Тихие игры наутилус помпилиус о чем песня

Тема: Тихие игры

Опции темы

Поиск по теме

Отображение

Тихие игры

тряхнул старяной достал с пыльной полки альбом Наутилуса, дорубится не могу в чем смысл песни Тихие игры, что за мальчики под боком у спящих людей 🙄 раньше поверхностно слушал не задумывался над текстом

Светлые мальчики с перьями на головах
Снова спустились к нам снова вернулись к нам с неба
Их изумленные утром слепые глаза
Просят прощенья как просят на улицах хлеба

Медленно словно пугливые странные звери
Еще не успев отойти от усталости сна
Ищут наощупь горшки и открытые двери
Путаясь в спальных рубашки как в ласках отца

Тихие игры под боком у спящих людей
Каждое утро пока в доме спят даже мыши
Мальчики знают что нужно все делать скорей
И мальчики делают все по возможности тише

Слушают шепот и скрип в тишине дальних комнат
Им страшно и хочется плакать но плакать навзрыд
Им так до обидного хочется выйти из дома
Что их пробирает неведомый маленький стыд

Пока спят большие в своих неспокойных постелях
Пока не заставят идти в белоснежном белье
Их милые дети беспечно находят затеи
И музыка их не разбудит лежащих во сне

Тихие игры под боком у спящих людей
Каждое утро пока в доме спят даже мыши
Мальчики знают что нужно все делать скорей
И мальчики делают все по возможности тише.

о чем там собственно речь идет?o_O

Выясняйте, кто именно здесь автор и наслаждайтесь.)))

что на него в тексте указывает и при чем там мальчики с крыльями и в спальных рубашках? шот ничо не заметил такого 🙄

совсем наверное я тупой стал

послушал вдумчиво еще несколько песен тоже у половины с филосовским замысловатым текстом смысл понять не мог, Железнодорожник например 🙄 последний поезд на небо. 😕

Дым табачный воздух выел.
Комната –
глава в крученыховском аде.
Вспомни –
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще –
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя –
тяжкая гиря ведь –
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят –
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон –
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек.
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.

Владимир Маяковский 26 мая 1916, Петроград

Источник

светлые мальчики с перьями на головах
снова спустились к нам снова вернулись к нам с неба
их изумленные утром слепые глаза
просят прощенья как просят на улицах хлеба

медленно словно пугливые странные звери
еще не успев отойти от усталости сна
ищут наощупь горшки и открытые двери
путаясь в спальных рубашки как в ласках отца

тихие игры под боком у спящих людей
каждое утро пока в доме спят даже мыши
мальчики знают что нужно все делать скорей
и мальчики делают все по возможности тише

слушают шепот и скрип в тишине дальних комнат
им страшно и хочется плакать но плакать навзрыд
им так до обидного хочется выйти из дома
что их пробирает неведомый маленький стыд

пока спят большие в своих неспокойных постелях
пока не заставят идти в белоснежном белье
их милые дети беспечно находят затеи
и музыка их не разбудит лежащих во сне

тихие игры под боком у спящих людей
каждое утро пока в доме спят даже мыши
мальчики знают что нужно все делать скорей
и мальчики делают все по возможности тише

Вот так исчерпывающе ответил Михаил Ларионов 27 янв 2009 в 14:03 в ВК

песня про сны.
про то, как меленькие мальчики могут позволить себе всё что угодно во сне!

«светлые мальчики с перьями на головах
снова спустились к нам снова вернулись к нам с неба»

«их изумленные утром слепые глаза
просят прощенья как просят на улицах хлеба»

просят прощение, за то что делали во снах то что взрослые запрещают

«медленно словно пугливые странные звери
еще не успев отойти от усталости сна
ищут наощупь горшки и открытые двери»

с просонья топают в туалет

«путаясь в спальных рубашки как в ласках отца»

«тихие игры под боком у спящих людей
каждое утро пока в доме спят даже мыши»

все знают, что мы помним сны которые снились под утро

«мальчики знают что нужно все делать скорей
и мальчики делают все по возможности тише»

как я понимаю, имеется ввиду реакция на сон, чтоб ворочанием своим не разбудить взрослых, которые могут разбудить и испортить сон.

«слушают шепот и скрип в тишине дальних комнат
им страшно и хочется плакать но плакать навзрыд»

обидно, что взаперти и нельзя то чего хочется

«им так до обидного хочется выйти из дома
что их пробирает неведомый маленький стыд»

Источник

Тихие игры – Наутилус Помпилиус

«Тихие игры» – песня группы «Наутилус Помпилиус» из альбома «Наугад». Авторы текста – Вячеслав Бутусов и Елена Аникина, композитор – Вячеслав Бутусов. Также входит в альбом «Родившийся в эту ночь».

