Читать книгу бесплатно Сиреневый туман прямо сейчас на нашем сайте wow-guides.ru в различных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB без регистрации.

О судьбе девушки, которая с детства боготворит переселенца Борю из Ленинграда и мечтает о счастливой жизни с ним. Но судьба играет с ней шутку: приемные родители выдают замуж за проходимца. О тяжелом детстве этой малышки, приемных родителях, предвоенных и военных годах в селе Михайловском, голоде, мытарствах, борьбе за достойное будущее. О несчастной любви, которую героиня не могла отстоять в юности. Любимое место обоих – сиреневый куст у реки- привлекает обоих. Как итог: супружество без тепла, разбитое сердце, и, наконец, возрождение к жизни с любимым.

Людмила Евсюкова

Сиреневый туман

Глава 1. Беспокойная ночь

Стояла звездная ночь. Дома укрылись пеленой тумана. Ничто не мешало отдыху. Вдруг воздух содрогнулся от истошных женских воплей, яростного лая дворовых собак и пьяной мужской брани:

– Я научу уважать супруга! Ты у меня перестанешь бегать следом и мешать проводить время. Ишь, цаца выискалась. Муж, видите ли, понадобился. А я всем нужон, не только тебе! Заруби на своем сопливом носу.

Вот тебе за слежку, а это за то, что притащилась в неподходящий момент. Получай за вчера, позавчера и два дня вперед. – Наносил удары женщине мужик, и волочил по земле за волосы, намотанные на кулак.

– Степушка, родненький! Прости, что помешала! Срочно надобно ведь.

Крик изверга перешел почти на визг:

– Это куда тебе среди ночи надобно? Мужнина жена, должна верность блюсти и ублажать свово супруга, а не блукать в темень, невесть где.

– Не дубась меня. Итак муторно, – умоляла женщина.

– Заткнись, потаскуха! Ишь ночная бабочка выискалась!

– Дак не таскаюсь я, пришла помощи просить.

В окнах домов светлячками стали вспыхивать огни. Женщины уткнулись носами в стекла, что за ненормальный мешает людям отдыхать после трудового дня. Мужчины спешно натягивали портки и рубахи, устремляясь на помощь женщине.

– Что за придурок сосед! Слышь, Мить, баба на сносях, а он снова волочит ее за косы по земле. Бедная Лизка, что за судьба досталась?!

– Ну, да! – Поддержал жену Митяй.– Была бедовой, запевалой во всех делах, да и одной из красавиц в свое время. Немало сердец разбила, твою мать. Борька вон, до сих пор сохнет, не может забыть, страдает в одиночестве.

Так нет же, выдали замуж за этого козла, а он не только не ценит девку, а вообще на мужика-то не похож. Не дали несколько дней дождаться любимого из армии. Отец, видишь ли, у Степки хороший, надеялись, и этот таким будет. А ишь, что вышло из него: срамота да и только: бабник да гулена. Семья побоку, зарабатывать не обязан. На это жена есть. И та теперь, скорее, на тень похожа, чем на женщину.

Первыми выскочили на улицу Семен и Митяй. За ними их жены. Потом подтянулись остальные соседи. Митяй закричал:

– Степка, гад, залил глаза и издеваешься над жинкой, твою мать. Брось изгаляться над бабой. Кому говорю? Не то милицию позову!

– Ага, прям сейчас рвану исполнять твой наказ! Как бы не так! Топай своей дорогой. – Оскалился Степка.– А и не боюсь совсем. Мент в город укатил. До понедельника можно жить спокойно!

У Семена округлились глаза:

– А ты что, только в его отсутствие битвы дома устраиваешь? На часы смотрел? Еще два часа могли спать. Вон, пол-улицы разбудил! Не боишься? Так мы тебе сами головомойку устроим, отвесим кундюлей по самое “ не хочу», чтобы побывал в шкуре своей бабы.

Степан принял стойку воина. Хотя, какой там воин: скорее петух с растрепанным хвостом, торчащим в разные стороны, как всклокоченные волосы на его голове.

– Фиг вам! А-ну, кто смелый тягаться со мной силой? Ни один из вас меня не одолеет. Вон, какие бицепсы.

Он рывком распахнул полы рубашки и стал задирать рукава, хвастаясь телом. От пьянки и недосыпа он выглядел пьянчужкой с будуна.

– Да ну тебя, дурак, больной на всю голову. – огрызнулась тетка Матрена. – Лучше бы в огороде или в помощи по дому показывал свою силу. А -то баба и на работе, и в огороде, и дитя под сердцем носит, и с хозяйством возится. А ты по кабакам да “ простигосподям» шастаешь.

Степан выгнул грудь колесом и нахмурил брови:

– Не твоего ума, дело, старуха, где я и как. За собственной семьей смотри. Уж как-нибудь без подсказок с жинкой разберусь.

Тетка Матрена обиделась. Митяй взорвался:

– Твою мать, сосед, чего тебе в три часа ночи взбрендило заниматься разборками в семье?

– А пусть не шастает за мной и не следит. Сам знаю, когда и куда являться! Надоела, муха назойливая.

Тут уж завелись стоящие группой соседки. Тонька, жена Митяя, зажав ладони в кулаки, двинулась к Степану:

– Ах ты, кобель недоделанный! Чужих баб ублажаешь, а своей даже на последних месяцах не даешь спокойно подготовиться к появлению малыша. Где это видано – мутузить бабу перед родами. Совсем что ль мозги пропил?

Степан сузил глаза и самым, что ни на есть, ехидным голосом отозвался:

– А кто просил рожать-то? Мне детеныш совсем не нужон. Мужику вообще кровососы ни к чему. Была бы дырка справить мужскую потребность. Остальное на собственное усмотрение.

Тонька завопила:

– Как на бабу лезть, так нужна. А как от тебя же понесла, не такая стала? Хоть и кум ты мне, выскажу все в глаза. Сморчок ты в засушенном виде. От горшка два вершка, а зла на весь мир хватит. Какого лешего не живется спокойно?

– Да кому нужны эти молокососы? Раньше было хоть на что посмотреть: баба, как баба. А теперь? – Скривил он губы.– Родит, станет совсем старухой. То грудью кормить надоть, то ночами бессонными трястись над ним, опять же пеленки, распашонки- Одна трата денег да и высохнет вся. На хрена мне сушеная вобла в постели?

– Ты погляди, гаденыш какой! Зачем женился тогда? Взял-то красотку. Интересно, кто же ее такой делает, лентяй хренов. Почему уже второй месяц не работаешь, только претензии научился жене предъявлять? Где твое мужское достоинство?

– Для этого самого и женился. Чтобы в доме порядок, и еду умела сгондобить! А достоинство мое, как и у всех мужиков, в штанах. Показать? – Похотливо выставил свое хозяйство вперед Степан. Мужики скривили губы в усмешке, бабы прикрыли лица платками.– А работа не волк- в лес не убежит. Недомогаю я.

Сенькина жена, Нинка, схватила его за грудки:

– Тю, недомогает он, кобель хренов. Да на тебе воду возить впору. На кой ляд такие выродки на свете живут? – Она заглянула в налитые кровью глаза Степана, покачала головой. – Сильный пол еще называется! Пиявка болотная- вот ты кто. Залез верхом на бабу, да еще и ножки свесил.

Степан с ненавистью уставился на нее прищуренными глазами и заорал, накручивая на кулак еще сильнее косу жены:

– Разойдись, курицы драные! Трещите, как сороки! Моя жена и дите будет тоже мое! Хочу люблю до потери пульса, хочу уму-разуму научаю!

Лиза осела от боли наземь, склонившись к ногам домашнего деспота. И закатила глаза к небу.

Видя это, жена Митяя сверкнула злобно глазами.

– Где это видано, чтобы кажну ночь глава семьи изголялся над семьей?! Да че мы тут с ним лясы точим. Вот счас навешаю ему тумаков. – Схватила мужика за грудки и стала колотить по груди. – Он тут лапшу всем на уши вешает. А мы должны терпеть что ли? Ну-ка, налетай, мужики. Покажите, на что способна советская власть. Это раньше женщины бесправные были. Теперь и сдачи дать могем.

Каждый из присутствующих съездил не по одному разу по роже соседа кулаком. Тот пытался отмахиваться и все равно стал похожим на освежеванную животину: в крови и ссадинах.

А что? Надоели всем его выкрутасы. Утром рано бежать на работу. А еще с хозяйством возиться. Итак ведь из-за дурака опоздали. Как бы неприятностей не отхватить от начальства.

Пока мужики разбирались с супругом, Лизка отползла к бесцветному, покосившемуся штакетнику, и сидела там, скукожившись. Женщины царапали садисту красную рожу со звериным оскалом по полной. Пусть не думает, что, обижая слабых, не получит отпор. Кто-то таскал за воротник, кто-то за рукав, а Тонька умудрилась схватить за патлы на голове, совсем, как он Лизу. Отыгрались на садисте за все нанесенные обиды и оскорбления в их и без того нелегкой жизни.

Нинка заглянула потом в налитые кровью Степкины глаза:

– Ну, как головомойка? Ты ведь такую ежедневно устраиваешь дома.

Давно пора поставить говнюка на место. Вырвать бы еще язык за гадости, которые говоришь о жене. Уж мы знаем цену каждому из подгорненских и михайловских! Ты- дерьмо по сравнению с супружницей. Тянет семью за двоих и не ноет, как ты.

Из толпы женщин послышался смешок тетки Мотри, потом громкий крик:

– Такому пакостнику и женилку следовало бы оторвать, не только рожу набить. Да связываться с правосудием нет резона. Когда сходились, небось, клялся стать опорой и быть с Лизкой в радости и горе до самой смерти? А на самом деле что?

– Изверг поганый. Бабе жизни никакой. Тьфу на тебя, Степка! Бог все равно накажет! Вот увидишь!

Накал страстей пошел на спад и, наконец, совсем иссяк. Все, что думали, высказали семейному тирану. Он сидел теперь на пыльной дороге в кругу односельчан. Отдышавшись, пьяный дебошир поднялся, становясь на колени и опираясь на руку, и выдохнул из себя все зло, что в нем накипело:

– Дуры, бабы! Жаль, чужие. Уж вправил бы вам мозги.– Оттолкнул с гневом стоящих ближе других.

– Да мы б с тобой рядом и нужду справлять не сели, гомнодав гремучий. Был бы умный, семью б содержал и бабе ночами удовольствие доставлял, а не налево шастал и мозги кулаками вправлял.

– Много вы понимаете, дуры безмозглые! Бабу надо держать в кулаке. Это главное в жизни.– Огрызнулся и поплелся, качаясь, к реке Чле, чертыхаясь про себя и костеря всех, кто стал участником и одновременно свидетелем его побоища. Сенька за ним.

Соседи кричали дебоширу вслед:

– Скатертью дорожка!

– Бог тебе судья!

– Иди, проспись! А-то, ишь, грамотей выискался! Любое воспитание с себя начинать надо.

– Учти: мы Лизку в обиду больше не дадим. Будешь дальше выкобениваться, получишь еще больше подзатыльников. Забудешь, как кулаками машут-то.

Растрепанная Лиза с одной стороны облокотилась об дерево, с другой оперлась спиной на чужой покосившийся от времени штакетник. Сидела на пожухлой осенней траве вперемежку с опавшими от ветра листьями, раскачивалась из стороны в сторону, зажав руками живот, и постанывала. Бабы, что постарше, бросились к ней.

– Что, болит? У, изверг!

– Еще как! – Сквозь зубы выдавила из себя беременная женщина и опять застонала.

– Может, ударилась обо что или Степка огрел по животу?

– Хуже, – промычала та сквозь боль.

– Куда еще хуже! Неужто рожать надумала?

– Угу, еще с полуночи. Потому и за Степкой поплелась.

– Лучше б ко мне пришла! Толку от твоего Степана, как от козла молока, – Злобно зыркнула Антонина в сторону, где был до этого Степан.

– Да кто ж знал, – прохрипела через силу Лиза и потеряла сознание. Голова упала на бок.

Нинка, завопила:

– Не умирай, Лизонька! Мы спомогнем, как могем.

Тонька стала трясти безмолвную Лизу за плечо:

– Кума, ты че? Неужто совсем скопытиться решила?!

Та молчала.

Антонина взревела во весь голос:

– Мужики, чего стоим? Кого ждем? Быстро за медичкой: одна нога тут, другая там.

Ответил сосед, чей дом напротив Степкиной хаты стоял:

– Так вона ж уместе с ментом укатила в город. Кажный выходной за развлечениями мотаются ить.

Зашумела, заголосила толпа:

– Что же делать теперь? Одним развлечения, другим хоть волком вой.– Лизка-то в отключке. Может, уже стучится в ворота на тот свет!?

– Да живая она. Живая. Но без помощи того и гляди концы отбросит, – шумно вздохнула Антонина.

– Мить, а Мить! Помнишь, прошлым годом к Петровне с соседнего хутора ты повитуху привозил. А сгоняй-ка за ней, – повернулась к мужу.

– Как пить дать, в гроб сыграет. Вот не было печали, твою мать, – заскрипел зубами Митяй, – так черти накачали. Ну, ничиво не поделаешь. Поехал ужо.

Быстрым темпом он зашагал на подворье, запряг лошадь и вскоре тишина и морозная свежесть раннего утра последних осенних дней наполнились его командами:

– Но, милая, поспешай! Не то горе будет. Дитя погибнет или сиротой при дурном отце останется.

– Бр-р! Посмотри, холодина какая ужо! Неравен час, так и снег повалит. Мужики,

подмогните Лизку-то в дом определить.– Наказала мужикам Тонька.

– А и то, бабе на сносях на земле никак негоже валяться. Можно ить и воспаление

подхватить. И Богу душу отдать тоже.

За время ожидания пообсуждали несносную Лизкину жизнь, тяжелый труд в колхозе, перемыли косточки алкашам да пьяницам, любителям поживиться за чужой счет, рассказали о проблемах в каждой семье и о детях.

Вскоре услышали скрип и звяканье цепей подводы, въезжающей во двор.

– Слава те, Господи, вот и спасительница явилась!

– А и как иначе? Дай-то Бог сил Лизке и дитенку. А-то ить всякое могет быть апосля таких побоев.

Повитуха осматривала избитую Лизу с бессильно свисающими с кровати руками – плетями и рассуждала:

– Если роды начались с полуночи и уже часа два-три баба в отключке, я здесь бессильна. Чем тут поможешь, когда изошла вся кровью и силы на исходе?

Антонина вздохнула:

– Так Митяй где-то с трех ночи таскал Лизу за косы по земле, дубасил и изгалялся, пока не отбили. А когда ушел, уже стонала она. Это часа в четыре, наверно, было. Может, и раньше началось, пока с этим олухом возились, не замечали недуга.

– Теперь уже шесть утра. – Рассуждала вслух избавительница.– Значит, два часа она в забытьи и большая потеря крови.

– Точнее три.

– Два или три часа – не большая разница. Только бы живой до фершалского пункта довезти. Уж помалкиваю про ребятенка. Вряд ли малявка оклемается. Горький вздох ужаса прошелся по толпе у дома от этих слов.

Глава 2. Митяй везет роженицу в больницу

От реки вернулся Сенька:

– Сидит на берегу, судьбу клянет, слезы с соплями на рукава наматывает. “ Что ты за хрень такая?! – Говорит.– Не зря тебя кто-то Члой назвал. Не Вша, не Чаша, а ручеек змееподобный какой-то. Ни рыбы наловить, ни утопиться. И как мы детьми купались в тебе? Тут ведь воды даже под самое “ не хочу» нет.

Бабы захохотали:

– Вот жалость: утопился бы, ослобонил Лизку от рабства, да воды мало. Вот негода какая! – Съязвила Нинка.

– Никто бы и не всплакнул даже. Собаке – собачья смерть.– Послышалось из толпы.

Митяева жена показала в сторону дома Лизы:

– Дык вон уже домой возвертается. Недолго горевал у реки. Такая мразь никогда на себя руки не наложит. Им бы над более слабыми покуражиться, это да. А против себя- ни в жизть.

