Читать книгу бесплатно Кровавое танго прямо сейчас на нашем сайте wow-guides.ru в различных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB без регистрации.

1943 год. Аргентина. Буэнос-Айрес. За океаном война. За океаном?.. Нет – если линия фронта идёт через твоё сердце и в одном бокале: вино, кровь, любовь и боль. Танец страсти и схватка с жестоким противником в исполнении русского иммигранта в «нейтральной» Аргентине.

Все имена вымышленные, все совпадения случайны.

Вероника Павлова

Кровавое танго

Глава первая

В зимних сумерках свет от фонарей томно изнежен и рассеивается с таинственным миндальным оттенком. За приоткрытой шторой из окна борделя виднелась безлюдная улица и пара голых безлиственных деревьев гинкго билоба. Проститутка зябко поёжилась в постели, натягивая на себя второе одеяло.

– Холодно… Милый, что ты застыл в этом кресле со своим блокнотом? Не хочешь разве ко мне, погреемся?..

Август – последний месяц зимы. В Аргентине всё наоборот: это ведь Южное полушарие, где «люди ходят на головах», и «лето» здесь в действительности зима. Правда, довольно приятную погоду с плюсом до пятнадцати – двадцати градусов язык не поворачивается назвать зимой. Но это днём на улице, под солнцем. А по вечерам в помещениях сыро и прохладно, и жители Буэнос-Айреса зажигают камины: естественно в домах, где они есть. В дешёвых номерах борделя камина не было. Это компенсировалось горячими оргиями с блудницами и батареями спиртного. Моя гетера меж тем от скуки уже закоченела.

– Выкинь наконец этот блокнот, Алехандро! Я ревную тебя к нему. И закажи мне мартини.

– Пилар, ты спиваешься. Хватит с тебя шампанского. И прекрати со мной кокетничать и вымогать, словно ты жена или любовница. С другими клиентами ты ведёшь себя также нахально?

– Конечно нет. Ты же русский. Щедрый, добрый…

Соблазнительно улыбаясь и чуть прикусив нижнюю свою губу белоснежными зубками, несмотря на мерзкую сыроватую стынь в комнате, Пилар выбралась из-под одеял и босыми ногами на цыпочках по-кошачьи подкралась к креслу. Бесцеремонно устроилась у меня на коленях, обхватила мою шею обнажёнными руками и, пленительно изогнувшись, выставила напоказ высокую пышную грудь, еле прикрытую кружевным лиловым корсетом. Чудо, как хороша! Грациозна как горная пума, одна из красивейших проституток порта Добрых Ветров. Давно пользуюсь её услугами, мы даже подружились, но каждый раз заново восхищаюсь гибкости и роскоши её тела.

– Прекрасно знаешь, что я швед, моя фамилия Лундберг. Карамба! Куда ты швырнула мой блокнот?

– Ну да, да… Подданный шведского королевства Александр Алексеевич Лундберг. Сын расстрелянного красными полковника-белогвардейца. В районе Ла Бока ваше имя у всех на слуху, – Пилар жарким дыханием уже обжигала мне торс, расстёгивая рубашку всё ниже и ниже. Куртизанка была мастерицей в своём деле: завести и взбесить – это у неё отлично получалось.

– Пилар, в постели, как и в танго, женщина для меня – ведомая, не забывайся.

– Но и в то и в другое играют вдвоём, сеньор Алехандро…

Она не успела договорить, потому что я поднял её и со всей силы закинул обратно в кровать.

Мягко приземлившись на гору пуховиков, Пилар звонко захохотала, густые чёрные кудри разметались по подушке, а на лебединой шее тоненькая золотая цепочка с маленьким крестиком, мой подарок, сбилась набок. Пришлось «строго» наказывать за нетерпеливость и дерзость, а потом угощать её мартини.

– Это я спиваюсь? Кто бы говорил! – по-прежнему продолжая посмеиваться, синеокая кошечка ласкалась о меня шелковистой кожей всего своего восхитительного тела, освобожденного от корсета, который валялся теперь где-то на полу, вместе с моей одеждой, и прижималась она вовсе не от холода: мы действительно быстро согрелись от любовных утех и спиртного. Я пил абсент.

– Ты права. Спиваюсь, – на самом деле мне не помогал даже абсент. Прохлаждаться в латиноамериканских борделях, развлекаться со шлюхами и хлестать пино-нуар с бюргерами иммигрантами и амбассадорами стран нацистской Оси в то время, когда соотечественники, настоящие русские, захлёбываются в собственной крови и топят в ней же фашистскую мразь под Сталинградом и на Прохоровском поле, становилось всё труднее с каждым днём, а я сам себе казался всё противнее.

Отставил стакан с зелёным пойлом в сторону и приобнял всё ещё блаженствующую после кульминации страсти куртизанку.

– Э, кто кому должен платить, скажи на милость? – поцеловал её в розовую щёчку, и ещё – в упругий непослушный завиток кудряшки над изгибом атласной брови, спрятавший ненадолго милую маленькую звёздочку-родинку на левом виске.

– Алехандро, видишь ли – нам нельзя влюбляться в клиентов. Да я ни на что и не претендую. Но ты мне нравишься, и я бессильна это скрывать! Просто хочу, чтобы ты это помнил всегда.

– Я помню.

– Эти приятные слова я говорю не потому, что ты всегда мне платишь двойную цену. Я говорю совершенно искренне, клянусь Мадонной!.. Да тебе, наверное, это всё равно.

– Мне не всё равно. Но по поводу цены – раз уж ты сама затеяла об этом: Пилар, мне нужна твоя помощь.

– Тебе опять необходимы какие-то сведения?

– Да, ищу одного человека. Обещал заключить выгодный контракт, но вдруг исчез. Обидно, что срывается сделка. Он сказал, что родом из провинции Сальта, а бизнес его в Кампо Дуран, это надо полагать и твои родные места, не так ли? А зовут его Мигель Гонсалес.

