас позже найду. И не забудьте наушники.

Она показала на свои уши, взглянула Марнсу в глаза, кивнула и вернулась к работе, давая им понять, что разговор окончен.

13

Марнса и Джанс отвел в столовую Марк – механик, только что закончивший работу во второй смене. Марнс, похоже, обиделся из-за того, что им понадобился гид. Помощник шерифа обладал чисто мужской чертой характера, заставляющей его делать вид, будто он точно знает, где находится, даже если это было не так. Шагая чуть впереди, он то и дело останавливался на каком-нибудь перекрестке, вопросительно указывал в одном из направлений и дожидался того, что Марк, посмеиваясь, его поправлял.

– Но они все выглядят одинаково, – бурчал Марнс, снова устремляясь вперед.

Джанс в такие моменты лишь улыбалась. Она держалась чуть позади и старалась разговорить молодого механика, когда узнала, что он работает в той же смене, что и Джульетта. От него пахнуло «глубиной» – тем запахом, который приносил с собой любой механик, приходя что-то чинить в ее офисе. То была смесь запахов, присущая их работе, – пот, смазка и легкая примесь чего-то химического. Но Джанс научилась не обращать на нее внимания. Она увидела, что Марк – человек добрый и вежливый. Человек, который взял ее под руку, когда мимо торопливо прокатили тележку с побрякивающими металлическими деталями. Человек, который был знаком с каждым, кто попадался им навстречу в тускло освещенных коридорах с переплетением труб и кабелей. «Он жил и дышал этим все свои годы», – подумалось Джанс. Он излучал уверенность. Даже в темноте его улыбка светилась.

– Насколько хорошо ты знаешь Джульетту? – спросила она, как только громыхающая тележка укатила прочь.

– Джулс? Да она мне почти как сестра. Здесь, внизу, мы все одна семья.

Он произнес это так, как будто считал, что в остальных частях укрытия жизнь устроена иначе. Идущий впереди Марнс принялся чесать макушку на очередном перекрестке, но на этот раз правильно угадал, куда идти дальше. На углу стояли и смеялись два механика. Они обменялись с Марком несколькими фразами, которые Джанс показались полной абракадаброй. И она заподозрила, что Марк, возможно, прав и на самых нижних этажах укрытия все устроено несколько иначе. Люди здесь не скрывали своих мыслей и чувств, говорили именно то, что думали, – подобно тому как провода и трубы располагались здесь на виду.

– Нам сюда, – произнес Марк, указывая на вход в широкий зал, откуда доносились обрывки разговоров и позвякивание ножей и вилок по металлическим тарелкам.

– А ты можешь что-нибудь рассказать нам о Джулс? – спросила Джанс и улыбнулась Марку, придержавшему для нее входную дверь. – То, что нам, по-твоему, нужно знать?

Они прошли следом за Марнсом к свободным местам. Работники столовой сновали, разнося еду, а не заставляя механиков стоять за ней в очереди. Не успели они усесться на поцарапанные алюминиевые скамьи, как перед ними поставили тарелки с супом и стаканы с водой, приправленной ломтиками лайма, а прямо на щербатые столы выложили куски хлеба.

– Вы что, просите меня за нее поручиться?

Марк сел и поблагодарил крупного мужчину, принесшего им еду и ложки. Джанс поискала взглядом салфетку и увидела, что большинство обедающих пользуется вместо них замасленными тряпками, торчащими из задних или нагрудных карманов.

– Просто расскажи все, что нам следует знать, – попросила она.

Марнс уставился на свой кусок хлеба, понюхал его, потом макнул в суп. Компания за соседним столом взорвалась смехом, услышав окончание какой-то истории или шутки.

– Ну, я знаю, что она может выполнить любую работу, которую ей подбросят. И всегда могла. Но я полагаю, что мне не нужно уговаривать вас принять решение, ради которого вы проделали такой долгий путь. Скорее всего, вы уже все решили.

Он зачерпнул супа. Джанс взяла свою ложку и увидела, что она щербатая и гнутая, а черенок у нее зазубрен, как будто им что-то выдалбливали.

– Давно ты ее знаешь? – спросил Марнс. Он жевал пропитанный бульоном хлеб и прилагал героические усилия, чтобы слиться с окружением и выглядеть здесь своим.

– Я родился «на глубине», – начал Марк, повысив голос, чтобы его расслышали сквозь шум в столовой. – Я ходил «тенью» электрика, когда здесь появилась Джулс. Она была на год младше меня. Я решил, что она выдержит от силы недели две, а потом начнет вопить, чтобы ее отсюда выпустили. У нас тут попадаются беглецы с верхних этажей – молодежь, решившая, что их проблемы не посмеют отправиться следом за ними…

Он оборвал себя на полуслове, и его глаза вспыхнули от радости, когда скромная женщина втиснулась на скамью рядом с Марнсом – напротив него. Вновь прибывшая вытерла руки тряпкой, сунула ее в нагрудный карман, перегнулась через стол и поцеловала Марка в щеку.

– Милая, помнишь помощника шерифа Марнса? – Марк указал на Марнса, вытиравшего ладонью усы. – Это моя жена Ширли.

Они пожали друг другу руки. Темные пятна на костяшках пальцев Ширли выглядели несмываемыми – татуировкой с ее работы.

– А это наш мэр, Джанс.

Женщины тоже обменялись рукопожатием. Джанс ощутила гордость за то, что смогла крепко пожать протянутую руку, не думая о том, что та вся в смазке.

– Рада познакомиться, – сказала Ширли и уселась поудобнее. За то время, пока их представляли друг другу, перед ней каким-то образом материализовалась еда. Поверхность супа в тарелке еще колыхалась, испуская пар.

– Произошло какое-то преступление, помощник шерифа? – поинтересовалась Ширли, отломила кусок хлеба и улыбнулась, давая понять, что шутит.

– Они пришли уболтать Джулс отправиться наверх вместе с ними, – пояснил Марк, и Джанс заметила, как он приподнял бровь, когда смотрел на жену.

– Удачи, – отозвалась Ширли. – Если эта девушка и переберется на другой этаж, то разве что еще ниже, в шахты.

Джанс хотела спросить, что она имеет в виду, но тут Марк повернулся к ней и продолжил с того места, где остановился:

– Так вот, я учился на электрика, когда она у нас появилась…

– Хочешь, чтобы они померли со скуки, слушая про твое ученичество? – спросила Ширли.

– Я рассказываю о том, что было, когда к нам пришла Джулс.

Ширли улыбнулась.

– Я тогда учился у старого Уокера. Это было еще в те времена, когда он держался бодрячком и иногда выбирался из своей берлоги…

– О да, Уокер, – подхватил Марнс, тыкая ложкой в сторону Джанс. – Коварный тип. Никогда не выходит из своей мастерской.

Джанс кивнула, пытаясь не потерять нить рассказа. Несколько человек за соседним столом поднялись, собравшись уходить. Ширли и Марк помахали им на прощание и перебросились кое с кем несколькими словами, потом снова обратили внимание на собеседников за своим столом.

– Так на чем я остановился? – спросил Марк. – Да, так вот, я впервые увидел Джулс, когда она заявилась в мастерскую к Уокеру с тем мотором. – Марк глотнул воды. – Одно из первых порученных ей заданий – и не забывайте, что она тогда была всего лишь беспризорной девчонкой. Двенадцать лет. Тощая, как шланг. Только что со средних этажей или откуда-то там сверху. – Он махнул рукой так, будто не видел разницы. – И ей велели приволочь несколько тяжеленных электромоторов к Уокеру, чтобы тот поменял им обмотки. А это, по сути, снять милю провода, а потом накрутить его обратно. – Марк сделал паузу и рассмеялся. – Словом, чтобы Уокер поручил мне сделать всю работу. Это было нечто вроде посвящения, понимаете? Когда ты еще «тень», тебе дают подобные задания, верно? Просто чтобы проверить на прочность.