– Во-во! Правду гутаришь, хуторянка. На любое действие тоже крепкая воля надобна. А он- тюфяк. Силач только против безответной супружницы.

– А чиво ему горевать? Небось, брюхо сыто, в доме чисто, ни слова против никто не скажет. Любовница Оксанка в любой момент к услугам. Напьется и прется к ее дому. Сколько годов колготится с ней ужо?

– Да с тех самых пор, как отворот поворот его сватам дала. Потом уже отец указал на Лизу: не испорченная, работящая, при теле и внешней красе- чем не жена?

Кто-то из женщин спросил:

– Так ить все от зеленого змия проклятущего. Вот бы узнать, какая тварь спаивает мужиков Подгорного и Михайловки, да прикрыть ту лавочку?!

– Дык это Тишки Морозова жена. Они с другого конца села живут, что к хутору ближе. Эта чувырла и гонит самогон на продажу. – Громко вздохнула Нинка.– Вот и роятся мужики у ее дома. Прямо табуном туда прут. И с нашего хутора, и с села, и с Балки.

– Энтот Тишка, что пятистенку нехилую в наши -то времена отгрохал?

– Он самый. Кажный алкаш за бутылку стройматериалы или последние гроши из семьи несет. А что им семьи? Было бы брюхо набито, глаза залиты да хорошо да весело.

И снова запричитали. Тетка Мотря покачала головой:

– За что досталась бедняге такая судьба? Почему страдает от жестокости и несправедливости? С самого ж рождения ей, бедолаге, не повезло явиться на свет у первой гулены Балок- Шурки Ермаковой. Ох и измывалась та над новорожденной. Пойдет на танцы, а ее, еще малютку, дома оставит.

Голос у Ермачихи красивый был, сама, как с обложки журнала. Пляшет, поет, заливается, а дочка изорется уже так, что хрипеть начинает, мокрая, голодная, никому не нужная. А вокруг мамаши кодла пацанов крутится, она с ними по очереди из клуба выходит.

Прибегут за ней соседки по комнате. Начнут говорить:

– Шурка уже три часа прошло, как на танцы умоньдила. Дите орет взахлеб, никто успокоить не могет. Видать, давно есть хочет? Или пеленки поменять надо? А сухие ужо кончились.

Отвечает, как ножом режет:

– Не сдохнет! А скопытится эта обуза, мне только легче станет.

– Мама рассказывала как-то: пришла она с гулек, а дите разрывается до хрипоты, – подала голос Маруся, дочка самой старой бабы на улице. – Шурка как заревет, засовывая грудь в рот малышке:

– Как ты надоела! Навязалась на мою голову! Жри, кусай титьку, прожора.

А та сжалась вся и визжит. Сами знаете, как нелегко успокоить в такие моменты грудничка. Схватила Шурка тогда дочку за шкирку и давай лупить в полную силу. Та посинела, задыхаться от страха и крика стала.

Потом мать схватила ее ноги. И как швырнет на пол. А жила она тогда в саманной комнате в бригадном бараке рядом с током., изрытой понизу крысами. С нею в комнате еще две семьи находились. Трехмесячная Лизка и скрылась в той норе. Наступила тишина.

Вот там тебе и место, – усмехнулась эта подлюка и захохотала в голос.– А то, ишь, моду взяла портить и без того нелегкое существование мамке.

Соседки, Слащева и Кулешина, бросились к дыре, вытащили девочку, побежали с ней на прохладу, стали откачивать. Когда та пришла в себя, Рая заскочила в комнату, схватила кочергу у печки и давай обхаживать Шурку:

– Проститутка чертова! Только процесс и любишь! Чужих мужей с толку сбиваешь! Бог дал дитя авансом, чтобы ума-разума набралась, а не для убийства. Но ты не только не образумилась, еще и на жизнь ангелочка позарилась. Любила гулять, люби теперь плод своих гулек воспитывать!

А Тоня поддакивает:

– Пора забыть про блуд давно. Надо растить и выхаживать, кормить, одевать и обувать дочку. Что, думаешь, кто-то будет за тебя это делать? А ты, смотрю, снова на сносях. И не думаешь, что с двоими станет еще трудней? От кого понесла деток, хоть знаешь?

Шурка скривила рожу-то:

– Да кто ж его знает. табунятся многие. А кто стал осеменителем, неясно. Могет, Лешка -спец по машинам, твой тоже не раз окунал мерник в мой стакан. Да и Райкин не прочь покувыркаться. Ох, и весело с ними было!

Райка бедовая была, как ухватится за вилы и на Шурку поперла:

– Ах, паскуда! Живешь с нами, хлеб ешь, воду пьешь… Еще и на мужов наших глаз косишь! Проткну насквозь падлу- вся в крапинку станешь!

Хорошо, Тонька маневр этот распознала, и успела выхватить инструмент из рук подруги:

– С ума спятила никак? Неровен час убьешь, в тюрьму сядешь! А детки с кем останутся? Без матери каюк им придет. А то не знаешь.

Райка перекрестилась и завыла в голос.

А Тонька гладит по голове и приговаривает:

– Не верю ни одному слову этой гулены. Не такие подлые наши мужики. Не полезут в эту грязную яму. Ведь блудница это кто? Да самая обыкновенная помойная яма, куда куча мужиков справляет нужду.

– В ум не возьму, откуда столько злобы и ненависти в Шурке? Как может обвинять, если это вранье? Хрен с ней, с дурой малохольной. Пущай меньше пьет да шляется, чтобы точно знать своих кобелей. От ить гулена, одного дитя принесла в подоле, второй на подходе. А все не образумится.

– Вот тебе Шурка наш наказ: до родов живи здесь, а потом ищи квартиру, где угодно. Подальше от честных колхозников. За себя не ручаюсь: издевательств над детьми не потерплю. Не для того наши отцы да деды советскую власть устанавливали, чтоб кажна сволочь над детьми куражилась. Не завидую им: мне их даже жалко: дети за родителей не в ответе.

И в чужие постели нырять не позволю. Даже мужики знают, что жена друга не женщина, а такая совратительница каждому знаку внимания рада. И плевать на дружбу, честь и совесть.

– Согласна с этим полностью. Блуд и растление не нужны нам по соседству.

– Да пошли вы все! Честные давалки нашлись. А вот мне одного мало. Никакого кайфа. Поэтому гуляла, гуляю и буду гулять, как говорил Маяковский, “ до дней последних донца».

– Ну, мы тебе все сказали, – одновременно взревели женщины, – а ты поступай, как знаешь!

И покинули комнату.

Бабы заговорили одновременно.

– Ну и падла же! Только и всего бабского- платье надето. А сама – кукушка истинная.

– Таких сразу изничтожать надо.

– Прямо, как Лизкин Степка. Все похер.

– Поэтому жена его в этот миг борется за две жизни, а он набедокурил и храпака дает в чистой постельке. Даже в ус не дует, где она и будущий малыш. И дура будет, если после роддома вернется к нему. От этого кобеля толку не дождешься.

– Если вернется…

Сенькина жена вдруг встрепенулась:

– Что-то мы, бабоньки, заболтались совсем. На работу уж пора. А еще не управлялись и детей не подымали из постелей.

– От ить негода какая. И сам не живет, как истинный христианин, и другим от него покоя нет.

Глава 3. Работа на ферме. Удочерение Лизы

Свидетели Степкиного зверства рассосались по домам. На сон времени совсем не оставалось. Сельская жизнь начинается обычно с рассвета и продолжается чуть ли не до полуночи. Надо с хозяйством управиться, с домашними делами и детей поднять и уму-разуму успеть поучить.

Деревенские отпрыски взрослеют рано. Стараясь хоть как-то облегчить житье-бытье родителей, днем воды из колодца натаскают ведрами, домашних животных выгонят на выпас и встретят вечером, травы для них накосят и чистой водой напоят, зерна в кормушки сыпанут. Это настоящие помощники, без которых родительская судьба превратилась бы в сущий ад. Но все-равно, они оставались детьми, требующими ласки и хоть редких развлечений.

Проснулся старший сын Петька. Антонина ему шепнула:

– Поднимай скорей Юрика, садитесь за стол, перекусим по-быстрому. Вы с хозяйством управляться станете. Я на ферму помчусь. Тяжелый день предстоит. Манька нынче молочка побольше дала, как знала, что у хозяйки двойная норма.

До Петьки вдруг дошло, что на улице рассвело, а мама еще дома:

– Мам, а ты че, проспала что ли? И почему двойная норма.

– Вот и не угадал. Папка повез куму Лизку в больницу за дитем, поэтому и предстоит зарабатывать трудодни за двоих.

Юрка и сам уже проснулся и захихикал, прикрывая рот ладошками:

– Мам, ты че, оладьи жарила? Откуда узнала, что мы с Петькой вчера еще о них мечтали?

– Дак ить, когда корову доила, заглянул в сарай петух. Важно так подошел и шепнул на ухо. Я и подумала: почему бы и не оладьи? В семье ведь все любят.

– А петухи разве разговаривают? – Широко раскрылись глаза младшего сына. Он чуть не поперхнулся молоком, которым запивал откушенный кусочек.

– А как же! Не только петухи, а и кошки, и собаки. Откуда ж мы знаем, когда они, например, молока просят?

В разговор вмешался Петька:

– Так они хвостиками начинают вилять и в глаза заглядывать, а теть Любин Шарик еще и на тарелку головой кивает.

– Ага! – Допил Юрка молоко. – Так ты что, язык животных понимаешь?

– А все взрослые понимают. Вот подрастете, и тоже станете такими прозорливыми. Жизнь всему научит.

Петька спросил:

– Можно мы с Юркой будем помогать папкин трудодень отрабатывать?

– Да кто ж против? Втроем уж точно справимся с нормами, – засмеялась счастливая Антонина.– Доедайте скорей. И воды всем налейте. А я пока кузовок на обед соберу.

На ферму шли мимо Степкиной хаты. Двери в ней были открыты настежь.

Сквозь окна не проглядывал свет, не виделось шевеления в комнате. О том, что

он дома, говорил храп, доносящийся до ушей каждого, кто проходил мимо. Голодный пес гонял по двору пустую чашку и скулил.

Петька подбежал к нему, погладил по шерстке:

– Бедный Шарик. Ты голодненький? Да?

Тот завилял хвостом. Тогда мальчик оглянулся на маму и брата:

– Всем без мамы плохо. Даже Шарику. И дать поесть некому. А дядька Степка храпит, как трактор. Он никогда никого не кормит.

Антонина протянула сыновьям два оладья и кусок хлебной горбушки:

– В том -то и дело. Дайте вот собачке! Мы не обедняем ведь без них?

– Конечно, – радостно понеслись сыновья сначала к ней, потом к четвероногому другу.

Дворняга после еды стал тереться об ноги.

Мама вздохнула:

– Отпусти, Петя, горемычного! А-то на цепи с голоду сдохнет. Так хоть мышей ловить станет или к нам прибежит. А вечером в своем дворе привяжем. До возвращения теть Лизы будет охранять нас.

Шарик от избытка чувств сначала пронесся в один конец двора, потом в другой. Попрыгал, извиваясь, вокруг мальчишек и соседки. Потом засеменил за ними, поочередно забегая вперед и возвращаясь.

Казалось, вышел на охотничью тропу. Иногда настораживал уши и прыгал в сторону, усиленно разгребая лапами землю. Доставал из углубления мышь и мгновенно проглатывал ее. Когда наелся сам, стал складывать добычу перед детьми, как бы делясь с ними. И сидел или лежал, навострив уши, перед своим даром.

Потом пес стал приглашать ребят к игре: прыгал в их сторону и отбегал, словно звал поймать его. Братья бегали за ним, спотыкаясь и хохоча. Шарик же уносился вперед, растягивался на земле, вытянув передние лапы вперед и уложив на них морду. Уши с места на место переводил, как бы зовя: ну-ка, догони! Вскакивал снова. И соревновался с мальчишками наперегонки.

– Какой умный кобель, – удивленно произнесла мама.– И преданный. Другой бы убежал, подняв хвост, искать, с кем подраться. А этот от нас на шаг не отходит. Охраняет. Даже собаки бывают умнее и добрее людей.

– Это о ком ты, мама, – спросил запыханный Петя.

– Да о куме своем, Степане. Не хочет беречь то, что дано Богом. Так и у разбитого корыта остаться не долго.

– Что, опять мордобой творил?

– Оттого и попала Лизка в больницу раньше срока, Петенька.

– Бедная крестная. Она такая добрая, а дядька злой и вечно пьяный.

– Ничего, сынок, Бог все видит. Спросит потом с него за все прегрешения!

Рев не доеных коров разносился по округе. Показались унылые и приземистые помещения фермы с наполовину гнилым забором по периметру. Кое-где его поддерживали жерди, одной стороной воткнутые в землю, а другой прислоненные к штакетинам. Времена были нелегкие. Революция, коллективизация, голод, нищета и разруха.

Ворота фермы оказались уже приоткрытыми: кто-то пришел раньше. Слышался лязг ведер и громкий говор внутри ближайшего коровника, куда направлялась сейчас Тоня с сыновьями, спешно справившими домашние дела.

– Ну, что, подруга, Митяй вернулся? – услышали они первый вопрос при входе в помещение.

– Сама жду с нетерпением. А-то ведь за двоих придется сегодня вкалывать.

Отозвалась Нина:

– Тут с одной нормой к вечеру ни рук, ни ног не чуешь! Мало ведь подоить, сдать молоко, все вымыть, вычистить. Так еще и дворовую территорию прибрать.

– Да ладно, чиво там. Я с помощниками. Вон какой Петро вымахал. Скоро Митяя догонит. И Юрка ему поможет. Так ведь, сынок?

Тот кивнул головой. И все же похвала матери заставила ребят покраснеть.

Тетка Матрена пожала плечами:

– А чиво это одна будешь отдуваться? Мальчишки, конечно, помогут: насыплют в кормушки сенаж из подводы, и удержат после дойки коров возле кормушек во дворе. А и мы в стороне стоять не станем. Возьмем каждая по три коровы в дойку в довес к своим. Правда, бабоньки?

Нина, Тая и Маруся поддержали предложение тетки Матрены.

– Чаво мы, нелюди какие, што ли?!

– Знамо дело, общее дело делаем.

– Митяй не по своей воле в город укатил. Не прохлаждается, а дело делает.

Коровник наполнился звуками капель молока, бьющихся о ведро при нажиме на коровьи соски руками доярок.

Тоня доила недалеко от тетки Матрены:

– Слышь, теть Матрен! Я вот диву даюсь, как Лизка еще в живых осталась при такой дуре-матери? Она ить могла ее в любой момент на тот свет спровадить! И почему она не Ермакова, а с другой фамилией?

– Так ить ее Хмелевы из Подгорного еще в младенчестве забрали у Шурки из Балков и удочерили. Та детей рожать рожала, а в сельсовете не регистрировала. Потому как все было побоку: выживет- хорошо, а нет- еще лучше. Нигде они не числились, так как незаконнорожденные.

– Откуда ж Хмелевы узнали, что есть такая несчастная девочка? Ума не приложу, жили в разных селах. И как же это случилось?

Тетка Матрена засмеялась:

– Ну ты, Тонька, и чудачка! А людская молва на что? Ей уж тесно в Балках стало, добралась до хутора, где Хмелевы жили. Приехали те как-то на колхозное собрание, там и услышали. А тут такая лафа: собрание почему-то отменили. Кажись, представитель из райцентра не приехал.

– Ну, что, – спросил у жены бывший механик в Балках Алексей Павлович. Теперь-то он уже в Подгорном чинил трактора и машины, – дитя смотреть пойдем?

– А давай, – отозвалась Евгения Яковлевна.– Так дочку хочется, – вздохнула.– За погляд ведь денег не берут.

Пришли они к Ермаковой в съемное жилье. Грязь, тараканы по полу, столу, стенам и детям ползают. Потолки не беленые, полы, наверно, сто лет не метеные. Дети грязные, в каких-то лохмотьях, с отсутствующими взглядами сидят. Когда входили, Шурка подскочила к старшей дочке:

– Марш с табуретки! Не видишь, гостям сесть некуда?