– Но я никогда не слышала о промышленнике или вообще о крупном дельце с таким именем. Хотя там все знают всех.

– Вот именно. А этот точно дружен был с сеньором Паскуалем Ортега. Мигель его упоминал в беседе со мной. Ты же служила у Ортеги горничной?

Миловидное лицо Пилар помрачнело.

– Я не люблю этого касаться и что-либо вспоминать из моего прошлого, связанное с сеньором Ортегой. Ты представить не можешь, как это невыносимо тяжело, Алехандро, не мучай меня!

– Мне жаль, Пилар, просто больше не к кому обратиться. И ты ошибаешься: история твоей жизни глубоко тронула мою душу. Я не забыл сколько горя и отчаяния было в твоём голосе, когда однажды ты призналась, что Ортега изнасиловал тебя: на тот момент тебе и пятнадцати лет ещё не исполнилось. Он долгое время принуждал сожительствовать с ним, пользуясь своей властью и твоей беззащитностью. Ты обмолвилась ещё что потеряла ребёнка… Потом сбежала и вот теперь ты проститутка в борделе Буэнос-Айреса. Я совсем не хотел, чтобы моя крошка Пилар вновь переживала кошмарные воспоминания. Но получить информацию об этом типе чрезвычайно важно для одного дела.

– Никогда у Ортеги не бывал твой Гонсалес, я не видела его в Ла-Линда.

– Возможно, он назвался мне вымышленным именем. Постарайся узнать его по словесным описаниям: высокий, худощавый, белёсый с залысиной спереди, впалые щёки, острый нос, на вид сейчас лет сорок. Явный европеец. Ходит в очках или пенсне.

– Не было такого в поместье Паскуаля.

– Пилар, ну ты даже не пытаешься вспомнить!

– Хватит, Алехандро. Возьми назад все свои деньги и уходи. Да, я проститутка, но я сама выбираю: когда и с кем. Мне неинтересна и омерзительна эта тема. И напоследок советую тебе не связываться с Ортегой и его друзьями: это страшные люди. Пресвятая дева, о чём я – они же абсолютные нелюди. Даже если тебе кажется очень выгодной эта сделка, держись от них подальше. Ваш нефтяной консорциум не обеднеет от потери одного закупщика.

– Ну хорошо, Пилар. А если я тебе скажу, что проблема вовсе не в сделке и это не связано с нефтяной корпорацией, в которой я служу? Если вопрос касается лично меня?.. Он перешёл мне дорогу. И я хочу призвать к ответу этого Гонсалеса, а заодно и мерзавца Ортегу, и всю их преступную банду?

– Тебе жить надоело? Не вздумай. У Ортеги связи в правительстве, на самом верху, тем более сейчас – после переворота, когда к власти пришли военные. Он всегда выйдет сухим из воды. По закону ничего не получится, а самосуд захочешь устроить – так у него повсюду свои агенты и головорезы.

– Я не собираюсь действовать в одиночку и тем более в открытую. Без сомнения, это опасные ребята. Обещаю, что буду очень осторожен. Первым делом мне требуется его просто найти. Он представляет угрозу для меня и для многих других людей. Скорее всего под этим именем скрывается один немец. Быть может, в те годы, когда ты жила в Ла-Линде, он ещё учился, был студентом или учеником какого-то ремесленника.

– С чего ты взял?

– С тех самых пор за ним закрепилось прозвище Апрендиз, что значит «подмастерье».

Я никогда раньше такого не видел, ни с Пилар, ни с кем бы то ни было: её обворожительное лицо исказилось до неузнаваемости, глаза повылазили из орбит и застыли от ужаса, неизвестная сила словно подбросила ее с матраса. Она вскочила и забилась в дальний угол комнаты, покрытый от сырости и холода чёрной плесенью. Вся дрожа и замотанная одеялом с головы до пят, она напоминала воскресшую мумию, которая дёргалась под разрядом электрического тока.

Мало-помалу и с великим трудом, но мне всё же удалось успокоить и вернуть Пилар в ещё не успевшую остыть от наших сладострастных забав постель. Я убедил ее сделать несколько глотков абсента.

– Уезжай, – только и смогла она произнести, когда к ней вернулась способность говорить. – Куда угодно и как можно дальше: возвращайся в Стокгольм. А лучше поезжай сразу в Штаты. Да, обязательно в Штаты. Уезжай немедленно!

– Да объясни хоть в чём дело, что с тобой. И кто такой этот Апрендиз?

– Он ученик. Называет себя его учеником. Подмастерьем.

– Кого «его»?

– Дьявола, – Пилар перекрестилась и перешла на шёпот. – Но он и сам дьявол. Если он опять прибыл в Аргентину, никому из нас не уйти от него. Он заставляет замолчать всех, кто с ним сталкивался хоть раз. Навеки…

– Расскажи всё, что знаешь о нём.