Джанс и Марнс не шелохнулись. Марк пожал плечами и продолжил:

– Так вот, эти моторы тяжеленные. Каждый весит больше, чем Джулс. Может, раза в два. А ей нужно было самой погрузить их на тележку, поднять по лестнице на четыре этажа…

– Погоди. Что значит «поднять»? – переспросила Джанс, тщетно стараясь представить, как девочка такого возраста может переместить железяку вдвое тяжелее ее самой.

– А не важно. Лебедкой, на веревке, с помощью подкупа – как угодно. В этом и был весь смысл, понимаете? И для нее отложили десять моторов, чтобы она их перетащила…

– Целых десять, – повторила Джанс.

– Ага. И наверное, двум из них действительно требовалась перемотка, – добавила Ширли.

– Если вообще требовалась, – рассмеялся Марк. – Поэтому мы с Уокером делали ставки на то, сколько она выдержит, прежде чем сломается и убежит обратно к папочке.

– Я дала ей неделю, – сказала Ширли.

Марк помешал суп и покачал головой:

– Зато когда она справилась с заданием, никто из нас не мог даже представить, как именно она все проделала. И только через несколько лет она раскрыла секрет.

– Мы сидели за тем столом, – показала Ширли. – Я в жизни так не смеялась, как тогда.

– И что она рассказала? – спросила Джанс. Про суп она давно позабыла, и тот совсем остыл.

– Ну, само собой, я за ту неделю перемотал все десять моторов. И после каждого следующего мотора я все ждал, что она сломается. Очень надеялся на это, потому что пальцы у меня страшно болели. Я считал, что она никак не сможет перетащить к нам их все. – Марк покачал головой. – Никак. Но я продолжал перематывать, а она продолжала притаскивать – мотор за мотором. За шесть дней приволокла все десять. А потом эта шмакодявка заявилась к Ноксу, который тогда был мастером смены, и спросила, не может ли она взять выходной.

Ширли рассмеялась и уставилась в тарелку с супом.

– Значит, ей кто-то помог, – решил Марнс. – Наверное, кто-то ее пожалел.

Марк вытер глаза и покачал головой:

– Черта с два. Кто-нибудь такое обязательно бы увидел и потом рассказал. Особенно когда Нокс потребовал у нее ответа. Старика едва удар не хватил, пока он допытывался, как она это сделала. А Джулс просто стояла перед ним, спокойная, как севшая батарейка, и пожимала плечами.

– Так как она это сделала? – спросила Джанс. Теперь и ее снедало любопытство.

Марк улыбнулся:

– Она подняла только один мотор. Едва спину не сломала, пока тащила его наверх, но подняла только один.

– Точно, и ты перемотал его десять раз, – поддакнула Ширли.

– Эй, лучше не напоминай.

– Погодите. – Джанс подняла руку. – А как же остальные?

– А она перемотала их сама. Это все Уокер виноват – разболтался, пока она крутилась у него в мастерской в первый вечер. Задавала кучу вопросов, расспрашивала меня и смотрела, как я перематываю первый мотор. Когда я закончил, она вытащила его в коридор и увезла на тележке на склад краски. Потом спустилась вниз, погрузила на тележку следующий и увезла его за угол на склад инструментов. И там всю ночь училась перематывать.

– Ага, – стала догадываться Джанс. – А на следующее утро привезла тебе тот же мотор, что и накануне, так и оставшийся на вашем этаже.

– Правильно. А потом спустилась на четыре этажа и стала менять обмотку там, пока я занимался тем же самым здесь.

Марнс расхохотался и шлепнул ладонью по столу, заставив подскочить тарелки и хлеб.

– В ту неделю я перематывал в среднем по два мотора в день. Убийственный темп.

– Чисто технически это был лишь один мотор, – вставила Ширли, смеясь.

– Верно. Но она-то от меня не отставала! И предъявила готовую работу мастеру на день раньше срока, чтобы попросить выходной.

– И получила его, если я правильно помню, – добавила Ширли и покачала головой. – Чтобы «тень» получила выходной… Неслыханное дело!

– А самый прикол – никто не сомневался, что она провалит задание.

– Умная девочка, – улыбнулась Джанс.

– Слишком умная, – сказал Марк.

– И как она использовала свой выходной? – спросил Марнс.

Марк притопил пальцем кусочек лайма в стакане и подержал его там несколько секунд.

– Провела весь день со мной и Уокером. Подметала мастерскую, расспрашивала, как разные станки работают, куда идут эти или те провода, где нужно отвернуть болт, чтобы заглянуть внутрь чего-то, и тому подобное. – Он глотнул воды. – Пожалуй, я вот о чем хочу вам сказать: если вы собираетесь дать Джулс работу, будьте очень осторожны.

– Почему осторожны? – не понял Марнс.

Марк посмотрел на переплетение труб и кабелей под потолком:

– Потому что она обязательно с ней справится. Даже если вы не верите, что она сможет.

14

После ужина Ширли и Марк показали им, как пройти к общежитию. Джанс увидела, как молодые супруги поцеловались, расставаясь. Марк пришел, отработав смену, а Ширли только отправлялась на работу. Их встреча в столовой была завтраком для нее и ужином для него. Джанс поблагодарила их за то, что они пообщались с ними, и похвалила еду. Потом они с Марнсом вышли из столовой, где стоял такой же шум, как в генераторной, и отправились по извилистым коридорам к месту ночлега.

Марнсу предстояло спать в комнате, где жили молодые механики, работающие в первую смену. Там для него поставили небольшую койку, – по оценке Джанс, она была ему сантиметров на двадцать коротка. В конце коридора, ведущего к общежитию, отыскалась комнатка, зарезервированная для Джанс. Они решили подождать в ней и проводили время, растирая усталые ноги и обсуждая, насколько все отличается здесь, «на глубине», пока в дверь не постучали. Вошла Джульетта.

– Вас поселили в одной комнате? – удивилась она.

Джанс рассмеялась:

– Нет, Марнсу дали койку в общежитии. Да и я смогла бы без проблем переночевать в одной комнате с другими.

– Забудьте, – сказала Джульетта. – В этой комнатке все время селят новичков и семьи, приходящие в гости. Самое обычное дело.

Зажав в зубах веревочку, Джульетта собрала в пучок еще мокрые после душа волосы и завязала их в хвост. Она переоделась в другой комбинезон, и Джанс предположила, что пятна на ее комбинезонах просто не отстирываются.

– А скоро мы сможем объявить эти энергетические каникулы? – спросила Джульетта. Закончив с волосами, она скрестила руки на груди и прислонилась к стене возле двери. – Думаю, вам захочется воспользоваться преимуществом всеобщей радости после очистки, правильно?

– А как скоро ты сможешь начать? – поинтересовалась Джанс.

Она вдруг осознала, что одна из причин, почему она хочет видеть эту женщину в должности шерифа, – ее кажущаяся недоступность. Джанс взглянула на Марнса и задумалась, насколько ее собственная привлекательность в его глазах все те долгие годы, когда она была с Дональдом, имела столь же простое объяснение.