И стащила ту прямо за волосы. Девочка даже не заплакала, только вздохнула.

А хорошенькая такая, волосы светлые, слегка курчавые. Глазки чистые, добрые. Не то, что у выпившей мамки с сигаретой в зубах.

У Евгении сердце зашлось от жалости к дитю, а еще от явного подтверждения людской молвы, что муж Алексей нырял к Шурке не раз. В облике малышки заметила сходство с чертами супруга. Что-то родное и близкое сразу бросилось в глаза. Она -то не верила в его сексуальные походы, хотя и случались моменты сомнений, особенно когда в перебранках бросал слова, что уйдет к другой, более сексуальной и красивой женщине.

Но в то время ценили то, что есть. И не разбрасывались направо – налево отношениями. Терпели, старались привыкнуть. И продолжали жить вместе. Вот и тогда Евгения ничего не сказала Алексею о своих переживаниях, только толкнула в бок:

– Какая прелестная девочка! Давай заберем ее отсюда! У меня от жалости сердце вот-вот из груди выскочит.

– Тебе правда, понравилась крошка? – покраснел муж.

– Лучшего и желать не могу!

– Шур, скажи, сколько старшенькой лет-то? – осторожно начал разговор Алексей.

– А то не знаешь?! Писала ведь. Пять осенью стукнуло. Значит, теперь уже с половиной.

– А метрики есть?

– Какие там метрики? Незаконно рожденная ведь. Да и када мне ентими регистрациями заниматься? Чтобы прокормить эту ораву, работать, не покладая рук, надоть.

Евгения зыркнула неласково на мужа:

– Мы ить, Шура, по делу пришли. У тебя нет жилья, денег и времени на воспитание двух малолеток. А у нас есть все, кроме детей. Ну, не дал Всевышний нам счастья материнства и отцовства. А любви и жалости на полк ребятишек хватит.

Та затянулась, и выпустила вверх колечко дыма:

– Ну и што? Какое мне дело до ваших проблем? Счастья материнства у нее нет? – скривила рот.– Зато мужик всегда под боком. А мне остается собирать ласку по оборушкам. Хотел ведь Лешка в мои объятья перебраться. Чего не отпустила?

В разговор вмешался Алексей Павлович:

– Не обижайся, Шура! Ты и красавица, и умница. Но повстречалась позже того, как Бог Женю в супруги нарек. А такими вещами негоже разбрасываться. Мы отвалим тебе денег, чтобы сама оделась и грудничку что-нибудь купила. Отдай девочку. И тебе легче станет, и у малышки имя и фамилия появятся. Негоже жить вроде собаки бесхозной.

– Оно-то, конешно, неплохо бы деньгу заиметь. А-то ить совсем поизносились мы. А что люди скажут?

– А сейчас, что говорят? – не вытерпела торга Женя.

– Да хают во все дырки!

– Ну, так чего ж боишься тогда? Зато и тебе, и нам станет хорошо.

Шурка, хмуря брови, несколько раз затянулась. И выпустила дым, как из трубы паровоза. Дети и гости закашлялись. А ей, хоть бы хны.

– Ладно! Давайте деньги. Все равно она не ко двору пришлась. Упрямая, вредная,

а чуть ранее еще кричала днем и ночью, спасу не было.

Хмелевы переглянулись. Алексей достал из внутреннего кармана пальто купюры, аккуратно завернутые в бумагу. Протянул Шурке.

Та вытащила их из бумаги, пересчитала.

– Ого! Не хило! Тут и за жилье заплатить хватит. Намедни хозяин пригрозил, выгонит, если не отдам в этом месяце. Благодарствую!

– Вот и слава Богу.

– А где вещи малышки? Чай не лето. Ветер за окном. Пусть не сильный, но руки мерзнут.

– Так ить нет ничиво. Я их на улицу не пущала. А дома сидеть в том, что есть, сойдет.

Хмелевы позвали к себе девочку. Та подошла, упершись глазами в землю.

– Хочешь с нами жить?

Оглянулась на мать, не станет ли лупить за положительный ответ? Той не было дела до их разговора-раскладывала деньги по кучкам.

– Угу, – кивнула тогда головой.

– Раз так, решили назвать тебя Лизонькой, как маму мою. Нравится имя?

– Ага, – заморгала глазами.

– А папой будешь звать? – спросил Алексей Павлович, сажая малышку на колени и гладя по спутанным волосам..

Девочка обняла его за шею:

– Еще как! У меня никогда не было папы.

Евгения Яковлевна тоже погладила девочку по голове:

– А меня станешь называть мамой? Платьишек нашью, кофточку свяжу на спицах, носочки. Тебе с нами понравится. Вот увидишь.

– Ты- хорошая тетя. А мамка уже есть, – пролепетала теперь уже приемная дочь, оглядываясь на непутевую мать.

Девочка уткнулась носом в пальто отца, исподлобья оглядываясь на Женю. Ту слегка покоробил ответ ребенка, но у нее хватило ума понять, что девочка мала, и боится своенравную родительницу. Ничего, все образуется. Будет и на ее месте праздник..

Новоиспеченная мама сняла с себя пуховую шаль, закутала в нее малышку. Отец сверху укрыл снятым из-под пальто пиджаком. И таким образом спрятали девочку от холодного ветра. Хотя начиналась весна и из-под снега проглядывали ростки зеленой травки, от ветра пробирало до самых костей. Женя дорогой то и дело поправляла на девочке одежду, боясь застудить ребенка.

Папа гордо нес дочку на руках. Та впервые за свою жизнь улыбалась, с любовью и признательностью смотря то на новую маму, то на папу. Перед самым домом потянулась к Жене:

– Ты хорошая. Я стану твоей дочкой. Ты- моя мама.

Женщина, счастливая, прижалась к мужу и девочке одновременно, вытирая слезы неожиданного счастья с глаз.

Дома дочку искупали. Стала чистенькая, хорошенькая, просто куколка.

Стояла потом перед зеркалом и сама себя не узнавала. Тут же мама накрыла на стол еду: Лиза в жизни не видела столько вкусных блюд на красивых тарелках. После ужина потискали немного и отправили спать на русскую печку.

Утром проснулась- дом полон людей. Все разговаривают спокойно и смеются, показывая на люльку под потолком.

– Ну, ты поглянь на них. Где-то Лешка куклу для дочки с ее рост достал, люльку смастерил, Женька из лохматов все туда пошила.

– Вот родители, так родители. Не то, что у Шурки девчонка жила: грязная, безмолвная и постоянно битая. Не ко двору она Шурке пришлась.

– Так он ить и пацан ей не нужон. Ей сам процесс в охотку. Остальное все побоку. Была бы выпивка, песни, пляски. И в завершение мужик в кустах. Вот какое ей счастье надобно.

Лиза смотрела влюбленными глазами на новых родителей и свои игрушки, и поверить не могла, что теперь жизнь круто меняется. Она в семье любимый и желанный ребенок. И это ее собственные игрушки. И так ей приятно стало на душе, что пересилила страх и стала радостно всем улыбаться. Так началась ее новая жизнь.

Глава 4. Степка с топором на ферме. Лиза в больнице

Тяжелое тогда было время. Все равно, стоило подгорненцам узнать, что

у Хмелевых появилась приемная дочь, дом наполнился близкими и даже незнакомыми людьми. Каждый нес что-то для девочки. Времена были нелегкие, иной раз самим надеть было нечего. А тут показалась возможность сиротке помочь.

У нее появились собственная одежда и игрушки, фрукты и даже сладости. На первое время хватало, а потом Хмелевы поехали в Ставрополь и приобрели все, чего недоставало.

– Теть Матрена! А как быстро освоилась Лиза в новой семье?

– Да как тебе сказать, к хорошему всегда легко привыкать. В первый же месяц она оттаяла, стала хохотушкой и болтушкой. Они часто гуляли по селу, бегали по склону оврага. Никто бы не сказал со стороны, что совсем недавно счастливцы были чужими людьми. Стали понимать друг дружку с полуслова, любовь и нежность замечались постоянно.

Обе женщины додаивали последних коров, когда вбежал старший сын Антонины Петруша.

И стал кричать от самой двери:

– Мама, беда! Дядька Степка бежит от ворот сюда с топором!

Тонька заорала не своим голосом:

– Забирай скорей Юрку и на сеновал за коровником. И что бы здесь ни случилось, сидите там тихо, пока сама за вами не приду.

Петька с Юркой только успели выскочить из фермы с другой стороны, в проеме двери показался пьяный Степан со злым, просто демоническим взглядом налитых кровью глаз.

– Где она, – заорал без всяких предисловий, скрипя зубами.

– Не поняла, кум, ты кого-то ищешь? – пошла к нему навстречу Антонина, ясно понимая, что играет в прятки со смертью. Озлобленный мужик с топором не лучший собеседник.

– А-то не знаешь, кого ищет муж, когда не обнаруживает жены рядом с собой в постели. Куда делась эта потаскуха?

– Ах, вот ты о чем. А твоей жены Лизы здесь нет!

– Убью! И вас всех порешу, если не найду на ферме.

– Совсем с ума спятил что ли? Али как? Так начинай со своей кумы. Вот она я.

Тот размахнулся топором. Все ахнули. Но вовремя одумался и стал крушить деревянные перегородки между коровьими стойлами. Благо, коровы уже были на скотном дворе.

– Вот так же с вами поступлю, если не отдадите Лизку. – И этой паскуде мало не покажется. Пусть знает свое место.

Он орал, перемежая бранные слова с матерными.

– Пошла вон, любительница женских сплетен! Думаешь, не понимаю, вы спрятали мою бабу. И решили подшутить надо мной. Не выйдет, я не лох какой-нибудь! И покажу вам, как потакать неверной потаскухе!

– Кто сказал, что она такая? Да честней твоей жинки только ангелы на небе. И те потому, что маленькие, – пыталась возразить тетка Матрена.– Твово собственного дитятку под сердцем носит. А ты так о ней отзываешься. Где стыд-то?

Степка двинулся в ее сторону:

– Молчи, старая карга. У тебя никто ни о чем не спрашивает.– Последний раз предупреждаю, не скажете, где Лизка, стану по одному отправлять на тот свет. Мне терять нечего.

Петька ослушался мать: спрятал Юрку в сене, а сам побежал в домик скотников- за мужской подмогой.

Юрке наказал:

– Сиди здесь тихо. К мамке не ходи- там дядька Степка куролесит. Я скоро вернусь.

Степану надоело воевать с деревяшками:

– Ну-ка, быстро все на колени!

Стал по очереди тыкать топором в лица и требовал выдать Лизу. Все молчали.

– Не понимаете доброго к себе отношения? Стану учить топором, как обещал, по очереди.

Теперь стоял в раздумье: кого первого наказать за неподчинение, всматриваясь в лица, прищурившись.

И завизжал:

– А начну-ка я с тебя, старуха.

На середину коровника притащил какое-то бревно и заорал:

– А ну, ковыляй сюда, гусыня недоделанная! – Указал топором на тетку Матрену.

– Степа, да ты что? Тебя ж посадят! – подала голос Тоня.

– Заткнись, амеба безмозглая. Никто не давал тебе голоса. Следующая твоя очередь!

– Ложь голову на плаху, – приказал с трудом приковылявшей тетке Матрене, – будешь в заложниках. А теперь повторяю: «Где моя жена? Рогатым оленем никогда не был и не собираюсь им становиться! Считаю до трех.

И начал отсчет:

– Раз! – Поднял топор над головой.– Два!

Женщины сжались от страха.

В это время тихо подошли мужчины.

Вместе с выкриком “ Три!» из их толпы метнулась тень.

Никто не понял, кто этот смельчак? Все произошло молниеносно. Мужчина в прыжке успел одной рукой вырвать опускающийся вниз топор и отбросить в сторону. А другой нанести удар по груди Степки, от которого тот потерял равновесие, упал и выпучил глаза, пытаясь вздохнуть.

Тетка Матрена, казалось, распрощалась с жизнью. Она лежала, не шевелясь и почти не дыша. Женщины осмелели, бросились к ней:

– Матренушка, вставай, – тормошила ту Степановна.

– Я что, жива еще? – задрожал слабый голос заложницы.

– Да обошлось все, благодаря вон ему! – Головы женщин повернулись к смельчаку.

– Боря? – выдохнули с удивлением.– Год почти не казал глаз, и вот на тебе, объявился, чтобы спасти хуторскую.

– Да ладно вам, бабы! Какой я спаситель! Просто душа с ночи самой разболелась. Думаю, что-то случилось здесь! Вот и приехал.

– Где ж ты обитал все это время?

– Да рядом совсем, в Дубовке и обосновался.

Зашевелился Степан, потянулся к топору. Борис ногой отбросил орудие убийства дальше:

– Ишь, умник выискался! Бабы, кто платком пожертвует? Надо ж этому придурку руки связать. А-то, неровен час, беды не оберешься.

– Вот, возьмите. Пойдет? – протянула Нинка полотенце. Сенька попробовал его порвать, не получилось.

– В самый раз, – заключил, – и связал руки негодяя за спиной.

– Ну, ты, Борюсик, и мастак! – обступили героя мужики! – Это ж надо, в прыжке и топор отнять и Степку вырубить!

– Да чего там! В погранке ведь служил! От звонка до звонка. Там и не такому научился.

– Тогда все ясно, – сказал Сенька.

– Вот ведь судьба у девчонки какая: такой парень был. Так нет же, выдали замуж за выродка: и сам не живет по-человечески, и ей жизнь испоганил, – заголосили бабы.

Борис поднял голову, поправляя чуб, и как бы невзначай спросил:

– А где, кстати, она?

– Да где ей быть? В больнице. Совсем от побоев отключилась ночью. И в себя не приходила. Митяй и повез ее в Михайловку. У нас война с этим чучелом еще с трех часов ночи началась, – махнул головой в Степкину сторону Семен, – Он тогда таскал жинку по земле за косы. И все из-за того, что той в роддом приспичило и помешала ему с Оксанкой дело справить.

Тонька подхватила мысль:

– Разбил ваши чувства, обрюхатил девку. И издевается теперь, как только может. Где справедливость? Какая-нибудь прошва живет счастливо, а хорошая девчонка мается.

– Видно, на роду ей такое написано, – вздохнула бабка Степанида.

– Какая там, к чертям, судьба. Счас ей самое время решить: нужон он, али помеха в энтой самой судьбе! Если счас не сбросит с себя оковы, прибьет ведь как-нибудь, не иначе.

И никто не сможет помочь. У этого придурка заскоки в любой момент могут случиться.

– Хучь бы один день не дубасил! А за что, спрашивается? И чистоплотная, и добрая, и умная! Воет девка, судьбу клянет. Была запевалой во всех молодежных делах. А теперь живет, как собака на привези. Все делает, вроде, как надо. И всякий раз виноватая. Врагу не пожелала бы такой жизни, – со слезами в голосе откликнулась тетка Мотря.

Антонина вздохнула:

– От и теперь, кто знает, жива будет али нет. Без чувств ведь и с большой потерей крови повез Митяй в роддом.

– Да как медицина счас в той же Михайловке, так лучше сразу в гроб и крышкой накрываться. Ездила туда невестка, поставила дочку на учёт у детского врача. Так за год никто и не приехал, да и карточку потеряли. А малышке года не было ещё.

Один раз поднялась у крошки температура под сорок. Зима, ночь, что делать? Сын в больницу за фершалом. Пришел тот, покрутил, повертел ребенка. Выписал таблетки. А малышке все хуже… Пользы от ихних таблеток, как от дровеняки.

Позвали бабулю из соседского села, осмотрела ребёнка и говорит: зубы у неё режутся, полощите отваром ромашки. Есть она у вас? Тогда… слабым чаем. А еще, милая, к вам приходит Верка Назарова, полная такая, смирная на вид, очень дотошная женщина?

Невестка в ответ:

– Да, вчера приходила. Муж с её сыном работают вместе.

Старушка и молвит:

– Ты её не пускай – очень глазливая. Слышала про такое? Да и сплетница хорошая.