– Да ничего я не знаю, иначе давно была бы уже мертва, как и десятки, а может сотни других. Он чокнутый маньяк, или служитель сатаны, а скорее всё это вместе. У него есть ранчо в провинции Сальта. Вроде где-то поближе к Андам, или в лесах кебрачо в Гран-Чако, или на границе с Парагваем… Где именно – никто не знает. Там же собирается их проклятая община, почитателей сатаны. Туда же раз в год привозят молоденьких девушек со всей страны для их отвратительных ритуалов или опытов. Как правило, это сироты или девочки из бедных семей, либо похищенные из индейских племён, то есть те, кого никто наверняка не будет искать. По обыкновению их привозят вначале на несколько дней в поместье Паскуаля, где их «готовят»: усиленно кормят, учат себя вести, одевают как невест перед свадьбой. Им нужны очень хорошенькие девушки, совершенные создания как они говорят. Поэтому если девушка ещё и высокородная и одарённая это особо ценится. Затем их увозят на ранчо. Живыми оттуда не выходят. Они убивают всех, мучительной смертью, а трупы сжигают. Я тоже должна была туда попасть, но Паскуаль не удержался… И «товар» оказался порченным, так как им подавай девственниц. Алехандро, я знаю, что ты от чистого сердца сочувствуешь моей сиротской доле, бесчестью и страданиям в доме этого чудовища, но что может быть страшнее потери ребёнка? Разве мужчине это понять? Поэтому я не рассказывала тебе как это было, – голос Пилар вновь задрожал, и она продолжала, захлёбываясь слезами. – Когда Паскуаль узнал, что я беременна, он приказал избавиться от непрошенного бастарда, ему он был не нужен. Но я католичка и отказалась добровольно делать аборт, хоть и ненавижу распутного антихриста Ортегу всей душой. Но ребёнок-то ни в чём не виноват. И всё-таки он мой ребёнок. Я воспротивилась. Тогда Паскуаль отдал меня этому мяснику, Апрендизу. Меня прикрутили к столу, завязали глаза. Я его не видела, только слышала. Методичный отрешённый голос: он по-немецки что-то диктовал своей помощнице после каждого моего крика, пунктуально фиксировал, когда я окончательно потеряю сознание или умру – они делали всё без обезболивания и намеренно коряво. Для них это был рутинный эксперимент. Он ее называл Эльза, а она его доктором Апрендизом. Я вскорости впала в беспамятство от боли, и это вероятно меня спасло, а когда очнулась, палачей уже не было. Эти твари изуродовали меня – я лишилась способности иметь детей. И ещё была сильная кровопотеря. Удивительно, почему я не сошла с ума, не погибла. Ортега, похоже, немного перепугался и сжалился надо мной: пообещал инсценировать мой побег, когда мне полегчает, дал денег. Перед самым моим отъездом из Ла-Линды туда привезли новую девушку. Я навсегда запомнила её: она такая красивая была, не описать словами, чистый ангел. И видимо из благородных: элегантная, гордая, с хорошими манерами. Непонятно откуда они её ухитрились и посмели выкрасть, ума не приложу: у неё наверняка же были покровители и семья. Но эта девушка оказалась там, в поместье Ортеги. Нам посчастливилось перемолвиться лишь парой слов. Она сказала мне, что её зовут Лючия. А я шепнула ей: «Беги, Лючия, при первой же возможности, беги!». И в этот же вечер она каким-то образом обманула охранников, перебралась через зелёную ограду и скрылась в лесу. Все, кто был тогда в доме у Ортеги, погнались за ней: слуги и приезжие сеньоры, а вернее сказать истязатели. Они спустили овчарок по её следам! Слышишь – собак! Устроили кровожадную охоту на живого человека, юную девочку. Не знаю, как сложилась её судьба. Лючию, как всех других, я более не видела. Я воспользовалась суетой и сбежала сама – на несколько дней раньше, чем планировал Паскуаль. Поэтому он и не знал, куда я сбежала. Надеюсь, что никогда не узнает. Вот и вся история. У этих злодеев нет ничего святого, говорю тебе – они нелюди, хуже зверей. Теперь ты понимаешь, что их надо бояться как огня. И нельзя вставать у них на дороге, если не хочешь поплатиться жизнью.

– И позволить им и дальше изуверствовать, совершать насилие? Ты соображаешь, что ты несёшь, Пилар? Твоя собственная участь тебя ничему не научила?

– Силы неравные, Алехандро. У них деньги, связи, власть. Думаешь я не хотела пойти в полицию и всё им рассказать, заявить? Да это первое, что я сделала, оказавшись на свободе: зашла в полицейскую управу, добилась встречи с префектом полиции. И догадайся, кого я увидела на месте префекта? Да, разумеется – одного из гостей Ортеги, тех, кто захаживал к нему проездом на ранчо Апрендиза. На мою удачу, он не признал меня: настолько я была истощена и сломлена болезнью и пережитым ужасом. Мне оставалось извиниться, сказать, что я передумала заявлять якобы «на своего мужа», развернуться и бежать дальше.

– Послушай, Пилар, а может быть в Штаты уедешь ты? Или куда-нибудь ещё, где ты будешь жить достойно и спокойно. Давно собирался тебе это устроить. Я дам денег. Хочу, чтобы ты ушла из борделя.

– Надеешься избавиться от меня?

– Глупая, я забочусь, чтобы ты жила нормальной жизнью.

– Нормальная – это муж, дом и месса по воскресеньям?.. Привлекательно, но только не для меня. Мне дорога моя свобода.

– Свобода, когда тебя используют за деньги и, завидев издалека такую как ты, прилично одетые дамы переходят на другую сторону улицы?

– Зато я не вкалываю на заводе, и не ложусь спать с пьяным мужем, пришедшим от такой же девки. Как в том в анекдоте: «О чём мечтает почти каждая проститутка? Стать хозяйкой борделя!» Можно забрать шлюху из борделя, но бордель из шлюхи – никогда. Не обольщайся. Мне во веки веков не бросить это ремесло.

– Зачем ты наговариваешь на себя, ведь ты не такая.

– Я не уеду, Алехандро. Здесь ты хоть иногда захаживаешь ко мне.

– Вон оно что. Тогда давай куплю тебе маленький домик на окраине. И буду иногда захаживать туда.

– Ты серьёзно? Алехандро, ты шутишь?!

– Нет, не шучу. Ты же видишь: я совершенно серьёзен. Но не придумывай себе того, чего нет. Тебе известно, что я женат. В Стокгольме у меня супруга и дети. И я очень люблю их. Как только война закончится, я перевезу семью в Буэнос-Айрес. Времени посещать подружек у меня наверняка уже не найдётся.