Тихие игры – слушать песню

Интересные факты о песне

Отвечая на вопросы поклонников на официальном сайте группы «Ю-Питер», Вячеслав Бутусов говорил, что песня группы «Наутилус» «Тихие игры» приснилась ему во сне. После пробуждения он смог восстановить по памяти мелодию и даже некоторые слова. Тут же подобрал музыку на гитаре и записал на магнитофон.

Наутилус Помпилиус – Тихие игры – текст песни

Светлые мальчики с перьями на головах
Снова спустились к нам, снова вернулись к нам с неба.
Их изумленные утром слепые глаза
Просят прощенья, как просят на улицах хлеба.

Медленно, словно пугливые странные звери,
Еще не успев отойти от заоблачных снов,
Ищут на ощупь горшки и открытые двери,
Путаясь в спальных рубашках, как в ласках отца.

Тихие игры под боком у спящих людей
Каждое утро, пока в доме спят даже мыши
Мальчики знают, что нужно все делать скорей
И мальчики делают все по возможности тише.

Слушают шепот и скрип в тишине дальних комнат
Им страшно и хочется плакать, но плакать навзрыд.
Им так до обидного хочется выйти из дома,
Что их пробирает неведомый маленький стыд.

Пока спят большие в своих неспокойных постелях,
Пока не застали детей в белоснежном белье,
Они безмятежно и тихо находят затеи
И музыка их не разбудит, лежащих во сне.

Источник

butusov_art

Творчество Вячеслава Бутусова

Статья опубликована в сборнике научных трудов «Русская рок-поэзия: текст и контекст» (выпуск №3). Тверь, 2000

Е.А. КОЗИЦКАЯ

РЕЦЕПЦИЯ ТРАДИЦИОННЫХ КУЛЬТУРНЫХ МИФОВ, «ВЕЧНЫХ ОБРАЗОВ» И СЮЖЕТОВ В СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ РОК-ПОЭЗИИ (НА МАТЕРИАЛЕ ТЕКСТОВ ГРУППЫ « NAUTILUS POMPILIUS »)

В исследованиях, посвященных русской рок-поэзии, неоднократно отмечалось сложное отношение ее авторов к культурному наследию прошлого. Обращение рок-поэтов к «чужому» слову, в том числе к «вечным» образам и традиционным литературным сюжетам, часто приводит к серьезному переосмыслению культурных мифов, вплоть до их полной перверсии. И дело не только в ощущении катастрофичности окружающей действительности, что является типичной чертой андеграундного сознания, рок-восприятия. Если рассматривать корпус текстов той или иной группы / автора как целостность, проанализировать те последовательные изменения, которым подвергаются в рок-текстах традиционные сюжетно-образные схемы, то это позволит воссоздать художественную картину действительности, какой она представляется носителю рок-сознания, и в конечном итоге реконструировать «мироощущение той части поколения, выразителем которой стал рок». В данной статье мы попытались рассмотреть с этой точки зрения тексты группы « NAUTILUS POMPILIUS ».

Один из самых традиционных культурных мифов человечества – это миф о детстве как особой, самой светлой и счастливой поре жизни, и о ребенке – чистом создании, воплощающем непосредственное, естественное, радостное начало бытия. В противовес старой культурной традиции, в текстах «Нау» ребенок чаще всего показан болезненно-извращенным существом, ничем не отличающимся в лучшую сторону от взрослых. Так, в рок-стихотворении «Алчи» возникает зловещий и одновременно пародийный образ:

Алчи Алчи, что ж ты мальчик

где так долго пропадал

от тебя табачный запах

крепких взрослых папирос

у тебя в кармане рюмка

у тебя в ботинке нож

ты растрепан неопрятен

на кого же ты похож.