– Я могу начать завтра. К утру мы, скорее всего, запустим резервный генератор. Если я отработаю сегодня ночью еще одну смену и проверю, что прокладки и уплотнения…

– Нет, – прервала ее Джанс, поднимая руку. – Как скоро ты сможешь начать работать шерифом? – Она покопалась в открытом рюкзаке, разложила на кровати папки и стала искать в них контракт.

– Я… Я думала, что мы это уже обсудили. Меня совершенно не интересует…

– Из таких получаются лучшие, – заметил Марнс. – Из тех, кого такая работа не интересует.

Он встал напротив Джульетты, сунув большие пальцы в карманы комбинезона и прислонившись к стене.

– Мне очень жаль, но здесь нет никого, кто смог бы так просто меня заменить, – возразила Джульетта и тряхнула головой. – Вы не отдаете себе отчета, чем мы тут занимаемся…

– Думаю, это ты не отдаешь себе отчета, чем мы занимаемся там, наверху, – прервала ее Джанс. – И почему ты нам нужна.

Джульетта кивнула и рассмеялась:

– Слушайте, у меня тут есть такие машины, что вы вряд ли сможете понять…

– И что в них хорошего? – спросила Джанс. – Что эти машины делают?

– Да они поддерживают всю жизнь в нашем чертовом укрытии! Вы поглощаете кислород, когда дышите? Мы здесь регенерируем воздух. Вы выдыхаете токсины? Мы закачиваем их обратно в землю. Или вы хотите, чтобы я написала список всего, что производится из нефти? Каждый кусочек пластика, каждый грамм резины, все растворители и чистящие средства, я уже не говорю об электричестве, которое генерируется за счет сжигания нефтепродуктов. Буквально все!

– Но все это было здесь еще до твоего рождения, – отметила Джанс.

– Ну так я вам скажу, что до конца моей жизни машины бы не протянули – в том состоянии, в каком они были. – Она опять скрестила руки и прислонилась к стене. – Думаю, вы не понимаете, в какой заднице мы бы оказались без этих машин.

– А я думаю, что ты не понимаешь, насколько бессмысленным станет здесь все, если не будет людей.

Джульетта отвернулась. Джанс впервые увидела, как она вздрогнула.

– Почему ты никогда не навещала отца?

Джульетта резко повернула голову и уставилась на другую стену. Затем убрала со лба прядь волос.

– Сходите и посмотрите мой рабочий график, – предложила она. – А потом скажите, где в нем отыскать для этого время.

Прежде чем Джанс успела ответить, что отец – ее семья, а для семьи всегда найдется время, Джульетта повернулась к ней:

– Думаете, мне наплевать на других людей? Так, да? Но вы ошибаетесь. Мне дорог каждый человек в этом укрытии. А мужчины и женщины здесь, на забытых нижних этажах, и есть моя семья. Я встречаюсь с ними каждый день. Делю с ними хлеб. Мы работаем, живем и умираем рядом друг с другом. – Она взглянула на Марнса. – Разве не так? Вы это видели.

Марнс ничего не ответил. Джанс задумалась, не послышался ли ей акцент на слове «умираем».

– А вы спрашивали отца, почему он никогда не приходил повидаться со мной? У него-то на это есть время. Его там ничто не держит.

– Да, мы с ним встречались. И твой отец, похоже, очень занятой человек. Он такой же целеустремленный, как и ты.

Джульетта отвернулась:

– И такой же упрямый.

Джанс оставила бумаги на кровати и подошла к двери, остановившись всего в шаге от Джульетты. Она ощутила запах мыла от ее волос. Увидела, как ее ноздри трепещут от быстрого и тяжелого дыхания.

– Дни идут и погребают под собой небольшие решения, верно? Решение не навещать отца, например. Первые несколько дней пролетели достаточно легко, подталкиваемые гневом и молодостью. Но потом они накапливаются, как гора непереработанного мусора. Разве не так?

Джульетта отмахнулась:

– Не знаю, о чем вы.

– Я говорю о днях, которые превращаются в недели, а те – в месяцы и годы. – Она едва не сказала, что сама попала в точно такую же ситуацию и ее дни все еще продолжали копиться, но рядом был Марнс, и он слушал. – Через какое-то время ты становишься злой только для того, чтобы оправдать старую ошибку. Это превращается в игру. Двое смотрят в разные стороны, отказываясь повернуться из страха быть первым…

– Все было не так, – возразила Джульетта. – Я не хочу заниматься этой работой. И не сомневаюсь, что у вас есть множество претендентов на нее.

– Если это будешь не ты, то место шерифа займет некто, кому я не могу доверять. Уже не могу.

– Тогда дайте эту работу другой девушке, – улыбнулась она.

– Или ты, или он. И я считаю, что он станет больше прислушиваться к указаниям с тридцатых, чем к моим. Или соблюдать Пакт.

Кажется, на эти слова Джульетта отреагировала, – по крайней мере, она опустила скрещенные на груди руки. Обернувшись, она встретилась взглядом с Джанс. Марнс молча наблюдал за происходящим.

– Последний шериф, Холстон… что с ним произошло?

– Он ушел на очистку.

– Добровольно, – мрачно добавил Марнс.

– Знаю – но почему? – Она нахмурилась. – Я слышала что-то насчет его жены.

– Ходят разные слухи…

– Помню, как он говорил о ней, когда вы приходили сюда вдвоем расследовать смерть Джорджа. Сперва я подумала, что он флиртует со мной, но он мог думать только о своей жене.

– Пока мы находились здесь, они участвовали в лотерее, – напомнил Марнс.

– Да. Точно.

Некоторое время Джульетта смотрела на кровать с разбросанными по ней бумагами.

– Я не знаю, как выполнять эту работу. Я умею только чинить разные машины.

– Практически то же самое, – пояснил Марнс. – Ты тогда здорово помогла расследованию. Ты понимаешь, как работают машины. Как взаимодействуют детали. Видишь маленькие подсказки, которых другие не замечают.

– Но вы говорите о машинах.

– Люди от них не очень-то отличаются, – заметил Марнс.

– Полагаю, ты это уже знаешь, – заговорила Джанс. – Думаю, у тебя правильное отношение к делу. Правильная склонность. Отличие лишь в том, что должность шерифа – слегка политическая. А расстояние – это даже хорошо.

Джульетта покачала головой и посмотрела на Марнса:

– Потому вы и выдвинули меня, да? Интересно, как к вам пришла эта идея?

– Ты справишься, – сказал Марнс. – Думаю, ты будешь чертовски хороша во всем, за что возьмешься. И это гораздо более важная работа, чем ты считаешь.

– И я буду жить наверху?

– Твой офис расположен на первом этаже. Возле шлюза.

Похоже, Джульетта задумалась. Джанс была рада уже тому, что та стала задавать вопросы.

– И зарплата больше, чем ты зарабатываешь сейчас, даже со сверхурочными.

– Вы проверяли?

Джанс кивнула:

– Позволила себе кое-какие вольности до того, как мы отправились сюда.

– Например, поговорили с моим отцом.

– Правильно. Знаешь, он хотел бы с тобой повидаться. Если ты пойдешь с нами.

Джульетта уставилась на свои ботинки:

– На этот счет не уверена.

– Есть еще кое-что, – сказал Марнс, поймав взгляд Джанс, и посмотрел на бумаги, разбросанные на кровати. Сверху лежал новенький сложенный контракт на имя Питера Биллингса. – АйТи, – напомнил он Джульетте.

Джанс подхватила его мысль:

– Есть еще одно дело, которое надо прояснить до того, как ты согласишься.