Пилар бросилась мне на шею.

– Мне дела нет до твоей жены. Ни одна женщина на этом свете не будет любить тебя, как я, и поэтому ты только мой! О, как же я обожаю тебя, Алехандро!..

Я покинул объятья Пилар только на рассвете. Было пасмурно, и шёл неторопливый моросящий дождь. Но со стороны залива Рио-де-Ла-Плата дул родной северный ветер: и вновь всё шиворот-навыворот, потому что северный – значит «теплый». Элегическая и упоительная отрада: средь субтропической зимы идти навстречу этому ветру, примчавшемуся из далёкого лета, вдыхать утренний морской воздух и ловить на пылающее лицо капли холодного дождя. И что за сказочное диво: нити дождя в Буэнос-Айресе на рассвете словно отливают серебром. Аргентина – «страна серебра» и даже ливень здесь какой-то серебряный.

В ресторанчике «Отеро» у меня была назначена встреча с господином Романовым. Пардон – товарищем Романовым. Да чёрта лысого я буду называть его товарищем: совсем рехнулись Советы со своими метаморфозами. Как же меня свербит и коробит от всего их прокоммунистического лексикона!

Мой столик располагался у высокого панорамного окна, стекло которого целиком покрыл конденсат влаги: в ресторанчике было тепло, даже жарко от гриля и плит, и окна сплошь запотели, так что совершенно не разглядишь, что происходит на улице. Дождь снаружи, дождь внутри. В этот ранний час я был одним из первых посетителей. Это верно, что Буэнос-Айрес никогда не спит, но и не принято спозаранку покидать дома, делать дела – это город ночной жизни, в том числе и зимой. Поэтому в зале ресторанчика было полно свободных мест. Официант принёс кофе и газеты. Пока готовили мне завтрак, в ожидании комиссара Романова, уткнулся в новости: фронтовые сводки, биржевые сводки, театральная афиша… Всё стало уже обыденно и до циничного бесстрастно. Привычная жизнь не желает сдаваться, и все усиленно делают вид, что вторая мировая запредельно далеко и их не касается.

А в окно снаружи меж тем кто-то постучал. Для Романова ещё рановато, и зачем ему стучать?.. Я пригляделся: за туманным стеклом показалась стройная женская фигурка, она приблизилась, и вначале я увидел её изящные руки – призрачная тень возложила ладони на стекло окна. А лишь потом появился весь её облик: на улице за окном стояла незнакомая мне девушка и приветливо улыбалась, однако её прекрасные серо-голубые глаза отчего-то оставались печальными. Тёмно-русые волосы волнистыми прядями спускались до плеч и чуть развевались от ветра. Утончённые черты лица казались неземными в своей юной невинной прелести и нежной выразительности. Серебристый дождь как будто расступился над ней и окутал блистающим шлейфом. Она что-то написала своим быстрым тонким пальчиком на затуманенном стекле. Но зеркально отображённый текст, не прочитанный мной, тут же смыло слезами безрадостных аргентинских небес. Поражённый её красотой, я даже не сразу понял, что она стоит под холодным зимним дождём в одном лишь лёгком летнем платьице, прежде воздушном и белом, облепившем теперь намокшей тканью ее тело – совершенно мокрая и продрогшая. Опомнившись и схватив своё пальто, я выскочил стремглав из кафе на улицу и подбежал к своему окну с другой стороны – девушки уже не было. Она скрылась в неизвестном направлении.

– Подскажите, – спросил я у официанта, стоявшего на пороге кафе и ловившего такси для кого-то из гостей, – здесь только что была девушка, невысокая хрупкая девушка в одном платье без зонта и плаща… Куда она пошла?

– Простите, сеньор, но я должен был помочь сесть в такси пожилой даме и стоял спиной к ресторану. Не заметил никакой девушки…

Я внимательно оглянулся по сторонам: улицы были ещё малолюдны, хорошо просматривались, кое-где маячили зонты или надвинутые на лицо шляпы, поднятые воротники и кашне… Фигурки в белом платье нигде не было видно. Но куда же она могла исчезнуть? Свернула в проулок? Зашла в подъезд? Или села в машину и уехала? Что она хотела от меня, почему не дождалась?.. Так много вопросов. Не найдя ответа ни на один, мне ничего не оставалось делать, как вернуться в кафе и закончить свой прерванный завтрак. Вскоре к моему столику подсел припоздавший Романов.

Это был представительный молодой человек, модно подстриженный, в строгом европейском костюме и с великолепным знанием испанского. Заподозрить в нём сотрудника советской дипмиссии в Мехико и тем более посланника ГРУ было трудновато. Если он вообще таковым являлся. Я поверил ему на слово, потому что он передал предсмертное письмо моего отца, которое тот написал мне за несколько минут до расстрела. И может быть отец этого Романова был в той самой расстрельной команде, кто знает… Но теперь мы сидим с ним за одним столом в утренней кафешке в Буэнос-Айресе, мирно попиваем кофе с медиалунасами – медовыми аргентинскими круассанами, которые неизменно тут подают на завтрак, и обсуждаем наш дальнейший план совместных действий.

– Вам удалось выяснить точное местонахождение ранчо Апрендиза? – спросил Романов.

– Нет, Пилар оно неизвестно. Почему бы не попытаться это выведать у завсегдатаев его дружка Ортеги, которые прибывают на ранчо чтобы насладиться сатанинскими обрядами? Вы знали, что происходит там?

– Предполагали. Вряд ли соучастники Апрендиза-Гонсалеса сами знают, где это место. Им, наверное, завязывают глаза и везут в закрытых машинах. Посвящённых, думаю, всего несколько человек: пара проводников, помощница Эльза, да и сам Апрендиз. Может быть Ортега.

– Что они там делают с девушками? Зачем это всё?