Аналогично представляет себе своих будущих детей лирический герой стихотворения «К Элоизе»: «… в руках у них сабли и кривые ножи». Таким образом, с темой детства тесно связана тема жестокости, угрозы: лирическая героиня «Бедной птицы» сравнивается с птицей, «которую ранили глупые дети», а в «Жажде» эгоистичные влюбленные, которые «не сумели простить», охарактеризованы следующим образом:

С детством связан также мотив греха, нездоровой сексуальности. Натуралистическая зарисовка быта рабочей окраины, «городской помойки», символизирующей мироустройство вообще, включает в себя такие выразительные подробности:

папа щиплет матрасы мама точит балясы

под дикий рев мотоциклов детей

они смотрят программы отмеряя стограммы

когда дети приводят блядей

А в стихотворении «Тихие игры» создан гротескный образ «светлых мальчиков». С одной стороны, трогательные детали их облика указывают на беззащитность, святость и чистоту – понятия, соотносимые с традиционно-идиллическим представлением о детстве и детях-ангелочках:

светлые мальчики с перьями на головах

снова спустились к нам снова вернулись к нам с неба

их изумленные утром слепые глаза

просят прощенья как просят на улицах хлеба

медленно словно пугливые странные звери

еще не успев отойти от усталости сна

ищут наощупь горшки и открытые двери

путаясь в спальных рубашках как в ласках отца.

С другой стороны, «их пробирает неведомый маленьким стыд», объясняющийся, видимо, некоторой сомнительностью занятий «милых детей»:

тихие игры под боком у спящих людей

каждое утро пока в доме спят даже мыши

мальчики знают что нужно все делать скорей

и мальчики делают все по возможности тише.

Мир детства может быть заражен безумием. В стихотворении «Музыка на песке», представляющем собой вариацию на тему легенды о крысолове, место главного героя занимает персонаж-ребенок:

у зеленой воды у запаха тины

наблюдая восхищенно полет паутины

сумасшедший пацан бьет в пустую жестянку

сумасшедший пацан лупит в старую банку

из пустого пространства из старой консервы

извлекается звук возбуждающий нервы

сумасшедший пацан бьет жутко и мерно

по заржавленным бакам по огромным цистернам

строит замки из песка

крутит пальцем у виска

мы спешим за ним как крысы

и скрываемся в прибой

я ощупываю пальцами свое лицо

и внутри у меня холодеет от жути:

неужели я такой же как все эти люди

люди которые рожают детей

люди которые страдают от боли

люди которые стреляют в людей

но при этом не могут есть пищу без соли.

Отметим, что темы детства и смерти остаются устойчиво соотнесены между собой и тогда, когда слово «дети» употреблено не в прямом значении, а в переносном. В стихотворении «Падал теплый снег» лирические персонажи погибают от любви:

мы заснем в твоих мягких лапах

нас погубит твой мятный запах,

а в «Стриптизе» появление «детей пустыни» оказывается частью общей картины глобальной катастрофы:

костлявые дети пустыни

стучатся в двери и просят объедков

страна умирает как древний ящер

с новым вирусом в клетках.

Итак, с темой детства связана семантика греха, болезни, безумия. Как показывают исследования, подобное «искаженное» изображение ребенка и детства характерно для жанра антиутопии. Это позволяет утверждать, что в рок-поэзии «Нау» находит свое выражение определенная концепция действительности, по сути очень близкая авторской позиции в антиутопии, и «развенчание» образа ребенка соответствует состоянию современного мира, в котором произошла девальвация всех традиционных ценностей.

Наряду с этим в текстах «Нау» встречается и иной, более традиционный тип ребенка – маленького мученика, жертвы жестокого миропорядка. В «Песне в защиту мужчин» говорится: «Я несчастней сиамских детей-близнецов», а в «Черных птицах» мистическая опасность угрожает дочери лирического «я», бессильного ее защитить:

черные птицы страшные сны

кружатся кружатся всю ночь

ищут повсюду мою дочь

черные птицы из детских глаз

выклюют черным клювом алмаз

в черных алмаз унесут когтях

оставив в глазах черный угольный страх.

В стихотворении «Боксер» субъектом речи становится сам ребенок, восставший против принуждения, попытавшийся себя защитить и тем самым неизбежно втянутый в замкнутый круг насилия – неотъемлемой части взрослой жизни:

когда я кусался или портил игрушки

или выходил не спросясь за порог

меня ставили в угол как ненужную куклу

я плакал пока я мог

но слезы кончались, глаза высыхали

я падал на колени и молился кому-то

кто мог прекратить бесконечную пытку

и когда меня снова поставили к стенке

я ударил туда где двигались губы

но когда я вставал, я сжимал кулаки

чтобы вновь ощутить привкус собственной крови.