– А я не уверена, что соглашусь. Я хочу продолжить разговор об энергетических каникулах, об организации здесь рабочих смен…

– По закону – АйТи утверждает кандидатов на все должности…

Джульетта закатила глаза и выдохнула:

– АйТи?

– Да, и мы поговорили с ними по пути сюда, просто чтобы ускорить дело.

– Не сомневаюсь, – буркнула Джульетта.

– И зашел разговор о тех реквизициях, – вмешался Марнс.

Джульетта повернулась к нему.

– Мы знаем, что дело наверняка не стоит и выеденного яйца, но они подняли этот вопрос…

– Погодите, так это насчет термоленты?

– Термоленты?

– Да. – Джульетта нахмурилась и покачала головой. – Вот сволочи!

– У них на тебя дело вот такой толщины. – Джанс развела пальцы сантиметров на пять. – Они заявили, что ты воровала то, что предназначалось им.

– Быть такого не может. Вы что, шутите? – Она указала на дверь. – Да из-за них мы не можем получить нужные нам материалы. Когда мне понадобилась термолента – пару месяцев назад появилась утечка в одном из теплообменников, – мы не сумели добыть ни кусочка, потому что в отделе снабжения нам ответили, что подложка для этой ленты уже расписана по заявкам. Но мы тоже подавали на нее заявку, а потом я узнала от одного из наших носильщиков, что вся эта лента уходит в АйТи и что они получают ее километрами для изготовления наружного слоя своих испытательных комбинезонов.

Джульетта глубоко вдохнула.

– Вот я и перехватила немного ленты. – Сделав это признание, она посмотрела на Марнса. – Слушайте, мы тут производим электричество, в том числе чтобы они могли у себя наверху заниматься своими делами, и при этом я не могу получить даже самые необходимые материалы. И если я их все-таки получаю, качество у них отвратительное – наверное, из-за нереальных квот и ускоренного производства…

– Если эти материалы действительно были нужны, – прервала ее Джанс, – то я тебя понимаю.

Она взглянула на Марнса, тот улыбнулся и чуть наклонил голову, словно напоминая: «Я ведь говорил, что она подходит для такой работы». Но Джанс его проигнорировала.

– Я действительно была рада выслушать твою версию этой истории, – сказала она Джульетте. – И хотела бы совершать такие путешествия чаще, несмотря на мои старые ноги. Есть вещи, которые мы там, наверху, воспринимаем как должное – по большей части из-за того, что не очень хорошо их понимаем. Теперь я вижу, что нашим службам необходимо плотнее общаться, что им нужен такой же постоянный контакт, какой я установила с АйТи.

– А я твержу об этом уже двадцать лет, – ответила Джульетта. – Мы тут внизу шутим, что здешнее место было спланировано так, чтобы мы не путались под ногами. Именно такое чувство у нас иногда возникает.

– Что ж, если ты поднимешься наверх, если согласишься стать шерифом, то люди тебя услышат. Ты сможешь стать первым звеном в этой цепи управления.

– А как к такому отнесутся в АйТи?

– Будет сопротивление, но это нормально, когда имеешь дело с ними. Я и не с таким справлялась. Я свяжусь со своим офисом, попрошу оформить несколько внеплановых заявок. Выпишем их задним числом, сделаем все официально и открыто. – Джанс всмотрелась в лицо Джульетты. – Но для этого я должна знать наверняка, что все материалы, которые ты достала таким способом, были абсолютно необходимы.

Джульетта не дрогнула под ее взглядом:

– Они были необходимы. Но важно не это. Материал, который мы от них получили, имел отвратительное качество. Буквально разваливался, как будто его специально таким создали. Я вот что скажу: мы в конечном итоге получили партию из отдела снабжения и изготовили свою ленту. У нас остался кое-какой запас, и я с удовольствием сделала бы им предложение о мире по дороге наверх. Наш вариант ленты настолько лучше…

– По дороге наверх? – переспросила Джанс, желая убедиться, что поняла слова Джульетты и что та согласилась.

Джульетта посмотрела на них и кивнула:

– Вам придется дать мне неделю, чтобы разобраться с генератором. Мне от вас нужна отсрочка на время энергетических каникул. И поймите также, что я всегда буду считать себя одним из механиков и соглашаюсь, поскольку вижу, что? случается, когда проблемы игнорируют. Здесь моей главной идеей стало профилактическое обслуживание. Не ждать, пока что-то сломается, и уже потом чинить, а следить за оборудованием и делать все необходимое, чтобы оно исправно работало и дальше. Очень многие проблемы здесь пускали на самотек, позволяя машинам изнашиваться. И я думаю, что если представить укрытие как один большой мотор, то мы здесь – вроде как масляный поддон картера, которому требуется определенное внимание. – Она протянула руку Джанс. – Дайте мне эти энергетические каникулы, и я – ваш человек.

Джанс улыбнулась и взяла ее руку, восхитившись теплотой и силой ее уверенного пожатия.

– Займусь этим завтра же с утра, – пообещала она. – И спасибо тебе. Добро пожаловать на борт.

Марнс подошел и тоже протянул Джульетте ладонь:

– Рад, что согласилась, босс.

Джульетта ухмыльнулась, пожимая его руку:

– Ну-ну, давайте не опережать события. Думаю, мне еще многому придется научиться, прежде чем вы сможете меня так называть.

15

То, что подниматься обратно они стали во время энергетических каникул, было символично. Джанс ощущала, как ее собственная энергия подчиняется новому постановлению, утекая с каждым шагом. Усталость во время спуска казалась сущей ерундой. Теперь ее слабым мышцам пришлось работать в полную силу. Каждый шаг давался с трудом. Джанс поднимала ногу на очередную ступеньку, упиралась ладонью в колено и толкала себя еще на двадцать пять сантиметров вверх по бесконечной спирали.

Лестничная площадка справа от нее была помечена номером пятьдесят восемь. Площадки отнюдь не уплывали одна за другой, как во время спуска, – тогда она могла, задумавшись, миновать несколько этажей и даже не заметить этого. Теперь площадки медленно вырисовывались за перилами и висели где-то там, высоко, в тусклом зеленом свете аварийных ламп, пока Джанс делала один неуверенный шаг за другим.

Марнс шел рядом – его рука на внутренних перилах, ее – на наружных, трость постукивает по ступенькам между ними. Время от времени их руки соприкасались. Обоим казалось, что они путешествуют уже месяцы, вдали от своих кабинетов, своих обязанностей. Приключение со спуском за новым шерифом оказалось иным, чем Джанс его представляла. Она мечтала о возвращении в свою молодость, а вместо этого обнаружила, что ее одолевают призраки прошлого. Она надеялась обрести свежие силы, а ощутила лишь, как годы поработали над коленями и спиной. То, что должно было стать экскурсией по ее укрытию, в реальности обернулось утомительным путешествием, совершенным в относительной анонимности, и теперь она даже засомневалась, нужна ли вообще она, мэр, для обеспечения работоспособности укрытия.

Мир вокруг нее был поделен на слои. Она видела это яснее, чем когда-либо. Верхние этажи переживали из-за расплывчатого вида наружу и воспринимали как должное свежевыжатые соки, которыми наслаждались за завтраком. Люди, живущие ниже, работающие в садах или чистящие клетки с животными, обитали в собственном мире почвы, зелени и удобрений. Для них вид наружу казался чем-то второстепенным, и его можно было игнорировать до следующей очистки. А еще ниже располагалась «глубина», мастерские и химические лаборатории, добыча нефти и скрежет шестеренок, мир застрявшей под ногтями смазки и рабочего пота. Для тамошних людей открытое пространство за пределами укрытия было лишь легендой. Главным здесь считалось, чтобы люди поддерживали работу машин, хотя Джанс всю свою долгую жизнь думала наоборот.