– Детали мне не известны. Но, судя по всему, Апрендиз «изучает» уровень болевого порога. Если все остальные законченные садисты и извращенцы, у этого вдобавок ещё и «научный подход». Они же создают «высшую расу». И в рамках евгеники интересуется вопросами чувствительности человеческого организма. Ему, видите ли, важно знать: через сколько человек отключится, когда ему без наркоза отпилят ногу, или когда девушка сойдет с ума после группового изнасилования и так далее. Чем благороднее и уникальнее «материал», тем эксперимент становится специфичнее и значительнее.

– Я бы хотел, чтобы для таких, как они, предусмотрели смертную казнь через сожжение на медленном костре.

– Ну, в Аргентине им это точно не грозит. Борман шпигует Латинскую Америку золотом и здесь готовит для своих соратников запасной аэродром. Поражение Германии стало уже очевидно всем, даже высшему эшелону самих нацистов. Вопрос – на чьей вы стороне?

– Я готов сражаться и погибнуть во имя победы над этой коричневой чумой. Даже плечом к плечу с вами. Но скрывать, что ненавижу и вашу идеологию тоже не буду.

– Другого ответа я от вас и не ожидал. Ваш отец завещал вам помнить добро, а не зло. И жить во имя добра и справедливости. Извините, но я, конечно, прочёл его письмо. Он был истинным патриотом. Сумел у самого порога смерти подняться выше своей классовой ненависти. Мне кажется, что эту идеологию разделяете и вы. Мы благодарим вас за ту информацию, которую вы передали нашим товарищам: о судах со стратегическим сырьём, которые вышли из порта.

– Сведения попали по назначению?

– Разумеется. Их получили в Центре, и они уже в разработке. Не волнуйтесь: до Германии корабли не дойдут.

– Замечательно. А почему вы так уверены, что учёный Давид Левин находится на этом сатанинском ранчо, а может Апрендиз спрятал его в каком-то другом месте?

– Исходя из немецкого прагматизма.

– То есть?

– Лишние затраты, лишние хлопоты – зачем Апрендизу создавать новую базу для отдельно взятого беглого учёного, если есть рабочая и тщательно охраняемая лаборатория на ранчо? Это нерационально.

– Резонно. Ну а если Давида Левина похитил не Апрендиз? Может он сам передумал возвращаться, испугался немилости Сталина? Или он решил уйти к американцам или англичанам? Что если ваша вербовка была неудачной?

– Я лично знаком с Левиным. Собственно, вербовки никакой не было. Он сам уведомил советских представителей в Мехико, что ему повезло покинуть Европу и он прибыл в Буэнос-Айрес, к сожалению других вариантов побега для него не нашлось. Он еврей и от лап нацистов спасается давно. В Америке ему тоже делать нечего – он знает, что его семью в концлагере спасли русские и его родные находятся сейчас в Москве. Так что в лояльности Левина я не сомневаюсь. К тому же, похищение состоялось практически у меня на глазах: я ждал Давида в мемориале Реколета, откуда мы должны были отправить его через третьи страны на родину. Я уже видел Левина, когда его схватили неизвестные и ничего не мог сделать: в Аргентине мы на полулегальном положении, дипломатические отношения между нашими странами в данное время разорваны. Тогда в Центре мне посоветовали пообщаться с вами. Левин очень нужен нам, Александр Алексеевич, его медицинские открытия и разработки новых лекарств помогут возвратить в строй много солдат, спасут жизни людей во всём мире.

– Что вы предлагаете делать? Выпытать у Ортеги где находится ранчо, ворваться туда на тачанке и отбить Левина?

– Что-то в этом роде. Но без пыток и тачанок. К несчастью, людей у меня нет: сотрудников торгпредства и подпольщиков я задействовать не могу, у них своя миссия, не менее важная. Можете считать, что нас всего двое.

– Превосходно. Учитывая, сколько здесь нацистов, будем вдвоём против армии третьего рейха.

– Не всё так безнадёжно. Подумайте: откуда всё же берутся на ранчо девушки из благополучных семей? Должно же быть какое-то объяснение – почему молчат эти семейства, даже если предположить, что потом их обманули и запугали. Но вначале они должны были их чем-то скомпрометировать. Чем? Желательно найти хоть одну такую семью. Если они достаточно влиятельны, то это сыграет нам на руку. Вы знаете их местные нравы лучше, к тому же вы потомственный дворянин.

– Я сам всё время об этом думаю. Но что может заставить сеньоров быть сговорчивее? Подождите-ка… Только одно. Долг чести?

– Карты?

– Почему нет. Предположим, что некий аристократ проигрывает крупную сумму. Вернуть не с чего. Для него это долг чести, как для всякого дворянина. Остаётся только застрелиться. Но объявляется кредитор и предлагает в счёт долга благовидную загородную прогулку с его дочерью, допустим даже в сопровождении тётушки или дуэньи. Конечно, это тоже бесчестье, но это меньшее из зол. К тому же могут пообещать и бракосочетание. Сеньор ничего не подозревает, потому что истинные намерения ни одному здравомыслящему человеку в голову не придут в самом страшном сне. Но дороги нынче опасны: разбойники, наводнения, землетрясения случаются часто. Девушка бесследно пропадает. Все безутешны. Но долг прощён. Все молчат.

– Я немедленно через своих информаторов начну собирать сведения об игровых клубах и крупных проигрышах благородных отцов семейства за последние годы, потерявших своих дочерей. Встретимся дня через три-четыре.

– В этом же кафе?

– Нет, лучше сменим дислокацию. Я сообщу дополнительно, где и когда.

– Всё хочу спросить, Романов: вас самого ЧК не донимает?

– Из-за моей фамилии? Да, несколько раз проверяли, пробовали уличить в родстве с царской семьей. Но я сын шахтёра.