Любопытно, что когда в тексте создается образ женщины, сохраняющей черты ребенка, рядом опять с неизбежностью возникает мотив насильственной смерти. В стихотворении «К Элоизе» лирический «я»-повествователь, которого связывают с героиней изысканно-извращенные отношения, читает ей страшные и печальные сказки, в конечном итоге собираясь ее убить:

эти шелковые ленты эта плюшевая борода

все будет мгновенно ты умрешь навсегда

спи спи Элоиза моя я буду надежно твой сон охранять,

а в «Людях на холме» субъект речи обращается к возлюбленной:

иногда мне кажется что я должен встать

и отнести тебя как дитя

броситься вместе с вершины холма

В жестоком мире ребенок оказывается обреченной и, возможно, искупительной жертвой; в этой логике переосмысляется библейский миф в стихотворении «Непорочное зачатье». Ненужное своему человеческому отцу дитя, зачатое во время случайной связи, может оказаться сыном Божьим, младенцем Христом, вновь и вновь приходящим к людям, чтобы быть распятым:

если нет отца Он все-таки есть

я не знаю как Он выбирает невест

я не знаю как Он выбирает детей

я боюсь лишь того что Он выбрал меня

я не хочу ни за что отвечать

просто забыть или просто не знать

но если кто-то завтра умрет на кресте

я буду бояться что это мой сын.

Видимо, с традиционным представлением о божественной природе детства и самого рождения связана третья, наиболее «классическая» ипостась образа ребенка в текстах «Нау». В стихотворении «Родившийся в эту ночь» – еще одной вариации на тему Рождества – дети являются естественной частью, необходимым элементом картины наступившей вселенской гармонии:

я ехал в такси и от белых полей

поднимался искрящийся пар

как дыханье всех спящих под этой звездой

детей и супружеских пар.

«Молчаливые дети» бывают подобны богам, так как их язык ясен синоптикам, как «музыка медного Будды» («Синоптики»); а в полуфантастической «монгольской степи» живут «мудрые дети» («Монгольская степь»). Наконец, в стихотворении «Морской змей» лирический субъект мечтает после смерти стать «сказкой», «морским змеем морским / обвивающим Землю» и «глядеть на купанье детей». Можно предположить, что перед нами различные варианты утопий: христианской, восточной, или буддийской, и космической – когда мир вернется к состоянию гармонии и, следовательно, образ ребенка обретет свое первоначальное значение. Поэтому ответственность за настоящее, в котором искажены естественные отношения, люди несут именно перед детьми:

что мы скажем нашим детям

когда матери пойдут на войну

что мы сделаем к черту

когда женщина станет войной («Новые легионы»).

Еще один емкий культурный символ, широко используемый в рок-поэзии «Нау», – ангел, в котором акцентирована его человеческая, страдающая природа. В этом случае активно эксплуатируется мотив трагической обреченности двуединого существа, неизбежности его падения, несмотря на порыв в «синюю высь» («Как падший ангел»). Когда речь идет об ангеле-мужчине, причиной такого краха служат как собственная слабость, так и безнадежность самого стремления «быть справедливым и добрым» в мире, где «внизу на земле собираются толпы / пришедших смотреть как падает ангел». В стихотворении «Звездные мальчики», в котором речь идет о неких небесных посланцах («вы были легче птиц / когда летело вам вдогонку небо / и боги усмехались вслед»), подводится грустный итог их миссии:

подвиг кончился, звездные мальчики

вы дышать с тех пор привыкли

в вязком воздухе земли.

Столкновение ангела с земными реалиями может благополучно завершиться лишь в условно-сказочной ситуации. В стихотворении «Негодяй и ангел» последний проигрывает негодяю в карты свои крылья, но такой поступок, сам по себе несовместимый с ангельским статусом, остается без последствий. Лирический повествователь иронически предлагает читателю целый комплект классических счастливых финалов, где каждый получает свое, волки сыты, а овцы целы:

как должно было быть –

у сказок счастливый конец

дракон умирает пронзенный копьем

царевна идет под венец

негодяй торгует на рынке пером

и пухом из ангельских крыл

а ангел летит высоко-высоко

такой же крылатый как был.

Когда ангел – женщина, причиной ее падения становится любовь, погружение в греховные земные отношения. Знаком снижения статуса здесь может являться потеря крыльев и / или утрата (частичная или полная), способности летать. Парадокс заключается в том, что именно за эту способность ее когда-то полюбил лирический субъект:

ты снимаешь вечернее платье

стоя лицом к стене

и я вижу свежие шрамы

на гладкой как бархат спине

мне хочется плакать от боли

или забыться во сне

которые так нравились мне? («Крылья»)

ангел попавший в тиски

коварной и ловкой руки

прости что я поймал тебя

Расплата за грехопадение женщины-ангела – опасность гибели, которая может грозить обоим влюбленным:

я вижу – ты боишься открытых окон

и если завтра начнется пожар

и все здание будет в огне

мы погибнем без этих крыльев

которые нравились мне.