Сквозь завесу темноты показалась площадка пятьдесят седьмого этажа. Там на стальной решетке сидела девочка, поджав ноги и обхватив руками колени. Она держала перед собой детскую книгу в защитной пластиковой обложке, подставив ее под тусклый свет лампочки над головой. Джанс присмотрелась к девочке – та не шевелилась, двигались только глаза, разглядывающие цветные страницы. Она даже не подняла головы, чтобы посмотреть, кто идет мимо по площадке жилого этажа. Девочка постепенно растворилась в темноте, когда Джанс и Марнс побрели дальше, вымотанные после третьего дня подъема. Ступени не вибрировали и не звенели от шагов, в укрытии было тихо и зловеще безлюдно, но вполне просторно для двух старых друзей, шагающих рядом по ступенькам с облупившейся краской, помахивая руками и время от времени – очень редко – соприкасаясь.

* * *

В тот вечер они остановились на ночлег в офисе помощника шерифа на среднем уровне – он настоял, чтобы они воспользовались его гостеприимством, а Джанс очень хотелось обеспечить большую поддержку очередному шерифу, выдвинутому на эту должность не из профессиональной среды. После холодного ужина, проведенного в почти полной темноте, и достаточного количества шуток, чтобы удовлетворить хозяина и его жену, Джанс удалилась в главный офис, где для нее разложили диван-кровать и застелили его насколько можно комфортно, одолжив где-то почти новое белье, пахнущее двухчитовым мылом. Марнса устроили на кушетке в камере, где все еще висело амбре самопального джина, оставшееся от пьяницы, который слишком увлекся выпивкой на радостях после очистки.

Джанс не заметила, когда погасили свет, – он и так был очень тусклый. Она лежала в темноте, ее мышцы пульсировали, и она наслаждалась неподвижностью. Ноги сводило, спина была напряжена. Но мысли Джанс никак не могли успокоиться и возвращались к разговорам, которые вели они с Марнсом, коротая время в последний день подъема.

Они с Марнсом словно кружили по спирали друг вокруг друга, вспоминая о прежних чувствах, нежно касаясь заживших шрамов, отыскивая уязвимое местечко, еще оставшееся на их хрупких старческих телах, где-то на морщинистой и сухой, как бумага, коже и в сердцах, загрубевших от законов и политики.

Имя Дональда произносилось часто и словно на пробу – так ребенок залезает на кровать к родителям, вынуждая настороженных любовников освободить ему местечко посередине. Джанс вновь с печалью вспомнила своего давно ушедшего мужа. И впервые в жизни она с тоской подумала о последовавших десятилетиях одиночества. То, что она всегда считала своим призванием – забыть о личной жизни и служить великой цели, – теперь воспринималось скорее как проклятие. У нее отняли жизнь. Выжали как губку. И ее усилия по капле утекали вглубь укрытия, где всего сорока этажами ниже ее едва знали и никому не было до нее дела.

А самой печальной частью путешествия стала близость с призраком Холстона. Сейчас Джанс могла признать: главной причиной ее путешествия, возможно, даже причиной, из-за которой она захотела сделать шерифом Джульетту, стало желание нырнуть до самого дна, до последних этажей, подальше от печального созерцания двух влюбленных, лежащих рядом на холме под гул ветра, уносящего прочь всю их непрожитую вместе молодость. Она намеревалась сбежать от Холстона, а вместо этого нашла его. Теперь она знала если не разгадку того, почему все, посланные на очистку, действительно ее делали, то хотя бы почему некоторые вызывались на такое добровольно. Лучше самому стать призраком, чем быть преследуемым всеми ими. Лучше не жить, чем жить впустую…

Дверь в офис помощника шерифа скрипнула на давно изношенных и несмазанных петлях. Джанс попыталась сесть и разглядеть что-нибудь в темноте, но мышцы ее слишком устали, а глаза были слишком слабы. Ей захотелось крикнуть, дать хозяевам знать, что у нее все в порядке и она ни в чем не нуждается, но вместо этого стала прислушиваться.

Приблизились шаги, почти неслышные на потертом ковре. Слов не было, лишь поскрипывали старые суставы, когда человек подошел к кровати и приподнял дорогие и ароматные простыни. Два живых призрака поняли друг друга.

Джанс затаила дыхание. Ее ладонь нашарила запястье руки, стиснувшей простыню. Она скользнула в сторону, освобождая место на раскладной кровати, и потянула его к себе.

Марнс обнял ее, пошевелился рядом, пока она не оказалась лежащей на его боку, положив на него ногу и обняв его за шею. Она ощутила, как его усы щекочут ей щеку, как его приоткрытые губы легонько касаются уголка ее губ.

Джанс сжала его щеки и зарылась лицом в его плечо. Она плакала, как школьница, как новая «тень», затерявшаяся и испуганная в пустыне странной и внушающей ужас работы. Она плакала от страха, но тот вскоре ушел – как и боль в спине под руками Марнса. Страх сменился оцепенением, а потом, после судорожных бесконечных всхлипываний, ее затопило ощущение.

Джанс почувствовала, что оживает. Почувствовала трепет соприкасающихся тел, свое предплечье на его твердых ребрах, свои руки на его плече, его руки на своих бедрах. И тогда слезы стали радостным избавлением, скорбью о потерянном времени, желанной печалью момента, давно откладываемого и наконец-то наступившего. Она обняла его и крепко прижала.

Так она и заснула, утомленная не восхождением по лестнице, а кое-чем более значительным – несколькими трепетными поцелуями, переплетением рук, произнесенными шепотом словами нежности и признательности; она погрузилась в сон, когда ее усталое тело потребовало отдыха, которого она не хотела, но в котором отчаянно нуждалась. Впервые за десятилетия она заснула, обнимая мужчину, – и проснулась в привычно пустой постели, но со странно полным сердцем.

* * *

В середине четвертого и последнего дня восхождения они добрались до тридцатых этажей, где располагался компьютерный отдел. Джанс поймала себя на том, что на пути сюда она все чаще останавливается выпить воды или растереть мышцы – не из-за усталости, которую она изображала для Марнса, а из-за страха перед встречей с Бернардом. От страха перед тем, что их путешествие заканчивается.

Весь путь наверх их сопровождали темные и глубокие тени, порождаемые тусклыми лампочками аварийного освещения. Движение по лестнице было слабым, а большинство торговцев закрыли свои заведения на время всеобщих энергетических каникул. Джульетта, оставшаяся внизу, чтобы руководить ремонтом, предупредила Джанс, что освещение, работающее от резервного генератора, будет мерцающим. Мигающие лампочки действовали ей на нервы на протяжении всего долгого восхождения. Равномерная пульсация напомнила Джанс о проблеме с освещением, которую ей пришлось терпеть большую часть ее первого срока. Два разных электрика приходили осматривать лампочку. Оба признали ее работоспособной и не подлежащей замене. И ей пришлось обращаться к Макнил, уже тогда возглавлявшей отдел снабжения, чтобы наконец-то произвели замену.

Джанс вспомнила, что Макнил принесла лампочку сама. В то время она еще не так давно занимала свою должность и явно пронесла лампочку тайно. Даже тогда Джанс смотрела снизу вверх на эту женщину, обладающую такой властью и ответственностью. Она вспомнила, как Макнил спросила, почему она не сделала того, что делают все, – просто не разбила эту чертову стекляшку.