– Это же полный бред. Не обижаетесь на своих?

– На обиженных воду возят, надеюсь вы не забыли русские пословицы.

– Как же, помню: лес рубят – щепки летят…

После ухода Романова я немного обождал – лениво допил свою чашку кофе и вышел на улицу. Дождь уже закончился, выглянуло солнце, но было очень холодно. От дыхания шёл пар. Я подошел ещё раз к тому окну ресторанчика, где появилась девушка. Вот здесь она стояла, на этом стекле что-то быстро написала и короткую надпись тут же смыло дождём. Разве что… Я подошёл вплотную к стеклу и подышал на прохладную поверхность. Слово на мгновенье возникло вновь: «Luc?a». Это совпадение? Или наваждение? Я стал очень сентиментален последнее время.

Такси доставило меня в контору, где оказывается меня дожидались полицейские. Тот, который был в штатском, видимо старший из них, вежливо поклонился.

– Сеньор Лундберг? Простите за беспокойство. Я инспектор Рамирес. По долгу службы вынужден задать вам пару вопросов.

– Задавайте.

– Мне неловко, сеньор, тысячу извинений, но где вы провели эту ночь?

– В борделе недалеко от Ла Бока. Я там часто бываю. Не смущайтесь – в этом нет секрета. А что случилось?

– Во сколько вы ушли оттуда?

– До рассвета. Часов в шесть утра.

– Прискорбно, но выходит вы были последним клиентом и вообще одним из последних, кто видел Пилар Эрнандес живой. Её убили сегодня утром.

Глава вторая

Она возвращалась из церкви с утренней службы. Видимо, бедняжка спешила поставить благодарственную свечку Святой Деве за то великое «чудо», что с ней стряслось этой ночью: добиться покровительства солидного сеньора, да к тому же того самого мужчины, от которого ты и сама без ума, – что ещё нужно для счастья обыкновенной кокотке из дома терпимости? Но призрачное счастье это было совсем недолгим: Пилар поджидали, скрывшись в густых зарослях вечнозелёных субтропических деревьев, возле неприметной церквушки, куда негласно разрешалось в неурочный час заходить падшим женщинам Буэнос-Айреса. В сумочке у неё обнаружились документы, по ним полицейские потом и узнали, кто она. Разумеется, подружки по ремеслу явиться на опознание наотрез отказались, лишь заслышав об обстоятельствах её смерти, поэтому Рамирес попросил поехать в морг меня.

Убийца или убийцы, наверняка их было несколько, действительно поглумились вдосталь и были настоящими отморозками и мясниками – мне не сразу удалось угадать в этом исполосованном мачете ворохе кровавых тряпок и частей тела то, что было когда-то красавицей Пилар. Вот только звёздочка-родинка осталась невредимой и по ней я опознал её. Я уже чувствовал, как волна бешеной ярости начала подниматься из самых дальних глубин моей проклятой Богом души, и никакая сила воли, сдавленная тисками самообладания, – ничто уже не могло её остановить, и скоро она захлестнёт меня с головой.

– Я готов содействовать в расследовании преступления и предоставить любую помощь и поддержку для скорейшего розыска этих ублюдков. Что вы собираетесь предпринимать для поимки убийц? – спросил я у Рамиреса.

Инспектор недоумённо пожал плечами.

– Как обычно. Она же была проституткой, сеньор. На такие дела внимание уже не обращают. Вы же сами понимаете, что будет в лучшем случае пара-тройка формальных процедур, несколько опросов свидетелей, которые ничего не видели, и дело закроют. Её даже не ограбили: деньги в сумочке и украшения не взяли. Значит – ревность или пьяные разборки. Вину обязательно спихнут на неё же саму. Точнее на её образ жизни…

– Могу я кое-что взять себе на память о ней? – я указал на цепочку с крестиком.

– Ну вообще-то её вещи уже вошли в опись…

Без лишних слов развернул перед ним бумажник с купюрами. Рамирес согласился:

– Да берите, это ж безделушка какая-то. Могла выпасть при переноске тела…

Он протянул мне цепочку с крестиком. Я молча кивнул и положил украшение в нагрудный карман пиджака. Этот день в Буэнос-Айресе завершился самым промозглым и холодным вечером за всю зиму. И среди пышной вечнозелёной зелени фикусов и причудливых омбу два оголённых осенними ветрами безлиственных древа гинкго билоба покрылись инеем.

Минуло не более суток, от Романова весточки пока ещё не было. А мне пришлось по работе на пару дней выехать в порт Мар-дель-Плата, находившийся на берегу океана, чему я был несказанно рад: несмотря на близость залива, в самом Буэнос-Айресе нет моря, а навязчивое желание побродить вдоль берега и полюбоваться на грандиозные и суровые океанские волны беспредельно овладело мной. Обычно вид морской стихии меня успокаивает и приводит мысли в порядок, охлаждает кипящую кровь в венах. И вот в ближайший же вечер, по приезде в этот портовый город, завершив все свои дела и возрадовавшись тихой и тёплой погоде, я отправился погулять по песчаному пляжу. Но остаться в полном уединении и покое не получилось, так как разогнать тоскливую зимнюю ипохондрию сюда в этот час вышли многие горожане. По обыкновению, с недавних пор присущему аргентинцам, тут же возникла стихийная милонга – спонтанное танцевальное представление, где все желающие танцуют танго, превратив набережную и даже мокрый песок пляжа в танцпол. Здесь были и профессиональные танцоры, а также любители – словом все те, кто таким образом хотел скоротать время, пообщаться и заодно погреться в ритме латиноамериканского жгучего танца, ставшего уже культовым и прославившем их страну. Впрочем, во многих городах в Европе и Америке танго по-прежнему считалось безнравственным и жестоким танцем и даже было под запретом. Но конечно же не здесь, на его родине – в Аргентине.