А ребёночка пока пригладь, волосы ей прибери и успокой, грудь дай. Пусть долго питается грудным молоком, пока сама не захочет бросить. И кашу кушает с хлебом, и кусается, а не отнимай. Молочко наше женское, не только сглаз, а чего и похлеще вылечить может. Днём дитя варёным корми, а ночью титьку давай. Поняла?

От тогда только температура стала спадать у внучки, и она повеселела.

– Господи, пошли нашей Лизушке знающих врачей, чтобы пожила еще на этом свете. Рано ей в мир иной. Не все в этой жизни познала.

И оглянулись на Борьку: тот стоял бледный, что-то обдумывал.

Потом громко сказал:

– Ладно, земляки. Пора и честь знать. Я домой.

И исчез так же незаметно, как появился.

Глава 5. Лиза размышляет о своей судьбе. Борин визит

Мало, кому известно, что творится в голове обиженной женщины. Надо хоть раз оказаться на ее месте для понимания истины. А там пустота и боль, самокопание и сплошные вопросы. За что досталась такая судьба? Ладно, мать была не из честного порядка, творила всякие недостойные дела. Но дети ведь за родителей не в ответе. Так почему ей приходится отдуваться?

Новые родители окрасили детство в яркие краски, а потом и вообще жизнь. Тепло и нежность просто заполонили ее душу всего за несколько месяцев. Уже не носила обносков и тряпья, хорошо питалась. И всем своим детским сердечком чувствовала любовь. Отец шептал нежные слова и с упоением подбрасывал в воздух. Она смеялась заливисто от счастья, хохотал без умолку. Мама прижимала к груди голову и почему-то вздыхала.

Может, переживала, что не смогла сама подарить радость отцовства любимому человеку? Или была довольна материнством? Даже животные понимают предназначение – дать жизнь потомству. Что уж говорить о людях? Лишь с годами поняла материну боль – она-то была дочерью любовницы мужа. В близком человеке боролись обида и любовь к малышке. Материнство и здравомыслие победило.

Вот и сейчас Лиза, окруженная склянками с разными растворами, которыми медики поднимали ей иммунитет и возвращали к жизни, не спала, а в раздумье коротала время. Как быть? И в сотый раз признавалась себе: не хочет возвращаться к мужу.

Настолько опостылел, что не хотелось слышать голос и видеть самого. Не говоря уже о том, чтобы продолжать исполнять супружеский долг. Лучше уж быть совсем одной, чем рабыней у этого мерзавца.

Степан любил только себя, желал добра лишь собственной персоне. Вел себя так, как мужчина, что завел любовницу. Он есть вроде бы рядом, но ни чувств, ни поддержки от него нет. Только видимость. Наличие того, что нельзя взять. Вроде есть, но на деле – нет ничего. Если уж посмел избавиться от ни в чем не повинного наследника, ничего не будет стоить и ее отправить на тот свет. В этот раз не получилось сделать это лишь потому, что заступились добрые люди.

Размышление прервал крик из коридора:

– Хмелева из 8 палаты! Вам что, особое приглашение надо? Ну-ка быстро на уколы. У меня скоро пересменка, а из-за вас не могу помыть полы в процедурке.

Лиза подумала:

– Слава Богу, что пересменка. Злая ты больно. И так тошно.

Быстро сходила на укол. И отправилась в палату.

Она шла плавно, без спешки, изящно держа голову и развернув грудь. Светло-русые волосы собраны брошкой, на висках кое-где они кокетливо топорщились и слегка колыхались от ходьбы. На губах блуждала легкая улыбка от проносящихся в голове роем воспоминаний. И веяло от нее свежестью и поправленным здоровьем. Синяки сошли, раны и ссадины затянулись. Даже прошедшие годы и зверское отношение супруга не убавили в ней красоты и непосредственности.

– Так вот же она, смотри, – дергал за рукав какого -то парня больной из седьмой палаты. – Идет, как пава, грудь колесом, осанка царицы. А попала сюда от побоев мужниных. Вертлява, видать, укуси меня блоха. Таких гулен никакие побои не развернут на истинную дорогу.

– Заткнись, балабол! Сам ты вертлявый! – Дернулось плечо стоящего рядом русоволосого парня с серыми глазами, словно безднами.

Лиза резко повернула голову на знакомый голос и увидела Борю. Такой же красивый и необыкновенный, каким был раньше. Улыбка озарила его лицо, привелась в движение мимика. Рот расползся, показывая ровные зубы, блестели глаза.

– Вот и я.– Застенчиво сказал он хриплым от волнения голосом и покраснел.– Пришел проведать. Не прогонишь?

– Я? Тебя! Ни за что!

От волнения и неожиданности у Лизы закружилась голова. Потом мимолетное головокружение постепенно отступило, но сердце продолжало волноваться и ходить ходуном в груди. Нервы натянулись, как гитарные струны.

Она взяла себя в руки. Недостойно замужней женщине таять при первой встрече с мужчиной, пусть даже и любимым.

– Проходи в палату! Мне после укола полежать следует.

– Конечно, конечно, – пропустил ее вперед, когда открыл дверь. – Я ненадолго. Даже не успею надоесть, – вдруг заразительно засмеялся. Лиза его поддержала.

В глазах парня сверкали искорки, они всегда давали знать ей о сильных чувствах друга.

Боря с интересом разглядывал девушку, и она не могла оторвать от него взгляда.

– Пойдем, погуляем, – поднялась с места одна из соседок по палате, подталкивая к двери двух других, не таких догадливых.– Не видите, людям поговорить надо?!

– Как ты? Говорили, чуть не умерла.

– Да все ничо. Был такой грех. Врачи не отпустили на тот свет, – улыбнулась застенчиво.

– Я рад, – потирал рука о руку посетитель. Посмотрел как бы сквозь нее, покраснев.-

– Смотрю на поправку пошла. Прости, Лизок, думал не скажу ничего… Только ответь, за что?

Лиза молчала. Что она могла сказать в свое оправдание? Что боялась обидеть непослушанием родителей? Или поклясться, что любит до сих пор? Все это- лепет младенца. Что сделано, то сделано. И нечего кого-то винить. У самой мозги где были?

Боря видел тень сомнений на ее лице и борьбу с желанием завыть в голос. Но не слышал ответа. Кокетливые брови, всегда сводящие его с ума, сошлись у переносицы, губы дрожали, а блестящие глаза вызывали в душе сумятицу. Такая же, как раньше, только теперь не его подруга, а жена гаденыша, которого следовало бы сапогом раздавить в зародыше, а не давать в жены такую девушку.

– Ладно, Лиза, все понял: это для меня расставание смерти подобно. Тебе, наверное, смешно такое слышать? Не представляю, как жить теперь, зная, что ты жена другого? Ну, ничего. Жизнь продолжается. Я сильный. Все выдержу. Я пошел. Извини. Тут тетя Тоня яблоки передала, говорит, в них много железа. Кстати, Степан больше не тронет, иначе будет иметь дело со мной.– Закрыл за собой дверь Боря.

После ухода Бориса Лиза впала в истерику. У нее тряслись плечи от рыданий. Ну, почему молчала, не рассказала обо всем? Что за блажь, думать, что все это происходит не с ней? Витала в облаках, надеясь, что все наладится, а сама палец о палец не ударила, чтобы хотя бы объяснить, почему стала Степкиной женой.

И что это за замужество? Название одно, рабство скорей, не семья. Все время ждала этой встречи, а тут спасовала, от страха и стыда готова была спрятаться с головой под одеяло.

Вошла медсестра баб Нина:

– Что случилось, Лиза? На тебе лица нет! Главврач предупредил всех: ни в коем случае не пускать твоего «суженого». Но это ведь не он был? Или ошибаюсь? Показался очень положительным.– Взволновано заверещала старушка, ставя возле кровати пациентки капельницу. – Предпоследняя сегодня у тебя процедура. Слышишь?

– Угу, – вздохнула Лиза и старательно вытерла влажные глаза.– Быстрее бы все кончилось.

– Вот, горе луковое. Что ни день, то слезы! Ты хоть когда-нибудь не ревешь? Такие красивые глаза, и не бережешь. Да наплюй на мужиков! И береги свое здоровье. Пока сама себя не полюбишь, не жди тепла от других. Что, этот прохвост обидел тебя?

– Нет!

– А что ж тогда ревешь белугой?

– Соскучилась, почти четыре года не виделись. Он совсем не изменился, а я бледная, с синяками под глазами. Самой на себя смотреть противно, а он глаз не сводил, совсем, как раньше.

– Так этот красавец – твой Борис что ли? Ну, тот, которого из армии не дождалась?

Лиза сдавила голову у висков:

– Он самый. Если бы знали, баб Нин, как трудно жить ожиданием и знать, что зря делаешь это.

– Доля наша, бабская, такая, Лизок: терпеть да ждать.

– И ведь сама все испортила. Мне было с ним так хорошо… – Лиза мечтательно улыбнулась через слезы, – Соринки сдувал, смотрел, как на икону. Ушел в армию, честно ждала. Уже не месяцы, дни считала. И надо ж было припереться свекру со сватовством.

Родители как с цепи сорвались: « Подумай, доченька, отец у парня серьезный, деловитый, скорее всего, и сын унаследовал трудолюбие. Будешь за ним, как за каменной стеной». Вот я и за стеной в рабынях у него и вместо груши боксерской.

Знаешь ведь, я у них приемная. Век благодарна буду, что сделали мое детство завидным. Ну, не смогла противиться отцу с матерью, не убедила, что не представляю жизни без Бори, не получилось у меня борьбы за наши чувства.

Решение родителей выдать замуж за нелюбимого лишило меня надежды на светлое будущее. В роли мужа представляла лишь одного мужчину. И уж точно не супруга. И получилось, выйдя замуж за него, предстала перед людьми и, главное, перед Борей предательницей. Он гордый, никогда не простит этого шага.

– Пришел же проведать! – отозвалась баб Нина, поправившая иглу капельницы в руке, – знать, не держит зла. С ним надо бы помягче. Если любит, поймет. Надо ж, – она покачала головой.– Через всю жизнь пронес любовь к одной женщине, так может далеко не каждый мужчина. И даже не пытается жениться на другой. Понимает, такой брак не принесет счастья, будут вечные воспоминания о прошлом, разрушая жизнь нынешнюю.

– Нет, баб Нин, вижу, что любит, а понять моего поступка не может. Это был всего лишь визит вежливости. Трухнул за меня. Бабы, небось, такого наговорили…

– Да ладно тебе, Лиз, какие твои годы, все еще наладится. Жизнь, конечно, нельзя начать сначала, но можно попробовать пережить некоторые моменты, что-то исправить или сделать лучше. Главное, поверь в себя. И ни в коем разе не прощай забияку. Ударил раз – теперь жди побоев каждый день. И как за этого гулену согласилась пойти? Ума не приложу.

– А вот согласилась, не дала отпор мамке с папкой. А в брачную ночь долго не могла набраться смелости, чтобы лечь в постель с постылым, нелюбимым мужем.

– И чего переживала?! Все знают, он повеса еще тот. Любовница уже много лет. И на все наплевать: на тебя и твои волнения. Брак ваш – обыкновенная ширма для успокоения отца, лелеющего мысль поставить с его помощью Степку на место.

Тот думал, женится сын, наберется ума, станет ответственным и остепенится, забудет о любовнице. Но ничего не вышло. Только жизнь тебе испоганили. Ладно, милая, не горюй. Бог все видит. Сдается, будет и на твоей улице праздник. Встретишь еще хорошего супруга. И дети будут, и счастье придет. Только не теряй надежду. – Она вздохнул, погладила Лизу по волосам.

– Как перестанет капать лекарство, закрой вот этот винтик и кликни меня. В пятую палату схожу, новенького там с травмами привезли. Авось, подмогну чем.

Размышления прервала постовая медсестра:

– Хмелева, к вам посетитель.

– К-к-то, – задрожал от испуга Лизин голос.

– Да не бойтесь так. Мама пришла.

– А… – успокоилась Лиза.

Мама Женя влетела в палату, как коршун, разыскивающий пищу для птенцов, и, как из рога изобилия, посыпались вопросы:

– Что он сделал? Как твое здоровье? Ребенок жив?

Медсестра еще была в палате:

– Вы что, милочка? Дочку-то еле спасли. Думали, все, конец. Ребенок умер еще до появления в больнице.

Мама заплакала:

– Бедная наша Лизонька. Прости, что отдали за изверга. Думали, раз отец хороший и отпрыск таким будет. Посчитали, Боря молодой, неопытный. А за этим будешь, как у Христа за пазухой. А вышло-то как? Борик вон сегодня тетку Матрену спас от топора Степкиного, а этот ирод не только не стал мужиком и защитником, а еще и издевается над тобой.

Хуторяне отпустили его, не стали сдавать в милицию, взяли только слово, что починит все разломанное в коровнике, когда искал тебя. А Боря еще пригрозил, если тронет еще пальцем, живьем в могилу закопает. До больницы к нему домой заскочила. Не знаю, правильно ли сделала, но сказала Степке, что больше ноги твоей в своем доме не увидит.

– Все правильно, мама. Не вернусь туда. Не хочу гробить жизнь ради подонка?! Лучше одна буду. Только, боюсь, не отстанет. Будет приходить и громить ваш с папой дом.

А у самой заволновалось сердце: испортила жизнь Боре, а он еще и заступается за нее. Вернуть бы все назад, никогда бы не послушалась родителей. На кону стояло будущее, а она всего лишь из благодарности не стала противиться.

– Слухи о случившемся долетели и до биологической матери. Приходила, предлагала помощь. Бабы говорят, исправилась, вышла замуж и живет теперь в Михайловском. Своя хата у них с мужем, большой двор. Пока Степка остынет, может, там переждешь?

– Скорее всего, так и сделаю, мамочка. Как не жалко от вас с папой уходить, а придется. Не должна портить вам жизнь вечными скандалами Степки. Он ведь, как выпьет, дурак дураком. Может, если бы любила, не было б такого?

– Ты еще и винишь себя?

– Да не виню я собственно, рассуждаю. Здесь времени много на это.

Мама обняла дочь:

– Никуда ты от нас не денешься. Каждый день приходить будем. Ты наша, Хмелева. Мы теперь на всю жизнь вместе связаны. Лишь смерть разлучит.

– Только об этом, мамочка, не говори вслух. Мысли-то материальны. Только с вами я и постигла счастье.

– Ладно, Лизонька, пойду. Отец в последнее время хворать часто стал. А услышал про твою беду, вообще слег. Напичкала его отварами, и к тебе.

Они обнялись И мать покинула палату.

Лизины мысли снова понеслись в пляс. Немало было родителям хлопот с нею: слабой и истощенной, она подхватывала то простуды, то ломоты, то всевозможные боли в разных органах. Мама не переставала лечить народными средствами. Денег-то тогда почти не было. Жизнь только-только у людей стала налаживаться. А тут еще, как гром среди ясного неба: война.

Глава 6. Война на Ставрополье. Ненависть свекрови

После удочерения счастье в новой семье, как неожиданно возникло, так же и исчезло в одно летнее утро. Сельчане узнали о нападении немцев утром двадцать второго июня. Сын тетки Матрены Федька вернулся на рассвете с михайловских танцев, где всегда встречался с зазнобой. И сказал матери новость:

– По радио передают: «Правительство призывает граждан и гражданок Советского Союза теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

– Что же теперь будет-то, Федюшка? Только чуть стали подниматься с колен, и снова-здорова нищета и лишения?! А-то и похлеще чего. Как же с вами, мужичками, расставаться? Без мужика дом на селе, что сирота.

– Ничего, мать, за Родину, за Сталина биться будем до последней капли крови! – ответил сын, обнимая одной рукой враз поседевшую женщину, а другой вытаскивая из сундука рюкзак. Его и рюкзаком-то назвать нельзя, скорее котомкой в виде небольшого мешка с завязками сверху и лямками для заплечной носки.

Тетка Матрена с ревом разнесла весть по хутору. Пришла беда, как говорится, открывай ворота. Растили люди детей для счастья, а получилось, многих забрала навсегда негода.