Джанс раздражал тот факт, что подобное даже не пришло ей в голову, – пока она не стала гордиться этим. И пока не узнала Макнил достаточно, чтобы понять: ее вопрос был комплиментом, а то, что та доставила лампочку лично, – наградой.

Когда они добрались до тридцать четвертого этажа, у Джанс возникло ощущение, что они в каком-то смысле вернулись домой – к знакомому главному входу в отдел АйТи. Она подождала, прислонившись к перилам и опираясь на трость, пока Марнс шел к двери. Когда он ее приоткрыл, тусклое освещение на лестнице буквально затопило волной света, сияющего внутри. Об этом не очень распространялись, но главной причиной строгих ограничений энергопотребления на других этажах стали как раз требования АйТи. Для оправдания этих требований Бернард быстро отыскал несколько статей Пакта. Джульетта возражала, что серверы не должны получать приоритет над лампами в садах и парниках, но все же уступила ради перенастройки главного генератора. Джанс посоветовала ей взглянуть на это как на первый урок по политическим компромиссам. Джульетта ответила, что воспринимает подобное как проявление слабости.

Войдя, Джанс увидела, что Бернард уже ждет их – причем с таким выражением лица, как будто глотнул кислого сока. Разговор между несколькими компьютерщиками, стоявшими в стороне, с их появлением быстро прервался, и у Джанс почти не осталось сомнений, что их заметили по пути наверх и ждали.

– Бернард, – начала она, стараясь дышать ровно. Ей не хотелось, чтобы он понял, насколько она устала. Пусть думает, что она просто зашла к ним по пути наверх, как будто такие восхождения для нее – пара пустяков.

– Мари.

Бернард сознательно проявил пренебрежение. И он даже не взглянул в сторону Марнса, словно того здесь вообще не было.

– Ты подпишешь это здесь? Или в конференц-зале? – Она достала из рюкзака контракт на имя Джульетты.

– В какие игры ты играешь, Мари?

Джанс ощутила, как ее бросает в жар. Несколько местных работников в серебристых комбинезонах прислушивались к их разговору.

– Играю? – переспросила она.

– По-твоему, эти энергетические каникулы – умный ход? Или твой способ отомстить мне?

– Отомстить?..

– У меня тут серверы, Мари…

– Твои серверы получают свою квоту электроэнергии полностью, – напомнила Джанс, повышая голос.

– Но их охлаждение происходит по вентиляционным каналам из механического отдела, и, если температура еще больше повысится, нам придется что-то отключать, а на такое мы не пойдем никогда!

Марнс шагнул между ними, подняв руки.

– Спокойно, – холодно произнес он, не сводя глаз с Бернарда.

– Убери отсюда свою «тень», – буркнул Бернард.

Джанс опустила руку на плечо Марнса.

– В Пакте все ясно написано, Бернард. Это мой выбор. Мой кандидат и мое назначение. Мы с тобой давно и взаимно поддерживали кандидатов…

– А я тебе сказал, что эта девчонка из ямы не подойдет…

– Она получила работу, – прервал его Марнс.

Джанс заметила, что его рука опустилась на рукоятку пистолета. Она не была уверена, заметил ли это Бернард, но он замолчал. Его глаза, однако, не отрывались от глаз Джанс.

– Я это не подпишу.

– Тогда в следующий раз я не стану просить.

Бернард улыбнулся:

– Думаешь, что переживешь еще одного шерифа? – Он повернулся к работникам в углу и махнул одному из них. – И почему я в этом сомневаюсь?

Один из техников отделился от перешептывающейся группы и подошел. Джанс узнала молодого человека, она видела его в кафе по ночам, когда работала допоздна. Лукас, если она правильно помнила его имя. Он пожал ей руку и застенчиво улыбнулся.

Бернард повертел рукой, затем нетерпеливо рубанул ею воздух:

– Подпиши то, что ей нужно. Я отказываюсь. Сделай копии. Позаботься об остальном. – Он махнул рукой, отпуская Лукаса, повернулся и в последний раз смерил Джанс и Марнса таким взглядом, как будто ему внушало отвращение их состояние, возраст, должность и вообще все. – Да, и пусть Симс наполнит их фляги. Проследи, чтобы у них хватило еды доковылять до дома. Сделай все, чтобы эти немощные ноги смогли убраться отсюда и вернуться туда, где им самое место.

И Бернард зашагал к перегороженному входу в отдел, к своему ярко освещенному офису, где радостно гудели серверы и где в медленно движущемся воздухе поднималась температура – как жар разгневанной плоти со сжавшимися капиллярами, в которых закипает кровь.

16

По мере приближения к дому этажи пролетали мимо все быстрее. На самых темных участках лестницы, где люди дожидались возвращения к нормальной жизни, старческие руки находили друг друга, переплетаясь дерзко и открыто.

Джанс выпускала ладонь Марнса лишь изредка – проверить, надежно ли закреплена на спине ее трость, или взять флягу из его рюкзака и сделать глоток. Они уже привыкли пить воду друг у друга, потому что было легче протянуть руку за чужой флягой, чем доставать свою из рюкзака за спиной. Виделось в этом и нечто приятное – нести то, что поддерживает силы другого, и иметь возможность давать и принимать помощь на совершенно равных условиях. Ради этого стоило разнимать руки. Хотя бы на несколько секунд.

Джанс сделала глоток, завинтила металлический колпачок, закрепленный на позвякивающей цепочке, и вернула флягу в наружный карман рюкзака Марнса. Ей отчаянно хотелось знать, изменится ли что-нибудь после их возвращения. Им оставалось пройти всего двадцать этажей. Казавшееся вчера непреодолимым расстояние теперь представлялось пустяком, который можно даже не заметить. А когда они поднимутся наверх, не заставит ли их привычная обстановка вернуться к привычным ролям? Не станет ли вчерашняя ночь все больше и больше казаться сном? Или былые призраки вернутся, чтобы терзать их обоих?

Ей хотелось спросить об этом, но она говорила о банальностях. Когда Джулс – она настаивала, чтобы ее называли именно так, – будет готова приступить к работе? Расследование каких дел, начатых Марнсом совместно с Холстоном, следует продолжить в первую очередь? Какую уступку им нужно сделать, чтобы удовлетворить АйТи и успокоить Бернарда? И как реагировать на расстроенные чувства Питера Биллингса? Каким образом это повлияет на слушания, которые он может когда-нибудь возглавить в роли судьи?

Обсуждая с Марнсом последнюю тему, Джанс вдруг ощутила спазм в желудке. Возможно, так проявилась нервная реакция на все, что она хотела сказать, но не могла. Темы для разговора были столь же многочисленны, как пылинки в воздухе за пределами укрытия, и с той же легкостью могли заставить ее рот пересохнуть и замолчать. Джанс поймала себя на том, что все чаще и чаще пьет из фляги Марнса, в то время как ее собственная фляга побулькивает на спине, а ее желудок сжимается с каждой лестничной площадкой, с каждым уменьшающимся номером этажа, приближающим завершение их путешествия – приключения, которое во многих отношениях закончилось полным успехом.

Для начала, теперь у них появился шериф: азартная девушка из «глубины» – похоже, действительно настолько уверенная в себе и способная вдохновлять других, как о ней рассказывал Марнс. В таких Джанс видела будущее укрытия. В людях, которые думают о завтрашнем дне, планируют, доводят начатое до конца. Однажды уже имел место прецедент, когда шериф участвовал в выборах на должность мэра. Джанс подумала, что Джульетта когда-нибудь станет отличным кандидатом.