Задумавшись и внезапно оказавшись в центре одной такой милонги, я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Поддавшись этому сверхъестественному призыву, я заметил, что из-за спин зрителей импровизированной танцевальной вечеринки выглядывала та самая девушка, что я видел за стеклом кафе «Отеро» в Буэнос-Айресе… Странно, как она очутилась в Мар-дель-Плата? Девушка продолжала так же настойчиво смотреть мне в глаза, ничуть не опуская взгляд, как раз во время кортины, перерыва между тандами – музыкальными отрезками в три или четыре мелодии, которые танцуются с одним и тем же партнером. Сомнения не оставалось – это было кабесео, безмолвное приглашение на танго. Его придумали горделивые аргентинцы, чтобы сберечь эгоистичное самомнение заносчивых мачо: дикий позор, если тебе девушка публично откажет в приглашении на танец. Да и саму придирчивую привередницу ждала нелёгкая участь: запишут в «опасные разрушительницы сердец», и это может поставить крест на дальнейшем общении молодых людей с такой высокомерной особой. Этот же обычай помогал и самим аргентинкам приглашать мужчину на танец, избавляя от принародного фиаско, если она не по нраву окажется избраннику. Таким образом и был придуман особый ритуал кабесео: девушка или парень молча, не мигая, смотрит на избранного, которого приметили в толпе, и если он или она согласен стать партнёром, то следует небольшой кивок или улыбка. Я слегка кивнул в сторону танцпола: девушка приветливо улыбнулась.

Как часто в жизни приходится испытывать такую бурю эмоций, которую невозможно высказать обычными словами, но она рвётся наружу, требуя выхода, иначе чувства истерзают твою душу, и если их никак не выразить, то могут просто разорвать тебя изнутри! И тогда движения тела становятся красноречивее всех вместе взятых ярких, но избитых фраз на любых языках мира.

И гром небесный смолкнет от одного лишь взгляда, и меркнет звездопад от искры каблучка, и в пламени объятий, покорно повинуясь ритму единого биения сердец, как утончённое искусство – симфония шагов и поворотов поведает всю гамму чувств от высшей степени любви и страсти до горестных потерь и страха, оставив блеклый луч надежды, всё это – танго… Твой танец, Аргентина!

Мы вышли в центр танцевальной вечеринки.

– Кто вы? – спросил я. – Вас зовут Лючия?

Девушка по-прежнему открытым и безмолвным взглядом смотрела мне в глаза и не желала отвечать. Но насколько изящна и грациозна! И какое внезапное преображение – из кроткой нимфы в неистовую страстную Диану-охотницу, воодушевлённую экспрессией танго. На мои вопросы она не обратила ни малейшего внимания. Она собиралась слышать исключительно музыку, а не меня, её интересовал только темп и рисунок танца. И неразрывная связь наших глаз.

– Вы знали Пилар? Её ведь убили вчера…

Взгляд девушки стал более напряженным, но мои слова не сбили её с ритма. Круг, ещё поворот, и нежная рука вновь легла на моё плечо.

– Лючия, вы спрятались в лесу или они настигли вас тогда? Неужели вам удалось сбежать с ранчо Апрендиза? Знаете, где это ранчо, поможете его найти?

В ответ опять вместо слов лишь рисунок танго: то страстные объятия, то резкий поворот и демонстративно жестокое отторжение. Я веду, и по моей воле ускоряются и останавливаются шаги, и этот изгиб назад гуттаперчевой спины, узоры из движений рук и ног, и эти танцующие тени на морском песке, уносящиеся в океан вслед за набежавшей пенной волной – творение моей импровизации и немое выражение моих мучительных мыслей.

– Кто убил Пилар? Это люди Паскуаля и Гонсалеса? Почему вы всё время молчите, Лючия?

Но закончилась танда – раунд из четырёх мелодий танго. Нам аплодировали со всех сторон, а предприимчивые продавцы цветов сразу же наперебой устремились ко мне, предлагая одарить партнёршу заслуженным букетом. Я купил огромную охапку алых и белых роз, но цветочники отвлекли моё внимание, и когда я обернулся, девушку словно ветром сдуло. Она и в этот раз бесследно исчезла, будто растворившись в толпе. Я бросился вдогонку, но безуспешны были мои поиски, и тщетно пытал я глупыми расспросами встреченных мною на берегу людей, будь то счастливые пары или унылые одинокие странники: никто не заметил, куда она ушла. До самой поздней ночи я бродил, разыскивая Лючию и роняя одну за одной прекрасные розы на берег, пока все цветы не унесло прибоем в холодную и мрачную даль океана.

По возвращении в Буэнос-Айрес в условленном месте мною была получена записка от Романова: он сообщал, что нам необходимо срочно встретиться. Ждать он меня собирался в Ботаническом саду. Уже на подходе к знаменитому парку, собравшему коллекцию диковинных растений, на проспекте Санта-Фе я почувствовал неладное: вдоль тротуара несколько раз мне попадались на глаза бледнолицые мужчины в одинаково строгих чёрных костюмах, якобы усердно читающие газету.