Если женщина-ангел продолжает стремиться к небу, трагический финал ее любви с земным человеком («за тобою вслед подняться / чтобы вместе с тобой / разбиться») также предопределен. Чтобы избежать этого, ей пришлось бы отказаться от своей небесной природы:

черный ангел печали

что на небе такого

чтобы рухнуть на камни

тебе или мне? («Одинокая птица»)

Однако в образе женщины могут сочетаться божественное и дьявольское начала. В стихотворении «Летучая мышь» лирический субъект осознает зловещую двойственность своей возлюбленной:

ведьма или ангел птица или зверь

смерть или спасенье свет ты или тьма

если не вернешься я впервые узнаю

Так образ ангела становится амбивалентным, связываясь уже не с мотивом падения (достаточно традиционный ход), а с темой зла и безумия. Болезненную, извращенную Элоизу ее любовник-убийца трижды называет «моим ангелом» («К Элоизе»).

Последовательной переакцентировке подвергаются также другие традиционные образы и сюжеты, прежде всего библейские. «Три царя» – волхвы, пришедшие поклониться Христу – с точки зрения московской милиции просто «чурки», которые «проникли нелегально в эту страну», и их следует задержать. Сама «древняя Москва» (в традиционном русском культурно-религиозном самосознании – святой город, третий Рим, новый Иерусалим) представляет собой настоящее антихристово царство: «слева – поп с пистолетом / справа – в рясе бандит», «на клиросе сп i вают менты», и «черный князь проходит с охраной в кабак» («Три царя»). Так как устойчивое определение дьявола – «князь мира сего», словосочетание «черный князь» является одновременно и иронической бытовой деталью, и прямым указанием на подлинный смысл происходящего – черной мессы, творящейся в «этом городе»:

и пока вы не откажетесь лизать ему зад

все на свете будет ребята не так.

Иронически переосмысляется даже библейская мифологема Страшного суда. Его возвещает труба Гавриила, но грешники просто спят и не слышат ее:

труби Гавриил труби

город так крепко спит

что небо его не разбудит.

Не менее интересны случаи, когда структурному преобразованию подвергается в тексте не одна, а несколько традиционных сюжетно-образных схем, и мы наблюдаем их постмодернистский коллаж. Так, в стихотворении «Джульетта» разрушается прежде всего комплекс представлений, связанных у реципиента с формулой «Ромео и Джульетта». Не названный по имени, но подразумеваемый Ромео, идеал возлюбленного на все времена, оказывается предателем любви, разбивая сердце Джульетты, причем реальность, достоверность этого предательства подчеркнуты деталью, взятой из современного обихода:

расколот как сердце на камне горит

Джульетты пластмассовый красный браслет.

Однако в стихотворении актуализирован не только шекспировский претекст, но и библейский мотив Вечного жида, чем дополнительно акцентируется мысль о наказании отлучением за отказ от любви, человеческой или божьей:

отпусти его с миром и плюнь ему вслед

пусть он с этим проклятьем уйдет

пусть никто никогда не полюбит его

но пусть он никогда не умрет.

В «Утре Полины» сконтаминированы категория пути и сюжет о спящей царевне, причем и тот и другой опять-таки принципиально переосмыслены. Если мифологический герой всегда движется к какой-то цели и получает в конце пути награду, а спящая царевна из сказки обязательно будет спасена и разбужена, то в тексте «Нау» и дорога героя, и ожидание героини оказываются бесконечными и безысходными:

утро Полины продолжается сто миллиардов лет

и мне не жалко того что так бесконечен мой путь

в ее хрустальной спальне постоянно светло

я люблю тебя за то

что твое ожидание ждет

того что никогда не сможет произойти.

Происходит разрушение самых основ мира – его пространственно-временных отношений и связанных с традиционным хронотопом важнейших мифологических моделей поведения мужчины и женщины.

Таким образом, нам представляется, что анализ изменений, которым подвергаются в рок-текстах классические культурные сюжеты и образы, помогает приблизиться к пониманию альтернативной картины мира (фактически – антимира), лежащей в основе поэзии русского рока и закономерно определяющей художественное восприятие (как известно, в значительной мере и бытовое поведение) ее творцов и реципиентов. Деструктивный характер рок-поэтики позволяет, на наш взгляд, говорить о глубокой внутренней закономерности возникновения русской рок-поэзии и обоснованности ее места в ряду других явлений отечественной словесности, проходящей постмодернистский этап развития.

Источник