Мужчины стали уходить на фронт. В первый же день в действующую армию мобилизовали сто пятьдесят добровольцев. Среди них Федька, Митяй и Любин отец Алексей.

Из городов и районов края на поле боя направили по партийной мобилизации свыше 14 тысяч коммунистов и 20 тысяч комсомольцев. Многие из них после непродолжительной боевой подготовки пополняли формировавшиеся под Москвой в сентябре 7-ю и 8-ю танковые бригады и другие воинские части.

В 1941—1942 гг. по решению Государственного Комитета Обороны на Северном Кавказе сформировали десятки дивизий, бригад, отдельных полков. Стали проводить подготовку боевых резервов для действующей армии, вести обучение населения.

Все промышленные предприятия переориентировали на выпуск продукции для оборонной промышленности. Город и ближайшие села и хутора наводнили беженцы. Новости с фронтов жители населенных пунктов узнавали из сводок Совинформбюро, собираясь вокруг установленных на улицах громкоговорителей.

Вместе с регулярными войсками в Ставрополь вошли и немецкие микробиологи для ведения своей войны. Их главной задачей было получить документы с бактериологической станции, где ученая Магдалина Покровская разработала вакцину от чумы. Но та вовремя успела покинуть город и увезти разработки в Казахстан.

Бои за Ставрополье были упорными. И продолжались до двадцать первого января. Гитлеровцы рвались к нефти и газу Кавказа. Они сюда стягивали свои разбитые в других местах части, остатки полков и дивизий, уцелевшую технику. Здесь задерживали и прореживали их огромную силу.

То в одном, то в другом доме Подгорного и Михайловского слышался плачь после ухода почтальона. И все равно во время его возможного появления женщины с мольбой искали встречи с его глазами. По ним видели, чего ожидать от сегодняшнего дня.

Дмитрий Иванович Москвитин сообщал в письме из Белоруссии: «Со второго августа сорок первого года нахожусь в белорусских болотах среди грома самолетов, танков, орудий, пулеметов. Так что некогда писать в такой обстановке».

Строки из письма Ивана Конева: «Я жив – здоров. Вот немного меня осколком повредило – пробило ухо, плечо, бровь. А на вопрос, что я делаю на фронте, отвечаю – бью фашистов!». Оба не вернулись в родную Михайловку, пали на полях сражений.

От отца Лизы не было вестей. Неужели больше его не увидят, родные руки не обнимут, не приласкают, не погладят по голове? Когда, уходя на фронт, отец взял дочку на руки, поцеловал и заплакал, она не могла взять в толк, почему он так поступил. Теперь стало ясно: боялся. что объятия и это расставание могли стать последними.

А тогда он что-то говорил им с мамой, они ничего не понимали. Смотрели на него, как тупые ослицы, и просто старались запомнить взгляд, поворот головы, насладиться голосом. Только и услышали последние слова:

– Я обязательно останусь живым ради тебя, любимая, и нашей дочери. Это такое счастье держать ее на руках, жить ради нее, учить жизни и идти рука об руку с тобой, Женечка. Раз взяли мы заботу о Лизоньке, должны во что бы то ни стало поставить на ноги. Только ждите меня.

В колхозе работали теперь женщины и подростки. Они пахали, сажали картофель, свёклу и морковь, сеяли рожь, пшеницу, гречиху, выращивали скот. Весь собранный урожай сдавали государству. Причём, большая часть урожая и с личного подсобного хозяйства также шла в фонд государства. Работали, как говорится, от зари до зари, но никто не жаловался, не роптал, хотя сами оставались полуголодными. Главной мыслью было: лишь бы победить врага!

Ранней весной женщины с детьми отправлялись искать мягкую кору деревьев, лебеду, сныть, черемшу, выкапывать луковицы цветов- медуниц и рвать ее цветы, что были сладкими как мёд. Всё это использовали в пищу. Травы и плоды хоть и придавали горький привкус еде, давали хоть какое-то насыщение. Варили суп с крапивой и снытью на молоке, пока имелись в семье коровы.

Пригорки вокруг хутора, заросшие разнотравьем, были в те дни желаннее любых продуктовых лавок. Высокий конский щавель путался между ногами, словно подсказывая, что в лучшие времена из него получался зеленый борщ. Пусть сейчас не хватало для этого других ингредиентов, все равно ощущалась его приятная кислинка в похлебке.

Лебеду добавляли в тесто, отчего хлеб становился почти чёрным. Когда весной лопатой копали свой огород, большой радостью было обнаружить перезимовавшие в земле мерзлые картофелины. Их тщательно разминали, добавляли немного муки и лебеды и жарили оладьи на рыбьем жире. Матери не давали детям наедаться досыта, – лишь бы не голодали. Назавтра снова будет день, и захочется есть.

Сладковатый запах сурепки будоражил мозг, набирали ее для напитков. А когда при походах за пропитанием наступали на траву рядом, из нее поднимались полчища обеспокоенных бабочек белянок. Как только зацветала акация, голодные дети горстями ели ее цветы, которые называли кашкой.

Лиза с мамой Женей жили на квартире тогда в чужом дворе, из которого в любой момент их могли попросить. Мама стала строить самостоятельно хатку. Мужчин в селе не осталось. Если и встречались, то калеки да дремучие старики. Так что помощи ждать было неоткуда.

Она каждый день брала дочку за руку и шла на поиски палок и жердей, которые потом скрепляла между собой, месила глину с соломой и мазала. Шаг за шагом, построила небольшую хатенку, и через два года они с дочерью перешли жить в собственное жилье.

Счастью не было предела:

– Представляешь, доченька, мы ни от кого теперь не зависим. Это наша собственная хата. Может, не такая красивая, как сделали бы мужики. Зато наша. И соорудили ее мы с тобой вот этими руками.– показывала мать мозолистые, натруженные руки.

У Лизы от гордости катились слезы: вот какая у нее мама.

Не каждая женщина осмелилась бы взяться за такой труд после адской работы в колхозе, где и без того работницы костьми ложились ради победы и возвращения к мирной жизни.

Окна хаты выходили на улицу, не то, что раньше – в огород. Теперь Лиза сидела на печи и видела все, что происходило вокруг: кто куда пошел, какая чудесная весна за стеклами. Видела капель и появление зелени, распускание березовых листочков на дереве у калитки и разноцветье полевых цветов вокруг. И ощущала себя счастливой и причастной ко всему.

Детсады и ясли не работали. Мама Женя, уходя на работу, отводила дочку к кому-нибудь из соседей, у кого были старшие дети. Свекровь отказывалась оставаться с приемной дочерью сына и невестки:

– Сама на птичьих правах у дочки нахожусь. Зачем, спрашивается, брали чужое дитя? Нам самим есть нечего, еще лишний рот добавится. Вон у Лешкиной сестры есть ребенок. Лучше б ему отдала какой-никакой кусок, чем чужого …кормишь.

Дочка свекрови – Пашка- снимала тогда жилье на квартире у Ишковых на Тутовской площади.

Лиза уже понимала, о чем говорит бабушка и плакала: почему та ее так ненавидит и обзывает матерными словами. Ничего плохого ведь не сделала.

Женя возмущалась:

– Мама, вы сами детей растили в лишениях. Как можете ребенка крыть матом и жалеть куска хлеба? Да и не прошу кормить, свою еду оставлю. Вы только присмотрите за девочкой. Меня послали на курсы садоводов-виноградарей. Не брошу же одну?

– Еще раз повторяю: она мне никто и смотреть за ней не собираюсь. Лучше б Пашкиной Вале принесла гостинчик- хоть своя, кровная. А что касаемо твоих курсов, так плевать на них. Сына нет- ты мне тоже чужая.

Мама Женя плакала:

– Что бы делала сейчас, не будь весточек с фронта, если бы не Лизонька. С горя и тоски на тот свет уже отправилась бы. Она и обнимет, и пожалеет, и поддержит.

– Вот и живите сами по себе, раз вам так хорошо вместе.

Без приемыша есть, за кем присматривать, – вытолкнула в прихожую невестку с маленькой девочкой золовка. Свекровь выглядывала с ядовитой улыбкой из-за ее плеч:

– Нет сына и нет разговора с тобой.

– В общем так, мама, не хотите помогать с ребенком, то вы мне тоже не нужны. Чужие люди и то в беде не бросают, – в сердцах выкрикнула Женя.

– Пошла вон, голодранка безмужняя! Будешь тут еще права качать. Брата нет- ты для нас – ноль.

– Какая ж безмужняя голодранка? У меня Алексей на фронте фрица бьет, – загорелись глаза Жени.

– И где же муж, который объелся груш? Ты хоть одно письмо получила? – Скривила лицо Пашка.– Значит, нет его. Или не желает знать тебя. Вот и колупайся теперь с приемышем сама, как хотела. А у нас с мамой своих хлопот полон рот. Правда, мама?

– А то как!?

– Неправда! Алексей жив! Нечего хоронить раньше времени! Как вы можете так о сыне и брате говорить?

– Освободи помещение. Пошла вон. И выродка своего прихвати, – заметив испуг в глазах прижавшейся к ногам матери Лизы, золовка схватила за шиворот невестку и вышвырнула вместе с девочкой на улицу, закрыв дверь на засов.

Женя бы к своим родным отвела дочку, но жили те далеко. И все же поплелись они с малышкой туда. Всю дорогу проплакали: может, хоть подскажут, как быть.

– А к Хмелевым с тобой, доченька, больше ни ногой. У них, кажется, от злости и зависти мозги шиворот навыворот повернулись. И раньше не были особенно добрыми, а теперь вообще вместо слюны у них желчь изо рта брызжет.

– Мамочка, что же мне делать? Подскажи? Не бросать же малышку одну в доме?!

Мама погладила дочку по голове, как маленькую:

– Не расстраивайся, милая. Война пройдет, вернется Алексей твой. И заживете снова счастливо, как раньше.

Сестра Оля добавила:

– У нас на днях корова отелилась, решили отдать вам телочку. Подрастите, и получится из нее кормилица. А Лизоньку оставляй у нас. Как -нибудь общими усилиями присмотрим. А лучше будем приходить к вам. Лизе там привычнее.

Дочка помогала маме по мере сил. Пока та училась, приносила по охапке сена будущей корове, чтобы приучалась к нему, давала воду для питья. Животина тянула к ней радостно голову, лишь девочка показывалась в сарае.

– Ты поглянь, тетка Матрена! А из крестницы у Женьки подрастает помощница! – восклицала каждый раз Антонина.

– Вот и я так кумекаю. Добро окупается сполна. Хорошая девочка растет. Лешка придет, не нарадуется. Только бы вернулся живым и здоровым.

Вскоре в семье снова появились молочные продукты. А излишками они стали отдавать соседским детям. Тогда не особо делили детей на своих и чужих, понимали, где лад, там и клад, здоровье и силы.

Глава 7. Арест Лизиной матери по заявлению родственников

Осенью, когда ветер завывал за окном и слышался запах предстоящих морозов, утром рано пришла вдруг свекровь Жени:

– Ух, какая там холодрыга! – Передернуло ее.– Просто до костей пронизывает. А ты что, невестушка, куда-то идти собралась? Вижу нарядилась, дитя собрала.

– Каждое утро хожу на курсы. Говорила же вам, колхоз направил. А Лизу к куме отведу- с пацанами побудет. Они не отказывают в помощи. Хотела еще добавить,«как некоторые». Но что-то подсказало не делать этого.

В душе еще хранились воспоминания о последнем походе к свекрови с просьбой присмотреть месяца два. Она крыла тогда ее с дочерью самыми грязными словами. И даже выгнала за дверь.

И вот теперь, не иначе, что-то ей от них с дочкой понадобилось: льстит в лицо и притворяется добропорядочной свекровью:

– Ты, милая, иди, сама присмотрю за внучкой. Как-то нехорошо получается: бабушка есть, а помощи нет.

– Нет, мама, в прошлый раз вы ясно дали понять, что не желаете знать нас с Лизой. Я все уяснила, наступать повторно на острые грабли не собираюсь. В ваше хорошее отношение не верю, поэтому лучше уж закрою дверь хаты и отведу девочку к куме.

Бабка кинулась с кулаками на невестку:

– Ах ты, тварь неблагодарная! Лешка взял тебя в жены голу-босу, одел, обул. И теперь смеешь называть хату своей, когда в ней еще обитает и приемыш твой, а Леши моего в помине нет!

Она таскала молодую женщину за косы, вроде белье в реке полоскала. Та пыталась вырвать волосы из цепких рук взбешенной бабки. Потом набралась смелости и ударила старуху в живот. Если у той нет совести издеваться над невесткой, в честь чего она должна терпеть выходку свекрови?

Лиза подскочила к старухе, потянула за рукав:

– Бабушка, не бей маму!

Та скривилась:

– Бабушка? Это кого ты бабушкой назвала? Меня? – И отшвырнула девочку, как плешивого котенка, к печке. Малышка ударилась затылком, заплакала.– Бомжиха у мусорного бачка твоя бабушка. А я плешивых отбросов видеть даже не хочу.

Пока бабка орала на внучку, Женя высвободила из ее рук свои косы, схватила первый попавшийся под руку предмет- им оказался сапог- и ударила свекровь по искривленному от гнева лицу:

– Не смей обижать дочку!

Из рассеченной брови гостьи текла кровь, злой рот шипел:

– Если вдруг Лешка останется живым, не я буду, если не расскажу о этом избиении.

– Запомните, мама: он жив и обязательно вернется. Я тоже не стану молчать: пусть решает, кто прав, кто виноват.

– Дура умалишенная! Из-за какой-то бродяжки кидаешься на мать своего супруга. И это не пройдет даром! – Быстро одеваясь, кричала та и и побежала к Пашке.

Женя отвела Лизу к Яковенковым и отправилась на учебу.

На другой день, в воскресенье, бабушка пришла снова.

– Ты знаешь, Женька, чтой-то мы вчера взъерепенились не по делу. Я тут пришла сказать: давай мириться. Не по-родственному как-то кидаться друг на друга.

У невестки снова в голову закралось подозрение: что-то здесь не так:

– Дак я всегда «за». Зачем портить отношения из-за всякой ерунды? Двигайте стул к столу, чайку с чабрецом попьем. Смотрю, вы простыли. Фонит голос-то ваш.

– Когда мы с семьей жили на этом участке, Лешка любил по горам бегать с друзьями да в речке купаться, – говорила гостья, цедя чай и хитро прищурившись.

– Да кто ж этого не любит? Лиза тоже обожает с детьми носиться да барахтаться в воде.

У бабки появился злой блеск в глазах:

– Сын всегда считался с моим мнением и почитал как мать.

– Так и должно быть всегда.

– А как вы поженились, он сильно изменился. Теперь считает тебя своим главным авторитетом. Остальные никто.

– Ну, зачем вы так? Еще в библии говорится, что сын, когда повзрослеет, “ прилепится к женщине» и будет с ней создавать семью.

– Ты еще и Библию читаешь?! Негоже при коммунистах так говорить.

– Как ни говори, смысл один и тот же.

В комнате повисла зловещая тишина. Уже давно выпили чай, переговорили на многие темы, а странная гостья все не уходила.

За окном послышался перезвон цепей телеги, во двор въехала полицейская линейка. К дому подошли два огромных мужика. У одного из них через плечо висела винтовка со штыком.

Открылась входная дверь:

– Литвинова Евгения? Жена Хмелева Алексея Павловича?

– Да. Все верно? А что произошло?

– Вы избили свою свекровь. И прикидываетесь дурочкой, спрашивая, что случилось?! Во, наглая баба! Рассеченная бровь тому доказательство. Собирайтесь. Ждать долго не станем.

Женя быстро оделась, замкнула сундук, подошла к печке, где сидела Лиза и с испугом наблюдала за происходящим.

– Вот, доченька, ключ. Никому чужому его не давай, что бы ни произошло! – Сквозь слезы сказала она, поцеловав дочку.– Когда придут мои сестры-тетя Оля или тетя Настя, – отдашь только в их руки. И больше никому.