Фигура Романова была видна издалека, он стоял один посреди открытого пространства на пересечении платановых аллей, и, приметив меня, тут же сделал упреждающий жест скрестив руки, что означало: это засада, ждите следующей информации для новой встречи. Однако нас и не думали так просто выпустить из парка. Я увидел, как четверо надрессированных «чернокостюмников», стремительно вынырнув из-за колоннады греческого павильона, быстро подбежали и окружили Романова, холодно блеснуло стальное лезвие, последовали удары кинжалом: как трусы, они вонзили нож ему в спину, а он даже не успел воспользоваться своим браунингом. Меня же за руки схватили и накрепко удерживали ещё двое подскочивших молодчиков. Возможно, они не хотели меня трогать: неприятностей со шведами им в таком случае было не избежать, они только лишь демонстрировали свою силу и власть, у меня прямо на глазах показательно убивая бывшего соотечественника, как бы предупреждая, что подобное ждёт и меня, если не прекращу совать нос не в своё дело. Однако, «истинные арийцы» видимо не учли, что я сумею дать отпор и собираюсь активно сопротивляться. Первым движением я резко дёрнул, вывернул кисти и сшиб державших меня за руки остолопов между собой, изрядно помяв их физиономии друг о дружку. Да, кстати, обычный музыкальный размер аргентинского танго – четыре четверти. Это важно. Первый шаг и самый сильный акцент приходится на первую долю – начало музыкального такта. Вторая и четвертая доли, словно убаюкивают, они притворно слабые, а вот третья – несколько активнее… Что ж, вы неожиданно попали на милонгу, мерзавцы, в школе гестапо, как видно, искусству танго вас не обучали. Раз! Два, три. Четыре – и резкий поворот наклон, бросок и ещё двое барахтаются в луже собственной крови, один удирает прихрамывая, не дотянувшись до выбитого моей ногой ножа, а последний из нападавших нацеливается на меня сразу из двух пистолетов: своего и отобранного у Романова, и движется на меня. Ещё внезапное па, сальто через себя, и этот тоже полетел к своим собратьям в кашу из бездыханного месива.

– Лихо вы их! В Центре знали, к кому обращаться…– на бледных, чуть усмехающихся губах у Романова запеклась кровь, он был тяжело ранен, но пытался шутить. – Читал ваше досье… Вы изначально эмигрировали в Харбин, долго путешествовали по Китаю и там учились боевым искусствам. Выглядит весьма впечатляюще и, что самое важное, результативно… Как называется этот вид борьбы: кунг-фу?..

– Вам не надо разговаривать. Берегите силы. Я сейчас отвезу вас к врачу.

– Нет, Александр Алексеевич, не трудитесь – поздновато, я немного разбираюсь в ранениях… Времени у меня не осталось. Слушайте и запоминайте: следующую жертву зовут Инес Наварро. Нам не удалось набрать достоверных сведений о предыдущих девушках, нашли лишь ещё два имени, но их родственники давно покинули Аргентину.

– Быть может вы узнали что-то о сеньорите, которую зовут Лючия?

– Нет. Это имя мне незнакомо… Но дядя Инес, Франциско Наварро, очень влиятельный человек, проигрался в прах неделю назад в казино «Альянс»… Поговорите с ним, постарайтесь убедить отправить девушку в имение Ортеги, чтобы проследить за ними и уничтожить всех подонков на ранчо Апрендиза. Нападите на ранчо с людьми Наварро. Им нужна девушка, а вам – наш исследователь, учёный Левин… Бегите с ним в сторону Анд. В районе одного заброшенного селения на плоскогорье каждую пятницу вас будет ждать легкомоторный самолет, который доставит через горы в Вальпараисо. Карту, где указано это селение, и все полезные сведения я отправил вам по почте. Из Вальпараисо по поддельным паспортам отправляйтесь в Союз. Это будет неблизкий путь: на корабле через весь Тихий океан, потом Индостан и Иран на Родину… Но этот путь безопаснее чем через Атлантику, – речь Романова становилась всё бессвязнее, он тяжело дышал.

– Не уверен, что меня в Москве будут встречать с хлебом-солью. Остальное сделаю. И всё же не отказывайте мне в попытке вас спасти, сейчас я вас перевяжу, и мы поедем в больницу.

– Оставьте, Александр Алексеевич… Главное, чтобы вы знали, что нужны Отечеству… Вашу помощь ждут очень многие люди, запомните…

Романов замолчал. Глаза его навечно устремились в синее и безучастное аргентинское небо. Даже не знаю наверняка: забрали ли тело его товарищи или Романову выпало быть погребённым в общей могиле среди неопознанных бродяг. Но мне следовало покинуть это место как можно скорее. И я поручил его охранять стройной шеренге платанов.

Итак, я остался без связного, какой бы то ни было поддержки и возможности выйти на подполье: раз уж за мной и Романовым была установлена тотальная слежка, я рискую погубить всю конспиративную агентуру, если попытаюсь связаться с ними.

О семье Наварро, точнее благородном клане баронов Наварро, я был, разумеется, наслышан. Когда-то блистательная фамилия многочисленного и зажиточного семейства, где ныне здравствовал из старшего поколения лишь один оставшийся в живых его представитель – престарелый барон. Аристократ голубых кровей Франциско Наварро, похоронив ещё в зрелом возрасте жену, собственных детей и почти всех близких во время эпидемии испанской лихорадки, а болезнь эта, как известно, не считалась с родовитым происхождением и косила всех подряд, воспитывал единственную племянницу-сироту, которую обожал как родную дочь. Что сподвигло почтенного дона сесть за игровой стол осталось загадкой: ведь он никогда не посещал сомнительные увеселительные заведения. Вероятно, на то была отдельная история, но углубляться в неё мне уже было некогда.

У нас с ним имелись общие знакомые, поэтому мне было позволительно заявиться в дом Франциско Наварро без приглашения и особых церемоний. Возле дома царило мрачное спокойствие. Ошивались подозрительные типы: очередной любитель «чёрного костюма» и смуглый парнишка, похоже из местных, который нервно вышагивал вдоль ворот, особо не маскируясь ни под кого. Судя по настроению, царившему в самом особняке сеньора, плохое расположение духа хозяина уже отразилось на всём интерьере и всех домочадцах: словно жилище накрыл непредвиденный траур, хотя никто не умер. Высокий мужчина мощного телосложения – управляющий барона, назвавшийся Бернардо, с угрюмым видом проводил незваного гостя на верхний этаж в библиотеку, где Наварро привык принимать посетителей.