И кстати, о выборах. Путешествие разбудило и ее собственные амбиции. Джанс уже предвкушала грядущие выборы, пусть и в роли единственного кандидата, и даже сочинила за время подъема с десяток коротких речей. Теперь она видела, как можно вести дела лучше, как выполнять свои обязанности более усердно и как вдохнуть новую жизнь в старые кости укрытия.

Но самой большой переменой стало то, что сложилось между нею и Марнсом. Она даже начала подозревать – в последние часы, – что реальной причиной, почему он всегда отказывался от повышения, была она сама. Пока он оставался на вторых ролях, между ними всегда было достаточно пространства для его надежды, неосуществимой мечты удержать ее. Если бы он занял должность шерифа, то этого бы уже не произошло: слишком сильным оказался бы конфликт интересов, потому что она стала бы его непосредственной начальницей. Это предположение рождало в душе и сильную печаль, и одновременно пробуждающую трепет сладость. Джанс сжала руку Марнса, ощущая внутреннюю тяжесть при мысли обо всем, чем он молчаливо пожертвовал.

Они подошли к площадке роддома. Новой встречи с отцом Джульетты они не планировали, не собирались уговаривать его повидаться с дочерью, когда та будет подниматься, – но Джанс вдруг передумала, ощутив, что ее мочевой пузырь сильно напоминает о себе.

– Мне очень надо в туалет, – сказала она Марнсу, смутившись, как девочка, которая признается, что не может потерпеть. Во рту у нее пересохло, а в желудке урчало от выпитой воды – а может, от страха перед возвращением домой. – И я бы не возражала, если бы удалось еще раз встретиться с отцом Джульетты, – добавила она.

Кончики усов Марнса приподнялись, когда он услышал это оправдание.

– Значит, сделаем остановку.

В приемной было пусто. Знаки на стенах напоминали о соблюдении тишины. Джанс посмотрела через стеклянную перегородку и увидела медсестру, идущую к ней по темному коридору. На ее нахмуренном лице появилась улыбка, когда она узнала Джанс.

– Мэр, – прошептала она.

– Извините, что не предупредила заранее, но я надеялась увидеться с доктором Николсом. И воспользоваться вашим туалетом, если не возражаете.

– Конечно. – Сестра нажала кнопку и открыла дверь, пропустив их. – С тех пор как вы к нам заходили, у нас два раза были роды. Мы тут еле справляемся из-за этой поломки генератора…

– Энергетических каникул, – поправил Марнс. Голос его прозвучал громче и более хрипло.

Медсестра сердито посмотрела на него, но лишь кивнула, будто принимая его слова к сведению. Она сняла с вешалки два халата и протянула им, велев оставить вещи возле ее стола.

В комнате ожидания она указала им на скамейки и добавила, что пойдет поищет доктора.

– Туалеты там. – Медсестра указала на дверь с почти стершимся от времени символом.

– Я быстро, – сказала Джанс и с трудом поборола желание пожать руку Марнса – настолько привычным стал для нее в последнее время этот тайный жест.

В туалете почти не было света. Джанс повозилась с незнакомым замком на двери кабинки, негромко выругалась, когда в желудке сильно заурчало, потом наконец-то распахнула дверь и торопливо уселась. Пока она облегчалась, в желудке словно вспыхнул огонь. У нее даже перехватило дыхание от смеси долгожданного облегчения и боли из-за того, что она так долго сдерживалась. Джанс просидела там, как ей показалось, целую вечность. Ноги у нее неудержимо дрожали, и она поняла, что потратила слишком много сил во время подъема. Мысль об оставшихся двенадцати этажах привела ее в ужас и наполнила страхом. Закончив, она переместилась на биде, кое-как вымылась и вытерлась полотенцем. Во время всех этих действий она блуждала в полумраке незнакомого помещения, хотя в своей квартире и офисе, размеры и обстановку которых она знала наизусть, она справилась бы и на ощупь.

Джанс вышла из туалета на подгибающихся ногах, размышляя, не придется ли остаться здесь, переночевать в одной из кроватей для рожениц, подождать до утра и уже потом двинуться к своему офису. Открыв дверь в комнату ожидания и направившись к Марнсу, она едва ощущала ноги.

– Ну как, лучше? – спросил он, сидя на скамье так, чтобы рядом осталось место для нее.

Джанс кивнула и тяжело уселась. Она дышала часто и неглубоко и гадала, стоит ли признать, что она сегодня уже не сможет идти дальше, если Марнс решит, что она слишком устала.

– Джанс? Ты в порядке?

Марнс подался вперед. Он смотрел не на нее, а на пол.

– Джанс! Да что случилось, черт побери?

– Говори тише, – прошептала она.

Вместо этого он завопил:

– Доктор! Сестра!

За стеклянной перегородкой показался чей-то силуэт. Джанс откинула голову на подголовник скамьи, пытаясь сказать непослушными губами, чтобы он не кричал.

– Джанс, дорогая, что ты сделала?

Он держал ее ладонь, поглаживая. Затем встряхнул руку. Джанс хотелось только одного – спать. Послышался топот бегущих к ним людей. Вспыхнул яркий свет. Медсестра что-то крикнула. Послышался знакомый голос отца Джульетты. Уж он-то разрешит ей лечь. Он поймет, как она устала…

Они что-то говорили о крови. Кто-то осматривал ее бедра. Марнс плакал, слезы скатывались по его седым усам, пронизанным редкими черными волосками. Он тряс ее за плечи, заглядывал в глаза.

– Я в порядке, – попыталась сказать Джанс.

Она облизала губы. Такие сухие… И во рту ужасно сухо. Она попросила воды. Марнс достал свою флягу, поднес к ее губам, плеснул.

Она попыталась глотнуть, но не смогла. Ее уложили на скамью, доктор касался ее ребер, светил в глаза. Но вокруг становилось только темнее.

Марнс сжимал флягу, а другой рукой поглаживал ее волосы. Он что-то бормотал. Его что-то огорчило. Насколько у него больше энергии, чем у нее. Она улыбнулась и протянула к нему руку – каким-то чудом ей это удалось. Она взяла его руку и сказала, что любила его. Любила, сколько себя помнит. Ее усталое сердце наконец выдало секрет Марнсу, по лицу которого текли слезы.

Она видела его глаза, ясные, с морщинками в уголках. Они смотрели на нее, потом уставились на флягу в его руке.

Флягу, которую он нес.

«Вода, – поняла она. – В ней был яд, предназначенный для него».

17

В генераторной было необычно многолюдно и зловеще тихо. Механики в поношенных комбинезонах стояли в три ряда за ограждением и наблюдали за работой первой смены. Джульетта едва замечала их присутствие – гораздо острее она осознавала тишину.

Она склонилась над самодельным устройством – высокой платформой, приваренной к металлическому полу и оснащенной зеркалами и тонкими прорезями, лучи из которых пронизывали все помещение. Эти лучи падали на зеркала, прикрепленные к генератору и его динамо, помогая ей идеально их выравнивать. Ее больше всего волновал соединяющий их вал, длинный стальной стержень толщиной с мужское запястье, с помощью которого энергия сгорающего топлива преобразовывалась в электричество. Она надеялась выровнять машины на концах этого вала с точностью до тысячной дюйма. Но все, что они сейчас делали, не имело прецедента. Все действия были торопливо спланированы во время длившегося всю ночь совещания, пока запускался резервный генератор. Теперь ей оставалось лишь сосредоточиться и надеяться, что восемнадцатичасовые смены дали какой-то результат. И верить в планы, составленные, когда она более-менее отдохнула и смогла размышлять здраво.