– Ну, вот! Каким-то посторонним людям можно отдать, а матери родного супруга, значит, нельзя?! – Креста на тебе нет! – Орала вслед выходящей из двери невестке свекровь.– Все расскажу сыну, если вернется. Получишь от него кундюлей за неуважение к свекрови.

Женя оглянулась перед дверью:

– Лизонька, слышала, что сказала насчет ключа? Никому, только тетям Оле или Насте.

– Мамочка, а как же я?

– Они тебя в беде не оставят.

Рыдания девочки были ответом матери:

Полицаи вышли, тыча дулом ружья в спину Евгении. Дверь осталась открытой.

Ледяной ветер колыхал простые ситцевые занавески на окнах и забирался под тонкую одежду Лизы. Девочка дрожала от холода и страха. Вместо того, чтобы прикрыть дверь, бабка натянула на себя душегрейку.

Лиза, как огня, боялась эту женщину. И всегда говорила маме:

– У нас такой добрый и ласковый папа, а мама у него похожа на бабу ягу из сказки, где заставляет Иванушку сесть на лопату, чтобы изжарить и съесть его. Почему так?

– Мама тогда отвечала, что нельзя так говорить о бабушке, а сама улыбалась, прижимая к себе голову дочери: а ведь и впрямь похожа.

– Только линейка отъехала от ворот Хмелевых, старуха подскочила к печке, схватила Лизу за аккуратно заплетенную косу и стала стаскивать на пол:

– – Отдавай ключ, мерзавка малолетняя! Кому сказала? Вредная, вся в мать!

– Та старалась остаться на печи, цепляясь за все, что попадалось под руку. Когда почувствовала, что силы неравны и скоро бабушка изловчится и придется оказаться на полу, незаметно открыла юшку трубы, которая закрывалась у них как заслонка, и бросила в нее ключ.

– – Вот хитрая бестия.– Лупила девочку старуха, разжимая пальцы.– Признавайся, куда дела ключ! – Переворачивала и вытряхивала все, что было на печке.– А, поняла… – Полезла рукой в юшку, стала искать там. Ключ не нашла, зато запачкалась сажей.

– – Вот гадина, успела-таки спрятать. А я теперь в саже ковыряться должна? Не отдашь, падла вонючая, удушу на месте. Ишь, моду взяли, хитрить да прятать все от пожилого человека. Вот доложу отцу, какую плохую дочку себе взял! – Наносила удары, куда попало, бабка.

– – Я неплохая, и вовсе хорошая.– Хлюпала носом малышка и уклонялась от ударов.– Мне мама сказала никому не давать ключ. Вот и не даю. Мама придет, найдем его и снова будем жить спокойно и ждать папу с фронта.

– Бабка расхохоталась:

– – Ни черта не понимаешь? Не скоро вернется твоя мамка. Если только вообще это произойдет. Упекут, как миленькую, на много лет. И будем жить здесь мы с дочкой Пашей и внучкой. Тебе здесь вообще не место. Пошла вон, незаконнорожденная дочка подзаборной шлюшки.– Свирепая старуха потащила полураздетую Лизу к выходу. Та визжала и упиралась:

– – Ты злая старуха! Отпусти меня! Никогда не полюблю тебя.

– – На черта мне твоя любовь. Иди туда, откуда явилась. Может, скоро сгинешь от руки своей же гулящей матери. А может, и сама станешь такой же. А здесь тебе нет места!

– – Мама, тетя Тоня, помогите кто-нибудь!

Глава 8. Настена заступается за сестру. Женю отпускают

Бог не позволил долго глумиться над ребенком. К двери в это время подошла сестра мамы – по мужу Маршалкина Настя:

– Жень, что-то не поняла, почему у вас в такую холодрыгу дверь открыта настежь? И что за крики на весь хутор? Ты что, дитя бьешь? Что-то на тебя не похоже!

Старуха отозвалась слащавым голосом:

– А нет сестры дома! В Дубовку уехала по делам. А визжит Лизка, дал же Бог такой голос, совсем отбилась от рук девчонка. Избаловала ее невестка. С детьми пожестче надо, без сюсюканья всякого. Потом станет локотки кусать, да поздно уже будет.

– И неправда, неправда! Ее два дядьки с ружьем увезли на линейке! – Бросилась к тете заплаканная девочка.

Бабка перешла на визг:

– Не бреши, негодница! Чего лезешь во взрослые разговоры? Сидела б себе на печи, да помалкивала. Меньше и оплеух тогда схлопотала бы! А-то ишь умные все стали, более старших знают.

Тетя Настя усадила племянницу на свои колени и стала расспрашивать, что произошло в доме.

– Что случилась, милая? Что за дядьки забрали маму?

– Так полицейские же. С ружьем.

Лиза и рассказала, как начался скандал, что сказали дядьки с ружьем, что наказала сделать мама и как она спрятала ключ. Добавила шепотом:

– А еще бабка сказала, что маму упекли за решетку надолго и теперь они с тетей Пашей здесь будут жить, а меня вот хотела выгнать.

Тетя Настя обняла девочку:

– Не бойся, солнышко, мы не дадим вас с мамой в обиду. – Потом прошептала.– Пока буду с бабушкой разговаривать, заберись на печку и поищи ключ. – И погромче сказала для старухи:

– Ты погрейся пока на печке, Лизушка. Замерзла ведь? Дрожишь, как осиновый лист. А мы с бабушкой поговорим и чайку попьем.

– Ага, – громко произнесла та и влезла на русскую печь.

Настя нарочно села напротив нее, чтобы старуха не видела, что делает внучка. А та просунула руку в юшку трубы, долго шарила там, наконец, вытащила спрятанную вещь. И подняла над головой, показывая тете.

Свекровь Жени в это время, как купчиха, потягивала горячий чай из блюдца, приговаривая:

– Ну, вот почему бы Женьке не усадить свекровь за стол, не напоить чаем, не предложить нам с Пашкой и дитем перебраться к ней сюда, а не мыкаться по квартирам?

Что, мы больше бы съели, чем эта серая мышь, что с печи зло смотрит мне в спину? Мы ведь родные, а эта подстилкина дочка никто. Ну, поиграла в дочки-матери, протяни руку помощи близким. А этого подкидыша верни назад, пусть родная мать сама куелдается с ней.

Настя допила чай и перевернула чашку вверх дном:

– В общем так, дорогая родственница. Все понятно. Вы хотите жить в хате, которую Женя строила целых два года, чтобы не бегать по чужим углам. Причем, без чьей-либо помощи?…

– Вот видишь, ты меня понимаешь…

– Еще как понимаю. А где ж в это время были вы? Почему не помогли? Так вот и не зарьтесь на чужое, а засучите рукава и постройте себе свое собственное жилье.

– Зачем строить, когда оно уже есть? Что, ей одной тут танцы устраивать? Нам много не надо. Могла бы чуть потесниться для наших двух кроватей, комода и стола. Тем более, ее стол совсем гнилой, на помойку пора выбросить.

– Что-то вы не то несете, дорогая родственница. Из хозяйских вещей, получается, останется только кровать да сундук. А потом и им места в родной хате не останется?

– Эта хата такая же ее, как и наша. Участок наш. Женька- мужнина жена. А муж ее – наш единокровный родственник. Раз они супруги, то и нам здесь должно быть место.

Настя возмутилась:

– Как за дитем несколько дней посмотреть, она вам никто с дочкой, а как жилье оттяпать, так ближайшая родственница. А не пошли бы вы… – Еле сдержала гнев Настя.– к себе домой. А в построенной собственными руками хате останется жить сестра. И не вам решать одна она будет здесь или с малышкой.

Она подошла к печи, сняла Лизу на пол, забрала ключ и, выйдя с ней за руку на улицу, открыла широко дверь:

– Пожалуйста, освободите помещение. Нам с девочкой пора уходить.

– Ну, Настя, запомни: тебе это с рук не сойдет. У нас с Пашкой есть лохматая рука в полицейском участке. С Женькой вопрос решили, доберемся и до тебя! – Хлопнула дверью бабка.

Настя с Лизой прыснули: так -то будет лучше. Замкнули дверь на замок и отправились в полицейский участок.

По дороге встретилась соседка Антонина:

– Ну, чиво ты потащишь девчонку к вражьим прихвостням. Могет, лучше пусть у меня пока переждет? Мы с ней двор подметем, авось, что сготовим до твоего возвращения. Ужо и Петьке с Юркой пора просыпаться, с хозяйством управляться. Хоть и мало чиво осталось, но жрать все хотят. Так ить, Лизунь?

Девочка переминалась с ноги на ногу, не зная, что ответить Антонине. И с тетей Настей не хотела расставаться, и боялась полицаев, как зверей лесных.

– А и то правда! Чего мучить зря ребенка? Она итак за утро натерпелась от них и от бабки. Вот хитрющая ведьмака. Где лестью, где хитростью, где обманом и наглостью, так и норовит выкурить из собственного жилья Женьку. Ну, ничего, и на нее найти управу можно. Что я сейчас и сделаю.

– Так ить там блат надо иметь, – уныло протянула тетя Тоня.

– А помнишь, у меня в школе была подруга – Файка? Ну, та, что в Ворошиловск сразу после школы укатила с хахалем?!

– Как не помнить?! Видный такой, высокий увалень. Но дурак дураком по предметам.

– Вот -вот! Так ведь он теперь полицаями управляет. За главного у них. Пойду к нему, про Файку спрошу, про жизнь их поинтересуюсь. А про между прочим свой вопрос попробую ввернуть.

– А что, могет и получится что?

Они расстались. Антонина с девочкой вошли в соседний двор, Настя отправилась к участку. Чем ближе подходила к месту следования, тем громче на всю округу слышался женский крик вперемежку с воем. На крыльце стояла сестрина золовка Пашка, и хохотала во все горло, как услышит ор из пыточной:

– Так тебе и надо, – добродетельная наша, – все кичилась, что сама себе начальник. Что хотела, то и творила. А вот теперь остался твой подкидыш никому не нужным. А нам с мамкой тем более. На всякого гордеца найдется палач. Ты и знать не знаешь, в чем провинилась, а тут тебе найдут любую оплетку.

Из пыточной слышалось:

– С кем у тебя связь? В каком активе состоишь? Кто твой начальник? Через кого связь держишь?

После каждого отрицательного ответа секли плетью. Сначала она кричала, потом выла. И вот замолкла. Наверное, потеряла сознание. Только стонала.

Сердце Насти зашлось от жалости.

– Вой теперь или не вой, а мы с матерью и дочкой жить в освободившейся хате будем. Так ить? – повернула она лицо с ярко накрашенными губами к любовнику.

– Конешно, красава моя, – протянул похотливые руки к телу Паньки красномордый полицай. – Пока ты со мной, любая из опустевших хат в твоем распоряжении.

– Не желаю любую. Хочу именно эту. Пусть Женька знает, что в жизни прав тот, у кого больше прав, а не всякая безмозглая лошадь. Можно ведь благами не только с помощью мозгов пользоваться, а и еще одного места, – криво усмехнулась она.

И вместе с полицаями заржала, как лошадь.

Настя сплюнула от этих слов на землю, только тогда Панька заметила ее пристальный взгляд, полный ненависти. И скрылась в помещении. Настя проследовала за ней до кабинета начальника полиции. Подразделения полиции тесно сотрудничали с военными с фельд-и- ортскомендатурами, которые участвовали в холокосте.

– Привет, Феша! Как жизнь? Как подруга? Вы вместе или разбежались, как в море корабли?

– А-а-а! Узнаю прежнюю Настену! Едкий юмор всегда отличал тебя от других. Сколько лет, сколько зим! Только вчера с Фаечкой о тебе вспоминали. Она просто в бешенстве, что я так и не узнал ничего о твоей судьбе после школы.

Говорит, если не найду, сама поедет в родные края интересоваться всем, чем пожелает. Ну, ты ж понимаешь, с нынешним моим чином лучше ей не показываться в среде обозленных людей.

– Думаю, ты прав. Люди в нищете и бесправном положении способны на многое.

– Так что за беда привела ко мне, Настюха?! Надеюсь, не склоки какие- нибудь?

– Никогда никто в семье не отличался склочничеством. Такими и остались.

– Да, ты всегда была борцом за справедливость. Помню даже за нас с супругой заступилась перед хуторянами, кричала: «Никто не имеет права указывать, как жить им. Хотят уехать в город, значит, чувствуют, что там их место, – растянул рот в улыбке полицай. За кого же теперь борешься?

– Не буду хитрить, Феня. К вам в полицию сегодня должны были доставить арестованную женщину…

– Было такое дело! Какую только шваль сюда не тащат! Одни против немцев бочку катят! Другие своих же сельчан бурдой спаивают. Третьи грязью друг друга обливают.

– И за какие же грехи доставили эту бедолагу? – уставилась на знакомого Настя.

– Так вот ее дело.– Он потянулся через весь стол за папкой. Прочитал: Литвинова Евгения Яковлевна. Обвиняется в активном участии при организации колхозов.

– Говоришь, вчера обо мне с Фаей вспоминали, а сам… У тебя ничего не екнуло при виде этой фамилии?

– А что, должно было?

Настя заплакала:

– А какая была у меня, когда мы все дружили?

Начальник полиции хлопнул себя ладонью по лбу:

– Ой, склероз совсем замучил! Так это что, твоя родственница?

– А то! Сестра старшая. Когда организовывали колхозы, она училась в Ворошиловске. Вышла там замуж. И много позже приехала с мужем в Дубовку, работала там секретарем-исполнителем. Потом их перевели к нам. И к активистам никакого отношения не имеет. А ты поверил какой-то кляузе, которую можно при желании состряпать на любого человека: на тебя, на меня, на мою несчастную сестру.

– Какого же черта мне подсунули это заявление? – кипел от возмущения Феня.

– Покажи, кто написал? – Протянула руку за бумагой Настя.

– Так вот, Хмелева Павлина… Вот же накарякают, хрен разберешь, что за отчество! – Начальник полиции швырнул на стол заявление.

– А, ну все ясно, – вытерла слезы Настя, – золовка Женина от зависти лопается, что сестра моя без чьей-либо помощи слепила за два года хатку. Теперь у этой Павлины с матерью глаза на нее разгорелись, как бы изъять в свою пользу. А ты поверил этому необоснованному обвинению, – покачала она головой.

Феня почесал затылок:

– Что мне остается делать? Не всякий русский станет сотрудничать с вражьей полицией. Приходится довольствоваться любой помощью. Подожди немного, узнаю, как дела у твоей сестры, – сказал, поднимаясь с места он, хотя прекрасно слышал крики из пыточной. И понимал, надо теперь лишь успеть до ее отправления к праотцам. Полицаи свое дело знают четко. Костьми лягут, лишь бы выделиться перед немцами.

Он громко крикнул:

– Дежурный! – В кабинет влетел полицай.

– Быстро арестованную Литвинову ко мне в кабинет!

Полицай побелел и стал переминаться с ноги на ногу:

– Так не может она. После… дознания с пристрастием… в отключке.

– Я вам покажу отключку! Как только придет в себя, хоть на руках сюда тащите! Взяли привычку невинных людей пытать с пристрастием! – Он рвал и метал, забыв, что все действия в полиции происходили после его указаний. Или думал, Настя не понимала этого, верила каждому сказанному слову.

Дежурный зашептал что-то начальнику на ухо. Тот завелся снова:

– Ошибка вышла! Отменить! – Открыл снова папку с Жениным делом. Вырвал из него последний лист, прочитал, смял и выбросил в корзину с мусором.

– Да, Анастасия Яковлевна! Вовремя ты ко мне пришла. Ей уже вынесли расстрельный приговор. И сейчас ждали только, когда придет в сознание, чтобы отвезти в Ворошиловск для его приведения в действие.

– Ты вот мне скажи, Настен, откуда узнала, что сестру арестовали?

– Так у Жени есть малышка приемная. Она и рассказала, что за мамой пришли дядьки с оружием, бабка отнимала у нее ключ от хаты, била и кричала, что теперь никто им с Пашкой не помешает жить в этой хате. И выталкивала девочку на улицу, когда я пришла. Вот и отправилась сразу же к тебе за помощью.