Пока Джульетта руководила окончательной регулировкой, вокруг царила мертвая тишина. Она подала знак. Марк и его команда затянули несколько массивных болтов на новых резиновых опорах. Шел четвертый день энергетических каникул. Генератор требовалось смонтировать и запустить к утру, а вывести на полную мощность – к вечеру. Над ним так изрядно поработали – установили новые прокладки и уплотнения, отполировали цилиндрические валы, для чего молодым «теням» пришлось заползать в самое сердце машины, – что Джульетту начало тревожить, запустится ли генератор вообще. За всю ее жизнь генератор еще ни разу не останавливали совсем. Старый Нокс сумел вспомнить, как генератор отключился сам во время аварийной ситуации, когда Нокс был еще юной «тенью», но для всех остальных на «глубине» рокот стал таким же непрерывным и привычным, как собственное сердцебиение. На Джульетту давило бремя ответственности за то, чтобы все заработало. Ведь именно она предложила идею переоборудования генератора. Она успокаивала себя, мысленно повторяя, что поступила правильно и худшее, что может случиться теперь, – это что каникулы продлят, пока механики не разберутся со всеми неполадками. Вариант намного лучший, чем катастрофическая поломка через несколько лет.

Марк подал сигнал, что болты надежно закреплены, а стопорные гайки затянуты. Джульетта спрыгнула с платформы и подошла к нему. Трудно было идти небрежной походкой под взглядами стольких людей. Она не могла поверить, что эта буйная толпа, эта ее большая и своенравная семья, может соблюдать такое идеальное молчание. Создавалось впечатление, что все они затаили дыхание, гадая, не обернулся ли пшиком напряженнейший график последних нескольких дней.

– Готов? – спросила она Марка.

Тот кивнул, вытирая руки грязной тряпкой, вечно переброшенной через его плечо. Джульетта взглянула на свои часы. Вид секундной стрелки, неутомимо бегущей по неизменному пути, успокоил ее. Всякий раз, когда у нее возникали сомнения, будет ли что-то работать, она смотрела на запястье. Но не для того, чтобы узнать время, а чтобы посмотреть на механизм, который она починила. Ремонт оказался настолько сложным, почти невозможным – у нее ушло несколько лет на очистку и сборку почти невидимых деталек, – что по сравнению с ним ее нынешняя задача казалась пустяком.

– Мы укладываемся в график? – спросил Марк, ухмыляясь.

– Все идет отлично.

Она кивнула в сторону диспетчерской. По толпе пробежал шепот: люди смекнули, что сейчас произойдет запуск. Очень многие сняли с шеи защитные наушники и прикрыли уши. Джульетта и Марк присоединились к Ширли в диспетчерской.

– Как у вас дела? – спросила Джульетта у мастера второй смены.

– Почти готово, – ответила Ширли, продолжая регулировки: сбрасывая все коррекции, накопившиеся за несколько лет. Они запускали генератор с нуля, избавившись от всех старых заплаток и отремонтированных фрагментов, которые могли помешать найти новые симптомы неисправностей. Техники называют такое «свежим стартом». – Можно запускать, – сказала она.

Ширли отошла от пульта и встала рядом с мужем. Ее намерение было очевидно: это был проект Джульетты и, вероятно, последнее устройство, которое она пыталась починить в недрах механического отдела. Вся честь и вся ответственность при запуске генератора будут принадлежать ей.

Джульетта подошла к панели управления, глядя на рукоятки и шкалы, которые она смогла бы отыскать и в полной темноте. Ей с трудом верилось, что этот этап ее жизни остался позади, а новый вот-вот начнется. Мысль о путешествии наверх пугала ее больше, чем нынешний проект. Идея оставить друзей и семью и заняться политикой казалась ей не столь приятной, как пот и смазка на губах. Но наверху у нее хотя бы были союзники. И если такие люди, как Джанс и Марнс, смогли там устроиться и выжить, то, наверное, и у нее все сложится хорошо.

Рукой, дрожащей скорее от усталости, чем от волнения, Джульетта включила мотор стартера. Громко взвыв, он попытался запустить вращение массивного дизель-генератора. Казалось, это длится вечно, но Джульетта понятия не имела, каков должен быть нормальный звук при запуске. Марк стоял у двери, приоткрыв ее, чтобы лучше слышать крики, если понадобится остановить запуск. Он смотрел на Джульетту, а та все давила на кнопку зажигания и хмурилась, пока в соседнем помещении выл и стонал стартер.

Джульетта отпустила кнопку зажигания и потянулась к выключателю, но замерла, не нажав его. Снаружи доносился шум. Мощный приглушенный гул. Ей показалось, что она ощущает его через пол, но не как вибрацию генератора до ремонта.

– Он уже работает! – крикнул кто-то.

– Он работает, – повторил Марк, смеясь.

Механики снаружи радостно вопили. Кто-то сорвал наушники и подбросил их. Джульетта поняла, что мотор стартера шумел сильнее отремонтированного генератора, что она давила кнопку зажигания, даже когда генератор уже запустился и продолжал работать.

Ширли и Марк обнялись. Джульетта проверила температуру и давление на всех выведенных в ноль шкалах и увидела, что регулировать практически нечего, но она не могла наверняка сказать, что все в порядке, пока генератор не прогреется. У нее перехватило дыхание – она разом избавилась от такого большого напряжения. Механики уже перепрыгивали через ограждение, толпясь возле отремонтированного зверя. Некоторые – те, кто редко бывал в генераторной, – прикасались к нему почти с благоговением.

Джульетта вышла из диспетчерской – посмотреть на них, прислушаться к звуку идеально работающей машины и выровненной трансмиссии. Она встала за ограждением, положив руки на стальной прут, который прежде вибрировал и трясся при работающем генераторе, и стала смотреть на удивительное празднование, начавшееся в этом обычно пустом зале. Шум голосов стоял впечатляющий. Люди получили энергию и избавились от страха. То была кульминация огромного непрерывного труда и четкого планирования.

Успех помог ей почувствовать себя увереннее относительно того, что ждало ее впереди, ждало наверху. Она была в таком прекрасном настроении, любуясь мощными и обновленными машинами, что не заметила, как в зал вбежал молодой носильщик. Его лицо казалось пепельно-бледным, он глотал воздух, задыхаясь после долгого и отчаянного бега. Она даже не заметила, что какая-то новость начала передаваться из уст в уста через весь зал, распространяясь среди механиков, в глазах которых появлялись страх и печаль. И лишь когда шум празднования смолк окончательно, а в зале наступила тишина совсем иного рода, перемежаемая всхлипываниями, возгласами изумления и причитаниями взрослых мужчин, Джульетта поняла: случилось что-то плохое.

Что-то произошло. Разбалансировалось нечто большое и мощное.

И это не имеет никакого отношения к ее генератору.

Часть третья

Изгнание

18

На всех карманах стояли цифры. Взглянув на грудь, Джульетта поняла, что они нанесены в перевернутом виде. Это было сделано для того, чтобы ей было удобнее их разбирать. Она тупо смотрела на цифры сквозь щиток шлема, пока у нее за спиной герметично закрывалась дверь. Имелась и другая дверь, запретная, прямо впереди. Джульетта молча ждала, пока ее откроют.