– Ты говоришь, к сестре твоей бабка никогда не ходила, а в заявлении написано, что Пшеничная, то есть свекровь, пришла к невестке в гости, а та избила ее. И что живет она в хате одна, и никого к себе не пускает.

– Феня, дорогой, ты знаком с хуторскими не хуже меня. Спроси любого. За несколько месяцев до начала войны Женя с мужем взяли на воспитание девочку. Жили тогда на квартире.

Мужа забрали на фронт. Ни одного письма. Платить за жилье нечем. Вот и стали сестра с дочкой понемногу строить хату из палок, соломы и глины. За два года сгондобили себе крышу над головой. И пошла зависть…

– М-да! Бывают женщины в русских селеньях… А куда же делась хата Пшеничной? Что-то же было у нее?

– Так та развалилась давно. Бабка сама предложила ее много лет назад Книгинскому колхозу, получив взамен три воза соломы. Никому эта солома не была нужна много лет, гнила себе, разбросанная по полю, пока Женя не собрала ее со всего участка и не использовала на крышу. И причем же тут хата, если ихнего в ней полусгнившая солома? От нее за год-два уже ничего толком не останется, если лежит без навеса. Сам ведь знаешь

– А чего ж они бросили ее под открытым небом на несколько лет?

– Так они ж из богатых были, в колхоз отказались идти. Их семью сослали на Урал. Муж Женин, ихний сын, дважды сбегал оттуда, последний раз удачно, выучился здесь и просился в колхоз, его не принимали из-за родословной. А он всегда твердил:

– Я сам себе хозяин и за родителей не отвечаю.

Прошло немало времени, когда его, наконец, взяли в колхоз “ Красный пахарь» механиком, где он ремонтировал технику. Оттуда и ушел на фронт. Когда вернулась с Урала мать, сестра Пашка уехала в Грузию. Родила там дочку. И перед войной вернулась в Михайловское, стала жить на съемных квартирах с матерью.

Чтобы Лешкина мать вернулась на Ставрополье, Женя с мужем долго собирали деньги на дорогу. У Жени из приданого была корова, и все, что она давала, переводили на средства для свекрови. Сами голые, босые, а ей выслали деньги, надеясь, что потом, даст Бог, оправятся.

Лучше б они не делали этого. Та приехала, начала лезть во все дела, наводить свои порядки. В семье Хмелевых пошли ругань да скандалы, особенно когда дочку взялись воспитывать. Мать упрекала их: я не ко двору, а вот голодранка какая-то, пожалуйста, живет у них припеваючи.

– Да, Настена! Рассказываешь, – хоть роман пиши. А мне ведь все в другом свете преподнесли. При тебе вот уничтожаю это дело, отпускаю сестру. Надеюсь, обид не будет?

– Что ты, Феня дорогой, какие обиды! В ноги тебе готова кинуться.

– Ни к чему все это! Чувствую себя каким-то олухом с лапшой на ушах. Надо, вижу, сначала досконально разобраться, потом давать ход заявлениям. Чтобы не получилось, как с сестрой.

Привели с двух сторон под руки полуживую, окровавленную Женю. Настя бросилась к ней, обливаясь слезами. Сестра пыталась удержать ровно голову, та переваливалась с одного бока на другой. В ее глазах появился испуг:

– А тебя за что взяли, Настенька!?

– Ни за что, Жень! За тобой я! Феня вот отпускает домой!

– Линейку к порогу, – заорал Феня на весь коридор участка, помог уложить Женю на солому.

Настя вымученно улыбнулась ему. И, взяв вожжи в руки, поспешила убраться от ненавистного места подальше.

– Держись, сестренка! Мы тебя вылечим! Все будет хорошо, – громко кричала Настя, управляя лошадиной повозкой. Вот только заскочим к Антонине за Лизой.

И отправимся к нам домой. Родные стены всегда помогут вкупе с заботой сестры и матери.

Целую неделю они боролись за жизнь Жени и присматривали за находчивой Лизой. За телочкой в эти дни ухаживали Тоня с сыновьями. Ведь нет ничего лучше, когда делаешь добро. Даже приятнее, чем самому это получать.

Глава 9. Биологическая мать девочки в гостях у Хмелевых

У Лизы ранней весной подошел очередной день рождения. Они с мамой Женей так привыкли друг к другу, что уже не представляли себя по отдельности. И с друзьями у девочки не было проблем. Только управятся дети в подворьях, проводят родителей на работу, и бегут на улицу. Чаще всего к реке. Там располагалась любимая поляна, где происходили все игры.

Дети играли в садовника под сиреневым кустом, сидя на поваленном бревне. Каждый назывался любимым цветком. Садовник вышагивал индюком возле них, проводя своими сложенными ладонями меж такими же ихними, вкладывал кому-нибудь листик, говоря при этом:

«Я садовником родился, не на шутку рассердился.

Все цветы мне надоели, кроме…»

И называл не надоевшее ему название. Друг, взявший в самом начале игры это название, вставал с места и становился садовником. Вроде, незамысловатая игра. Но, играя в нее, дети узнавали, кому нравятся, кому нет.

Подул вдруг сильный ветер. Он с каждой минутой усиливался, и пронизывал детей до костей. Те уже дрожали и заикались, но домой не спешили. Вдруг загонят?! Когда стало совсем невмоготу, как по команде сорвались с мест и побежали за теплой одеждой. Петька, старший из них, закричал вдогонку:

– Встречаемся тут же. Смотрите, не задерживайтесь.

Лиза заскочила в хату. И с входа позвала:

– Мама! Мамочка! На улице так похолодало, просто мочи нет терпеть..

Стоящая спиной к ней мама Женя вздрогнула, но не ответила. И даже не повернулась в ее сторону. Плечи и голова были опущены.

Тут девочка увидела на стуле в красном углу свою биологическую мать, возле ног ее стоял испуганный Лизин брат. Ничто не екнуло в груди девочки. Только появился страх: не дай Бог заберет назад. Наверное, и мама Женя опасалась этого же.

Переборов его, мама Женя повернулась к Лизе:

– Ну, что же стоишь, доченька? Или чужую тетку увидела и испугалась?!

Лиза потупилась:

– Не слепая, вижу: это не тетка, а бывшая мамка.

Она помнила это лицо в минуты радости и издевательств над ними с братом. Такое не забудется никогда.

– Почему бывшая! Мать бывает одна, и это я, – возмутилась незваная гостья.

– Есть еще одна. Вот эта. – Лиза обхватила Женю своими тонкими ручками и дрожала всем телом.– Мамочка, прошу тебя, не отдавай меня этой мамке. Она злая и ненавидит меня.

– Не плачь, доченька, ты Хмелева Лизавета Алексеевна. И никто не сможет теперь тебя отнять.

Шурка криво ухмыльнулась:

– Даже я?

– Я же сказала: никто. Мы не дадим дочку в обиду, пока живы.

– Кто это, мы? Я вижу перед собой только тебя? А где же мой полюбовник? Что-то не вижу его горемычного.

Мама Женя вздрогнула, как от пощечины:

– Это кого имеешь ты ввиду? Мужа моего что ли? Так он Родину защищает в то время, как некоторые одним местом торгуют! И нечего тут хаять его при дочери.

– Да, ладно, ладно! Как с цепи сорвалась! И не нужна мне совсем ваша Лизка, этого оглоеда хватает по самое горло, – толкнула Шурка в бок тощего и слабого сына.

Тот от толчка потерял равновесие и чуть не упал. Мама Женя успела подхватить его за руку и увидела в его глазах благодарность пса.

– Грубая ты, Шурка! Детей нарожала, а родительского инстинкта не было и нет. Не проснулся он. Или за гульками ты его не заметила. Вот чего толкаешь голодного ребенка? Он ведь и ушибиться может?!

– Не велика беда. Самой жрать нечего, а тут еще один рот просит еды…

– Ладно, Шура, деликатесов не водится, а вот что перекусить найдется, и чаем вас с дочкой напоим. Правда, Лиза?

– Угу, – кивнула головой девочка. И поплелась в кладовку за чайником с водой.

Женя рукой смела крошки с идеально белой скатерти. Просто имела привычку содержать дом в чистоте и порядке.

– Ну-ка, дочка, неси теперь из погреба хлеб, картошку и заварку. И огурцы соленые прихвати.

– Ну, вы и куркули! Сколько всякого разного к столу имеете, – потирая руки, одобрительно покачала головой гостья.

– Так мы же не одним днем живем, Шура. – ответила Лизина мама.– Еще в начале войны собрали с дочкой урожай, закрыли в банки. И вот уже третий год тянем понемногу. Много нельзя. Кто знает, сколько будет длиться это побоище?!

Хлебушек по карточкам тоже не сразу съедаем. Прячу его под замок. Выдаю себе и дочке по кусочку, лишь бы ноги не протянуть. Иногда вижу, как Лиза умоляюще смотрит то на шкаф с хлебом, то на часы. Очень есть хочется. А нельзя. Что же потом будет держать нас на этом свете?

– Откуда у вас горячий чай летом? Не печку же топите? – запивая сытный обед сладковатым чаем, спросила Шура.

– Как раз-таки ее родимую. Сама на улице за хатой сложила. Пусть неказистая, но угли долго в топке хранятся. Когда надо что-то сварить, чуть поленьев подброшу, и можно готовить пищу. А еще угли из нее в самовар положу, и вода готова в несколько минут.

На чай мы с Лизушкой траву вокруг хутора собираем. Корицу там, душицу, чабрец. Еще листья смородины, малины используем, веточки вишни. Цикорий заваришь, так вкус кофе получается. А от корня солодки сладковатым чай становится.

– А я, можно сказать, безрукая. Ничего делать не умею. Подскажешь, какие травы и где искать? А-то с такой кормежкой мы с сыном ноги скоро протянем.

– Чего не подсказать? Не чужие ведь. У всех сейчас одна беда.

А что касается умений, так ить каждому свое. Ты всю жизнь нравилась мужикам. Где пошутишь, где споешь, а где и лестным словом привадишь. А я далека от этого всегда была. Все смотрела, как сначала отец что-то мастерил, мама стряпала, потом Леша ремонтировал или строил. Кое-что в голове и осталось. Да и мамка моя работящая да умелая была. Многому научила.

Маленький братишка напихал в рот столько еды, что было трудно жевать. Лиза смотрела на него и жалела: это как надо изголодаться, чтобы бояться, что другие съедят всю пищу и он останется голодным. Если еще мамка лупит его, как когда -то ее, бедному брату не позавидуешь.

Мама Женя тоже смотрела на ребенка с болью:

– Ты, Шур, знаешь, че? Приводи малыша чаще. У нас есть кой-какие припасы. Чай, не обедняем, если с вами поделимся?!

И еще: смотрю не больно чистый сынок-то твой. Это может привести к гибели.

– Дык вода теперь на вес золота!

– А ты поступай, как мы в хуторе. Воду берем летом из речки, греем и моемся. А коль стирку затеваем, добавляем в нагретую воду вместо щелока золу из печки. Неужто никто не знает этого в вашем селе?

– Да кому мы нужны? У нас каждый за себя.

– А зимой пользуемся снегом. Набираем в ведра. Греем на печке, сливаем в таз и готово. Лиза купаться обожает. Косы у нее, видишь, какие!? Чуть не уследишь, насекомые заведутся.

– Да, волосы у нашей дочки отменные: блестящие, живые, словно и войны нет, – вздохнула Шурка.– Мать из тебя действительно вышла хорошая. Признаю, твоя взяла. Я ведь, что думала перед войной?! Неопытные, детей не имели. Через год- два назад приведете девчонку. А я еще покуражусь: взяли, так воспитывайте.

– Ну, нет. Зря так думала. Мы ведь перед тем, как смотреть дочку, все обдумали, взвесили за и против. И только потом отправились смотреть. А увидели, не смогли уйти без малышки. Сердце не обманешь. Оно говорило: ваша дочка, берите на воспитание.

Лиза не могла дождаться ухода мамки Шурки. Боялась, что та вдруг передумает и заберет с собой. Снова начнутся крики, обзывания и мордобой. Хорошее настроение или плохое, у той во всем виноваты дети. Всегда и везде жаловалась окружающим: вот если бы их не было, жилось бы легче.

Наконец, Шурка поднялась из-за стола:

– Ладно, как бы не было у вас хорошо, пора и честь знать. Я ведь че пришла? Убедиться, что все хорошо. Какая никакая, а все-таки мать. Иногда душа ноет. Хоть нечасто, но случается.

– Не переживай, подруга. Все у девочки есть. Сыта, одета, обута. И ухожена. И любим, как родную. Без нее уже и жизни не представляем.

– Что ты все мыкаешь. Одна ведь лямку тянешь. А Лешки-то нет, почитай, больше двух лет.

– Так его нет, а в наших душах с нами. Правда, дочка?

Лиза кивнула головой и уткнулась носом маме Жене в живот.

– Он когда уходил на фронт, сказал:”– Я обязательно останусь живым ради тебя, любимая, и нашей дочери. Раз взяли заботу о Лизочке, должны во что бы то ни стало поставить на ноги. Только ждите меня».

Вот и ждем, как договорились.

– Малахольная ты, Женька. Ни одного письма ведь не было с тех пор. Так аль нет? А пуля-дура не спрашивает, кто обещал вернуться, а кто нет. Все хотят этого. Но только и слышишь бабский рев от похоронок.

– А мы с Лизой все равно ждать будем. Хоть три, хоть пять лет. Так хотим, и так будет.

Шурка пожала плечами:

– Ваше право. Молодость только угробишь, блаженная.

И ушла, таща за собой сына, как трактор борону. Тот с благодарностью и мольбой оглядывался на сестру и добрую тетю, стоящих в обнимку у калитки. А мамке Шурке даже невдомек было с нежностью посмотреть на сына.

Шурка с сыном теперь часто приходили к Хмелевым. Лиза перестала бояться, что та отнимет ее у добрых родителей. Кишка тонка, сама от голода страдает. Зачем еще один рот? Просто здоровалась и убегала на улицу. Эта женщина перестала будоражить сознание воспоминаниями. Нашлось немало более достойных внимания дел и развлечений.

У Хмелевых окотилась кошка. Лизин брат вертелся возле маленьких котят, протягивая им руки, которые те кусали, били задними ногами, но как-то не больно, играючи. Он хохотал:

– Тетя Женя, смотрите, котятки не кусают, а нежно прижимают зубами. Они мягкие и совсем не колючие.

Лизина приемная мать нежно гладила ребенка по голове. Дети ведь не виноваты, если у них не совсем порядочные родители.

Глава 10. Детские воспоминания. Знакомство с Борей

В то время все жили примерно одинаково: у каждой семьи недостаточно продуктов и не во что одеться. Из Михайловского пришла как-то осенью первая переселенка. У нее в чемоданчике были вещи и обувь, но, как она сказала, нечем кормить троих детей.

У мамы Жени в чулане нашлось немного картошки, кусочки вяленого мяса и баллон молока. За это женщина отдала ей валенки для Лизы. У мамы Жени тоже не было обуви, но что для матери собственные беды перед потребностями ребенка?!

Лиза воображала перед подругами, гордо вышагивала перед ними, кривя нос, глядя на их тряпичные чуни, которые всего день назад носила сама.

– Вот у меня обувь, это да! А ваша обувка ничто перед валенками.

– Да гадость твои валенки, Лизка! – завистливо говорила Бородинова Вера.

– Такая же тряпка, как и наши. Где всегда снег и мороз, они подошли бы. А в наших краях с грязью и слякотью- ерунда, поддакивала ей Чепурная Анюта.

Лиза сквозь зубы прорычала:

– Сами вы- ерунда. Знаете, как в них тепло!?

– Дай померить? -просили девчонки. И натягивали на свои ноги. Потом нехотя соглашались:

– Может, и так, но воду держать не станут! – снова поддела Верка.

– А пошли на реку, проверим! – ухмыльнулась Анюта.

Девчонки, большие и поменьше, отправились на реку, что протекала метрах в пятидесяти от дома Лизы. Морозов больших не наблюдалось -лед еще был тонкий. Все по дороге с завистью смотрели на обновку. А Лиза шла впереди, задрав голову.

– Вот убедитесь, с этой обувью я никогда не заболею, – горделиво хвасталась она.

Лед трещал, но маленькая Лиза продвигалась вперед.

– Видите, ноги еще сухие! – крикнула на берег, хотя уже почувствовала влагу на подошве.

– Ты ногой-то топни, топни! Поймешь, кто прав, – не успокаивалась Анюта.

– Ну, и вот! – Девочка топнула ногой и провалилась в реку.

Валенки и одежда напитались жидкостью, теперь она не могла поднять ни руки, ни ноги. Ее тянуло на дно. Хоть речка и не была глубокой, тяжесть не позволяла Лизе самостоятельно выбраться из воды. Она хваталась за края полыньи, тонкий лед -раскрашивался, и снова оказывалась в ледяной воде.

– Давай руку! – слышался голос Верки.– Или вот за шарф хватайся!

– Да не стой же на месте! Иди к берегу! – вторили ей девочки.

– Честное слово, не могу даже пошевелиться, меня в ил затягивает, – вытирала слезы Лиза.

– Ну и сиди там сама, раз не хочешь слушать, что старшие говорят, – обиделись девчонки.

– Если бы было все так, как говорит эта задавака, она бы хоть руки протянула, – скривилась Анюта.

– Как пить дать, снова издевается над нами.

Подруги с криками разбежались по домам. По счастью рядом гулял незнакомый мальчишка года на три старше бедолаги.

Он выломал жердину от сухого дерева, лег на лед почти на берегу и заорал:

– Эй, ты! Чего забралась на тонкий лед? Жить что ли надоело?

– Да я хотела доказать, что валенки не боятся воды. А сама провалилась, – плакала Лиза.

– Хватайся за палку. Буду тянуть на берег, а ты не бросай жердину. Так, смотришь, и вытащу из полыньи. Тогда ползи по льду. Иначе снова провалишься.

Он немало повозился с девочкой, пока не оказалась, вся мокрая и дрожащая, на берегу.

– Теперь побежали! – крикнул он и устремился вперед.– А-то воспаление легких обеспечено!

У Лизы зуб на зуб не попадал от холода, мышцы сводило судорогой, но она старательно выполняли команды мальчишки.

Ноги почти не чувствовала, казалось, что передвигалась по снегу босиком. Они уже не казались ледяными, даже, скорее, горячими.

– Здесь не бывает таких морозов, как на севере. Значит, лед не промерзает на пятнадцать сантиметров. И ходить по тонкому льду опасно, – говорил пацан на бегу.

А девочке было так муторно, что не хотелось ничего отвечать и даже слушать.

Мамы дома не оказалось. Валенки Лиза оставила в сенях за дверью, мокрые вещи бросила в чулане.

– Обычно за иконами прячут лекарство. Поглядеть? – услышала голос пацана.

Лиза кивнула головой, глаза при этом были закрыты. Ей казалось, что вокруг все переливается разными цветами.

Мальчик сунул ей в руки маленькую бутылочку:

– Разотрись хоть немного. Я пошел.

Не открывая глаз, Лиза разделась до нага, потерла ладошками тело. И забралась на русскую печку. От тепла разморило. И так проспала до самого вечера. Проснулась, когда мама вернулась с работы. Мокрые вещи висели над духовкой, валенки сушились в духовке на кирпичах.

– Моя ты зазнайка! – обняла дочку мама.– Зачем надо было доказывать что-то друзьям, не понимаю? Спасибо мальчишке – беженцу из Белоруссии, что у Митяя на постой определили. А-то бы остались мы с папкой без любимой доченьки.

– Все таки проболтался? – от обиды из глаз девочки брызнули слезы.

– Ничего подобного! Подружки твои рассказали ночному сторожу, а он уже нам. В конце рассказа добавил:

– Видел, этот мальчишка приезжий из полыньи вытащил девчонку и до дому бегом доставил.

Бабы зашумели.:

– Ты беги, Женя, домой! Неровен час, заболеет Лизка. Вот я и примчалась.

Она растерла Лизу снова самогоном с ног до головы. И заставила опять укрыться на печке. А наутро девочка сияла, как медный таз, когда увидела у калитки своего спасителя. Он представлялся ей героем, спасшим принцессу от неминуемой смерти.

– Спасибо, что не разболтал о моей глупости, – потупила она глаза.

– Да что, я сам что ли не был в такой ситуации? – Совсем просто, без кривляний и пафоса ответил он.– Кстати, мы даже не познакомились вчера. Меня Боря зовут. Мы с матерью из Ленинграда.

– А я уже знаю, в деревнях новости быстро разлетаются. Меня мама с отцом Лизой зовут.

– А другие иначе что ли кличут? – засмеялся Боря.

– Да ну тебя! – Покраснела Лиза.

Между ними как-то сразу появилась симпатия и паутиной связала их в играх, в походах в школу. Даже при игре в “ войнушку», которая была актуальна в то время, они обязательно оказывались “ русскими», и Борька укрывал ее от пуль и врагов.

Когда “ немцы» переходили к пыткам, выкручивая руки и дубася кулаками, парнишка грудью прикрывал ее, крича:

– Меня, меня пытайте! Оставьте слабую женщину в покое. Что вы детей да женщин мучаете? Попробуйте справиться с сильными мужиками! А, слабо? И кто же вы после этого?

Лизе нравилось быть под защитой мальчишки. Она казалась себе тогда самой настоящей принцессой, неотразимой и особенной.

При походах к школе и обратно он носил ее сумку, рассказывал смешные истории и военные анекдоты. И обязательно дарил полевые цветы, которых встречалось немало. При этом становился на колено и, протягивая Лизе, улыбался во весь рот. Видно было, как сверкали его глаза. А Лиза прикрывала сердечко, чтобы никто не видел, как бешено оно колотилось.

Борис уже тогда знал о ее пристрастии к цветам- она с благоговением останавливалась у тех дворов, где, несмотря на тяжелые времена и отсутствие времени, красовались все те же нежные головки георгинов, маков, роз или ветки цветущей сирени.

Она восторгалась всегда:

– Какая прелесть! В стране война, боль и слезы, а хозяева напоминают, что эти беды не вечные. Пройдет немного времени и снова наступит мир, вернется в нашу жизнь красота и гармония.

Боря как-то пришел к Лизе. У забора стояла ее мать.

– Представляете, теть Жень, у теть Тони за домом ощенилась собака.– Заговорил он. – Несколько дней щенки ползали вокруг нее, тычась носами в живот в поисках молока, а теперь растут не по дням, а по часам. Значит, нашли, что искали – Он мечтательно улыбался, некоторое время молча.-. Надо же! Война войной, а жизнь все равно продолжается, правда, теть Жень!?

– Да, Боря, природа берет свое.

– А вчера из укрытия показался пушистый малыш. Он покачивался на лапках, и все равно продвигался вперед, познавая мир за порогом. Дошел до края порожка. И кувырком полетел вниз. Лиза тогда подскочила к комочку:

– – Какой он мягкий, – раздался ее возглас, – и пушистый. – На лице ее появилась радость, – У меня такое ощущение, будто это вовсе не щенок, а облако спустилось с небес.

– – И чего ж в нем небесного?

– – А он кажется невесомым, – отозвалась Лиза.

– – Странно, Борик, а мне дочка ничего о этом не рассказывала.

– – Забыла, может?

– – Кто знает, авось и запамятовала.

– -Она была вчера такой трогательной и озабоченной, заглянула в щенячье укрытие:

– – Да тут их много, на любой вкус найти можно: и рыжики, и серо-рыжие, и бело- рыжие. А один вообще черный, как ночь.

– Я сказал ей:

– – Лиза, положи кутенка к матери, – там у него и пища, и тепло.

Она сначала прижала малыша к своей щеке, он таким тепленьким оказался.

И только потом выполнила просьбу.

– Иди, малыш к маме, хватит с тебя пока одного приключения, – прошептала кутенку, опуская в укрытии возле собачки. Та обрадовалась, начала облизывать любознательного малыша, а он стал тереться об ее шерстку.

– Хотите посмотреть на них?

– Пошли, поглядим на твое чудо- облако, -согласились тетя Женя и подошедшая к калитке Лиза..

Когда оказались у закутка собаки с выводком, вне коробки гуляло уже двое малышей, а третий выглядывал из укрытия. Потом и он осмелился, стал тоже топать по подстилке, покачиваясь на слабых ногах. А первые два начали задирать друг друга, толкаясь и даже кусаясь.

– Во, дают! Не успели на свет появиться, уже бои устраивают! – засмеялся Борька.– Что же потом будет?

– Так они с детства тренируются! – улыбнулась тетя Женя.

– Вот молодцы! Поэтому никто не может обидеть- всегда во всеоружии.

Дети учились тогда в Тутовской школе, до куда идти приходилось пять километров по бездорожью и грязи в непригодной для этого одежде и обуви. Лиза заболела лихорадкой. Пока добиралась до школы, еще терпимо. А ближе к третьему уроку ее начинало трясти. Учительница Ирина Михайловна вела девочку в канцелярию, укладывала на сдвинутые стулья и укрывала всей одеждой, какую находила там. Лежала Лиза до тех пор, пока жар не спадет. Так продолжалось до нового года.

Безденежье и лишения, когда не в чем посещать школу и с питанием проблемы, привели к тому, что к весне она еще и скарлатиной заболела. Провалялась в постели несколько месяцев, пропустила учебную программу. И потом долго плакала, когда сказали, то она осталась на второй год.

– Да не плач ты так, подумаешь лишний год ребенком побудешь, учась в школе, – шутил тогда Боря.– Я же знаю, что ты самая лучшая. Нет никого умней.

Это утешало ее, как пилюля.

– Мамка моя вот тебе сапоги передала резиновые и платок теплый. – Принес как-то сверток Боря.– В твоих калошах по здешней грязи по колено ходить, – никогда не выздоровеешь. И платочек байковый тоже не спасет от морозов и вечных здешних ветров.

– А как же тетя Лида?

– А у нее еще есть! Не волнуйся.

Лиза подумала тогда, как здорово иметь настоящих друзей, с которыми и беды не страшны и радость в удовольствие.

Глава 11. Выступления в госпитале. Тетка Матрена встречается с сыном

Перед каждым праздником в учебных заведениях и клубах проводились обязательные концерты с участием школьников. Выступление Лизы и Бори с частушками всегда были гвоздем программы. Они пели дуэтом:

Лезут к нам в страну бандиты
Бешенной оравою.
Будут все они разбиты —
Наше дело правое!

Мы в любом бою смертельном
Вражью силу отразим.
Ни вершка земли советской
Никому не отдадим.

При этом притопывали ногами и показывали кулак или кукиш незримому врагу. Зрительный зал сотрясался овациями. Дети смущались и убегали за занавес.

Овации продолжались. Артистов не хотели отпускать. Тогда Лиза хватала подол платья двумя руками, а Боря дядь Митяеву рубашку на выпуск, подпоясанную кушаком, и выходили на поклон. Снова не отпускали, Лизка тогда срывала очередные хлопки:

Сидит Гитлер на заборе,

В алюминевых штанах!

А бабье над ним смеется

Глянь! Штаны-то на болтах!

Не совсем было ясно по-малолетству, о чем она поет, но слышала хохот в зале и понимала: зрителям нравится. Борька еще больше подливал «масла в огонь»:

На сосне висела груша,

А на груше шишечка.

Наша «девушка Катюша»,

Как на гробе крышечка.

Лез к Москве фашист – насильник

Через надолбы и рвы.

Крепкий русский подзатыльник

Получил вместо Москвы.

Зал ревел и содрогался от рукоплесканий. На этой ноте концерт заканчивался.

Люди, ободренные, шли домой, чтобы с настроением продолжать жить и надеяться на победу в войне и возвращение родных домой. Получившие похоронки, и то думали: не зря погиб любимый человек. За него обязательно отомстят однополчане, раз есть еще такие патриоты.

Чуть подросли школьники, их стали приглашать в госпитали- выступать перед ранеными бойцами.

Старший по возрасту Боря всегда спрашивал у подруги:

– Чего ты все вертишься во время выступлений?

– А что, заметно? Думала, никто не видит. Отца смотрю. Вдруг он где-то раненый лежит, а мы с мамой и не знаем. Сколько лет нет писем! Я же вижу: мама расстраивается, даже плачет ночами.

А еще когда она переживает, начинает что-нибудь вязать. В этот раз связала чулки через колено черные с белыми и серыми полосками из грубой пряжи. На вид такие красивые, просто чудо. Но также колючие, что, как только посмотрю на них, выть хочется и все начинает заранее чесаться.

Мама никак не поймет, почему я их не ношу. Попробовала одеть себе. И тут же сшила из старой одежды подкладку для них.

– Нашли же выход из положения.

– Ну, да, в этот раз все обошлось. Только хочется, чтобы и ей было хорошо, не только мне.

В эти дни Боря с Лизой помимо частушек исполняли “ Катюшу» и Лиза разучила еще новую песню “ Синенький скромный платочек», которые поднимали в воинах гордость за страну и веру в родных и любимых. Выживают в войне, кто уверен, что их продолжают любить и ждать.

– А пойдем сегодня в кино? Слышал, в клуб привезли» Броненосец Потемкин». Такой кайфовый фильм!

– Я бы пошла с удовольствием, Борь. Только, смотрю, дождь собирается. А мои тряпичные чуни быстро промокают, хотя и подшиты потником из старых валенок. В таких зимой по снегу еще можно пройтись, а по грязи вряд ли получится.

– Согласен. Тогда оставим этот поход на зиму. А так хотелось.

– Так сам сходи.

– Не, без тебя неинтересно, Лизок

– Давай тогда просто на лавочке посидим, поболтаем.

– Идея! И как я не догадался первым? Кстати, мамка говорила, одна ее знакомая, тоже переселенка, завтра принесет к нам на хутор, вещи и обувь в обмен на продукты.

– Надо маме сказать. Я быстро. – Лиза метнулась к хате.

Минут через пять они уже сидели у ее калитки во двор:

– Слушай, Лизок, а давай выкопаем пару отростков сирени у реки, той самой, под которой всегда в садовника играем. И посадим по краям лавочки. А-то пусто как-то. Представляешь, будем сидеть, когда разрастется, а цветы прямо перед лицом красоваться станут.

– А что, неплохо придумал! Там сирень темная, пушистая. Счас, за лопатой сбегаю.

Сделав дело, уселись на скамью снова. Веточки сирени свешивались теперь к ним, укрывая листьями, как одеялом.

– Мы теперь с тобой, как в шалаше, – засмеялась Лиза.

– Ни дождь теперь не страшен, ни жара, – поддержал ее Боря.– Когда куст разрастется, любого спрячет от непогоды.

– Знаешь, Боря, когда я сегодня пела про платочек, на меня так пристально и знакомо смотрел парень какой-то. Из памяти теперь не могу выбросить. Казалось, силился угадать во мне кого-то. А мне кажется, и я его где-то видела…

– Мало ли на свете похожих людей, – вздохнул мальчишка. – На всех что ли обращать внимание?!

Тут Лизка хлопнула себя по лбу:

– Вспомнила! Видела его фото у теть Матрены на тумбочке. Сын это ее, Федька. О нем так же нет вестей, как и о моем отце. И уходили они на фронт в один день.

– Так чего сидим? Побежали к тетке!

– А вдруг я ошиблась?

– Не переживай. Лучше сделать и пожалеть, чем ничего не предпринимать. А вдруг это и правда он?! Вот радости будет!

На улице уже было темно, колхозники вернулись с работы. Парень и девочка закричали прямо на бегу:

– Тетка Матрена! Тетка Матрена! Мы к тебе с радостью!

Та выскочила простоволосая, в переднике, об который вытирала руки от теста.

– Чаво орете, как оглашенные? Курей и тех небось, распугали?! С насеста наземь со страху повалились.

– Тетка Матрена! Вы давно от Федьки весточек не получали?

– Так ить ни одной не було! Могет, уж травой заросла могилка сыночка мово, а я и не знаю ничиво об этом, – вытерла она слезу.– А чаво эт вы о нем вспомнили?